Если наши ученые не в состоянии воспроизводить бальзамирование египетских мумий, насколько больше они были бы удивлены, если бы увидели, подобно нам, мертвые тела, сохраненные с помощью алхимического искусства до такой степени, что по истечении многих веков кажется, что эти люди просто спят. Цвет их лица такой свежий, кожа такая эластичная, глаза настолько естественные и сияющие, как будто они в полном расцвете сил и колеса жизни остановились лишь мгновение назад. Тела некоторых очень выдающихся личностей уложены на катафалки, в роскошных мавзолеях, иногда покрытых позолотой или даже листами настоящего золота; около них собрано их любимое оружие, украшения и вещи ежедневного употребления; и свита прислуживающих цветущих молодых юношей и девушек, но все же трупов, сохранившихся так же хорошо, как их хозяева, стоит, выстроившись и как бы готовая услужить по первому зову. Говорят, что в монастыре Великий Курен и в другом, расположенном на Священной горе (Бохте-Ула), имеется несколько таких гробниц, которые почитались всеми ордами завоевателей, пронесшимися через эти страны. Аббат Хак слыхал об их существовании, но не видел ни одной, так как чужеземцы любого рода туда не допускаются, а миссионеры и европейские путешественники, не пользующиеся требуемой протекцией, являются последними, кто мог бы быть допущен к этим священным местам. Сообщение Хака, что гробницы татарских властителей окружены детьми, «которых заставляли глотать ртуть до тех пор, пока они не задохнулись», вследствие чего «цвет и свежесть этих жертв сохранилась настолько, что они выглядят живыми», – является одной из тех миссионерских выдумок, которые действуют только на самых невежественных людей, воспринимающих все, что услышат. Буддисты никогда не приносили жертв, ни человеческих, ни животных. Это совершенно противоречит принципам их религии, и ни один ламаист никогда в этом не был обвинен. Когда богатый человек желал, чтобы его похоронили в сообществе, то посылали вестников по всей стране вместе с ламами-бальзамировщиками, и дети, только что умершие естественной смертью, отбирались для этой цели. Бедные родители были только рады сохранить своих умерших детей таким поэтическим образом, вместо того чтобы оставлять их на разложение и пожирание дикими зверями.

В то время как аббат Хак после возвращения из Тибета жил в Париже, он, среди прочих неопубликованных чудес, рассказал м-ру Арсеньеву, русскому джентльмену, следующий любопытный факт, которому он был свидетелем во время своего продолжительного пребывания в ламасерии Кунбум. Однажды во время беседы с одним из лам последний вдруг прервал свою речь и принял вид человека, внимательно слушающего какую-то весть, сообщаемую ему, хотя он (Хак) не слышал ни одного слова. «Тогда я должен идти», – прервал молчание лама, как бы в ответ на сообщение.

«Куда идти? – спросил удивленный “лама Иеговы” (Хак). – И с кем это вы разговариваете?»

«В монастырь X, – спокойно ответил лама. – Я нужен Шаберону. Это он позвал меня».

Монастырь этот находился на расстоянии многих дней пути от Кунбума, в котором происходила беседа. Но что казалось наиболее удивительным Хаку, так это то, что вместо отправки в путешествие лама просто удалился в куполообразное помещение на крыше дома, в котором они жили, и другой лама, обменявшись несколькими словами, последовал за ним на террасу по лестнице и, пройдя между ними, запер там своего товарища. Затем, повернувшись к Хаку после нескольких секунд медитации, он улыбнулся и сообщил гостю, что «он уже ушел».

«Но как он мог уйти? Вы же заперли его, и у этого помещения нет другого выхода?» – настаивал миссионер.

«А зачем ему дверь? – ответил лама. – Он сам ушел; его тело не нужно и поэтому он оставил его на моем попечении».

Несмотря на чудеса, которым Хак был свидетелем в течение своего опасного путешествия, у него создалось мнение, что оба ламы ввели его в заблуждение. Но тремя днями позднее, не видя своего обычного друга и собеседника, Хак осведомился о нем, и ему сказали, что он вернется к вечеру. На заходе солнца как раз в то время, когда другие ламы готовились лечь спать, Хак услышал голос своего отсутствовавшего друга, призывавший, как бы из облаков, своего товарища открыть ему дверь. Взглянув кверху, он увидел очертания «путешественника» за решеткой помещения, в котором он был заперт. Когда он спустился, он отправился прямо к Великому Ламе Кунбума и передал ему некие послания и «приказы» из того места, которое он – якобы – только что покинул. Хак не мог добыть у него больше сведений, касающихся его «воздушного» путешествия. Но он сказал, что всегда думал, что этот «фарс» имел какое-то отношение к немедленным и необычным приготовлениям к вежливому выдворению обоих миссионеров, его самого и отца Габе, в Чогортан, место, принадлежащее Кунбуму. Подозрения этого отважного миссионера могли быть правильными ввиду его наглого любопытства и нескромности.

Если бы этот аббат был сведущ в восточной философии, ему не трудно было бы понять и полет астрального тела ламы в отдаленный монастырь, пока его [ламы] физическое тело оставалось дома, и ведение беседы с Шабероном, неслышной для самого аббата. Недавние эксперименты с телефоном в Америке, на которые был сделан намек в пятой главе нашего первого тома, но которые значительно прогрессировали за то время, пока те страницы попали в печать, доказывают, что человеческий голос, а также звуки инструментальной музыки могут быть посланы на далекие расстояния. Философы герметизма учили, как мы видели, что исчезновение пламени [при угасании] из поля зрения вовсе не означает его фактического угасания. Оно только переходит из видимого мира в невидимый и может быть зримо внутренним зрением, которое приспособлено к явлениям той другой, и более реальной, Вселенной. То же правило относится к звуку. Как физическое ухо различает вибрации атмосферы до некоторой точки, не установленной определенно, но меняющейся в зависимости от индивидуума, также и адепт с развитым внутренним слухом может подхватить звук на этой точке исчезновения и слышать его вибрации в астральном свете бесконечно. Ему не нужна проволока, винтовые линии и резонаторы; ему достаточно его силы воли. Духовному слуху время и расстояние не являют никаких препятствий, и поэтому адепт может беседовать с другим адептом, находящимся на противоположном полушарии, с такою же легкостью, как будто они оба сидят в одной комнате.

К счастью, мы можем представить многочисленных свидетелей для подтверждения нашего заявления, которые, вовсе не будучи адептами, тем не менее слышали звуки «воздушной» музыки и человеческого голоса, когда ни инструмента, ни говорящего человека не было на расстоянии тысячи миль от того места, где мы находились. В их случае они действительно слышали внутренне, хотя думали, что пользуются только лишь своими физическими органами слуха. Адепт, простым усилием воли, на короткое время раскрыл в них то же самое восприятие духа звука, которым он сам постоянно пользуется.

Если бы только наших ученых можно было побудить вместо высмеивания проверить древнюю философию о триединстве всех сил природы, они двинулись бы вперед по направлению к ослепительной истине скачками, вместо ползания подобно улитке, как теперь. Эксперименты профессора Тиндаля в Дувре в 1875 году в достаточной степени опрокинули все предыдущие теории о звукопередаче, а те опыты, которые он проделал чувствительным пламенем, приводят его к самому порогу сокровенной науки. Еще один шаг дальше – и он понял бы, каким образом адепты могут разговаривать на больших расстояниях. Но этот шаг не будет сделан. О своем чувствительном – по правде говоря, магическом – пламени он говорит:

Таковы чудеса современной физической науки; но какой ценой аппаратуры, углекислоты и каменноугольного газа, американских и канадских свистков, труб, гонгов и колоколов! У бедных язычников нет такого «войскового обоза», но – поверит ли европейская наука этому – тем не менее они производят те же самые феномены. В одном случае, когда по делу чрезвычайной важности потребовался «оракул», мы увидели возможность того, что мы прежде яростно отрицали – а именно, простой нищенствующий монах заставил чувствительное пламя давать ответные вспышки без участия какой бы то ни было аппаратуры. Был зажжен костер из ветвей дерева Beal, и несколько жертвенных трав было брошено в него. Монах сел около костра, бездвижный, погрузившийся в созерцание. В промежутках между задаваемыми вопросами пламя едва теплилось и, казалось, было готово погаснуть, но как только вопрос был предложен, пламя выскакивало с ревом к небесам, трепыхалось, наклонялось и высылало огненные языки к востоку, западу, северу или югу, причем каждое движение имело свое четко определенное значение в коде сигналов, хорошо понимаемых. В промежутках оно снижалось до земли, и языки пламени лизали землю по всем направлениям и вдруг исчезали, оставляя только кучку горячих углей. Когда беседа с духами пламени подошла к концу, бикшу (монах) повернулся к джунглям, где он обитал, не прекращая монотонный с причитаниями напев, по ритму которого чувствительное пламя держало такт, не просто так, как пламя профессора Тиндаля, когда он читал «Королеву фей», простыми движениями, а чудесными модуляциями шипения и рева до тех пор, пока монах не исчез из виду. Затем оно, точно сама его жизнь покинула его, погасло и оставило перед пораженными зрителями кучку золы.

Как в Западном, так и в Восточном Тибете, и в любом другом месте, где преобладает буддизм, существуют две отдельные религии, что имеет место и в брахманизме, – сокровенная философия и народная религия. Первая – это философия последователей доктрины секты Сутрантика. Они тесно придерживаются духа первоначальных учений Будды, которые являют необходимость интуитивного восприятия, со всеми выводами из этого. Они не провозглашают своих взглядов и также не позволяют сделать их публичными.

«Все соединения – тленны», – было последними словами умирающего Гаутамы, когда под деревом Sal он готовился войти в нирвану. «Дух есть единственное элементарное, изначальное единство, и каждый из его лучей бессмертен, бесконечен и неразрушим. Остерегайтесь иллюзий материи». Дхарм-Ашока* распространил буддизм далеко и широко по Азии и еще дальше. Он был внуком чудотворца Чандрагупты, прославленного царя, который освободил Пенджаб от македонцев – если они вообще когда-либо были в Пенджабе – и принял Мегасфена* при своем дворе в Паталипутре. Дхарм-Ашока был величайшим из царей династии Маурья. Из безрассудного расточителя и атеиста он стал Приядаси, «возлюбленным богов», и по чистоте своих филантропических взглядов никогда не был превзойден каким-либо другим земным правителем. Память о нем просуществовала века в сердцах буддистов и увековечена в гуманных указах, высеченных на нескольких распространенных диалектах на колоннах и скалах Аллахабада, Дели, Гуджарата, Пешавара, Ориссы и в других местах. Его знаменитый дед объединил всю Индию под своим могучим скипетром. Когда наги, или змеепоклонники, Кашмира были обращены усилиями апостолов, посланных стхавирами Третьего Собора*, религия Гаутамы распространилась, подобно лесному пожару. Гандхара, Кабул и даже многие сатрапии Александра Великого приняли новую философию. Так как буддизм Непала, можно сказать, менее, чем какой-либо другой, отклонился от первоначальной древней веры, то ламаизм Татарии, Монголии и Тибета, являющийся непосредственным отпрыском этой страны, может считаться чистейшим буддизмом, ибо, повторяем еще раз, ламаизм, собственно, есть только одна из внешних форм обрядов.

Упасака и упасаки, или мужчины и женщины, являющиеся наполовину монахами, а наполовину мирянами, должны наравне с самими монахами-ламами строго воздерживаться от нарушений какого-либо из правил Будды и изучать мейпо и различные психологические феномены в такой же степени. Те, кто провинился по какому-либо из «пяти грехов», теряют все права на посещение собраний благочестивой общины. Наиболее важным из правил является ни в каком случае не проклинать, ибо проклятие возвращается на того, кто его произносит, и часто на его невинных родственников, которые дышат одним и тем же с ним воздухом. Любить друг друга, даже наших злейших врагов; жертвовать своей жизнью даже для животных, до такой степени, что не применять оборонного оружия; одержать величайшую победу, победив собственное «я»; избегать всех пороков; применять на практике все добродетели, в особенности скромность и кротость; слушаться старших; заботиться о родителях и уважать их, а также людей преклонного возраста, ученых и добродетельных святых людей; обеспечивать пищей, приютом и удобствами людей и животных; сажать деревья вдоль дорог и рыть колодцы для нужд путников, – таковы нравственные обязанности буддистов. Каждая ани или бикшуни (монахиня) подчинена этим законам.