15

Новый город, новый наставник. Жизнь Лады, казалось, представляла собой нескончаемый парад занудных мужчин, вбивавших в ее голову разные сведения. Однако могло быть и хуже. Это мог бы быть бесконечный парад занудных женщин. Халиме, видевшая мир в радостных цветах, и нависшая над ней Мара, настаивавшая на том, что она смирилась со своей участью. Вышивание вместо истории, услужливость вместо языков. Но, по крайней мере, если бы она училась вышивке у Халиме, не было бы надобности вырезать ножом глаза муллы Гюрани.

Мулла Гюрани, безучастный учитель Мехмеда, либо не осознавал, либо не беспокоился о том, что большую часть времени Лада проводит либо в праздных мечтаниях, либо мысленно швыряя ему в лицо очки. Она подозревала, что если бы он об этом знал, выражение его лица не изменилось бы. Это был мужчина, начисто лишенный страстей. Он не бил Ладу за непослушание. К счастью, он и Раду не избивал за ее проступки. Облегчения она не испытывала: она знала, что им наверняка удастся найти иной способ сделать ей больно. Им это всегда удавалось.

Во время их первого урока, когда Раду лихорадочно старался не отставать, а Мехмед по памяти читал целые разделы Корана, Лада говорила только по-валашски. Мулла Гюрани взглянул на нее, бесстрастный за своими ненавистными очками, и сообщил ей, что его единственный долг – обучать Мехмеда.

И, добавил он равнодушным тоном, я не думаю, что женщины способны учиться. Все дело в форме их головы.

После этого Лада училась превосходно. Она выучивала наизусть больше разделов Корана, чем оба мальчика вместе взятые, и зачитывала их вслух, смешно копируя интонацию муллы Гюрани. Она решала все теоремы и практические задания по математике и алгебре. Она знала историю Османского государства и все поколения рода Мехмеда не хуже его самого. Мехмеду почти исполнилось тринадцать. Он был младше Лады, но старше Раду. Он был третьим сыном. Его родила наложница, а отец благоволил к двум старшим сыновьям, что обрекало Мехмеда на пересуды и стыд. Узнать об этом было тяжело, и Лада упорно работала над собой, чтобы не привязаться к Мехмеду или не начать его жалеть.

Большинство предметов были ей неинтересны, но вот сведения о прошлых битвах, исторических союзах и приграничных спорах она ловила на лету.

Какое-то время она боялась, что мулла Гюрани своим оскорблением хотел с помощью хитрости вовлечь ее в учебу, но он оставался таким же невозмутимым, как и прежде, не радовался ее внимательности, никогда не поддавался на ее издевки. Зато Мехмед очень огорчался каждый раз, когда она превосходила его в учебе. Для нее это превратилось в новую цель.

Каждый день она ждала, что ее начнут бить, что ее и Раду постигнут какие-нибудь новые ужасы, что откроется истинная причина, по которой их привезли в Амасью. Напряжение делало ее молчаливой и угрюмой. А Раду тем временем потихоньку набирал вес. Лада перестала слышать его плач по ночам. Она замечала, какой спокойной становится его жизнь, и ненавидела его за это. Это означало, что какой бы урок ни ждал их впереди, он будет гораздо хуже.

В конце концов, Мехмед был сыном Мурада. А не их другом. Он был тем, кто захватил их в плен и держал в неволе.

После основных предметов мулла Гюрани всегда разговаривал с Мехмедом о Пророке, о предназначении османцев, заключающемся в том, чтобы раз и навсегда свергнуть Византию и Константинополь. Лада мрачнела при упоминании о том, что таинственный бог, парящий над всеми, выбирает султана, чтобы распространить мусульманскую религию по всему миру. Она такого бога никогда не видела, как и никаких доказательств его существования. Османцы были успешными потому, что были организованными, богатыми и потому, что их было много.

Почти каждый день после обеда, уставшая от учебы и вымотанная неотступной тревогой о том, какие новые испытания придумает для них султан, Лада уходила, оставляя Раду кивать, соглашаться и повторять все подряд, как щенок за своими хозяевами. Амасья была не похожа на Валахию, но она была ей ближе, чем Эдирне. Город стоял на каменистых холмах, у его подножия лениво извивалась полноводная зеленая река. Многие здания, в том числе крепость, в которой жили Лада и Раду, были высечены прямо в склоне горы. За крепостью, на холме, в одичалых садах росли яблони.

Лада забавлялась, лежа на спине и бросая кинжал вверх, пытаясь зацепить яблоко. Иногда ей это удавалось. Иногда нож падал обратно и едва не пронзал ее. Она одинаково радовалась и тому, и другому исходу. Сам факт, что ей снова было разрешено носить при себе кинжал, говорил о том, какой незаметной и незначительной она стала.

В Амасье даже самые свежие и хрустящие яблоки казались ей рыхлыми и горькими на вкус.

Именно в этом фруктовом саду она лежала однажды ранней осенью, когда свет вокруг стал таким низким и золотистым, таким густым, что она подумала, что сможет испробовать его на вкус. Он будет не таким, как яблоки в неволе. Он будет на вкус, как дом. Дом.

Лада подняла привязанный к шее мешочек, сняла его через голову и прижала к носу. Она убедила себя в том, что по-прежнему ощущает запах вечнозеленой веточки и цветка, которые от времени высохли, раскрошились и превратились в пыль. Она положила их в мешочек в ту ночь, когда они бежали из Валахии, и с тех пор всегда носила при себе.

Мимо прошли двое янычар, не заметив ее. Они шутили, и хотя говорили по-турецки, один из них сохранил валашский акцент. Лада встала, прошмыгнула от одного дерева к другому, следуя за солдатами к их баракам – скоплению приземистых каменных строений вокруг грязного двора. Там раздавался лязг ударяющихся друг о друга сабель и взрывы хохота. Лада наблюдала, выглянув из-за стены.

Ее грубо схватили за плечи и вытолкнули вперед на открытое пространство.

– Шпион! – выкрикнул сипловатый голос, в котором еще можно было расслышать звонкие ноты юности. – Или вор!

К ужасу Лады, не меньше дюжины янычар обернулись посмотреть, в чем дело. С выражением живейшего любопытства на лицах, они столпились полукругом.

– Это не шпион, – сказал низенький, с грудью как бочонок, мальчик со сросшимися в единую линию бровями. – Юный зилот держит ее в качестве наложницы.

– Не слишком она хорошенькая для шлюхи. – Солдат позади нее вытянул прядь ее волос. Она вывернулась, схватила его за запястье и закрутила его руку ему за спину, намереваясь положить на лопатки. Этому трюку она научилась под жестким попечительством Мирчи и довела до совершенства, практикуясь на Богдане и Раду. Солдат злобно выругался и попробовал ее оттолкнуть, но она скрутила его еще крепче и нажала на сустав. Он взвизгнул от боли.

– Ты красивее меня, – она надавила на его руку еще сильнее. – Может, предложишь себя в качестве шлюхи?

– Помогите! – выдохнул воин. Лада с вызовом подняла голову, стиснула зубы и увидела, что остальные янычары радостно ухмыляются. Солдат со сросшейся бровью, на вид не старше восемнадцати-девятнадцати лет, рассмеялся и вышел вперед, снисходительно похлопав по голове своего плененного товарища.

– Бедный Иван! Что, маленькая девочка над тобой издевается? – Он обхватил рукой шею Ивана. Лада отпустила его, и другой солдат скрутил Ивана, прижав к земле и усевшись ему на спину. Иван яростно брыкнулся, но тщетно.

– Ты уже знакома с Иваном. А я – Николае. И ты – из Валахии!

Лада кивнула, осознав, что именно в голосе Николае она уловила валашские нотки.

– Ладислава Драгвлия.

Произнося вслух свое имя, Лада ощутила боль. Им не позволяли писать отцу, и от него они писем не получали. Она не знала, известно ли ему, где они находятся и что они покинули Эдирне.

Она не знала, интересует его это или нет.

Раду продолжал беспокоиться об их няне. Она потеряла сына, а теперь и работу в этой убогой империи. Лада не знала, удалось ли ей найти другую работу. Она надеялась, что удалось. Она была уверена, что отцу вряд ли придет в голову позаботиться о женщине, вырастившей его детей. Но она никогда не говорила этого Раду. Разговоры о няне не пошли бы ему на пользу.

Ладе не нравилось неприятное чувство, которое возникало у нее каждый раз при воспоминании о женщине, подарившей ей столько тепла и так редко слышавшей слова благодарности. Если она когда-нибудь вернется в Валахию, она это исправит.

– Дочь дракона? – рассмеялся Николае, но его смех звучал по-доброму и не был похож на насмешку. – Неудивительно, что Ивану с тобой не справиться. Что привело тебя сюда, маленький дракон?

– Точно не разврат, – она пнула распростертого на земле Ивана.

– Я бы побоялся тащить дракона в свою постель. Наверное, маленький зилот тоже боится.

– Мулла Гюрани – твой зилот? А я-то думала, что он сделан из пергамента, а не из плоти.

Николае рассмеялся, качая головой.

– Нет, «юный зилот» – это наше прозвище Мехмеда. – Остальные солдаты закивали и обменялись кривыми усмешками.

Хотя она по своему опыту знала, что янычарам пристойное поведение не свойственно, она была удивлена услышать столь явную издевку над сыном их султана. Она усвоила это как информацию, которую однажды надеялась применить с пользой для себя.

– Я здесь с братом. Мы – компаньоны Мехмеда, учимся вместе с ним.

– Тогда вы, должно быть, помираете со скуки. Идем. – Николае встал и потащил за собой Ивана. – Посмотришь, как я научу Ивана уважать студентов.

Бесконечно тянулся очередной скучный вечер. Лада выглянула в окно, надеясь ощутить ветерок, который бы охладил кожу. Теперь Мехмед редко общался с ней, разве только смотрел на нее, когда она превосходила его во время уроков. Она часто ловила на себе его сосредоточенный взгляд, как будто он хотел, чтобы она выполнила какое-то таинственное задание. Она всегда отвечала на его взгляд своим самым решительным взглядом.

Раду всюду следовал за Мехмедом, как комнатная собачонка. Даже теперь он сидел на полу у ног Мехмеда, старательно вникая в тексты, которые Мехмед изучал уже сотню раз.

– Видишь, вот здесь, – Мехмед указал на один абзац. – Пророк, мир праху его, говорит о человеке, который завоюет Константинополь и станет замечательным предводителем. – Взгляд Мехмеда устремился вдаль и смягчился.

– Но ведь были же попытки, – сказал Раду.

– Да. Даже мой отец пытался. Но сейчас он утомлен борьбой с поползновениями его брата завладеть троном и тем, что приходится тратить свое царствование на сохранение того, что у нас уже есть. Он любит рассуждать и философствовать, но бессилен разглядеть зов долга, которым наделяет его вера. Мои старшие братья могли бы отозваться на этот призыв, но они совсем не религиозны. Пророк, мир праху его, распорядился, чтобы у нас было не государство, а империя. Нам суждено стать гораздо более великими, чем мы есть, но мой отец отказывается…

Лада вышла из комнаты, хлопнув дверью. Она впадала в ярость, слушая их болтовню о славе османов и их предназначении – распространиться по всему миру. Османы как яд уже просочились в ее мир, отделив ее от всего, что она любила. Насколько далеко они зайдут? Она промчалась через крепость в небольшой арсенал. Он был заброшен, большая часть действующего оружия хранилась в казармах, но здесь оставалось несколько предметов, которыми она могла свободно пользоваться.

– Ты в порядке?

Она обернулась, с удивлением увидев в проеме двери Мехмеда.

– Что ты здесь делаешь?

– Ты выглядела расстроенной, когда уходила.

Лада рассмеялась, и ее смех получился таким же горьким, как кожура яблок Амасьи.

– Я выглядела расстроенной? Прости меня, что я не радуюсь, слушая, как ты превозносишь достоинства своей славной империи и какое благо ты совершишь, распространив ее влияние с помощью сабли.

Брови Мехмеда, такие же ухоженные, как у его отца, тяжело нависли над глазами.

– Ты видела мою страну. Где нищие, страдающие и голодающие на улицах? Где преступники? Раду рассказал мне, что ночью на улицы Тырговиште лучше не выходить – на тебя нападут воры или убийцы. А в Эдирне каждый может гулять и не бояться нападения.

– Да, но…

– И наши дороги безопасны для торговли, а это значит, что у наших жителей есть то, что им нужно купить или продать и жить тем, что у них есть. Они защищены от бедности и голода.

– Но вы угнетаете тех, кто не верит в вашего бога!

Мехмед раздраженно покачал головой.

– Мы не поступаем так, как поступают твои драгоценные христиане, вырезая других христиан, вера которых отличается от вашей. Да, мы требуем платы. Такова цена безопасности. Но мы позволяем всем людям под нашей властью верить во все, во что им вздумается, до тех пор, пока они тем самым не нарушают мир.

– Я здесь в качестве примера мира, который насаждает твой отец, свободы, которую он предоставляет другим. Мой отец свободен управлять своим народом, пока управляет им так, как нравится султану! В противном случае пострадают его дети.

– Ты знаешь, что за человек твой отец?

Лада отвернулась от Мехмеда, пряча покрасневшие от стыда щеки.

– Это человек, который обещает папе римскому бороться с неверными, а потом заключает с ними мир. Это человек, который бросает своих детей под саблю, чтобы вернуть себе призрачную власть. Да, я знаю, что он за человек. Он из тех людей, с которыми твой отец так любит иметь дело. Они оба – дьяволы.

– Благодаря нам твоя страна остается в безопасности!

Лада резко повернулась, пересекла комнату и прошипела Мехмеду в лицо:

– Я предпочту, чтобы моя страна сгорела, чем увидеть, как она благоустраивается под правлением османов. Не все в мире следует переделывать по вашему образцу. Если бы мы не были так заняты, постоянно защищая границы и оправляясь от вреда, причиненного нам армиями других стран, мы бы и сами о себе позаботились!

Озадаченный Мехмед отступил назад.

– Значит, ты не ненавидишь меня из-за твоего отца?

Лада опустила плечи, отяжелевшие от усталости.

– Мой отец слаб. Валахия заслуживает лучшего правителя.

– Возможно, ты заслуживаешь лучшей страны, чем Валахия.

– Нет. – Лада почувствовала, как в ее груди вновь разгорелся огонь, уничтожив усталость и страх. Она слишком долго находилась вдали от своей земли. Иногда она задумывалась над тем, правильно ли она ее помнила. Но теперь, здесь, она поняла, что так по-настоящему и не покинула ее. Валахия пульсировала в ее жилах. – Я люблю Валахию. Она принадлежит мне, а я принадлежу ей. Это моя страна, и она всегда будет моей, и я буду ненавидеть любого короля или султана или бога или пророка, который объявит, что кто-то другой имеет на нее право.

– Пожалуйста, не говори этого о Пророке, мир праху его. – Голос Мехмеда звучал мягко. Он не требовал – он просил. – Почему ты отказываешься слушать то, чему обучает нас мулла Гюрани?

Лада взглянула на стену с тренировочными саблями. Хотя Мехмед подшучивал над тем, что она так много времени проводит с янычарами, каждый свободный час она наблюдала за их каждодневной муштрой и упражнениями. Спустя несколько недель Николае даже разрешил ей к ним присоединиться, исправлял ее движения, смеялся над ее ошибками, но все больше восхищался ее яростью и стремлением к победе.

Ты знаком с Богданом из Валахии? Спросила она его сразу, как только набралась смелости. Эти слова ужалили ее, едва слетев с языка, уничтожая притаившуюся в них надеждой.

Моего брата зовут Богдан, ответил он.

И моего двоюродного брата! – сказал болгарин.

И моего отца! – добавил серб.

Николае улыбнулся, как будто извиняясь, и Лада проглотила боль, причиненную ей именем Богдана. И пошла сражаться.

Сейчас, проигнорировав Мехмеда, она выбрала затупленную саблю, такую же изогнутую, как та, что висела над троном ее отца. Даже от одного ее вида в груди разгорелся пожар. Она взвесила ее, проверяя баланс. Ладе нравилось разозлиться перед тем, как начать бой с Николае. Ярость вытесняла все, что накопилось внутри – сомнение, страх, смущение – не оставляя пространства ни для чего другого. Она никогда не чувствовала себя более сильной, чем когда была в гневе с саблей в руках.

– Остановись, – сказал Мехмед, настигая ее у стены. – Ты не ответила на мой вопрос.

– Ты можешь поклоняться своему пророку, но он не мой пророк и никогда им не будет. Вера – это слабость. – Она не станет сломя голову бросаться в ислам, как Раду. Но и православие, в котором она выросла, она не любила. Религия была самым последним средством. Лада видела, что ее применяли в качестве оружия. Если ей придется ею воспользоваться, она это сделает, но никогда не позволит, чтобы религия использовала ее.

Мехмед взял ее за руку и развернул, чтобы она оказалась лицом к нему.

– Ты ошибаешься, Лада. Вера – это не слабость. Вера – это самая великая сила, какой мы можем обладать.

– Может ли вера вернуть меня обратно в Валахию?

– Вера может показать тебе, что есть более важные вещи.

Лада фыркнула:

– Если ты хочешь, чтобы кто-то слушал твои глупые бредни, ступай к Раду. У меня есть дела поважнее.

Она открыла дверь, но Мехмед опередил ее и загородил проход.

– Мы не закончили разговор!

Лада оцепенела.

– Ты приказываешь мне остаться? А если я откажусь? Велишь меня избить? Выпороть? Все это и многое другое я видела при дворе твоего отца. Я тогда не склонилась перед твоим богом или султаном, не сделаю этого и теперь. Зачем ты привез меня сюда, Мехмед? Управлять мною тебе не удастся.

Мехмед помрачнел. Он опустил руку, и линия его спины, такая ровная, изогнулась.

– Я никогда не хотел быть твоим хозяином. У меня есть слуги. И учителя, и телохранители, и отец, который меня презирает. Я хочу, чтобы ты… была моим другом.

Такого Лада услышать не ожидала. Она ухватилась за ответ.

– Почему тебе этого хочется?

– Потому что. – Мехмед опустил глаза. – Потому что ты не говоришь мне того, что, по твоему мнению, я хочу слышать.

– Скорее уж я скажу тебе то, чего ты слышать не хочешь.

Глаза Мехмеда вспыхнули и встретились с ее глазами. Его взгляд был глубоким и голодным. Его пухлые губы скривились в улыбке, сменив выражение его лица с высокомерного на шаловливое.

– Именно этим ты мне и нравишься.

Лада раздраженно фыркнула.

– Отлично. Ну и что же должен делать друг?

– У меня никогда его не было. Я надеялся, что ты знаешь.

– Значит, ты еще глупее, чем кажешься. Раду – вот человек, который заводит себе друзей. А я – человек, вызывающий в людях желание меня выпороть.

– Помню, ты дала мне совет, который помог мне избежать порки. Кажется, это неплохая основа для дружбы. – Он протянул ей руку.

Лада задумалась. Какие нити будут сотканы из этого соглашения? Однажды она уже отдала свое сердце другу, и потеря Богдана едва не сломила ее. Но Мехмед не был сыном няни.

– Твой отец воспротивится нашей дружбе. Он не был к нам добр в Эдирне.

– Мне все равно, что думает мой отец. Ты, наверное, уже заметила, что никто не следит за тем, что я тут делаю. На Амасью никто не обращает внимания. Как и на меня. Я волен делать, что мне вздумается.

– Тебе повезло.

– Но повезло ли мне настолько, чтобы назвать тебя своим другом?

– Ладно, хорошо. – Лада расслабилась. Она наконец поняла, что наказания, которого она ждала все это время, не будет. Они не были свободны от Мурада, но они были далеко от его глаз. Пока этого было достаточно.

– Хорошо. Как твой друг я должен сказать тебе, что я жутко ревную тебя ко времени, что ты проводишь в компании янычар. Я хочу, чтобы ты перестала с ними тренироваться.

– А я как твой друг должна сказать тебе, что мне нет никакого дела до твоей жалкой ревности. Я опаздываю на тренировку. – Ногой, как крючком, она зацепила лодыжку Мехмеда, врезалась в его плечо своим плечом, опрокинула его и повалила на землю.

Он яростно прошипел, брызгая слюной:

– Я – сын султана!

Она разрезала воздух саблей перед его горлом, открывая дверь.

– Нет, Мехмед, ты – мой друг. А я – ужасный друг.

Его смех сделал ее шаги – всегда напористые и целеустремленные – почти легкими.