«Вот почему люди как люди живут, а со мной случается все, словно по закону подлости? – размышлял Влад, глядя, как бритоголовый фашист в темном облачении и в кепи суетится возле наспех разведенного костерка. – Кай словно в воду глядел, затевая тот разговор про невмешательство».

Чиновник не соврал, пересказывая слухи. В кои-то веки те не преувеличивали.

Они не наткнулись на ватагу головой ушибленных мордоворотов – повезло. Хоть Кай и утверждал, будто сталкерам ничего не угрожает, но Владу не слишком в это верилось. Пятеро фашистов, отставших от основной группы (Ганс говорил, та насчитывала человек тридцать), выпрыгнули на них из темноты, подобно кровожадным мутантам.

Вспоминая их встречу, парень одновременно и ругал себя за отсутствие должной реакции (а если бы действительно напали твари, неужели так и завис бы с открытым ртом, безропотно позволяя себя сожрать?), и радовался ей. Ведь если бы он схватился за автомат и дал очередь в грудь ближайшего идиота, то наверняка подставил бы Кая, да и прочих сталкеров, в число которых теперь входил. Доказывай потом, что не верблюд трехгорбый, и они сами напросились.

Впервые Симонов видел улыбающихся фашистов. Напавшие на Фрунзенскую, а потом ведущие пленников через туннели до Чеховской выглядели какими-то нелюдями с каменными грубыми лицами и пустыми взглядами. Эти же, если не принимать во внимание форму и нашивки с треугольной свастикой на рукавах, могли бы сойти за жителей любой станции. Те же ганзейские патрули, по сути, не слишком от них и отличались: камуфляж серый, автоматы укороченные, на голове – похожие головные уборы. Подумаешь, лысые? Мало ли сейчас людей, бреющихся под ноль по вполне прагматичным причинам? Личную гигиену, в конце концов, никто не отменял, а за шевелюрой ухаживать надо.

Сталкерам фашисты обрадовались как своим (при мысли об этом Влад чуть не сплюнул себе под ноги). В темном туннеле они ощущали себя сильно не в своей тарелке.

«Ребята! Русские!» – вырвалось у одного из них, пока его не одернул старший по званию – бритоголовый, со шрамом во всю щеку и одетый чуть лучше остальных.

«Постой-ка, – приказал Кай и отошел к нему. – На пару слов, герр офицер. Вот сюда – где потемнее. Здесь будет удобнее».

Беседовали они долго.

«Впереди – очень сложный переход, – сказал сталкер, вернувшись к Симонову. – А нас всего двое. И их – пятеро. Всемером шансы на преодоление удвоятся».

Парень лишь угрюмо на него посмотрел и кивнул. Все внутри скрутило отвращением и тем, давним, затаенным страхом, который он так и не сумел выдавить из себя до конца. Тупая обреченность поселилась под сердцем, почудилось даже, будто и не было побега, выхода на Добрынинскую, Нагатинской и всех последующих приключений. Влад просто придумал их, пока его вели по туннелю, продолжали вести теперь, и неизвестно, когда это закончится. И дойдут ли они до Чеховской вообще – тоже неизвестно. Группа ведь попала во временную петлю – в аномалию, в безвременье, канула в легендарную реку Лету. А вот сейчас как выпрыгнет из-за угла двухголовый пес с огненными глазами…

«Но если ты не в состоянии, то пойдем, как и намеревались, только вдвоем, – заверил Кай, и наваждение развеялось. – Ничего страшного. Обойдемся без долбаных фашистов».

Влад вздохнул, посмотрел на «долбаных фашистов», перевел взгляд на сталкера, вспомнил об обещании, данном и ему, и самому себе (что гораздо важнее) – не доставлять лишних проблем, – и словно со стороны услышал свой тихий, слегка подрагивающий голос: «Действительно, ничего страшного, потерплю. Если в большой группе пройдем легче, разумеется, нужно идти».

«Умница, – похвалил Кай и, повернувшись к офицеру, объявил: – Пройдем вместе опасный участок. Потом расходимся».

По лицу фашиста скользнуло облегчение и еще что-то – какое-то смутное недовольство. Кажется, он не обрадовался сухому равнодушному тону или, быть может, уже раскатал губу, надеясь, что его проводят до самой станции.

«Отморозок», – подумал Симонов и на том успокоился.

– Кружку держи.

Влад резко поднял голову, зыркнул на фашиста. Кажется, он представился Адольфом – вряд ли немец по происхождению, скорее кличка. Тот ответил улыбкой, хотя наверняка уловил враждебность.

– Благодарю, – произнес парень. Пить чай, поднесенный врагом, расхотелось мгновенно. Но не хватало еще оглашать округу бурчанием в животе во время перехода.

– Кто поджидает нас в туннеле, вы знаете? – спросил главный фашист, представившийся Иваном. Это имя настолько контрастировало со свастикой на рукаве, что Влад, когда услышал его впервые, уставился на отморозка, как на мутанта. Хорошо, Кай быстро подсуетился и оттеснил Симонова подальше в темноту, ну а там он уже и сам кое-как взял себя в руки.

– Говорить о предстоящем испытании – зря лихо будить, – ответил Кай. – К тому же, может, и минуем без проблем. Нас семеро – древнее счастливое число; хорошо вооружены, надеюсь, и обучены неплохо. Прорвемся. Пока лучше отдохнуть и не забивать голову зряшными страхами.

Иван покачал головой. Он явно был не согласен, но спорить не спешил. С той стороны костерка зашуршало, и Влад не поверил собственным глазам: в руках у Ганса возникла гитара. На темном лакированном боку плясали огненные блики, чудилось, будто у неровно наклеенного на него черепа зловеще светятся глаза.

«Нервы необходимо держать в узде, – напомнил себе парень, – вроде бы большой вымахал, а в приметы веришь».

Припомнилась слепая ворожея, путешествовавшая от станции к станции вместе со своей палаткой в обществе менестрелей и торговца-Серого. Она обещала многое, в том числе и смерть.

«Как только занесло на Тульскую всех этих музыкантов и гадалку? – подумал Влад. – Бедная же станция. Им бы по кольцу кататься на самоходной дрезине. Или, может, тоже на юг собрались с караваном? Но что делать певцам и предсказателям там, где слишком велика цена оружия и мало песен? Или я чего-то не знаю? Возможно, именно там, где человеческая жизнь не стоит ничего, песни обретают особую ценность?»

Словно вторя его мыслям, раздалось неуверенное дребезжание. Фашист играл откровенно плохо, явно фальшивил. Либо он только-только учился обращению с инструментом, либо от волнения его не слушались собственные пальцы. Судя по всему, знал Ганс от силы три аккорда. Затем он запел, но лучше не стало. Интонации его были монотонными. Голос – хриплым и гнусавым.

Слова, наложенные на марш, отдавались в голове парня тупым набором звуков: тарам-тарарам, кудах-тах-тах, зильбер-аут, ты-гы-дым». Помнится, когда на Нагатинской, вместо привычных песен о мутантах и о любви, вдруг начинали исполнять нечто военное, Семен постоянно морщился и говорил: «Ну вот, снова эта шарманка про трам-трам-трам Афганистан. Не был ты на той войне. И я не был. А потому, давай нашенское, поактуальней». Исполняемое же фашистом и на трам-трам-трам не тянуло от слова вообще.

– Какой все же красивый и лаконичный язык – немецкий, – сказал Иван, и Симонов едва не подавился чаем.

Кай скептически фыркнул и повел плечом.

– Не разделяешь? – Иван недобро прищурился на него, и атмосфера у костра разом наполнилась напряжением.

– Отчего же? Гете весьма неплох.

Взгляд фашиста стал более благосклонным, однако не факт, что он читал Гете (Влад и сам его не читал).

– Ваш Гете… просто старый еврей. То ли дело – Ницше! – заявил Ганс, уязвленный пренебрежением к своей игре.

– За что вы так прекрасного поэта? Хотя… лично мне глубоко наплевать на его расу и вероисповедание.

– Вот как… – процедил Иван, и напряжение усилилось. Наверное, встреться они где-нибудь невдалеке от Чеховской, вел бы он себя иначе – как хозяин положения. Однако впереди маячил тяжелый переход, и сталкер был ему необходим. Вот и приходилось говорить, вместо того, чтобы хвататься за оружие и вопить о превосходстве Рейха, величии арийской расы, проклятых кавказцах, об отступниках и предателях из числа своих, таких же русских, но не понимающих правильной идеологии фюрера. – А вы в курсе, кому поклоняются евреи? А кого почитают? Тот самый… как его? Мухаммед… тьфу, нечисть. Моисей. Он же рогатый! Рогатый! Слышите?

– На слух не жалуюсь.

– А кто у нас рогач? Вот то-то и оно! Дьяволу они служат.

– Да ладно? – хмыкнул Кай. – Конкретно не повезло мужику с путаницей в переводах. Это ж надо было так попасть. Но дьявол во плоти? По мне, уже слишком.

– То есть?

– Конкретный попадос, – повторил Кай. – С иврита, где практически нет гласных, – на греческий, с греческого – на латынь… Изначальное «после спуска с горы Синай сияло лицо его» превратилось в «рогато было лицо его». И так и осталось в веках, став каноном изображений Моисея. Бедный пророк! – проговорил он. – А вот у вас в голове – совершеннейшая каша. Тоже мне аргумент: рога, – и рассмеялся, да так заразительно, что на лице и Влада и остальных фашистов появились робкие улыбки.

– А что это за кличка такая: Кай? – спросил Иван, явно задетый за живое. – Не намек ли это на Каина? Может, вы тоже сектант какой?

– Позабавили, – одобрительно фыркнул Кай, хотя вряд ли ему действительно было весело. Он все больше щурился и выглядел при этом расслабленным и ленивым, чуть ли не легкомысленным. Лишь в золотистых глазах, когда на них падали отблески костра, загоралось нечто темное и опасное.

Влад честно не понимал, зачем он нарывается, пока не заметил, с каким вниманием остальные фашисты смотрят на Кая.

«Да он же сейчас оспаривает лидерство, – с удивлением понял парень, – пытается добиться, чтобы во время перехода, случись непредвиденное, слушали именно его и исполняли его команды, а этого повернутого мозгами Ивана замечали в последнюю очередь».

– Если я Каин, то больно много вокруг Авелей. Буквально окружают. Вам самому-то не смешно нести подобную чушь? – поинтересовался Кай и припечатал издевательским: – Юноша пылкий со взором горящим.

А ведь Иван был далеко не ровесником Влада. Невысокий, тяжеловесный, с наметившимся уже округлым брюшком фашист не вызывал симпатии. С виду ему было никак не меньше тридцати. Кай в физическом плане мог бы дать ему фору. У костра он смотрелся более уверенным, хищным.

– А все же? – спросил Адольф.

– Снежную королеву никогда не читали? – поинтересовался Кай. – Неужели матери не рассказывали вам в детстве сказок, а лишь «Майн кампф»? – он выдержал небольшую паузу и продолжил: – Я тот, кто сложил из льдинок слово «Вечность».

Напряжение вдруг разбилось вдребезги: изменились взгляды, разгладились хмурые выражения на одинаково вытянутых грубых лицах, даже Иван хмыкнул, словно упоминание старой сказки вмиг примирило сидящих у костра. В том, что Кай выиграл противостояние, которое сам же и затеял, не приходилось сомневаться.

– Дай сюда гитару, – приказал он, и Ганс повиновался, не подумав возразить.

– Бедный инструмент, как же тебе достается, – пробормотал сталкер, пробегая пальцами по струнам; взял на пробу несколько аккордов, неприязненно поморщился, хотя, казалось бы, звук вышел чистый и правильный, подкрутил колесико на грифе, чуть меняя натяжение. – Попугаем тварей слегка, если они здесь, конечно, есть.

И зазвучали аккорды. Гитара звенела, смеялась и ликовала, а в унисон ей раздавался сильный и удивительный, замечательно поставленный голос. Кай пел про жизнь на границе, о проклятии света и обескровливании тьмой, о мире сумерек, из которого не вырваться, где даже звезды не сияют, о дворце для рабов, воздвигнутом самими людьми или же вышними силами. И что не существует богов, которым стоило бы молиться о прекращении существования. И что тяжка доля, когда невозможно ни уползти, ни взлететь, и смерть не наступит, чтобы дать освобождение.

Слова воспринимались четко, ввинчивались в самую душу, хотя запомнить и повторить их Симонов вряд ли сумел бы. Ужас и боль оседали в сознании, пробирали до печенок, но музыка и голос будто переворачивали их. Вместо обреченности слышалась решимость идти до конца; вера в то, что когда-нибудь пленник, вышедший из сумерек, увидит свет, согревала сердце.

Когда отзвенел последний аккорд, наступила тишина.

– Складно поешь, – заметил Иван. – Ты не цыган, случаем?

– Какой же русский человек может в точности назвать всех своих предков? В нас столько намешано, – ответил Кай с улыбкой, явно ничего не опасаясь. – Все мы – скифы, монголы, татары, русичи… наследники советской империи и интернационала, и не говорите мне про чистоту крови и расу. Арии, которым поклонялся ваш Гитлер и за чистоту крови которых так боролся, – это всего лишь иное, древнее прозвание индусов. Мне напомнить о том, что цыгане, которых этот деятель презирал еще сильнее евреев, аккурат из Индии и вышли, или не надо?

Судя по тому, что даже Иван ничего не вякнул в ответ, возражений не нашлось.

«Вот зачем нужно учиться, – напомнил себе Влад, – чтобы давить интеллектом подобную ублюдочную мразь», – правда, в голове зудела и другая мысль: если бы не переход, не необходимость держаться вместе, слушать Кая фашисты точно не стали бы, а похватали автоматы и даже о том, что перед ними сталкер, не задумались бы.

– А вот как я тебя, предатель, сейчас… – все же пробормотал Иван.

– Ребятки, – спокойно ответил Кай, – мы с Владом только вышли на Тульскую, а нас уже предупредили: мол, фашисты в туннеле – осторожнее. Раньше говорили, будто бы Москва – город маленький, и все обо всем узнают рано или чуть позднее. Так вот, метрополитен – гораздо меньше, особенно в его нынешних размерах.

– Но тебе это не поможет.

– А вам? Как думаешь, сколько продержится Рейх, если по метро пройдет слушок не просто о вашем беспределе, а о презрении общих для всех правил выживания? Три станции ведь, центральное расположение – кусок весьма жирный. Черт с вами, кавказцев вам еще прощают, в конце концов, кто без тараканов в голове по нынешнему времени? Но об отстреле сталкеров узнают непременно. О моем – моментально! И тогда против вас поднимутся многие: и красные, и троцкисты, и ганзейцы, и братки в придачу со всей прочей швалью и шушерой… Орден тоже, наверняка, не останется в стороне. Разве лишь совсем опустившиеся вырожденцы к походу на Рейх не присоединятся, но они будут поддерживать его мысленно и нагрянут при первой возможности, окончательно зачистив территорию. Ведь мы – кто наверх ходит – какой бы позиции ни придерживались и о чем бы ни говорили, вне ваших игр. У нас конкретная задача: не дать окончательно загнуться человечеству, невзирая на расу, вероисповедание и политические взгляды его представителей, – Кай забрал у Влада ополовиненную кружку с чаем, допил залпом и поставил. – Пробовать играть в войнушку будем? Нет? Тогда пошли.

Симонов тотчас вскочил. Остальные не заставили себя ждать, похватали оружие и вступили в темноту, очень быстро окутавшую всех непроницаемым мглистым покрывалом.