Щербин встретил их участливо, пусть и удивился слегка, с чего это вернулись недавние гости, с которыми все утрясли и порешали. Его палатка была самой вместительной и высокой на станции. Чтобы войти в нее, не требовалось даже нагибаться. Внутри могло просторно расположиться до двенадцати человек одновременно. За ширмой с изображением черного летающего ящера-мутанта находилась раскладушка и комод – пространство, которое глава отвел лично себе. Оставшееся место – приемная, где находились тяжелый стол с несколькими выдвижными ящиками, черное кресло на колесиках для хозяина и шесть стульев для посетителей. На брезентовой стенке висела схема-карта метрополитена, серая линия выделялась особенно, а напротив Нагорной жирнел большой знак вопроса, нарисованный зеленым маркером. Под картой стояла тумбочка с вазой, полной искусственных цветов.

Узнав причину повторного визита, глава покачал головой и посетовал, обращаясь к Каю:

– Вы уж извините за недоразумение. Палатка действительно отдана Винту, и тут я ничего поделать не могу, ему решать, кого в нее звать.

– Да я не в обиде, – заверил тот.

– Подыщем вам жилье, не беспокойтесь. А коли еще пропажу обнаружите – сразу ко мне, – велел Щербин. Он пожевал губами и почесал кончик носа. – Хоть вам и вернули вещи, но факт кражи налицо ведь.

– Если бы не Кай, даже говорить не стали бы! – возмущенно заметил Симонов. – У отца Михи однажды чайник утащили и не отдали. Жена Стрижова скандал закатила, ну, тот и не стал связываться.

– А следовало сразу ко мне идти! – не менее возмущенно сказал глава. – Я пусть и знаю про их фокусы, но без обращения пострадавших ничего сделать не могу. У меня-то они не воруют.

– Ну просто… – парень опустил взгляд и принялся рассматривать мысы сапог.

– Женщина в положении… – фыркнул Кай и продолжил высоким гнусавым плаксивым голосом: – Детки малые, семья бедная, никто не жалеет, малость какую-то – и то не дадут, а сами с жиру бесятся…

Влад фыркнул. Спародировать обычные интонации жены Стрижова вышло у Кая просто замечательно.

– У меня эта семейка вот уже где! – Виктор Никитич демонстративно ударил по горлу ребром ладони. – И не только у меня, если честно, потому как манипулировать общественным мнением и давить на жалость можно лишь до определенного предела. Но… – он посмотрел на Симонова. – Есть здесь некоторые сталкеры, которые нагнетают обстановку, и, вот ведь зараза, Винта слушают слишком многие, а народ живет скученно, и каждый за свое доброе имя трясется. Никто не хочет слыть стукачом и доносчиком, все боятся, как бы в спину плевать не стали. Дрянь и средневековье какое-то. То ли дело – на Ганзе. Там с законами строго.

– Не везде, – сказал Кай. – Не все Кольцо живет одинаково, и аккурат на нем давно уже пытается возникнуть новый общественный институт – так называемых профессионально нищенствующих.

– Гадость какая, – поморщился Щербин. – И как поступают с этими… профессиональными?

– Откуда-то изгоняют, где-то расстреливают. На Красной линии, рассказывали, одно время даже поощряли. Идеологии-то, вроде, схожие: все должны быть равны, каждому по потребностям и никакой частной собственности. Ровно до того момента, пока не сообразили, что нищие хоть и работают, но через силу, зато плодятся, как крысы.

– Дрянь, – поморщился глава.

– Вот и я полагаю, что эту заразу искоренять требуется. В людях и без того не так уж много сочувствия и любви к ближнему, эти же паразитируют на остатках человечности. Нельзя такое допускать.

Влад с удивлением понял, что снова полностью согласен с Каем, хотя еще совсем недавно мог и усомниться в подобных радикальных методах. Винт как-то пересказывал ему старую книгу (похоже, сектантскую), в которой с такими вот убогими, как Стрижовы, следовало делиться, причем «безвозмездно, по доброй воле и от чистого сердца». И ведь Влад тогда чувствовал неприятие и даже фальшь этого учения, а возразить Винту так и не решился.

– Вы мне другое скажите, – попросил Кай, обращаясь к Щербину, – зачем было вообще тащить на Нагатинскую эту парочку с выводком? Вы ведь, насколько понимаю, обеспечиваете безопасность с юга для серой линии, а не работаете на демографию.

Глава лишь махнул рукой и признался:

– Сглупил. Наша экспедиция воспринималась как авантюра очень многими. Хоть и затевалось все на Добрынинской при поддержке Ганзы, и Тульская, народ которой беднее церковных мышей, тоже вписалась, как и Серпуховская, а немногие готовы были с насиженных мест сняться и возрождать станцию. Опасность, опять же, повышенная напряженность и всяческие слухи.

– А беда пришла с севера, – заметил его собеседник. Щербин на это только тяжело вздохнул.

Помолчали.

– То есть, специально никто народ не отбирал? – спросил Кай.

– Куда там! – глава снова махнул рукой. Затем продолжил: – Ганзейское начальство прямо сказало: мы не коммуняки и не фашисты, потому на новое насильственное переселение народов не подпишемся. Кто пойдет – тот пойдет.

– Недалек тот день, – усмехнулся Кай, – когда они заново изобретут демократию… вернее, охлократию, – поправился он. – И наступит полный ахтунг, бардак и прочая свистопляска с выборами. Кандидаты один другого горлопанистее и омерзительнее, вместо хозяйственников – либералы. А? Сказка! На фоне всего этого очередной ядерный взрыв – уже в подземке – никого не удивит.

– Типун тебе на язык! Сплюнь и по дереву постучи, а лучше – по голове! – еще пуще замахал на него руками Щербин и вдруг, как-то сразу погрустнев, вернулся к прерванной теме: – У нас на станции семейных не так уж и много. У большинства дети взрослые. Кондрашевы здесь – классический пример: муж – отличный боевик, жена на фабрике работает и всех нас кормит. Глеб уже ходит в дозоры, нынче в южном околачивается, и, вроде бы, его даже хвалят и делу учат. Младшие с грибами возятся – им только в радость. А Стрижов на Тульской, хоть про его жену и говорили всякое, был неплохим техником. Этот гаденыш подавал надежды. Его первое время Иваныч натаскивал. Однако потом то ли Стрижов что-то стащил у него по мелочи, то ли Королева оказалась смышленее. Иваныч не расскажет, он мужик-кремень выпуска старой довоенной школы, но Стрижова на дух не переносит теперь. Потому мне твое обвинение кровь из носу как нужно, – сообщил глава. – Отправлю эту свору на Тульскую, а если по дороге сожрут, уж точно не расстроюсь. Плевать мне нынче на жалость. От сливы апельсинки не родятся, старшей дочери Стрижовых только пять, а она уже тянет все, что плохо лежит, а мать ее еще одобряет и в голову вбивает, будто им, бедным, подобное можно, а на соседей рычит и упрекает: дите же неразумное, ее жалеть и баловать надо. Тьфу! Вот иной раз, кажется, взял бы автомат и установил бы на станции диктатуру. Не поймут и побегут. А жаль.

– Положим, побегут не все, – протянул Кай и уже серьезно сказал: – Я не вижу ничего плохого в необходимости быть пришлой гадиной. О репутации добренького героя не забочусь тоже.

– Так я действую? – с облегчением вздохнул Щербин. – Если что, ссылаюсь?

– Обязательно, – сказал Кай и спросил у Влада: – Подпишешься?

– Хорошо.

– Меня одно волнует, – заметил глава.

– Всего лишь одно? – фыркнул Кай.

– Одно из, – поправился тот. – Вот учит Иваныч Королеву, учит, а вдруг у девки мозги поплывут? Это сейчас она адекватна, а через год-два? Как влюбится, как захочет семью, дите… У женщин же гормоны.

– У вас на станции неплохой, как вы выражаетесь, техник мозгами поплыл, – напомнил Кай. – Причем конкретно так: в сторону жизни за чужой счет. Гормоны тут не важны, просто тухлый внутри изначально был. И после этого вы еще боитесь по поводу девушки-умницы-красавицы? Такие – редкость, но встречаются чаще, чем можно предположить. Я, разумеется, пришлый здесь, особого веса не имею, но много где побывал и, на собственном опыте основываясь, авторитетно заявляю: женщины и мужчины в плане адекватности нисколько не отличаются, а сказки про гормоны выдумали дряни вроде жены Стрижова, которые в вечном положении, причем не на живот, а на всю голову.

Глава поохал, пробормотал малопонятное относительно женской логики и принялся перебирать бумажки на столе. Что-то его тревожило и, скорее всего, с Королевой и Иванычем никак не связанное. Кай понимал всяко лучше Симонова в таких вопросах, наверное, потому и сказал:

– Все у них в порядке с логикой. Дело в системе приоритетов и личном эгоизме. У нас он направлен исключительно внутрь. Даже когда идем в рисковую атаку или голой грудью на автомат, в голове все одно вертится: ай да я, герой, жизнь за всех положу, а если выживу, то и вовсе победителем буду. У женщин иначе, эгоизм направлен вовне. Именно потому жена может искренне гордиться успехами мужа или их ребенка. Не потому, что она сама ничего не умеет и не делает, а поскольку воспринимает их частью себя, часто неотделимой. Конечно, в каждой системе бывают исключения, но, в общем и целом… она работает. Ваша замечательная девочка ориентирована на свое дело – и это прекрасно. Не мешайте и не сомневайтесь в ней.

– Я понял, – кивнул Щербин.

На том тема и заглохла. Неизвестно, успокоился ли глава, зато проблему с палаткой решил легко, быстро отдав соответствующие распоряжения помощнику. Пусть она и оказалась ветхой, да и натянута была в непосредственной близости от входа в северный туннель.

– Очень кстати, – одобрил Кай такое расположение. – По головам не ходить, и народу меньше мозолить глаза. Мы ведь будем работать и после отбоя.

– И не так престижно, – фыркнул Щербин.

– Хотите сказать, вся свистопляска из-за этого нелепого по нынешним временам слова? – Кай натянул на лицо удивленное выражение. – Идиотизм и детский сад.

– Раз моим хорошим отношением не дорожат, то оно кому-нибудь другому понадобится, – вместо главы ответил Винт, входя в палатку и окидывая присутствующих взглядом: Кая откровенно злым, Влада – неодобрительным, главу уважительным и внимательным. Как ему удавалось смотреть на всех по-разному – неизвестно. Симонову очень захотелось поежиться, однако он лишь шире расправил плечи.

Кай тотчас закаменел лицом и ответил Винту взглядом ледяным и колючим. Влад аж удивился. Он полагал, что золотисто-карие глаза попросту неспособны выразить подобное презрение. Однако когда Кай хотел, они становились иссиня-черными и злыми.

Между сталкерами словно вспыхнула невидимая молния. Парню показалось даже, будто по палатке поплыл неповторимый аромат озона, который он однажды ощущал в метро (то ли прорвало одну из труб, оплетавших туннели, то ли глюки его настигли, то ли наверху над городом пронеслась настолько страшная гроза, что отголоски ее проникли в подземку).

Кай усмехнулся, тряхнул головой, разрывая зрительный контакт, допил чай и, поставив кружку на стол, обратился к главе:

– Если все решено, мы, пожалуй, пойдем.

– Давайте, ребятки, – кивнул Щербин. – Очень я на вас рассчитываю.

И уже в спину, когда выходили наружу, прилетела неодобрительная реплика от Винта:

– Говорят, кто беременную женщину обидит, тому семь лет удачи не видать.

– Перебьешься, – фыркнул в ответ Кай. – И не ври: семь лет неудач предстоят тому, кто разобьет зеркало.

Если и хотел Винт что-нибудь возразить, то не успел.

– Фух… – Симонов перевел дух, наконец, оказавшись на станции. Он и не замечал, что все это время сдерживал дыхание.

– Ничего, парень, прорвемся, – пообещал его спутник.

Начались походы в туннель. Увы, безрезультатные: либо Винт действительно сглазил, либо тварь наделала запасов и на охоту выходить не спешила. Влад без труда нашел ответвление, в которое свернули патрульные во главе с Молчановым. Он и Кай прошли по нему довольно далеко, упершись в глухую стену. Справа и слева от тупика новых ответвлений не обнаружилось, и, само собой, не было никакого шепота, шороха, свиста и багряного отсвета. Несколько раз Влад тихо-тихо, стараясь даже не дышать, сидел в туннеле в полной темноте. Иногда его подменял Кай, выступая в роли наживки. И снова – ничего. Постоянно натыкались на крыс, но этой заразы в метро было немеряно, сколько ни трави и ни ставь капканы.

– А на некоторых станциях из них неплохое рагу делают, – заметил Кай, отшвыривая с дороги возмущенно пискнувший комок.

– Брр… – Симонова аж передернуло.

– Зря ты, – фыркнул сталкер. – С грибами очень даже неплохо, а если еще намешать корнеплодов, то и вообще.

– Может, она ушла? – спросил парень, стараясь сменить тему. – Землеройка, в смысле.

– Я понял, – Кай покачал головой, подумал и сказал: – Нет. Вряд ли. С чего бы ей уходить от жратвы?

– Ну… вдруг она разумная?

– И меня боится? – фыркнул сталкер. – Я не настолько самолюбив и самоуверен, чтобы так считать, знаешь ли. На той станции, где землеройка кормилась раньше, я убил симбионта и чуть подранил ее саму. Если мои предположения верны и кого-то из людей она приманила, то никуда не денется. Симбионт без нее жить сможет, она без него – уже нет. Не спрашивай, почему: наверное, нового создать не сумеет, пока жив старый, а может, еще какая причина имеется. Собственно поэтому по метро не ходят толпы сверхлюдей.

Примерно через трое суток в их палатку явился Семен, всклокоченный и злой. Как оказалось, ходил он до Нагорной и даже чуть дальше.

– Туннели вроде и неопасные, но крысы то появляются, то исчезают. И такое чувство, будто накатывает прибоем неясное беспокойство: отхлынет, клятые грызуны чуть ли не под ноги лезут, подступит – вмиг затихают. Тогда туннель становится, словно вымерший. Но, знаете, никаких мутантов и призраков мы не встретили, туман тоже не клубился. И это хорошо, – рассказывал Семен. – Вымотались только, а по возращении – такая подлянка. Вот не ожидал я от Винта. Совсем не ожидал. Скурвился он, что ли?

– Да нет, – ответил ему Кай. – Он всегда такой, просто перед вами лицо держал, а передо мной прекратил. Сдает старик, видимо. Раньше срывов и проколов не допускал.

– Да чего вы не поделили-то? – роясь в своей сумке и понемногу успокаиваясь, спросил Семен.

– А ничего особенного: взгляд на жизнь, – с усмешкой ответил Кай. – Винт у нас ярый… даже не знаю, как это назвать. Кулак, пришибленный христианской моралью. Тебе, Влад, это о чем-то говорит?

Тот кивнул, хотя слова отзывались в голове чем-то мутным. Судя по историческому ликбезу, который устраивал ему иногда Василий Петрович, кулаков следовало раскулачивать, потому что они богатели, когда беднели все остальные.

– Будь у него поменьше совести и побольше здравого смысла, стал бы Винт идеальным гуру в какой-нибудь секте. Пичкал бы последователей поганками, разглагольствовал бы о праведности и жил бы на всем готовом, улучшая при помощи своих последовательниц демографическую ситуацию. Увы, в свою правоту и праведность он верит и полагает, будто помогает страждущим, а если поддерживает всяких сукиных сынов вроде Стрижова, то считает своими сукиными сынами и на крючке держит крепко. И ладно бы, черт с ним, если бы он хотел только власти, но он в души и в мозги к людям лезет, мнит себя эдаким мессией и пробует внушить окружающим некий новый аналог ветхозаветных заповедей. Гадко выходит и мерзостно до блевоты.

– А ты?

– А я – индивидуалист, полагаю, будто каждый человек – сам себе голова и не признаю давления. Закон – это святое и необходимость, а вот лезть в душу не стоит. Более того, в последний раз, когда Винт попробовал до меня достучаться, выкопав в качестве аргумента кое-что из моего же прошлого, неплохо так по морде получил и летел красиво: с платформы на пути, спиной вперед. Я почти испугался: думал, убьется – отвечай потом. Теперь, когда случайно где-то встречаемся, то в основном занимаемся демагогией, и, к слову, я к нему не лезу, а он – при каждом удобном случае.

– А страдают окружающие, – фыркнул Семен. – Вещи мои у Стрижовых ты в обратку экспроприировал? Спасибо.

– Обращайся.

– Здесь не только Кай виноват, – ради справедливости вступился за сталкера Симонов, хотя тому его заступничество точно не требовалось. – Просто я ведь тоже с Винтом…

– Ты поступил абсолютно правильно, – Семен сказал, как отрезал. – Одно дело, когда Винт просто кому-то пургу свою гонит. Здесь от человека зависит – вестись или нет. А в тебя он впился, будто энцефалитный клещ, и кровь принялся портить. Тоже мне, отец названый. Я пусть человек и посторонний, но прекрасно видел, что тебя от его нравоучений аж с души воротит.

– А если видел, то чего не вмешался? – вставил Кай.

– Да… – Семен махнул рукой. – Мне здесь жить, с этими людьми, а Винт уж больно здорово умеет общество против неугодных настраивать. Не отмоешься потом.

– И я чужой тебе, как ни крути, и споров с Винтом точно не стою, – сказал ему Влад и покивал самому себе. Он и раньше это понимал прекрасно, однако сейчас, похоже, осознал окончательно. А ведь недавно он на полном серьезе собирался быть дозорным и, возможно, навсегда остаться на Нагатинской, войти в команду Кириллыча и ходить вместе с Семеном в походы. Неплохой и интересной, в меру опасной, зато и не скучной виделась такая жизнь. Только все равно люди, его окружающие, воспринимали бы Влада чужаком. Хотелось-то другого: оказаться своим. Как когда-то на родной станции Фрунзенская, на которой парня любили и учили, рассказывали интересные истории, вместе с ним мечтали о скорейшем наступлении светлого будущего и электрификации пусть не всего метро, но хотя бы отдельной Красной линии. И пусть Ганза удавится от зависти. А еще надеялись, что радиация в городе наверху снова придет в норму, и подохнут освоившиеся там твари. Тогда-то фрунзенцы и переселятся наверх, и построят в Москве коммунизм на страх всем врагам.

– Ты, Владка, имеешь одну пренеприятнейшую особенность: грузишься не по делу, – заметил Семен. – Причем там, где не нужно. В чем-то важном по-настоящему можешь выше потолка прыгнуть и решить, будто так и нужно, а по фигне какой-нибудь злишься и страдаешь.

– Неправда! – возразил парень.

– Бывает, я тоже замечал, – усмехнулся Кай.

– Да взять хотя бы Машу, красотку нашу, – продолжил Семен, и Влад покраснел.

– Что за Маша? – поддержал его вопросом Кай. Его золотистые глаза буквально лучились смехом.

– Да есть здесь одна. Племянница аж самого главы.

– Еще одна привилегированная цаца?

– На работы ходит справно, берет подарки от поклонников, а это вся молодежь и несколько боевиков постарше. Хвостом крутит направо-налево и при этом считает себя королевой Марго.

– Подумаешь! Тоже мне невидаль, – теперь уже открыто рассмеялся Кай. – Люди все те же, что и до Катаклизма. Абсолютно не изменились. Волнуют их репутация, власть и деньги, которые нынче любовно зовутся «пульками»; жаждут они хлеба и зрелищ; на красоту клюют, чего-нибудь светлого и радостного хотят, часто не понимая, в чем именно счастье заключается.

– Конечно, у нас здесь не перенаселенная Добрынинская, – буркнул Семен, – но людей хватает. Нет бы кое-кому, самому юному из нас, положить глаз на нормальную девушку. Машка ведь не такая и раскрасавица, – Парень, услышав это, чуть на месте не подскочил и уже хотел возразить, но Семен перебил: – Ты меня еще на дуэль вызови, салага! На мой вкус, она просто слишком много о себе возомнившая краля, предпочитающая внешнюю привлекательность всему остальному. Ты вот, Владка, с ней когда-нибудь больше, чем парой фраз, перебрасывался?

– Нет, – буркнул тот.

– А я – да. Пустое ведро – и то умнее, поскольку понтов не имеет вовсе.

– И намного старше тебя данная девушка? – спросил Кай участливо.

– На шесть лет.

– Беда, – посочувствовал тот. – И, по крайней мере, лет десять тебе точно ничего не светит. Чем человек моложе, тем сильнее морочится возрастом, а женская часть человечества еще и свято верит в миф, что избранник обязан быть старше. Лишь с возрастом приходит понимание идиотизма данного утверждения, и то не ко всем.

Парень вздохнул.

– Ладно, друзья-товарищи, – сказал Семен. – С вами хорошо, а мне еще пристанище искать.

– А с нами разве плохо? – поинтересовался Кай. – Обижаешь.

– Сем, оставайся, – попросил Влад. – Ну, подумаешь, места меньше. Разберемся. А завтра мы раненько в туннель уйдем, еще до утра, мешать отсыпаться не будем.

– Разве только обещаете не будить, – усмехнулся Семен.