Глава девятая. «Золото кормит, золото поит, золото нагишом водит».
Кто озолотился на золотых лихорадках?

Португальцы везли его из Африки, испанцы из Америки – может показаться, что в эпоху Великих географических открытий золото полилось в Европу рекой. Однако вплоть до сороковых годов XIX века мировое производство этого металла не превышало 20 тонн. Ситуация решительно изменилась лишь в середине столетия, когда в России, Калифорнии, Южной Африке, Австралии и Канаде одна за другой стали вспыхивать золотые лихорадки. В 1859-м, например, было добыто уже 259 тонн золота, а к 1900 году его производство достигло таких масштабов, что в большинстве стран утвердился золотой стандарт – свободный обмен на золото бумажных купюр.

В России еще Петр I поощрял своих подданных к тому, чтобы те искали «песошное», «рассыпное» золото. Он издал ряд указов, гарантировавших награду, тем, кто россыпь найдет, и наказание за его утайку. В 1719 году царь и вовсе объявил «горную свободу»: право искать золото получал каждый. Если месторождение обнаруживалось на казенных землях, тому, кто его нашел, выделялся земельный участок в «250 сажень долготы, 250 сажень ширины» (около 25 га) для ведения добычи. На помещичьей земле преимущественное право на разработку имел хозяин вотчины. Однако если он не имел охоты этим заниматься, то должен был «терпеть, что другие в его землях руду и минералы искать и копать, и переделывать будут». Все добываемое золото в обязательном порядке продавалось казне (позже это условие было отменено), а с выручки уплачивалась десятипроцентная подать.

Месторождения «песошного» золота во времена Петра находили на Урале повсеместно, но ввиду их относительной бедности тогдашними методами вести добычу было убыточно. В 1744 году в Пермской губернии обнаружили, наконец, рудное золото, и открылся первый в стране казенный прииск, впоследствии названный Берёзовским. Следующие 70 лет развитие золотодобычи шло ни шатко ни валко, в частности из-за того, что в 1782-м Екатерина II горную свободу на частных землях отменила (собственностью помещика была объявлена не только сама земля, но и ее недра), а на казенных ограничила (чтобы получить участок, нашедший месторождение должен был заключить договор с местной администрацией, которая вольна была ему отказать). Более того, владеть прииском по указу императрицы могли только дворяне.

Все резко изменилось с началом войны 1812 года. Нужда в деньгах заставила Александра I вернуть «горную свободу». Мера эта возымела действие: уже через два года «песошное» золото нашли в Пермской губернии, рядом с Берёзовскими приисками. Горный мастер Лев Брусницын не столько открыл месторождение (его обнаружили давно, но не разрабатывали из-за нерентабельности), сколько предложил технологию промышленного извлечения рассыпного золота. Этот успех и вновь дарованная «горная свобода» породили настоящий бум – находки следовали одна за другой.

Начался «век большого золота».

В 1827–1830 годах россыпи были найдены в Томской губернии, Красноярском и Минусинском округах, во второй половине 1830-х – в районе Ачинска, Верхней Тунгуски (Ангары) и в долине Енисея, в 1843 году – в Забайкалье, три года спустя золото начали добывать в Олёкминском округе в бассейне реки Лены (Якутия), а в 1860-е возник поселок золотодобытчиков Бодайбо в Иркутской губернии.

С 1830 по 1842 год добыча золота в стране выросла с 5 до 11 тонн, и это составило 60% мирового производства. Росту добычи также способствовал появившийся в 1838 году указ, разрешавший владеть приисками не только дворянам, но и купцам первой и второй гильдий, почетным гражданам. Правда, мировым лидером в области золотодобычи Россия оставалась недолго – уже в 1850-х с открытием месторождений в Калифорнии и Австралии ее доля снизилась до 12–13%.

Российские золотые лихорадки по масштабу значительно уступали американским. Если в те оказались вовлечены сотни тысяч человек, то у нас даже в саморегулировавшейся золотодобывающей «Желтугинской республике», возникшей на правом, китайском берегу Амура, где золотоискательство приобрело относительно массовый характер (поскольку не контролировалось властями), число старателей не превышало 12–16 тыс. человек, а на всех многочисленных приисках Восточной Сибири было занято всего 40 тыс.

Помимо того что отнюдь не любой подданный русского царя имел право добывать золото, имелось и множество других причин, ограничивавших массовый приток людей в районы золотодобычи. Месторождение не обязательно доставалось тому, кто его обнаружил, первооткрывателю могли лишь выплатить вознаграждение. Да и отвод земли под разработку стоил очень дорого – около 2000 руб., в США это обходилось раз в тридцать дешевле.

Сдерживающим фактором было и крепостное право. Наняться на прииск старателем или наемным рабочим было непросто и свободному деревенскому жителю: в районах добычи местные власти, дабы не лишать сельское хозяйство рабочих рук, часто запрещали нанимать на прииски и принимать в старательские артели окрестных крестьян.

Имелся у чиновников и такой инструмент, как подорожные, без которых нельзя было сменить лошадей на почтовой станции. Их, например, перестали выдавать до ближайших к россыпям пунктов во время золотой лихорадки на Амуре.

Жестко регулировали власти и старательство. Каждая артель была приписана к тому или иному прииску, куда в обязательном порядке продавала все найденное золото по очень низкой цене, что ограничивало доход старателей и уменьшало стимулы к охоте за золотым тельцом. В середине XIX века, например, рыночная стоимость золотника (4,3 грамма) составляла около 5 руб., а у уральских старателей его принимали по 1,7–1,8 руб. Мало того, владельцы приисков должны были получать отдельное разрешение на использование старателей, которое выдавалось с большим скрипом. В этом была своя логика: во-первых, артели брали то, что легко давалось в руки, заваливая отработанной породой хорошие еще жилы, во-вторых, существовала практика создания фиктивных приисков, где работы не велись вовсе, а приобретенное у старателей золото выдавалось за добытое.

Преодолеть бесконечные препоны по силам было лишь крупным предпринимателям, которые и владели большинством приисков. Они тоже не могли продавать золото на рынке, а должны были сдавать его казне по твердой цене. Когда цены не свободны, неизбежно возникают разного рода черные схемы. Старатели по мере возможности продавали золото перекупщикам, которые давали приблизительно в два раза большую цену. Обычно этим нелегальным бизнесом занимались крутившиеся около любого прииска спиртоносы, или «едущие на бутылке». В очерке Мамина-Сибиряка «Золотуха» (1882) описывается крупнейшая сибирская ярмарка в Ирбите, на которой шла бойкая торговля утаенным от казны металлом. Туда съезжались «такие азияты, с шарманками, с пуговками, с мылом… для отводу глаз». Торговцев на дорогах ловили, исправник «помельче кого – в острог, а покрупнее – оберет как липку».

Управляющие казенных приисков тоже не прочь были поживиться. Они, как свидетельствует Мамин-Сибиряк, принимали у старателей золото по 1,8 руб. за золотник и «раскладывали на поденщину», то есть записывали как добытое. Себестоимость при этом накручивалась до 3,5–4,5 руб., а разница шла в карман управляющих, которые, таким образом, имели около двух рублей с золотника и «за здорово живешь получали двести тысяч рубликов в год». Затем золото сдавалось прииском государству по 5 руб., а 0,5–1,5 руб. учитывались как прибыль прииска.

Купцы, арендовавшие золотые прииски, как правило, владели еще и винокурнями, продукцию которых сбывали своим же рабочим. Доход это приносило зачастую не меньший, чем сама добыча, и, в отличие от нее, верный. Занимались они также хлебом, чаем, сахаром, табаком, бакалеей, гастрономией, керосином, обувью, готовым платьем, пряжей и пр. По данным за 1910 год, почти 95% золотопромышленников средних сословий владели еще какими-то предприятиями. «И побочными от золотопромышленности доходами, не рискуя, прожить можно». В этой фразе, написанной в начале прошлого века, ключевое понятие – «не рискуя».

Владельцы приисков относились к своим работникам по-разному. Одни строили в поселках церкви, школы, больницы, бани, сносно кормили людей, полностью запрещали продажу водки. Другие обращались с рабочими как со скотом, селили в чудовищных бараках, спаивали, причем не только чтобы нажиться, но и с целью притушить социальный протест. Невыносимые бытовые условия рабочих ярко описаны в романе Вячеслава Шишкова «Угрюм-река» (1933), где повествуется о предыстории расстрела рабочих, организовавших стачку на Ленских приисках 1912 года.

Непосильный труд был уделом и старателей. Мамин-Сибиряк пишет: «Бабы в брюхе еще тащат робят на прииски… потом, чуть подрос, – садись на тележку, вози пески, а потом… полезай в выработку». При всем том заработки уральских старателей были в среднем раз в десять выше, чем у крестьян, а на Амуре и того больше: неопытный старатель без специального снаряжения на дневную добычу – пять-шесть золотников – мог купить почти пуд мяса. Кажется много, но эта цена значительно превышала ту, которую пришлось бы заплатить на обычном рынке. В «Желтуге», например, в сравнении с соседним Благовещенском цены были выше в 2–5 раз: мясо – 12 руб. против 4 руб. за фунт; сухари – 10–11 руб. против 3,2 руб.; топор – 10 руб. против 5 руб.; лист кровельного железа – 10 руб. против 1,1 руб.

Связано это было как с монополизацией поставок (независимых торговцев гоняли, подключая полицию), так и с высокими расходами на транспортировку грузов. В Сибири расстояние от магистральной дороги до прииска могло составлять и тысячу верст. Двигаться зачастую приходилось по просекам, а то и по охотничьим тропам, проложенным сквозь густую тайгу. Телеги для этого не годились – использовали вьючных лошадей. А ведь доставлять нужно было не только продукты, но и инструмент, материалы, фураж для рабочих лошадей. Останавливались обозы на зимовьях, где за ночь с проводника и двух лошадей могли запросить рубля четыре – стоимость хорошей пары женской обуви. В 1885 году, когда вспыхнула золотая лихорадка на Амуре, тамошние вольные ямщики брали по 15 руб. «за одну станцию» – перегон в 25–30 верст.

Но повторяю: даже при высоких ценах зарабатывали старатели весьма прилично. Беда в том, что деньги, как правило, у них не задерживались. Это были «вечные качели»: заработал – прокутил – заработал… По свидетельству Мамина-Сибиряка, уральские мужики, выручив за золото деньги, не вылезали из кабаков, пили и угощали всех встречных-поперечных, затевали катания на людях, золотили крыши своих изб, будто церковные купола.

Как «зажигали» старатели «Желтуги», красочно описано в сборнике «Сибирские рассказы из жизни приискового люда» (1888): «Опьяненные в буквальном смысле рассыпанным под ногами богатством старатели пускались в дикий разгул, стараясь перещеголять друг друга своей разнузданностью. Во время обычного получасового полдника в котел с кипящей водой кидали фунты очень дорого чая и огромные головы сахара. Дорогую привозную одежду и обувь носили один день, после чего все выбрасывалось, заменяясь новым. Рабочий бился с конторщиком за каждый недоплаченный ему рубль, а затем покупал на огромную сумму абсолютно ненужные ему бубенчики для лошадиной упряжи».

В «Амурской Калифорнии» становится популярна рулетка: «…простой крестьянин ставил по 4000 руб. на карту и, ничуть не смущаясь, проигрывал эту сумму, в действительности представлявшую для него целое богатство, на которое он мог прекрасно обставить свое сельское хозяйство и прожить безбедно всю жизнь».

И это отнюдь не особенность русского национального характера. Один из героев Брета Гарта, списанный с реального человека, выгодно продав свой золотоносный участок, за один день проигрывает в казино Сан-Франциско почти полмиллиона долларов на современные деньги. Австралийские старатели, наведываясь в близлежащий к приискам Мельбурн, тоже не знали удержу: «один малый, который до того никогда не пробовал шампанского, скупил весь запас отеля, опустошил его в лошадиную поилку и пригласил всех желающих отведать»; другие «прикуривали трубки от пятифунтовых купюр»; третьи «отсыпали горсть золотого песку извозчикам».

Однако кутеж могли позволить себе немногие. Из-за масштабов лихорадок разбогатеть удавалось единицам, хотя и в Америке, и в Австралии, и в Южной Африке старатели могли свободно распоряжаться тем, что они добывали. Когда в 1848 году в Северной Калифорнии в долине реки Сакраменто нашли золото, туда съехалось около 300 тыс. человек со всего света, даже из Австралии и Азии. Из соседнего Сан-Франциско ушло все мужское население, в городе была заброшена половина домов. «На золотые рудники уехали даже солдаты и матросы. На борту военного корабля „Анита“ осталось всего шесть человек. Один корабль с Сандвичевых (Гавайских) островов оказался вообще покинутым экипажем». Газета «Калифорниэн» объявила о своем закрытии: «От нас ушли все – и читатели, и печатники».

Там, где находили золото, сразу резко взлетали цены. Из книги Лилиан Крете «Повседневная жизнь в Калифорнии во времена „золотой лихорадки“» (М.: Молодая гвардия, 2004), где приводятся отрывки из писем старателей родным, мы узнаем, что в Калифорнии, в усадьбе Джона Саттера, рядом с которой было найдено золото, комната стоила больше 2 тыс. долларов в месяц (здесь и далее все цены даны в сегодняшнем выражении). За лопату или черпак торговцы просили не менее 200 долларов, за свечку – 20, свинина и вяленая говядина шли почти по 100 долларов за килограмм, картофель – по 8, бутылка рома обходилась дороже 170, а револьвер – 3500. Повару платили 200–300 долларов в день, за стирку рубахи прачка брала не меньше 20 и зарабатывала больше, чем ее муж на прииске. Иными словами, торговцы, перевозчики, обслуживающий персонал извлекали больше прибыли из труда золотоискателя, чем он сам.

Брет Гарт в «Миллионере из Скороспелки» рассказывает о старателе, который, обнаружив артезианский источник, делает состояние на воде – продает ее для промывки руды. На калифорнийской лихорадке поднялся знаменитый джинсовый король Леви Страус – он продавал золотоискателям рабочие штаны.

Из-за обесценивания денег нищали те, кто не был связан с золотодобычей или ее обслуживанием: так, ни один офицер в Калифорнии не мог в то время прожить на свое жалованье. А в Восточной Австралии из-за золотой лихорадки потеряли свой социальный статус английские аристократы. В обиход вошла присказка: «Важно, не кем ты был, а кто ты сейчас». «Теперь аристократия – это мы», – кричали пьяные австралийские рудокопы в кабаках.

В 1860-е годы, когда золотая лихорадка сменилась серебряной, в Западную Калифорнию попадает Марк Твен. В полуавтобиографическом романе «Налегке» (1872) он пишет: «Мы лезли из кожи вон, чтобы захватить как можно больше „футов“. Мы занимались разведкой, открывали новые месторождения, прикрепляли к ним заявки и давали им пышные наименования. Мы менялись участками с другими владельцами. Вскоре мы уже были совладельцами таких приисков, как… „Филиал монетного двора“… „Умри, но добудь“… „Сокровищница“… и с полсотни других „разработок“, еще не тронутых ни кайлом, ни заступом. Нам принадлежало не менее тридцати тысяч футов на брата в „самых богатых в мире рудниках“ – как их усердно рекламировали, – но мы задолжали мяснику… и в бакалейной лавочке нам не отпускали в кредит.

Странная это была жизнь. Какая-то оргия нищих. Весь округ бездействовал – ничего не добывалось, не обрабатывалось, не производилось, не приобреталось – и на всех приисках не нашлось бы денег на покупку сносного участка в восточных штатах – а между тем со стороны могло показаться, что люди купаются в деньгах. С первым лучом рассвета они толпами выходили из поселка, а под вечер возвращались, таща на себе добычу, попросту говоря – камни».

Твен выдержал недолго: «Наконец, когда… никто уже не давал денег взаймы иначе как из восьми процентов в месяц, и то под верный залог (а у меня и залога не было), я бросил старательство и подался в промышленность. Другими словами, я поступил простым рабочим на обогатительную фабрику – за десять долларов в неделю плюс харчи».

Недолго продержался и Джек Лондон на Клондайке, куда он попал во время юконской золотой лихорадки 1897–1898 годов. Экспедиция была опасной и безумно дорогой. Тысячи долларов, которые выручила сестра писателя, заложив дом, едва хватило на снаряжение и дорогу (эти подробности мы знаем из беллетризованной биографии Лондона, написанной Ирвином Стоуном, «Моряк в седле», 1938). Путь до Доусона – палаточного городка с 5 тыс. жителей, был сам по себе чрезвычайно труден, а ведь каждый старатель должен был везти с собой еще около тонны груза. Примерно половина – это одежда и инструменты, другая – годовой запас продовольствия, без которого канадские пограничники не пускали в страну.

Джек Лондон в сборнике автобиографических рассказов «Смок Беллью» (1912) пишет, что индейцы-носильщики взвинтили цены за переноску тонны груза через перевал до места, где начинался 800-километровый водный путь, до 600 долларов (15 тыс. в современных ценах), а там лодочник запросил за сплав еще 400 (10 тыс.). Сам Лондон работал лодочником целое лето и заработал 75 тыс.

Несмотря на то что люди везли с собой много продовольствия, еда в Доусоне была дорогой. К примеру, лосиное мясо, хотя оно добывалось на месте, стоило около четырех долларов за килограмм (100 долларов в современных ценах), мука и бобы – по 80, «да и то не достать». Когда прошел слух, что найдена богатая россыпь золота, герои Лондона, Смок и Малыш, решили скупить все собачьи упряжки в поселке, чтобы добраться до месторождения первыми. За 15 собак им пришлось заплатить 3 тыс. долларов (на современные деньги 75 тыс.). При таких ценах даже тем немногим старателям, которым посчастливилось найти перспективный участок, разбогатеть было трудно. Что касается Лондона, то он не сумел добыть ни одной унции.

В романе Лондона «День пламенеет» (другой перевод названия – «Время не ждет», 1910) – действие его первой части разворачивается на Аляске времен золотой лихорадки – главный герой, старатель по имени Пламенный, рассуждает о ценах на алкоголь. Он без колебаний мог поставить виски по 50 центов (12,5 доллара сегодняшнего) за рюмку всей компании, собравшейся в трактире, но цены на шампанское, которое стоило от 40 до 50 долларов за бутылку (от 1000 до 1250 современных), его возмущали.

В эссе «Экономика Клондайка» (1899) Лондон подвел итог юконской золотой лихорадки. В 1897 году там искали золото 25 тыс. человек, в 1898-м – 100 тыс. Каждый вез с собой минимум 600 долларов. Итого на руках у этих людей было 75 млн долларов в общей сложности. Справедливая зарплата в суровых условиях Крайнего Севера, по мнению Лондона, – четыре доллара в день или приблизительно 150 млн на всех золотоискателей. Итого: 75 + 150 = 225 млн, а золота было добыто всего на 22 млн долларов!

Если в 1848 году австралийцы стремились попасть в Калифорнию, то спустя три года им уже никуда не надо было плыть – золото нашли в восточном штате Виктория, примерно в 100 милях от Мельбурна. Ловить удачу устремились даже государственные служащие: 80% полицейских штата подали в отставку и отправились на прииски. Население Виктории, насчитывавшее в 1851 году 77 тыс. человек, за 20 лет выросло до 730 тыс., главным образом за счет прибывших с других континентов. Порт Филлип Бэй под Мельбурном превратился в стоянку брошенных кораблей-призраков. Вслед за пассажирами-золотоискателями их покидали и команды, часто вместе с капитаном.

На пике лихорадки золото искали и добывали 40–50 тыс. человек. Приезжали семьями, причем наплыв не могла сдержать даже высокая цена лицензии на разведку – около 100 фунтов в месяц в современном выражении. Многие, попытав счастья, выбирали менее хлопотные и более надежные занятия – становились возчиками, плотниками, сапожниками, мясниками, открывали всевозможные лавки.

Цены в Виктории, как и везде, где обнаруживалось золото, значительно выросли, и не только из-за роста населения и обесценивания денег, но и потому, что почти все фермеры штата побросали свои занятия и ушли на прииски. Относительно дешевым было лишь мясо: оно рядом с приисками паслось – в Виктории на момент начала золотой лихорадки поголовье овец насчитывало 6 млн! «На завтрак и на ужин по стейку, а в обед для разнообразия бараньи ребрышки… И так месяц за месяцем», – сетует в воспоминаниях один из старателей.

В 1850-е годы Виктория давала треть мирового производства золота. Интересным следствием золотой лихорадки было то, что с ее началом английское правительство перестало ссылать в Австралию преступников – не было смысла бесплатно везти их туда, куда многие стремились попасть за большие деньги.

Когда в Австралии ажиотаж вокруг золота стал сходить на нет, лихорадка вспыхнула в Южной Африке, где залежи были обнаружены в 1886 году (во многом из-за золота разразилась Англо-бурская война 1899–1902 годов – англичане стремились прибрать прииски к рукам). Маленький поселок старателей Йоханнесбург за десять лет превратился в стотысячный город, один из самых крупных в Южной Африке. На пике золотой лихорадки сюда стекалось по 2 тыс. человек в неделю – европейцы, индийцы, китайцы, арабы, австралийцы, американцы, канадцы, новозеландцы. Население росло так быстро, что первое время власти не могли организовать доставку продовольствия в достаточном количестве. Муку везли со всей Южной Африки, но ее не хватало, и приходилось вводить нормы: белым полагалось в день два фунта пшеничной, черным – три маисовой.

Улицы в центре современного Йоханнесбурга узкие, кварталы небольшие – это бывшие делянки старателей: простые – 50 х 50 футов (15 х 15 метров) и двойные – 50 х 100. Нарезка была такой мелкой, чтобы каждый мог получить участок. Но низкое содержание золота в руде делало добычу примитивными методами нерентабельной, и скоро все вольные предприниматели превратились в наемных рабочих на шахтах (сегодня добыча ведется на глубине около 4 тыс. метров) и обогатительных фабриках, которыми владели крупные компании.

Главный герой романа Марка Твена «Налегке» нашел в ручье какие-то блестящие крупинки и принес их в старательский поселок, но оказалось, что это «осколки гранита и никудышная слюда». Герой «философически заметил, что не все то золото, что блестит». В ответ старый кузнец посоветовал ему «не останавливаться на этом, а пополнить свою сокровищницу знаний той истиной, что все, что блестит, не золото».