Часть II

– Подходи-налетай!

Толстый усатый дядька с черными блестящими глазами продавал кругляши колбасы, улыбался и выглядел довольным жизнью. На станции – удивительно чистенькой, светлой, блестящей мрамором и серой плиткой на полу – он казался одновременно и чем-то чужеродным, и правильным. Рядом с ним расположились продавцы курток из свиной кожи. В отдалении, постелив на пол брезент, два челнока споро раскладывали всякую кухонную утварь: чайники, кружки, котелки, кастрюли и миски. Между привычных жестянок попадалась керамика, которой в метро практически не пользовались из-за неудобства и хрупкости. Такую чашку не кинешь в рюкзак, отправляясь в поход по туннелям.

Память подкинула очередное воспоминание из детства: маленькую квадратную комнатушку смотрителя станции. Красная ткань занавешивала одну из стен. На второй висел старый выцветший ковер. Полосатая потертая дорожка тянулась от двери до стола. За столом, покрытым клеенчатой скатеркой, разлинованной синими полосами на равные квадраты, в которых располагался то самовар, то связка баранок, то пирожок, сидел Василий Петрович. У заместителя начальника Фрунзенской имелась старинная фарфоровая посуда, которой он очень дорожил и любовно именовал сервизом: три красных блюдца с золотой окантовкой по краю и четыре чашки – тоже красные, в белый горошек, с почти облезшей позолоченной каймой по кромке. Сервиз Василий Петрович доставал только для особых, очень уважаемых гостей, и каждый мальчишка на станции мечтал, что когда-нибудь обязательно удостоится подобной чести.

– Ярмарка! Ярмарка! – весело орал кто-то, но, сколько бы Влад ни вертел головой, выискивая взглядом крикуна, отыскать так и не смог.

Станция, если не считать торговцев и самого Симонова, казалась безлюдной. Создавалось впечатление, будто здесь никогда не разжигали костров и никто не селился. Но почему тогда она была столь хорошо освещена?

– Все метро нынче – одна сплошная ярмарка, – неожиданно произнесли совсем близко. – Ярмарка уродов.

Парень тотчас обернулся, но рядом с ним никого не оказалось, только пожилая женщина раскладывала на брезенте какие-то квадратные ломти.

– Испробуешь, милый? – обратилась она к Владу.

– А это что? – с удивлением спросил тот.

– Хлебушко. Неужто не признал?

Симонов взглянул на женщину в еще большем недоумении. Со времен Катаклизма неоткуда в метро было взяться хлебу, разве что сталкерам удавалось найти муку.

Люди откатились назад настолько, что, кажется, дальше просто некуда.

– Русскому человеку без хлеба нельзя, – заметил, вторя его мыслям, сидящий рядом с женщиной старичок. – Он – пища духовная и генетическая. Испокон веков!

– Как так?

– А вот так. На земле издревле существует четыре культуры, основополагающие для человеческих рас, – принялся разглагольствовать старичок, польщенный вниманием.

«Существует, а не существовало!» – сразу отметил для себя Влад, но перебивать не стал.

– Хлеб – это у нас, – продолжал старичок. – Рис – у азиатов. Кукуруза – на континенте, противоположном нашему. Бананы – на юге. Все они, конечно, имеют дикие аналоги, но те несъедобны, по большому счету. И хоть вырастить эти культуры стоило неимоверного труда, а все равно люди корячились. А теперь – все. Нет больше жизни на земле.

«И даже если правы отчаянные оптимисты, из уст в уста передающие слухи, принесенные сталкерами – о спадающем уровне радиации наверху, о скорой возможности выйти на поверхность, – как нам заново возрождать утерянное?.. – подумал парень. – И это не считая расплодившихся на земле тварей. Если вспомнить многочисленные сказки о драконах, не окажется ли, что человечество уже однажды… или, возможно, даже несколько раз загоняло себя под землю, а затем упорно выгрызало место для существования под солнцем? Чем те огнедышащие огромные ящеры, по сути, отличались от тварей, изменившихся из-за радиации? Среди них ведь и летучие встречаются. Не исключено, что лет через десять, двадцать, полсотни или даже полтора века некто в костюме химзащиты станет сражаться с такой тварью, а в легендах следующих поколений его назовут рыцарем в сияющих доспехах, побеждающим дракона, и, возможно, изобразят на гербе возрожденного города?..»

– Нет больше жизни на земле… – повторил старичок, вроде и серьезно, но смеясь глазами и довольно щурясь, словно прочитал мысли, роящиеся в голове Симонова, и обрадовался им.

– Как – нет?! – возмущенно произнес тот. – Есть: и на земле, и под землей. Пусть жизнь и другая.

– Только кому она такая сдалась?.. – тяжело вздохнув, покряхтел черноглазый торговец.

– Мне! – Влад никогда еще не испытывал такой убежденности в своих словах.

– Так ты ж уже почти мертв, – вдруг произнесла женщина молодым и очень знакомым голосом.

Парень перевел взгляд на нее и ахнул:

– Мария?!

Она смотрела на него прямо, без обычной надменности, и улыбалась, как другу: красивая и какая-то совершенно другая, нежели прежде. Возможно, дело было в одежде, в которую она переоделась в мгновение ока (почему-то Влада подобное не удивило), а может, и еще в чем-то. Лицо Марии будто сияло изнутри ласковым теплым светом. Светлую толстую косу, отросшую едва ли не до колен, она перекинула на грудь. Платье небесного цвета очень подходило к ее глазам.

Живая, красивая, добрая… Влад помнил ее совсем иной и ни на секунду не забывал мертвое тело с заострившимися чертами и орнаментом крысиных укусов на щеках, шее, руках. Он не присутствовал на прощальном обряде, но оно и к лучшему. Какая разница, что сделали с телом – предали ли огню или похоронили каким-то еще образом, – если Мария стояла так близко, говорила с ним, улыбалась ему.

– Отведай хлебушка, и пойдем уже отсюда, – произнесла она.

– Куда? – спросил парень.

– Подальше. Я теперь свободна, ты – тоже, – Мария усмехнулась. – Ты слышал о чистилище?.. – спросила она негромко, но в груди у Влада внезапно дрогнуло, и он заставил себя дышать как можно чаще, дабы отогнать невесть откуда возникшую панику.

– Это ты про то, о котором сектанты твердят? – спросил он. Вышло резко и намного грубее, чем собирался, однако она не обиделась.

– Не совсем. Однако они не так сильно и заблуждаются. Чистилище – место, в которое попадают души, дабы очиститься или окончательно кануть во тьму, – произнесла Мария, и Симонову, который ни разу не слышал от нее подобных слов, почудилось, будто говорит кто-то другой – уж точно не племянница главы, первая красавица Нагатинской, если не всея метрополитена. – После Катаклизма поменялось и смешалось все: материальное с эфемерным, духовным… потусторонним. Реальности больше нет. Вряд ли можно сказать наверняка: живы ли те, кто находится сейчас в подземке, каждодневно выгрызая себе иллюзию существования. Я вот думаю, все они мертвы, просто их души никак не могут с этим смириться. Кому-то необходимо пережить смерть тела, а не в мгновение ока оказаться в ином мире, не так ли, Влад?

– Не… – слова застряли в горле. Паника захлестнула жаркой, удушливой волной.

Он ведь и матери с отцом не знал, можно сказать, появился из ниоткуда. А если действительно он не рождался, а возник из той самой тьмы, которой не боялся никогда, и даже наоборот – считал чем-то родным, своим бессловесным другом? Он же помнил себя отчетливо лишь с пяти лет, и уже тогда не имел родных, но заботился же о нем кто-нибудь? Младенец уж точно не выжил бы один. Или он просто забыл? Память избирательна, мозг блокирует воспоминания, способные пагубно отразиться на рассудке. Если Влад оказался свидетелем гибели родных, то его амнезия неудивительна: тяжкий момент его жизни попросту стерся. Собственный разум «взял тряпку» и смахнул грязь и мерзость. А то, что кроме поистине жуткого потерялось и многое еще, – неважно. В конце концов, Симонов не замолчал надолго, как иной раз происходило с детьми, сильно чем-нибудь напуганными, не повредился рассудком и не замкнулся в себе. Это было логичным объяснением, но что если права Мария? Вдруг его неприкаянная душа слишком хотела жить и в изрядно смешавшемся мире сумела сформировать себе подобие тела – его, Влада, тела пяти лет от роду, поскольку на взрослое ее сил уже не хватило? Недаром же рассказывают о призраках в южном туннеле, о Нагорной и Чертановской с Южной, на которых черт-те что творится?..

«Есть ли смысл трепыхаться в этой иллюзии? – подумал парень, и его рука сама потянулась к одному из квадратиков. – Возможно, действительно стоило бы уйти».

Перед глазами встало усмехающееся лицо Кая. Влад обещал ему помочь, но в открывшихся обстоятельствах разве имели значение договоры? Да и кто такой сталкер, если не такая же душа, цепляющаяся за иллюзию жизни, еще и придумавшая себе миссию, убежденная в ней. Или все гораздо хуже? Ведь, если существуют души, то и еще что-то? Какие-нибудь демоны, например? Мог Кай оказаться подобным существом? С его умениями-то? Легко! Однако в таком случае и Мария вполне могла заманивать невесть куда.

Рука все тянулась и тянулась. Время застывало. Влад ощущал себя насекомым в янтаре – он видел теплые оранжево-желтые камушки с впаянными в них мушками мельком в детстве: показал один из сталкеров, спустившихся на станцию сверху. Пусть многим старые красивые вещи казались ничего не стоящими безделушками, но находились и те, кто хранил их и берег. Выживание выживанием, но человек всегда стремится к чему-то возвышенному. А тот, кто не стремится… наверное, когда-нибудь окончательно канет во тьму. И за ним явится Тихая Смерть, сталкер Кай, – то ли демон, вполне способный быть и ангелом, то ли неприкаянный дух, а возможно, обычный человек из плоти и крови, совсем такой же, как и Влад.

«Какой бред я несу!» – подумал он и неожиданно рассмеялся легко и свободно, усилием воли заставив себя остановить вконец распоясавшуюся конечность. Это его рука, в конце концов, так пусть ведет себя смирно и лежит вдоль тела, например. Или, еще лучше, сжимает автомат: так спокойнее, поскольку происходящее с каждым мигом нравится ему все меньше.

– Что же ты? – спросила Мария.

– Прости, не могу, – на этот раз слова дались легко, да и ощущение застывающего вокруг янтаря пропало окончательно и, хотелось бы надеяться, безвозвратно.

Рядом крякнул старичок – кажется, уважительно, а черноглазый и вовсе ударил себя по колену и рассмеялся в полный голос. Челноки с кухонной утварью переглянулись и что-то произнесли на чужом, совершенно непонятном языке.

– Почему? – спросила Мария. Она не сердилась, не хмурилась, больше не звала с собой, не ругала увальня, который даже проводить девушку не может. Ей, похоже, был неинтересен и ответ, но она все равно спрашивала. Не затем ли, чтобы слова прозвучали, а парень, наконец, выбрал окончательно?

– Я нашел твоего убийцу.

– Нет, не то, – ответила Мария. – Это уже неважно. Мне уж точно.

– Это Алексей, ведь так?

Она поморщилась, словно увидела неприятное и мерзкое, к которому еще и умудрилась прикоснуться.

– Не думаю, что мне стоит отвечать. Ведь ты скоро сам узнаешь… – она вздохнула. – Если, конечно, не передумаешь возвращаться.

– Мне необходимо отыскать Кая, – убежденно произнес Влад, слыша какой-то гул, но еще очень и очень далеко. – Вместе мы уничтожим тварь и…

– Агония, не больше. Имеет ли смысл дергаться, если бабочка уже попала в паутину? – сказал старичок и крякнул. – Сдохнуть-то проще.

– Сдохнуть проще всегда, а вот я, пожалуй, еще немного потрепыхаюсь! – неожиданно для самого себя разозлился Симонов.

Гул нарастал и нарастал, казалось, он одновременно шел отовсюду. Влад завертел головой. На станции не было ни колонн, ни арок. Лишь справа и слева поднимались вверх эскалаторы. Широкая платформа находилась посередине, над ней раскинулся потолочный свод, в самой высокой части которого пролегала полоса ярчайшего белого сияния.

– Что это за станция? – перебирая мысленно древние фотографии, которые в детстве видел на Фрунзенской, спросил парень. Он знал не так уж и много подобных. Библиотека имени Ленина и Тульская тоже относились к так называемым односводчатым станциям мелкого заложения, однако светильники на них располагались совершенно иначе. Да и сиял ли над ним именно светильник?..

– Конечная! – со смешком ответили ему челноки на чистейшем русском и продолжили балаболить на своем странном и удивительном наречии. Влад даже не удивился этому, пораженный настигшей его догадкой.

Наверное, он слишком внимательно смотрел на эту светящуюся полосу наверху. Глаза приспособились к свету точно так же, как и к тьме ранее, и теперь тот более не казался ослепляющим, не был он и ярко-белым, а голубоватым, с то там, то здесь мелькающими облачками.

– Это же небо! – вырвалось у Симонова, но страха он отчего-то не почувствовал, а ведь следовало. Хотя бы потому, что теперь он, как и все люди, находящиеся на станции, заражен. И странно, почему по-прежнему стоит под этими лучами, глядит в ясный солнечный день и не сгорает, не слепнет, не бежит отсюда в ближайший туннель.

«Следует увести их отсюда!» – пронеслась в голове заполошная мысль. Влад посмотрел на Марию.

– Нам это не нужно, – произнесла она. – Я не хочу обратно во тьму чистилища.

– Не поможет, – вторил ей старичок.

– Потому что вы все мертвы, – очень спокойно сказал парень. – Но я ведь – нет.

– Пока нет, – заметил черноглазый. – Кстати, мертвы, отнюдь не все.

Влад было открыл рот, но не успел произнести ни слова. С двух противоположных сторон раздался резкий гудок, заставивший все внутри буквально подпрыгнуть и перевернуться несколько раз. Сердце затрепетало и забилось вначале в пятках, затем – в горле. Яркий свет внезапно ударил из правого туннеля. Запоздав всего на мгновение, абсолютно такой же луч метнулся из левого. А затем, под стук колес и вой, на станцию одновременно вынеслись два серо-голубых поезда, сверкая металлом гладких боков и синими полосами на них.

«Синяя стрела», – прочел парень. Только как-то очень странно выглядели буквы. Удавалось рассмотреть то одну, то другую. Написание, может, и знакомое, а сложить их вместе не выходило. Однако он точно знал, что на боку вагона написано именно «Синяя стрела», и никак иначе.

– Но этого не может быть… – прошептал он.

– Еще как может, – захихикал старичок. – Каждые две с половиной минуты.

– Катаклизм унес слишком многих, – сказала Мария. – Потому и предоставлены души в чистилище сами себе, пока «Синие стрелы» без перерывов отвозят пассажиров на конечную станцию.

– Каждые две с половиной минуты, – повторил старичок и поднялся, вмиг оказавшись человеком слегка за тридцать, высоким и худым, с длинными красивыми руками и пальцами музыканта. Глаза цвета вороненой стали глянули прямо, вынули душу, разглядели ее, вертя так и эдак, но, удовлетворившись увиденным, вложили обратно в тело и оставили в покое. Мужчина тряхнул иссиня-черными волосами и, насмешливо хмыкнув, сказал:

– Ну, попытайся, если так угодно.

Симонов кивнул машинально, так и не поняв, о чем говорит этот человек, теперь одетый совершенно иначе, чем раньше: в водолазку болотного цвета и черные узкие брюки. Ботинки с узкими мысами – в таких не побегаешь по туннелям! – сверкали на солнце. Только теперь Влад осознал, что полоса ясного неба расширяется!

– Две с половиной минуты, – в третий раз произнес бывший старичок низким красивым голосом с едва слышной хрипотцой, и Влад вздрогнул. Огромная силища, природу которой точно не вышло бы определить или осознать, сквозила в обертонах, играла на неслышимых обычному уху звуковых частотах и потешалась над глупым человечком, мало на что способным, но упрямым. Вот именно упрямство вмиг помолодевшему старичку и нравилось. На мгновение парню подумалось: «А с человеком ли я говорю?..» Однако в следующее мгновение, видать, сообразив, что толку от него не слишком много, мужчина указал в сторону и велел: – Смотри!

Влад не заметил их вначале, но теперь отчетливо видел электронные часы над туннелем. Повернув голову, он убедился – точно такие же находились и над противоположным. На них истекали те самые две с половиной минуты. В тот миг, когда отсчет остановился на нуле, поезда синхронно встали.

– Осторожно, двери открываются, – разнеслось по станции.

Двери, действительно, раскрылись, и из них повалили люди: молодые и старые, но совсем не похожие на тех, кого Симонов привык видеть вокруг. Они словно вышли из совсем иного времени и метро: спокойные, гордые, ничего не боящиеся, чувствующие себя хозяевами положения. На мужчину, Марию, Влада, черноглазого продавца колбасы и челноков они даже не смотрели. Словно и не видели. На них оглянулась лишь девочка лет четырех в коротком розовом платье и с огромными белыми бантами на голове, которую вела за руку стройная высокая женщина в синей узкой юбке. Женщина поразила Влада. Но вовсе не этой юбкой удивительно яркого цвета, светло-желтой блузкой с коротким рукавом или высокой прической, в которую заколола светлые волосы. На ее ногах были желтые лакированные туфли на невообразимо высоком и тонком каблуке. Он с ужасом представлял, как на таком можно ходить даже по ровным, до блеска отчищенным плиткам станции, не говоря уж о туннелях. Впрочем, создавалось впечатление, что эти пассажиры в них никогда и не были, разве что сидя в вагонах скоростных поездов.

– Смотри, ма! Какие странные, – девочка ткнула пухлым пальчиком в сторону челноков.

– Не стоит обращать на них внимания, – ответила молодая женщина, охватив мимолетным взглядом всю компанию целиком. – Эти, сидящие на полу, – бомжи.

– А кто такие бомжи? – спросила девочка.

– Те, кто не любил ходить в детский сад, плохо учился и не слушался родителей, – ответила женщина. Кажется, она говорила еще что-то, но парень уже не расслышал – слишком уж быстро мать и дочь прошли, спеша к заработавшим эскалаторам.

Некоторое время он тупо смотрел им вслед, пока Мария не сказала, завладевая его вниманием:

– Пойдем? Нам пора.

Она, оказывается, совершенно не отличалась от остальных пассажиров: ухоженная, с чисто вымытыми волосами (потому они и казались светлее). И на ногах у нее были не сапоги, а маленькие и аккуратные бежевые туфельки.

– Я… не хочу, – ответил ей Влад.

– Наконец-то, – похвалила она. – Я уж думала, не выберешь, – и отступила, а затем, развернувшись, заспешила к эскалатору.

Бывший старичок тронул его за локоть. Влад повернулся к нему и тотчас отшатнулся, еще не поняв, почему испугался. Темный взгляд снова вынимал из него душу, но подобное больше не тревожило, беспокоило совершенно иное. Внимательно глядя ему в лицо, рассчитывая понять хоть что-нибудь из случившегося, парень проронил:

– Зачем?

Ведь ясно же: все происходит на самом деле, хоть и не наяву. И не просто так ему показали Конечную станцию. Или вовсе не в знании дело, а в решении? Только его Влад уже принял, и отступать не собирался.

– Выбрал – молодец, но я не стану ради тебя одного держать время до бесконечности, – сказал тот и демонстративно, оголив запястье, глянул на часы – старинные и очень красивые, механические, с темно-синим циферблатом, на котором выделялись только двенадцать, три, шесть и девять, остальные цифры указывались серебряными рисками. Стрелки тоже были серебряными, как и корпус, и браслет. Над ним на бледной коже красовалась татуировка: черный змей оплетал руку и кусал себя за хвост.

Симонов поднял взгляд, намереваясь спросить. Точно такую же татуировку он видел на руке Кая. Однако мужчина зло и весело посмотрел на него и сверкнул глазами, и на этот раз в том точно не был виноват шальной лучик, отразившийся от какой-нибудь глянцевой поверхности.

– Лучше поспеши, – и бросил черноглазому: – Проследи за ним, Серый.

– Давай-давай, – тотчас подхватился тот, цапнув Влада за локоть и швырнув к центру платформы, где неожиданно возникла палатка. Она казалась чем-то чужеродным на этой станции, неправильным, причем сразу и для этого странного мира, и для реальности. Вначале Влад никак не мог понять, что же именно в ней не так, и лишь потом увидел небольшие разноцветные звездочки, пришитые к обычному брезенту, и цветные ленты над входом.

«Зачем? Кому это понадобилось?» – размышлял парень, пока Серый не подтолкнул его в спину и не проорал возле самого уха:

– Ходу давай!

Почти все пассажиры ушли к эскалаторам, потому два бегущих человека в видавшем лучшую жизнь камуфляже, да еще и с оружием, никого не напугали. Серый чуть ли не пинками гнал Влада к палатке, повторяя: – Давай-давай, поторопись.

– Кто это? – едва не задыхаясь, все же спросил тот.

– Много будешь знать – скоро состаришься.

С этими словами они нырнули внутрь. Влад – первым, Серый – чуть погодя, прикрывая от яркого света, показавшегося невыносимым даже сквозь плотно закрытые веки, и пребольно наподдав локтем под лопатку.

Парень стиснул зубы, но не удержался от стона.

– Вот ведь глиста живучая, – прошипели над ним, растягивая слова. – Я уж думал, прибил. И не приказать, чтобы сам полз… скотина малолетняя.

Конечная станция словно бы отдалилась, но не стала менее яркой, как многие сны и кошмары до нее. Влад помнил все до самой мелкой детали и мог слово в слово повторить разговоры. Они не были бредом! Но и явью – тоже. А вот тащивший его куда-то по темному туннелю Алексей являлся самой что ни на есть неприятной реальностью, и противопоставить ему Симонов пока не мог ничего.