Влад сидел прямо на полу, поставив локти на колени и переплетя пальцы на затылке. В голове не укладывалось, что Нагатинской больше нет. Исчезли все те, кого он знал уже столь долго, вошедшие в его душу и память: Миха и Глеб, Дина, глава, Семен и его товарищи. И Саша Молчанов, которого они с Каем вызволили из ямы землеройки. Имелся ли смысл в его спасении?.. Был ли смысл вообще во всем, предпринятом Симоновым?

Хотелось бежать, кричать, делать хоть что-нибудь, однако он просто сидел, глядя в точку перед собой и запрещая себе двигаться. Где-то в глубине сознания засела убежденность в том, что малое предшествует большому, и, возможно, его слишком громкий вздох где-то спровоцирует обвал.

– И ничего больше? Только два десятка трупов? – сухо, спокойно, без малейших эмоций в голосе спрашивал Кай. Если он время от времени и смотрел на Влада, тот не замечал этого.

– Лежали в центре станции, и знаешь… – Винт поджал губы. – Создалось у меня ощущение, будто они перегрызлись меж собой.

– Кто?.. – спросил Симонов и сам же испугался вопроса.

– Не важно, Владик, – мягко, словно маленькому, сказал Винт.

– Нет, важно! – повысил голос Кай, и в палатке как будто похолодало. – Ты, Винт, идиот совсем или прикидываешься, что не понимаешь? Даже я беспокоюсь за некоторых жителей Нагатинской.

– Неизвестность страшнее вестей о гибели знакомых?.. – Винт вздохнул, почесал под подбородком, где пробивалась длинная щетина. – Мне действительно такого не понять, Ликвидатор.

– Да говори же ты! – не выдержал Влад.

– Бриться пора, – буркнул Винт и вновь замолчал.

Тишина, повисшая над ними, показалась невыносимой, но именно в тот момент, когда Симонов готов был ударить Винта за молчание, тот заговорил. Он называл имена. Некоторые были лишь смутно знакомы, другие заставляли вздрагивать, но ни Семена, ни Михи, ни Глеба, ни Щербина, ни прочих действительно важных для Влада людей среди мертвых не было.

Он с шумом выдохнул, но тотчас устыдился испытанного облегчения. Ведь погибшие тоже являлись нагатинцами: жили рядом, ходили в дозоры и сидели, переговариваясь, у одного костра в ожидании, когда закипят чайники. К тому же, Винт ведь мог и солгать, так сказать, пожалеть и скрыть правду.

– Если ты соврал из своих чертовых благих побуждений… – слова сами выплевывались изо рта, парень не смог бы остановиться, даже если бы очень захотел. Зачем? Ну, зачем он ушел с Нагатинской? Остался бы дома, хотя бы знал наверняка, а возможно, сумел бы помочь.

«Дома?» – удивился Влад этому внезапно возникшему в голове образу. Никогда у него и мысли не возникало назвать так Нагатинскую, а теперь попросту не выходило иначе. И, в конце концов, дом находится именно там, где живут люди, кажущиеся родными, а где теперь Миха, Глеб и Семен, он не знал. И никто не знал! Винт обнаружил мертвую станцию. Симонов зажмурился так крепко, что под веками возникли разноцветные круги.

– Если ты лжешь, я узнаю, – процедил он. – Понятия не имею, как именно, но точно узнаю… и тогда… – что случится, он не договорил. Наверное, и сам пока не представлял.

– С трупами как поступил? – очередной сухой вопрос Кая произвел на Влада эффект ледяной воды, выплеснутой в лицо. Он вздрогнул и распахнул глаза, а в голове почему-то внезапно прояснилось.

– Человека именно человеком делает забота о мертвых, – пробубнил Винт. – Не утилизация тел, а ритуал, предшествующий похоронам.

«А Кай говорил, что человека от животного отличает умение смеяться», – не к месту подумал Симонов и содрогнулся, услышав продолжение:

– Достойно похоронить я их не сумел, оттащил со станции и сжег. У меня тогда ручной огнемет с собой был. Но молитву какую-никакую прочел.

Кай запрокинул голову и тихо, длинно, четко, нецензурно и грязно выругался.

– Чего ты от меня хочешь?! – неожиданно выкрикнул Винт. Влад мог бы по пальцам одной руки сосчитать случаи, когда тот настолько выходил из себя. Винт даже покраснел. – Думаешь, оставь я все нетронутым, ты пришел бы и разобрался? Думаешь, я глупее и не могу по расположению тел предположить о произошедшем на станции? Говорю же: эти перегрызлись, а остальные, похоже, сами снялись и ушли!

– Куда?.. – простонал Симонов.

– Не знаю! На Тульской они не объявлялись. На юг – больше некуда.

Семен туда собирался. Поверить в благополучный уход нагатинцев слишком хотелось, но одолевали сомнения. Влад твердо решил вернуться и попытаться узнать правду.

– А сам ты на Нагорную, разумеется, не сунулся, – Кай не столько спрашивал, сколько утверждал.

– Разумеется, – передразнил Винт. – Это ты у нас шляешься по самым гадким перегонам, словно бессмертный или, наоборот, смерти ищешь, а я хочу жить. Но я на вашем месте оценил бы то, что я сразу сюда кинулся, дабы вас, двух охламонов, предупредить!

– Я оценил, – холодно бросил Кай. – Благодарю.

Влад заставил себя кивнуть. Буркнуть «спасибо» у него язык не повернулся бы.

– Кай… – он прямо посмотрел на сталкера, еще понятия не имея, что именно собирался сказать, а потом как-то само собой вышло, и буквально в трех словах: – Я с тобой. На Нагатинскую, – и уже много позже, когда осознал произнесенное: – Хорошо?..

Сталкер прикрыл веки и тотчас поднял – кивнул одними глазами.

– И я с тобой, – заверил он. – Если все же поддашься на уговоры этого вашего товарища. Пойдем наверх вместе, стажер.

– Да вы с ума здесь посходили? Оба! – взревел Винт.

Кай усмехнулся и коротко изложил суть задания, которым встретил чудесно спасшегося от фашистов сироту товарищ ответственный по станции.

– Так он же избавиться от Владика хочет, – очень тихо, чуть ли не одними губами, проронил Винт.

– Не открывай мне Америку, – поморщившись, прошептал Кай. – Я, правда, не понимаю, почему.

– Я б сказал, да не поверите, – бросил Винт. – У нас с тобой, Кай, давняя взаимная нелюбовь, а Владику ты порядком запудрил мозги, вот он и перестал меня слушать.

Симонов уже было открыл рот, чтобы возразить, но вовремя перехватил предостерегающий взгляд Кая.

– Твои предложения?

Винт усмехнулся, а потом отвернулся от Кая:

– Я сейчас пойду к Василию Петровичу, а ты, Владик, сходи-ка к костерку с чайничком… минут эдак через пять. Где костер, помнишь? Аккурат возле помещения, которое начстанции занимает – дополнительный обогрев его старческим костям.

Парень нахмурился. Показалось ему, будто его одновременно и отсылают, и втягивают во что-то очень нехорошее и неправильное.

– Ты только обязательно к самой стене привались, хорошо?.. – продолжил Винт.

– Иди, – велел Кай. – Влад – мальчик большой, разберется.

Спорить тот не стал, порылся в своем рюкзаке, выудил из него объемную бутыль темно-коричневой жидкости и вышел из палатки, буркнув:

– Заодно поймешь, дурак, почему я не хотел тебя сюда вести.

Симонов растерянно глянул на Кая. Тот хмурился и, стоило Винту выйти, сел очень похоже: только в колени не упирался, а обнимал их руками.

– Не жалей, – посоветовал он.

– Да как же не… – парень махнул рукой, снова подумав об обвале, но как-то лениво, удивившись тому, что почти поверил в подобную несусветную чушь. – Все ведь зря. И тебе хлопот доставил, и себе…

– И узнал немало. Прозрел, уж точно, – невесело продолжил Кай. – Был один древний философ. Так он утверждал, будто во многих знаниях много печали.

– А разве нет?

Кай покачал головой.

– Воистину печально не знать самого себя. Только ведь, если станешь сидеть сиднем, никогда и не поймешь, на что способен, – сказал он и бросил взгляд на полог палатки. – Пора. Хотя, если не хочешь…

Влад подхватил чайник и поспешил выйти. Как и всегда, сталкер предоставлял ему выбор, которого, по сути, не было.

Законам акустики Симонова никто не учил, хотя парень знал об их существовании. Однако факт оставался фактом: стоило привалиться к стене, как удавалось вполне сносно различать голоса, звучащие в комнате.

– Коньячок… – одобрительно протянул Василий Петрович. – Уважаешь. Не забываешь старого пропойцу, и это радует.

– Должен же я вину загладить, – сказал Винт. – Не досмотрел.

– Это точно. Ты мне обещал, что мальчишка у нас не появится.

– Давай, он просто уйдет, а? – предложил Винт.

Тишина. Видимо, заместитель начальника станции то ли кивнул, то ли покачал головой.

– Я уже весточку на Парк Культуры послал, – сказал он. – Сам понимаешь, не мог не доложить. И ответ пришел только-только: через них эти двое не проходили. Оно и понятно: поверху добирались, но ведь именно это и подозрительно. Наши на Парке будут ждать их с распростертыми объятиями, если обратно соберутся, а потом возьмут под белы рученьки и препроводят на Лубянку. Потому парня твоего…

– Нашего, – поправил Винт.

– Я в том не уверен, – проворчал Василий Петрович, – но да ладно, фиг с тобой. Нашего парня я спасаю, отправляя наверх. Там уж все от него зависеть будет. Вернется – объявим героем, нет – предадим позору и заклеймим врагом народа. Только сдается мне, от нас и поверху-то податься будет некуда: до Парка разве только. На другие ветки от нас не разгуляешься – река, мосты не в лучшем состоянии, опасностей полно. Погибнут хоть так, хоть эдак. Имеется лишь один путь: принести из Дворца Молодежи какую-нибудь фигню. Я даже обзову ее КиВиНом. И пусть живут с нами безвылазно. Сталкеры всегда при деле, и Фрунзенской очень нужны.

– Свои перевелись, что ли?

– А то сам не знаешь, что веселые и находчивые, считай, нас обескровили? Ты же рассказывал, что Ленчик вернуться хотел. Так пускай радуется – мечта осуществилась!

Вновь повисла тишина, наверное, они прервали разговор, чтобы выпить. Чайник закипел; следовало возвращаться. Люди у костра разглядывали Влада настороженно. Он уже почти отлепился от стены, когда Василий Петрович сказал:

– А про то, что существовал у меня договор с фашистами, никто на Фрунзенской не знает и, соответственно, Ленчику не выболтает. Я избавился от всех, кто подозревал, будто не просто так сирот увели.

Симонову показалось, будто он услышал, как разбивается и разлетается на куски его прежний уютный мирок. Хотя, вероятно, что-то упало и раскололось в комнатушке. Кажется, он не мог дышать и переменился в лице. Кто-то теребил его за плечо, а потом опрокинул на спину и несколько раз ударил по щекам. Прийти в себя это не помогло, но вот вдохнуть-выдохнуть, скинуть с себя чужие руки, встать и побрести, куда глаза глядят, получилось.

Ноги привели его к памятнику Фрунзе. Парень смутно помнил, что это был военный и, кажется, ученый, а может быть, и политик. Деятельность этого человека, словно нарочно, скрывалась за словами, не говорящими Симонову ничего конкретного: государственный деятель – понимай, как знаешь. Но именно рядом с памятником происходили раньше собрания. В паре шагов от бюста покачивался металлический лист, закрепленный на треноге от нивелира. Сам-то прибор пригодился для чего-то, а приспособление оставили. Когда Влад был ребенком, народ на собрания созывали с помощью этого самого листа, лупя по нему специальным деревянным молоточком или чем придется.

Кажется, Симонова окликнули, может быть, и остановить хотели, но ему было все равно. Когда-то очень давно, в прошлой или даже позапрошлой жизни, Кай объяснял ему простую истину: подслушивание не является чем-то предосудительным, если ты не собираешься делиться с кем-либо полученной информацией, а используешь ее только в своих интересах. Влад собирался сделать подлость, после которой Кай наверняка пошлет его куда подальше, а еще – глупость, потому что его попросту прикончат, и сильно повезет, если без мучений.

«Следовало бы химзу напялить, выставят же на поверхность, как есть», – мелькнула в голове мысль и пропала.

По металлическому листу парень лупил кулаками. Звуки привлекали народ. Очень скоро образовалась целая толпа. Люди смотрели на него, явно недоумевая, с чего вдруг такой шум, и зачем их отвлекли от повседневных дел. Влад повернулся к ним и принялся говорить. Он никогда не выступал перед публикой, раньше ему и в голову подобное не пришло бы, он и двух слов не связал бы. Сейчас слова находились сами, и пусть Симонов наверняка рассказывал путано, косноязычно и вовсе не так, как следовало бы по законам неведомого ему ораторского искусства, люди слушали его очень внимательно и не спешили расходиться. И почему-то никто так и не выстрелил.

Наконец, слова закончились, и Влад умолк. Народ зароптал.

– Да быть того не могло! – тотчас выкрикнул кто-то.

– Это же пропагандист.

– А ведь какой мальчик был хороший… – протянула женщина в первом ряду.

Кто-то, встав рядом и едва не задев плечом, передернул затвор автомата, а потом просто и тихо, но с легкостью перекрывая шум толпы, произнес голосом Кая:

– Любишь же ты все усложнять и сжигать мосты за собой, стажер.

Симонов моргнул. В голове прояснилось окончательно, но ни стыда, ни страха он пока не чувствовал. Эмоции умерли, а, может быть, лишь спали, готовясь накинуться на него через минуту.

– К стенке пришлых! – закричал какой-то парень, и Влад, приглядевшись, узнал в нем Егора. – Ясно же, что враги народа!

Кай, словно невзначай, заслонил напарника плечом, поднял автомат над головой и сделал два одиночных предупредительных выстрела.

– Спокойно, товарищи! Сами уйдем, – бросил он толпе, а Владу велел: – Вещи бери, я в носильщики не нанимался.

Тот лишь теперь заметил, что Кай пришел не налегке, а со всем их нехилым скарбом. Рюкзак висел у него на спине, а неизменный чехол оттягивал левое плечо. Рюкзак самого Симонова и его автомат лежали на полу возле правой ноги сталкера.

– Заставить бы тебя переодеться, – заметил Кай, ухмыльнувшись, – но бесплатный стриптиз эти люди вряд ли заслужили.

Рядом щелкнул еще один автомат. Винт, поколебавшись всего пару мгновений, встал с Каем плечом к плечу.

– Мальчишки безмозглые, – недовольно пробормотал он. – Зачем только ведусь?..

– Человек потому что, – ответил ему Кай и повысил голос: – Мы уходим, советую и далее соблюдать благоразумие. Преследовать нас не стоит.

– Пусть уходят, – как-то очень устало проговорил Василий Петрович. – Далеко не уйдут.

Больше он ничего не сказал. Никто не вымолвил ни слова, пока они шли к темному провалу туннеля. Люди расступились, образовав довольно широкий проход, но сталкеры все равно шли колонной. Кай впереди, затем Влад, Винт замыкающим – словно по опасному перегону.

Вскоре темнота сомкнулась вокруг них, обняв, словно родных после долгой разлуки. Тусклый свет заставил ее немного отступить, но не рассеял, лишь превратил в сумрак.

– И как вы только так бродите, – буркнул Винт, запнувшись ногой о шпалу, но не упав.

– Дело привычки.

Симонов попытался понять, двигаются ли они к Парку Культуры или от него, и не сумел.

– Кай, – позвал он. – Я идиот… я тебя… всех нас подставил, и вообще… Сподличал, да?

– Здравствуй, старая добрая рефлексия, – вздохнул сталкер, обернулся, внезапно озорно подмигнул, и парень едва не расплакался от облегчения. – Быстро оживаешь, молодец. Нервы явно в порядке. Что касается идиота – ну да, есть, и даже не немного, но не думаю, будто в похожей ситуации нашел бы в себе силы поступить иначе.

Винт пробормотал нечто неразборчивое и сплюнул себе под ноги. Влад не понял слов, а оборачиваться и переспрашивать не захотел, зато Кай расслышал давнего недруга отчетливо и, рассмеявшись, ответил:

– Не без этого.

И, уже Владу:

– Только больше никогда так не поступай. Не спущу.

Тот кивнул и сказал очень серьезно:

– Да, понимаю, клянусь.

– И пафос поумерь.

– Ты зачем нас в этот туннель потащил? – спросил Винт. – Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной?

– Ну, не к Парку же теперь идти, и не тем же путем, которым сюда добирались, – ответил Кай таким тоном, словно вынужден объяснять элементарные для понимания вещи.

– А почему… – начал было Симонов.

– Нельзя, – односложно сообщил Кай. – Ничего, разберемся, – и быстро, почти бесшумно, зашагал вперед, а Влад – за ним, уже привычно пристроившись сзади и чуть левее.

Он почти радовался сгущающейся вокруг тьме, она была доброй – не самой по себе, а именно к ним. Переплетающиеся лабиринты метро являлись их зоной ответственности, охотничьим ареалом и домом. Где-то очень высоко, за толстым слоем земли, асфальтом и бетоном, в небе сияли звезды. Если запрокинуть голову, они были не видны, но это совершенно не мешало их почувствовать, как и ощутить подбадривающую мелодию – дыхание туннеля.

Прошлое не истерлось, не померкло, но почему-то перестало мучить. Влад больше не переживал и чувствовал себя по-настоящему обновленным, переступившим некую черту. Завершился один виток уробороса, намечался другой. Теперь он жил новым, которое лишь собиралось наступить.