А теперь вернемся к подорожнику. Пусть моя история борьбы и даже неприязни к нему и имела некоторую нравоучительную подоплеку, но тяжелую морализаторскую артиллерию я тогда не применял. Тяжелая артиллерия – это для людей. Однако линия морального фронта, своего рода черта, разделяющая «хороших» и «плохих» людей, зачастую не толще той, что отделяет сорняки от других растений.

Существует техника медитации, созданная специально для того, чтобы размыть эту границу. Это так называемая медитация любовь-доброта или, если использовать древнее наречие пали, метта. Обычно эта практика начинается с мысленного посыла доброты по отношению к самому себе. Потом вы представляете человека, к которому хорошо относитесь, и посылаете ему свою любовь-доброту. Потом – кого-то, к кому относитесь нейтрально. И так до тех пор, пока не дойдете до настоящего врага. Если все идет по план у, то к этому моменту вы будете способны направить поток любви-доброты даже на того, к кому относитесь враждебно.

Про эту медитацию так и хочется сказать несколько добрых слов, и вот что скажу я: для кого-то эта техника работает. Для меня – нет. Затруднения у меня начинаются с первого шага, когда надо направить любовь-доброту на самого себя. В любом случае могу сказать, что для меня любая другая практика, например старая добрая медитация осознанности, обладает в некоторой степени тем же эффектом, какой должна нести метта: снижает уровень моей враждебности и может даже повысить степень эмпатии.

На самом деле однажды на ретрите, после почти недели активной практики медитации осознанности, я подумал о человеке, который входит в число двух или трех моих самых заклятых врагов в мире. Это мой бывший сослуживец, назовем его Ларри, которого я никогда не смог бы назвать даже просто хорошим коллегой. Обычно, если я видел Ларри или даже просто думал о нем, то ощущал как будто плохую ауру – что-то вроде сущности Ларри. Но на ретрите я стал думать о нем, не испытывая привычных ощущений. Его несносное поведение (или по крайней мере то, что казалось мне несносным) вдруг стало в моих глазах лишь отражением того, что он не чувствовал себя в безопасности. Я живо представил себе, каким тощим и нескладным подростком он был, как его не уважал никто во дворе, как он тщетно искал себя и в конце концов обрел ту личность, которая так сильно меня бесила. В этом момент я ощутил что-то похожее на сочувствие. А вот его сущности – не ощутил. По крайней мере той сущности Ларри, которую чувствовал раньше. Думаю, в этом и был смысл: разрушение старой сущности Ларри позволило мне увидеть его новую версию, куда более близкую к истинной.

Суфийскому поэту Руми, жившему в XIII веке, приписывают такие слова: «Ваше дело – не искать любовь, а лишь искать и находить барьеры внутри себя, те самые, что вы воздвигли, чтобы от нее укрыться». Нельзя точно сказать, действительно ли это написал Руми, но если так, то, думаю, он кое о чем догадывался. Будет, конечно, преувеличением сказать, что разрушение барьера, а именно – сущности Ларри, которую мой разум создавал все эти годы, – заставило меня Ларри полюбить. Однако в какой-то момент я почувствовал некую степень сочувствия, вроде того, что испытывает родитель, видя, как его сын или дочь изо всех сил пытается и не может вписаться в общество. Конечно, это чувство прошло. Но влияние его осталось: увидев Ларри в следующий раз, я пожал ему руку, обменялся с ним парой фраз и впервые за долгое время не почувствовал, что кривлю душой на сто процентов. Процентов на сорок-пятьдесят, не больше.

На том же ретрите, где я вдруг увидел сорняк, а не его сущность, у меня случилась еще одна интересная встреча – на этот раз с рептилией. Я шел по лесу, смотрел себе под ноги и вдруг увидел замершую на месте ящерицу. Очевидно, замерла она из-за меня. Пока я смотрел, как она нервно озирается, просчитывая свой следующий шаг, первой мыслью было, что поведением ящерицы управляет простой алгоритм: видишь существо больше себя – замри; если оно приблизится – беги. Но потом я понял, что, пусть мои собственные поведенческие алгоритмы куда сложнее, для кого-то я могу быть настолько же примитивным существом, как ящерица для меня. И чем больше я думал, тем больше общего находил у себя и рептилии в траве. Мы оба живем в мире, который не выбирали, нами обоими управляют поведенческие алгоритмы, которые нам не подвластны, и мы оба изо всех сил пытаемся найти наилучшее решение в сложившейся ситуации. И в этот миг я ощутил родство с ящерицей, какого не испытывал никогда раньше.

Как и мое внезапное сочувствие Ларри, так и ощущение родства с ящерицей не требовали медитации любви-доброты. Медитация осознанности, если подойти к практике со всем старанием, приводит к том у, что вы начинаете понимать других существ. И я имею в виду «понимание» не в некоем утонченном смысле примирения и любви, но скорее как более четкое и ясное постижение других живущих. Я смотрел на ящерицу так, как мог бы смотреть марсианин: с интересом, любопытством и куда меньшим предубеждением, чем обычно. Думаю, дело было в том, что я не видел сущности ящерицы – или видел, но уделял ей меньше внимания, чем обычно.

На самом деле не видеть сущность и смотреть беспристрастно, без предубеждения – это одно и то же, ведь сущность, которую мы воспринимаем во всем вокруг, это и есть предубеждение, записанное у нас в голове. Подобные предубеждения обычно заставляют нас реагировать на окружающий мир в некоторой степени целесообразно, но отнюдь не обязательно способствуют его пониманию.

У целесообразности, конечно же, есть свои плюсы. Например, целесообразно – в хорошем смысле – знать, что твой супруг – это твой супруг. Так что не могу рекомендовать вам избавляться от ощущения сущности всего вокруг так же основательно, как Фред из предыдущей главы, у которого был бред Капгра. Но об этом, в общем-то, можно не волноваться. Я не знаю никого, кто зашел бы в своей практике так далеко, даже те, кто, кажется, очень близок к просветлению. Фред – хороший пример связи между сущностью и эмоциями, но показать путь дхармы он мне не поможет.

При этом его случай заставляет задаться вопросом о том, куда дхарма может привести. Пусть она совершенно точно не приведет вас туда, где очутился Фред, – в ту точку, где человек видит настолько мало сущности, что не понимает, кто есть кто, – какова вероятность, что дхарма может завести слишком далеко? Представьте, например, что вы все еще можете точно определить, что ваш супруг – это именно ваш супруг и не кто иной, но видите в нем гораздо меньше супружеской сущности, чем раньше. И чувства ваши к нему тоже изменились. Будет ли это значить, что ваша любовь уже не так глубока? Или другой пример: будут ли активно практикующие медитацию родители меньше любить своих отпрысков? Действительно, разве сама идея буддизма о том, что нужно избавиться от любых привязанностей, не вдохновляет в определенном смысле на то, чтобы испытывать куда меньше любви к детям?

Если вы спросите об этом у среднестатистического учителя медитации, то услышите что-нибудь о том, что медитация не ослабит и не сведет на нет вашу любовь к близким, но может изменить ее природу. Например, родительская любовь станет менее собственнической. И кто знает, может быть, после этого и родитель, и ребенок станут счастливее, чем если бы родительская любовь оставалась тревожной и стремящейся контролировать каждый шаг чада.

В практическом плане это честный ответ. Могу сказать, что улучшение отношений – с семьей, друзьями и просто знакомыми – куда более вероятный результат медитации, чем ухудшение.

Но представьте себе, что на вопрос о возможности ослабевания любви учитель медитации даст куда менее обнадеживающий ответ: «Да, если вы будете усиленно медитировать, существует возможность, что степень вашей любви к детям немного уменьшится». Будет ли такой вариант развития событий столь ужасным, как кажется на первый взгляд?

Представьте себе мир, в котором богатые родители были бы чуть менее сосредоточены на детях и уделяли бы им поменьше внимания. Сэкономив таким образом время, они тратили бы его на то, чтобы подумать о детях, у которых нет семьи, и о том, как они могли бы им помочь. Было бы это так уж плохо? Замечательно, что естественный отбор наделил нас способностью любить, сопереживать и бескорыстно помогать другим, но это не значит, что нам нужно слушаться его в том, как тратить эти драгоценные ресурсы.

Я хочу подчеркнуть, что это чисто гипотетическая ситуация – воображаемый компромисс между заботой о благополучии родных и чужих. Более стандартный и обнадеживающий ответ на вопрос о том, не ослабнет ли любовь, совершенно правдив: не волнуйтесь, ваши семейные отношения будут гармонично обогащаться по мере следования дхарме, даже если – а может, особенно если – вы будете идти по пути дхармы долго. Тем не менее я не хочу замалчивать важнейшую мысль о том, что с моральной точки зрения влияние ваших занятий медитацией на людей, которых вы уже любите, вовсе не обязательно будет единственной или даже основной проблемой.

Возникает второй нравственный вопрос: а вдруг медитация не перераспределит ваше сострадание, поделив его более справедливо между ближними и дальними, но вообще лишит вас этого чувства и сделает равнодушным к благополучию всего рода человеческого? В конце концов, если медитация может ослабить ненависть и обиду, не стоит ли опасаться, что она подействует таким же образом и на добрые чувства?

Такое возможно, хотя обычно и не происходит. Но «обычно не происходит» не значит «не бывает», и на этом стоит остановиться поподробнее. Дело в том, что, перестав видеть так много сущности за всем, что вас окружает, вы можете стать лучше, но вовсе не обязательно станете. Как и медитация в более широком смысле, эта практика может дать вам возможность не привязываться к происходящему и тем самым облегчить самоконтроль – но мир полон отвратительных людей, способных смотреть на ситуацию со стороны и контролировать себя. Более того, отстраненность и самоконтроль помогли некоторым из них стать еще хуже. Среди учителей медитации были великие мастера созерцания, сексуально эксплуатировавшие психологически уязвимых учеников – включая, например, практика с Манхэттена, прозванного прессой «дзен-хищник Верхнего Ист-Сайда». Возможно, некоторые из них, «осознанно» созерцая в себе зарождающееся чувство вины, ослабили внутреннее сопротивление собственному недостойному поведению.

Такой двусторонний характер медитационного мастерства подчеркивает, как важно, чтобы буддистские практики дополнялись нравственным воспитанием. Безусловно, я не первый, кто это понял. Когда Будда описал путь к освобождению – Восьмеричный путь, о котором рассказывается в последней из Четырех благородных истин, – большое место в нем занимали нравственные заповеди. Учитель вовсе не утверждал, что достаточно медитировать изо всех сил, чтобы обрести просветление по всем параметрам.

Однако медитация остается важнейшей частью пути. Одна из причин заключается в том, что, как мы узнаем в главе пятнадцатой, озарения о природе бытия, которые дает медитация (включая и принятие пустоты), влекут за собой нравственные озарения, даже если связь между медитацией и нравственным самосовершенствованием далеко не всегда прямая. Другая причина – медитацию можно использовать для развития тех добродетелей, что противостоят нашим менее приятным чертам. Несмотря на все мои затруднения в попытках мысленно посылать себе и другим любовь-доброту, я не планирую сдаваться, да и всем остальным рекомендую попробовать.