Глава 23
Берлин.
Четыре года назад
– Ты еще помнишь?
Ее голос звучал так, словно легкие были наполнены рисом, который трещал в бронхах при каждом вздохе. Она повертела в руках старый бокал для коктейля, который за годы потерял блеск и стал матовым.
Матс присел на край кровати, погладил жену по руке и грустно улыбнулся.
Конечно, он помнил. Как он мог забыть тот день, когда стащил этот бокал из бара на Хинденбургдамм? Была теплая летняя ночь, седьмое июля, самая важная дата в его жизни; еще важнее, чем день рождения Неле, потому что без седьмого июля она бы не появилась на свет.
– Ты был ужасно неловкий, – засмеялась Катарина. Ее всегда такой заразительный смех напоминал сейчас лишь тень бывших всплесков радости и перешел в приступ кашля.
Та история – как песня Yesterday «Битлз». Слышанная тысячу раз, она все равно не надоедала. В этот момент он отдал бы все за возможность еще тысячу раз услышать от Катарины, как они познакомились: тогда, в баре «Блуберд», где он в образе Хамфри Богарта – в тренче и с сигаретой во рту – сидел за пианино и играл As Time Goes By в наихудшей из возможных интерпретаций.
Перед Катариной и ее подругами, которые насмехались над ним, но не могли оторвать от него взглядов.
– Однако ты дала мне свой номер телефона, – улыбался он, а она, как всегда, его поправляла.
– Я дала тебе чужой номер. – Написала губной помадой на том бокале, который он хранил до сих пор. Домашний номер телефона ее тогдашнего друга.
– Если бы ты не хотела меня больше видеть, то дала бы какой-нибудь придуманный номер, – в тысячный раз повторял он. – А так я в конце концов смог тебя найти.
Конечно, надпись давно исчезла, как и волосы Катарины после химиотерапии. Бокал лишь напоминал о вещах, которых больше не было: надежда, воля к жизни, будущее.
Зато впервые за много лет он был наполнен – сто миллилитров прозрачной, похожей на джин жидкости, которая пахла миндалем.
– Дай мне трубочку, – сказала Катарина и чуть заметно пожала его руку.
– Я не могу, – ответил Матс, который тысячу раз готовил другие фразы, но теперь не смог солгать. – Пожалуйста, что, если…
– Нет, – возразила она слабо, но уверенно. Катарина все подготовила. Связалась со швейцарской организацией, занимающейся эвтаназией. Достала средство. Определила день.
Сегодня.
Какой нелепой была его попытка оттянуть неизбежное. Какие аргументы он мог противопоставить опухоли и невыносимым болям?
– Всего одну зиму, милая. Я хочу тебе кое-что показать. Ты знаешь, как выглядит замерзший мыльный пузырь? Это очень красиво. Самый хрупкий в мире елочный шарик, при минус шестнадцати градусах он за секунды покрывается мерцающими звездами. Тебе очень понравится, Катарина. Давай подождем до зимы, еще полгода, а потом…
– Я не хочу умирать, когда холодно, – возразила она и закрыла глаза.
Он молчал. Растерянный, уставший, печальный. В своем бессилии он остался сидеть на краю кровати, уставившись на бокал, который Катарина сжимала в руке, хотя – как он заметил спустя какое-то время – уже заснула.
Матс подумал, что нужно забрать у нее бокал. Выплеснуть яд, сорвать ее планы. Или хотя бы отложить.
Но даже на это ему не хватало смелости.
– Мне очень жаль, милая, – наконец сказал он и поднялся. Его последние слова, обращенные к жене. Прежде чем он поцеловал ее, вставил в бокал соломинку и покинул дом. Испытывая ярость, боль и усталость после долгой борьбы, в которой он хотел поддерживать Катарину до конца. А на самом деле оставил ее в последние часы. И направился совершить самое гнусное и мерзкое в своей жизни…
– Извините?
Матс открыл глаза.
Запах, перенесший его в прошлое, исчез. Сиденье у окна по-прежнему пустовало, зато в проходе стояла стюардесса, склонясь к нему.
– Вы не могли бы перевести ваш сотовый в беззвучный режим? – спросила она, и Матс лишь сейчас заметил, что его подсознание подавило сигнал вызова.
– Он постоянно звонит, а другие пассажиры хотят спать.
