Возникает вопрос – почему же я тогда продолжаю медитировать? Зачем я трачу от тридцати до пятидесяти минут своего личного времени каждый день на занятие, которое, похоже, в ближайшее время не приблизит меня к просветлению? Причин несколько. Начну с самых простых.

1. Моменты истины. Представьте себе, что холодильник издает классическое, только холодильникам свойственное гудение. Звучит монотонно, верно? Вообще-то нет. Когда я медитирую по утрам, а настольный холодильник начинает гудеть в тот момент, когда мой разум уже достаточно очищен, чтобы обратить на это внимание, я понимаю, что само это гудение состоит из по меньшей мере трех разных звуков. Причем интенсивность и структура каждого со временем меняется. Это – та истина об окружающем мире, которая обычно скрыта от нас, но проявляется, когда мы выполняем простейшие упражнения по осознанности. И эта истина объективна. Проверьте с помощью аппаратуры, улавливающей колебания звука: мы увидим на графике три разные линии, по одной на каждый звук.

Ну и подумаешь, гудение холодильника. Не слишком-то возвышенная истина, скажете вы. И я вынужден признать, что, строго говоря, отнюдь не только истина в подобном ее понимании помогает мне каждый день возвращаться к медитации. Еще и удовольствие от самого опыта. Если мой разум достаточно чист для того, чтобы уловить разные частоты в гудении холодильника, значит, он достаточно свободен от своих повседневных забот, чтобы воспринимать и ощущать эту маленькую симфонию для трех инструментов и ее бесконечно богатую структуру как нечто красивое. И порой – действительно очень-очень красивое.

Но при всем моем уважении к красоте я не хочу умалять важность истинности этого опыта, заключающегося в том, что я воспринимал гудение холодильника совершенно ясно. Потому что чрезвычайно важно понимать, что даже если полное просветление останется для большинства из нас недоступным, то в некоторой мере оно вполне возможно. Даже если мы не можем ощутить истину окружающей нас реальности полностью и на протяжении всей жизни, мы можем уловить хотя бы частички истины и удерживать их в поле своего внимания как можно дольше. И в этом весь смысл: чем чаще и дольше мы сможем различать эти крошечные, почти обыденные искорки истины, тем больше вероятность, что мы сможем начать видеть истинное положение дел все более долго и полно. Отсюда – вторая причина, по которой я продолжают медитировать.

2. Моменты более последовательной истины. Если я чувствую беспокойство, или страх, или ненависть, а через медитацию достигаю точки, в которой лишь наблюдаю за своими чувствами, вместо того чтобы полностью в них вовлечься, это тоже момент истины. Наблюдение за чувством, в конце концов, включает в себя осознание того, где именно в моем теле оно заключается и какую форму принимает. Расположение чувства и его форма – примерно так же, как три звука, складывающихся в гудение холодильника, – это объективный факт. Думаю, когда-нибудь люди научатся сканировать тело таким образом, чтобы получить трехмерное отображение физического проявления различных типов чувств. Я уверен, что результаты будут показывать примерно такую же структуру, как та, что я вижу, наблюдая за своими ощущениями.

Удивительно, как разнообразен может быть субъективный опыт, сопровождающий объективный факт самого чувства. Чем больше вы фокусируетесь на объективном факте – на самом чувстве и его месте в вашем теле, – тем менее вам неприятно.

Это не очень-то просто, но выполнимо, и лишь подтверждает слова Будды о том, что переживать дуккху, в общем-то, отнюдь не обязательно. И уменьшить ее присутствие в своей жизни, а то и вовсе от нее избавиться, можно, обретя более ясный взгляд на реальность и объективные факты. Воспринимая их такими, какие они есть, и не более того.

3. Мудрость, кроющаяся в ясности. Если во время медитации я различаю три звука, складывающиеся в гул холодильника, или наблюдаю за своим дыханием или каким-то чувством с полной ясностью, это означает, что мой разум спокоен. Не только потом у, что не успокой я его, никакой ясности бы не было, но и потом у, что растворение в ясности, собственно, помогает успокоить разум. И вот вам интересное свойство спокойного разума: если в голове у меня в этот момент всплывает какая-то из жизненных проблем, я почти всегда отнесусь к ней с нехарактерной для меня мудростью. Внезапно я понимаю, что письмо в моих исходящих сообщениях, в которое я добавил тонкую, но различимую нотку раздражения, – в конце концов, я отвечал на письмо, которое меня ужасно взбесило, – вовсе не обязательно должно включать ее в себя. Ничего хорошего из этого не выйдет, зато, возможно, выйдет что-то плохое.

4. Моменты нравственной истины. Часть моего нового отношения к письму, которое я собираюсь исправить, является также и частью моего нового отношения к человеку, которому я отвечаю. Скорее всего, дело в том, что, когда мой разум спокоен, мои мысли об этом человеке не пронизаны привычным раздражением. Мне вдруг открывается гипотетическая возможность того, что его раздражающее письмо вовсе не означает, что сам отправитель – тот еще придурок. Может быть, обстоятельства сложились таким образом, что он не мог написать иначе. Может быть, я знаю причину, может быть, нет, но кто из нас не бывал в обстоятельствах, заставляющих нас вести себя самым дурацким образом? В конце концов, разве я сам сейчас не собирался отправить исполненное раздражения письмо?

5. Своевременное вмешательство. Если в пять или шесть вечера меня охватывает беспокойство, обида, раздражение, тоска или любое другое нежелательное чувство, то я могу просто сесть и понаблюдать за этим чувством. Скорее всего, мне станет значительно лучше. Если среди ночи я просыпаюсь от тревоги, я остаюсь лежать и медитирую. Реже, чем в первом случае, но мне удается улучшить свое состояние. А иногда я даже совершаю немыслимый для меня ранее подвиг: сидя за компьютером и глядя на то, что я пишу, и чувствуя сильнейшее желание заняться чем угодно, кроме письма, я закрываю глаза, наблюдаю за своим желанием до тех пор, пока оно не ослабевает, и продолжаю писать. Причина, по которой я могу все это сделать, – и, если уж на то пошло, помню, что это в принципе возможно, – заключается в том, что каждое утро я провожу немного времени, медитируя. То же самое касается и осуждения самого себя: чем больше я медитирую, тем реже случаются приступы самобичевания.