Индусский дьявол – метафизическая абстракция
Протестантизм – это реакция на Римско-католическую церковь. Он естественно не согласован в своих частях, но представляет собою удивительное сборище обломков, пробивающих себе дорогу вокруг общего центра, притягивающих и отталкивающих один другой. Некоторые части центростремительно тяготеют к старому Риму или к той системе, которая давала возможность старому Риму существовать; другая часть все еще отскакивает под центробежным импульсом и стремится прорваться в обширную эфирную область за пределы римского или даже христианского влияния.
Современный дьявол является их главным наследием от римской Кибелы, «Вавилона, Великой Матери идолопоклонствующих и отвратительных религий на земле».
Но могут возразить, возможно, что индусская теология, как брахманская, так и буддийская, так же сильно пропитана верой в объективных дьяволов, как и само христианство. Тут имеется небольшое различие. Уже сама тонкость индусского ума служит достаточной гарантией, что образованные люди, по крайней мере, ученая часть брахманского и буддийского духовенства, рассматривают дьявола по-другому. У них дьявол – метафизическая абстракция, аллегория необходимого зла; тогда как у христиан этот миф стал историческим существом, камнем основания, на котором христианство, со своей догмой искупления, построено. Он настолько же необходим церкви – как показал де Мюссе, – как Зверь из семнадцатой главы «Апокалипсиса» был необходим его всаднику. Англоязычные протестанты, не находя исчерпывающих сведений в Библии, переняли «дьявологию» знаменитой поэмы Мильтона «Потерянный Рай», разукрасив ее кое-чем из знаменитой драмы Гёте «Фауст». Джон Мильтон, сначала пуританин, а под конец квиетист и унитариец, никогда не выставлял свое великое произведение иначе как в качестве выдумки, но он тщательно согласовывал различные части Священного Писания. Ильда-Баоф офитов был переделан в ангела света и в утреннюю звезду и превращен в дьявола в первом действии «Дьявольской Драмы». Для второго действия использовано содержание двенадцатой главы «Апокалипсиса». Великий красный Дракон был приспособлен в качестве блестящего персонажа Люцифера, и последней сценой является его падение, подобное падению Вулкана-Гефеста с Неба на остров Лемнос; беглые сонмы и их вождь «падают на жесткое дно» в Пандемониуме. Третье действие разыгрывается в саду Эдема. Сатана совещается в зале, воздвигнутом им для его новой империи, и решает отправиться на исследование доставшегося ему нового мира. В следующем действии рассказывается о падении человека, о его жизни на земле, о приходе Логоса, или Сына Божия, и о его искуплении человечества или его избранной части, смотря по обстоятельствам.
Эта драма «Потерянный Рай» вмещает в себя несформулированное верование англоязычных «евангельских протестантских христиан». Не верить в главные ее черты равносильно, по их мнению, «отверганию Христа» и «кощунству против Святого Духа». Если бы Джон Мильтон мог предполагать, что его поэма, вместо того чтобы быть рассматриваемой в качестве пары «Божественной комедии» Данте, будет принята как другой «Апокалипсис», дополняющий Библию и завершающий ее демонологию, то более чем вероятно, что он решительнее переносил бы свою бедность и воздержался бы от ее печатания. Более поздний поэт Роберт Поллок, беря пример с его труда, написал в таком же духе «Течение Времени», которое, как казалось некоторое время, должно было возвыситься до ранга нового Священного Писания; но к счастью, XIX век получил иное вдохновение и шотландский поэт уходит в забвение.
Нам, пожалуй, следует вкратце описать европейского дьявола. Он тот гений, который имеет дело с колдовством, чародейством и другими неладными делами. Христианские отцы, взяв эту идею от еврейских фарисеев, делали дьяволов из языческих богов: Митры, Сераписа и других. Римско-католическая церковь продолжила это дело, объявив поклонение этим богам сделкою с силами тьмы. Таким образом, колдуньи и ведьмы Средних веков были просто приверженцами запрещенного культа. Во все древние времена магия считалась божественной наукой, мудростью и знанием Бога. Целительное искусство в храмах Эскулапа и святилищах Египта и Востока всегда было магическим. Даже Дарий Гистасп, истребивший мидийских магов и даже прогнавший халдейских теургов из Вавилона в Малую Азию, – сам слушал наставления брахманов Верхней Азии и в конце концов, после установления культа Ормазда, сам назвался учредителем магизма.
Теперь же все переменилось. Невежество воцарилось как мать благочестия. Ученость подверглась поношениям, и ученые занимались науками в угрозу своим жизням. Они были вынуждены применять сленг, чтобы скрыть свои идеи от всех, кроме своих адептов, и переносить посрамление, клевету и нищету.
Приверженцы древних культов преследовались и предавались казни по обвинению в чародействе. Альбигойцы, потомки гностиков, вальденсы, предтечи протестантов, преследовались и подвергались резне под тем же предлогом. Мартина Лютера самого обвинили в товариществе с самим Сатаной. Над всем протестантским миром до сих пор тяготеет то же самое обвинение. Церковь в своих суждениях не делает различий между расколом, ересью и чародейством. За исключением тех стран, где гражданские законы защищают человека, все это считается уголовными преступлениями. Свободу вероисповеданий церковь считает нетерпимой.
Но реформаторы были вскормлены молоком своей матери. Лютер был такой же кровожадный, как папа римский; Кальвин – еще более веронетерпим, чем Лев или Урбан. Тридцать лет войны обезлюдили целые округа Германии: протестанты и католики были одинаково жестоки. Новая вера также повернула свои пушки против чародейства. Книги законов стали красными от кровавого законодательства в Швеции, Дании, Германии, Голландии, Великобритании и Северо-Американских Штатах. Кто бы ни был либеральнее, умнее, откровеннее чем другие, – тот мог быть арестован и предан смерти. Костры, погасшие в Смитфилде, снова были зажжены для магов; безопаснее было восставать против трона, чем стремиться постичь глубокую науку, находящуюся за пределами ортодоксальной запретной черты.
В XVII веке Сатана совершил набег на Новую Англию, Нью-Джерси, Нью-Йорк и несколько южных колоний Северной Америки, и Коттон Мэтер предоставляет нам перечень основных его деяний. Спустя несколько лет он посетил приход Мора в Швеции, и жизнь в Далекарлии получила разнообразие от сожжения живьем малых детей и от плача остальных у церковных дверей по субботам. Однако скептицизм современности сильно потеснил веру в чародейство в Германии; а дьявол в персонализированной антропоморфической форме, с Вакховыми козлиными копытами и козлиными рогами, наподобие бога Пана, удерживает свое место только в папских «Энциклических письмах»* и в других изданиях Римско-католической церкви. Протестантская респектабельность не допускает даже, чтобы его [дьявола] имя произносилось иначе как с затаенным дыханием у амвона.
Изложив биографию дьявола с первого его пришествия в Индии и Персии и его продвижение через еврейскую, а впоследствии – через христианскую теологию, как раннюю, так и позднейшую, вплоть до самых последних фаз ее проявлений, – мы теперь вернемся назад к некоторым мнениям, присущим ранним векам христианства.
Аватары, или воплощения, были общераспространенным верованием в древних религиях. Индия привела их в систему. Персы ожидали Сошиоша, и еврейские писатели искали Спасителя, Тацит и Светоний рассказывают, что во времена Октавия Восток был полон ожиданий прихода Великой Личности.
«Доктрины, доставшиеся христианам, были высочайшей тайной язычества».
Манерос Плутарха был детищем Палестины, его посредник – Митра, Спаситель Озирис есть Мессия. В наших нынешних «канонических писаниях» можно проследить остатки этого древнего поклонения; и в обрядах и церемониях Римско-католической церкви мы находим формы буддийского богослужения, его церемонии и иерархию. Первое Евангелие, когда-то такое же каноническое, как любое из нынешних четырех, содержит страницы, почти целиком взятые из буддийских сказаний, что мы готовы доказать. После свидетельств, предоставленных Бюрнофом, Асомой, Короси, Бэйлом, Харди, Шмидтом, и переводов из «Трипитаки» невозможно сомневаться, что вся христианская схема эманировала из другой схемы. Чудеса «Беспорочного Зачатия» и другие события мы находим полностью в книге Харди «Руководство по буддизму». Мы легко можем понять, почему Римско-католическая церковь так заинтересована в том, чтобы удерживать простой народ в полном неведении о еврейской Библии и греческой литературе. Филология и сравнительная теология являются ее смертельнейшими врагами. Умышленные фальсификации Иринея, Епифания, Евсевия и Тертуллиана стали для нее необходимостью.
«Сивиллины книги», кажется, в то время пользовались чрезвычайной популярностью. Легко представить, что они были вдохновлены тем же самым источником, что и книги нееврейских народов.
Перед нами листок Галлея:
«Новый Свет возник:
Приходя с Небес, он принял форму смертного…
Дева, прими Бога в твое чистое чрево —
И Слово влетело в ее чрево:
Став воплощенным во Времени и оживленным ее телом,
Оно было найдено в образе смертного, и сотворен был Мальчик
Девою… И поклонились волхвы новой Богопосланной Звезде,
И запеленутый ребенок был показан на сене…
И назвали Вифлеем “Богом посещенной страной Слова”».
На первый взгляд это кажется пророчеством об Иисусе. Но не могло ли это также означать какого-либо другого творящего Бога? Мы обладаем такими же высказываниями по поводу Вакха и Митры.
«Я, сын Бога, пришел в страну фивийцев – Вакх, которого вначале Семела (дева), дочь Кадма (человека с Востока) рождает, – принесенный молниеносным пламенем; и принявший форму смертного вместо формы Бога, Я пришел».
«Дионисики», написанные в V веке, помогают внести ясность в это дело и даже указывают на его тесную связь с христианской легендой о рождении Иисуса:
«Кора-Персефона… тебя взяли в жены, как супругу Дракона,
Когда Зевс, весь свернувшись, форму и лицо изменил,
Дракон-Жених, свернувшись в любовь внушающее кольцо…
Взошел на девичье ложе темной Коры…
Так, союзом с Драконом Эфира,
Чрево Персефоны оплодотворилось,
Забеременев Загреем, Рогатым Дитятей».
Здесь перед нами тайна офитского культа, и происхождение христианского, впоследствии пересмотренного, мифа о беспорочном зачатии. Гностики были самыми ранними христианами со всеми признаками регулярной теологической системы, и слишком уж очевидно, что именно Иисус был подогнан к их теологии в качестве Христа, а не теологию разработали на основе его высказываний и деяний. Их предки до христианской эры утверждали, что Великий Змий – Юпитер, Дракон Жизни, отец и «доброе божество», сошел на ложе Семелы; а теперь гностики послехристианской эры с очень пустяковым изменением применили тот же самый миф к человеку Иисусу и утверждали, что то же самое «доброе божество», Сатурн (Ильда-Баоф), в виде Дракона Жизни пронесся над колыбелью маленькой Марии. В их глазах Змий был Логосом-Христосом, воплощением божественной мудрости через своего Отца Эннойю и Мать Софию.
«И моя Мать, Дух Святой, взяла меня», – вложено в уста Иисуса в «Евангелии евреев», вводя его таким образом в его роль Христа – сына Софии, Святого Духа.
«Дух Святый найдет на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим», – говорит ангел [Лука, I, 35].
«Бог… в последние дни сии говорил нам в Сыне, Которого поставил наследником всего, через Которого и эоны сотворил» [Евреям, I].
Все такие выражения являются многочисленными христианскими цитатами из стихов Нонна: «… через эфирного драконобога», так как эфир есть Святой Дух или третье лицо Троицы – Змий с ястребиной головой, египетский Кнеф, эмблема божественного разума и «мировая душа» Платона.
«Я, Мудрость, вышедшая из уст Всевышнего и покрывшая землю, как облако».
Пэмандр, Логос, исходит из Бесконечной Тьмы и покрывает землю облаками, которые змееподобно распространяются по всей земле (см. Шамполиона). Логос является старейшим образом Бога, и он есть активный Логос, говорит Филон. Отец есть Латентная Мысль.
Так как эта идея является всемирной, то для выражения ее мы находим одинаковую фразеологию среди язычников, евреев и ранних христиан. Халдео-персидский Логос является Единородным Отца в вавилонской космогонии Евдема. «Восславим же ЭЛИ теперь, дитя Бога», – начинается гомеровский гимн Солнцу. Сол-Митра есть «образ Отца», так же как каббалистический Сеир-Анпин.
Едва ли можно поверить, что из всех народов, включая древних, никогда не было другого, верившего в персонализированного дьявола больше, чем свободомыслящие христиане XIX века, – и все же таков печальный факт. Ни египтяне, которых Порфирий называет «наиболее ученой нацией в мире», ни греки, их верные подражатели, никогда не были виновны в такой дикой нелепости. Мы можем сразу добавить, что ни один из этих народов, даже древние евреи, не верил в ад или в вечное мучение больше, чем в дьявола, хотя наши христианские церкви так щедро отводят это место для язычников. Где бы ни попадалось в переводах еврейских священных писаний слово «ад», это промах переводчика. Евреи не знали такого понятия; все же Евангелия содержат частые примеры этого же недоразумения. Так, когда в уста Иисуса вкладываются слова [Матфей, XVI, 18]: «… и врата Гадеса не одолеют ее», – то в подлиннике там стоит – «врата смерти». Слово «ад» – в смысле состояния мучения, вечного или временного – никогда не употреблялось в текстах Ветхого Завета, наперекор всем адистам. «Тофет», или «Долина Хинном», [Исаия, LXVI, 24] не имеет такого толкования. Греческий термин «Геенна» также имеет совсем другое значение, так как более чем одним компетентным писателем было исчерпывающе доказано, что «Геенна» тождественна с гомеровским Татаром.
В сущности мы имеем самого Петра в качестве авторитета. В его втором «Послании» [II, 2], в первоначальном тексте, Апостол говорит о согрешивших ангелах, что Бог «низвергнул их в Тартар». Это выражение, слишком неудобно напоминающее войну Юпитера с Титаном, было переделано, и теперь, в варианте короля Иакова, там стоит: «низвергнул их в ад».
В Ветхом Завете выражения «врата смерти» и «покои смерти» просто указывают на «врата могильные», которые особо упомянуты в «Псалмах» и в «Притчах». Ад и его владыка, оба являются изобретениями христианства, современными его приходу к власти и обращению к тирании. Они были галлюцинациями, порожденными кошмарами святых Антониев в пустыне. До нашей эры древние мудрецы знали «Отца Зла» и относились к нему не лучше, чем к ослу, избранному символом Тифона, «Дьявола». Печальное вырождение человеческих мозгов!
Как Тифон был темной тенью своего брата Озириса, так Пифон есть злая сторона Аполлона, светлого бога видений, провидца и предсказателя. Пифон убивает его, но он, в свою очередь, убивает Пифона, избавляя таким образом человечество от греха. Именно в память об этом подвиге жрицы солнечного бога закутывались в змеиную кожу, характерную для этого мифического чудовища. Под ее возбуждающим влиянием – змеиная кожа считалась магической – жрицы впадали в магнетический транс и, «получая свой голос от Аполлона», становились пророчицами и произносили пророчества.
Опять-таки Аполлон и Пифон суть одно, и в нравственном отношении андрогинны. Представления о солнечном боге всегда двойственны, без исключения. Благодетельное тепло Солнца пробуждает семя к жизни, но чрезмерная жара убивает растение. Играя на своей семиструнной планетной лире, Аполлон создает гармонию, но подобно другим солнечным богам, в своем темном аспекте он становится разрушителем, Пифоном.
Известно, что святой Иоанн путешествовал по Азии, стране, управляемой магами и насыщенной зороастрийскими идеями, и в те дни наполненной буддийскими миссионерами. Если бы он никогда не посетил тех мест и не соприкоснулся бы с буддистами, то еще вопрос, было ли «Откровение» когда-либо написано. Кроме его идей о Драконе, он дает пророческие повествования, совершенно не известные другим апостолам, которые, рассказывая о втором пришествии, делают из Христа верную копию Вишну.
Таким образом, Офит и Офиоморфос, Аполлон и Пифон, Озирис и Тифон, Христос и Змий – все являются обратимыми терминами. Они все – Логосы, и ни один из них немыслим без другого, как не знали бы дня, если бы не было ночи. Все они возродители и спасители, один в духовном, другой в физическом значении. Один обеспечивает бессмертие божественного духа, другой дает его через возрождение семени. Спаситель человечества должен умереть, потому что он раскрывает человечеству великую тайну бессмертного эго; змий «Книги Бытия» проклят, потому что он сказал материи: «Ты не умрешь». В мире язычества двойником «змия» является второй Гермес, воплощение Гермеса Трисмегиста.
Гермес – постоянный товарищ и наставник Озириса и Изиды. Он – олицетворенная мудрость; то же и Каин, сын «Господа». Оба строят города, цивилизуют и обучают человечество искусствам.
Христианские миссионеры на Цейлоне и в Индии неоднократно уверяли, что эти люди погрязли в демонолатрии, что они поклонники дьявола в полном смысле этого слова. Без всякого преувеличения мы заявляем, что они являются таковыми не более, чем массы необразованных христиан. Но даже если бы они были поклонниками дьявола (что больше, чем быть верящими в него), то все же существует огромная разница между учениями их духовенства о персонализированном дьяволе и догмами католических проповедников, а также многих протестантских священников. Христианские священники обязаны проповедовать и запечатлевать в умах своей паствы существование дьявола, и первые страницы настоящей главы показывают причину, почему это так. Но не только сингалезский оэпэсампала, принадлежащий к высшему классу жрецов, не верит в какого-либо персонализированного демона, но даже саменаира, кандидаты и послушники, будут хохотать над этой идеей. Все во внешнем культе буддистов – аллегорично, и образованные пунги (пандиты.) этого никогда иначе не воспринимают и иначе не учат. Обвинение в том, что они позволяют и молчаливо соглашаются оставлять бедный народ погрязшим в наиболее пагубных суевериях, – не без некоторого основания; но что они насаждают эти суеверия, это мы наиболее решительно отрицаем. И в этом их преимущество перед нашим христианским духовенством, которое (по крайней мере, те из них, кому фанатизм не замутил мозги), сами не веря ни одному слову из этого, все же проповедуют существование дьявола, как личного врага персонализированного Бога и злого гения человечества.
Дракон святого Георгия, который так заметно фигурирует в величайших соборах христиан, ничуть не привлекательнее Царя Змей, буддийского Наммаданам-нарайа, великого Дракона. Если в распространенном суеверном веровании сингалезцев планетный демон Раухо пытается уничтожить Луну проглатыванием; и если в Китае и в Татарии во время лунных затмений черни позволено, без упреков, бить в гонги и производить страшные шумы, чтобы отогнать чудовище от его добычи, то почему католическое духовенство придирается к этому или называет это суеверием? Разве провинциальное духовенство Южной Франции не делает того же, время от времени, при появлении комет, затмений и других небесных феноменов? В 1456 году, когда появилась комета Галлея,
«столь ужасающе было это явление, – пишет Дрейпер, – что понадобилось вмешательство самого папы. Он заклинал и прогнал ее с неба. Охваченная ужасом от проклятий Калликста III, она поползла обратно в бездны космоса и не рискнула снова появляться в течение целых семидесяти пяти лет!».
Мы никогда не слыхали, чтобы какой-либо христианский священник или папа пытались бы вывести невежественные умы из заблуждения, что дьявол имеет отношение к затмениям и кометам; но мы действительно находим буддийского высшего жреца, сказавшего сановнику, упрекавшему его этим суеверием:
«Наши сингалезские религиозные книги учат, что солнечные и лунные затмения означают падение Раху (одна из девяти планет), но не дьявола».
Происхождение мифа о «Драконе», играющего такую выдающуюся роль в «Апокалипсисе» и в «Золотой легенде», а также в повествовании о Симоне Пустыннике, обращающем Дракона в христианскую веру, – несомненно, буддийское или даже добуддийское. Именно чистые доктрины Гаутамы привели к буддизму кашмирцев, первоначальным культом которых был культ Офита, или Змия. Ладан и цветы заменили человеческие жертвоприношения и веру в персонализированных демонов. Настала очередь христианства унаследовать пагубное суеверие о дьяволах, наделенных тлетворными и смертоносными силами. В «Махавансе», старейшей из цейлонских книг, изложено повествование о царе Коверкапале (cobra-de-capello), змеином боге, который был обращен в буддизм святым Рахатом; и оно более раннее, несомненно, нежели «Золотая легенда», которая рассказывает то же самое о Симеоне Пустыннике и его Драконе.
Логос еще раз торжествует над великим Драконом; Михаил, блестящий архангел, глава эонов, побеждает Сатану.
Заслуживает упоминания тот факт, что до тех пор, пока посвященный молчал о том, «что он знал», он был в совершенной безопасности. Так было в старину, и так это теперь. Как только христианский Бог, эманирующий из Безмолвия, проявляется как Слово, или Логос, последнее становится причиной его смерти. Змий есть символ мудрости и красноречия, но он также является символом разрушения. «Дерзать, знать, хотеть и молчать» – являются основными аксиомами каббалиста. Подобно Аполлону и другим богам, Иисуса убивает его Логос; он встает опять, в свою очередь убивает его и становится его господином. Может ли быть, что этот древний символ, подобно остальным философским концепциям древности, имеет более чем одно аллегорическое и никогда не подозреваемое значение? Эти совпадения слишком странны, чтобы быть результатом чистой случайности.
И теперь, когда мы доказали эту тождественность между Михаилом и Сатаной, Спасителями и Драконами других народов, что может быть более ясным, нежели то, что все эти философские мифы родились в Индии, в этом всемирном рассаднике метафизического мистицизма?
«Мир, – говорит Раматсариар в своих комментариях к Ведам, – начался с соперничества между Духом Добра и Духом Зла, и так же должен кончиться. После уничтожения материи зло не сможет больше существовать, оно должно возвратиться в ничто».
В «Апологии» Тертуллиан явно фальсифицирует каждую доктрину и верование язычников, касающееся пророчеств и богов. Он называет их, без различия, демонами и дьяволами, обвиняя последних, что они подвергают одержанию даже птиц небесных! Какой христианин теперь осмелится сомневаться в таком авторитете? Разве Псалмопевец не воскликнул: «Все боги народов – идолы»; и разве ангел школы, Фома Аквинский, пользуясь своим каббалистическим авторитетом, не разъясняет слово идолы как дьяволы?
«Они приходят к людям, – говорит он, – и заставляют людей поклоняться им, совершая перед ними определенные деяния, которые кажутся чудом».
Отцы были предусмотрительны, так же как и мудры в своих выдумках. Чтобы сохранить беспристрастность, они, после создания дьявола, взялись за создание апокрифических святых. Мы уже назвали нескольких из них в предыдущих главах, но мы не должны забыть Барония, который, прочтя в одном труде Хризостома о священной Ксенорис (это слово означает пара), – принял это за имя святого и тотчас приступил к созданию из него мученика из Антиохии, причем дал подробную и подлинную биографию «благословенного мученика». Другие теологи сделали из Аполлиона, или, вернее, из Apolouôn, – Антихриста. Apolouфn есть платоновский «мойщик», бог, который очищает, отмывает и освобождает нас от греха, но он был таким образом переделан в того, «чье имя на еврейском языке – Абаддон; а на греческом языке его имя Аполлион» – дьявол!
Макс Мюллер говорит, что Змей в Раю представляет собою концепцию, которая могла возникнуть среди евреев и «кажется едва ли предлагающей сравнение с гораздо более величественными концепциями страшной власти Вритра и Ахримана в Веде и в «Авесте». У каббалистов дьявол всегда был мифом – обратной стороной Бога или добра. Современный маг Элифас Леви называет дьявола l’ivresse astrale. Это слепая сила, подобная электричеству, – он говорит; и, говоря аллегорически, как он всегда это делал, Иисус сказал, что он «видел, как Сатана подобно молнии падал с неба».
Духовенство упорствует, что Бог послал дьявола искушать человечество, – что было бы довольно странным способом проявления его [Бога] беспредельной любви к человечеству! Если Всевышний в самом деле виновен в таком чуждом отцовству предательстве, то он, действительно, достоин поклонения только со стороны церкви, способной петь «Те Deum» над резней Варфоломеевской ночи и благословляющей сабли мусульман, обнаженные для убийства греческих христиан!
Это и здоровая логика, и хороший разумный закон – ибо не является ли это девизом юриспруденции: «Qui facit per alium, facit per se»?
Огромное расхождение, существующее между различными концепциями о дьяволе, часто и в самом деле кажется смешным. В то время как фанатики неизменно наделяют его рогами, хвостом и всевозможными отталкивающими чертами, включая туда даже отвратительное человеческое зловоние, Мильтон, Байрон, Гёте, Лермонтов и целый сонм французских романистов воспели ему хвалу в плавных стихах и в волнующей прозе. Мильтоновский Сатана и даже гётевский Мефистофель определенно являются гораздо более впечатляющими фигурами, чем некоторые ангелы, изображенные в прозе восторженных фанатиков. Нам нужно лишь сопоставить два описания. Давайте сначала предоставим слово несравненно сенсационному де Мюссе. Он дает нам сногсшибательное описание одного инкуба словами самой кающейся грешницы: «Однажды в течение целых полчаса она видела ясно около себя личность с черным, страшным, безобразным телом: на огромных руках выделялись когтистые пальцы странной крючкообразной формы. Чувства зрения, осязания и обоняния были подтверждены чувством слуха»!!
И все же, в течение нескольких лет эта девица терпела то, что такой герой сбивал ее с пути! Насколько же выше этого пахучего кавалера представляется нам величественная фигура мильтоновского Сатаны!
Пусть тогда читатель попытается представить себе, если он может, эту превосходную химеру, этот идеальный образ восставшего ангела, воплощения Гордости – вползающим в кожу наиболее отвратительного из всех животных. Тем не менее христианский катехизис учит нас, что Сатана в propria persona соблазнял нашу праматерь Еву в реальном Раю, и притом именно в виде змея, который был наиболее вкрадчивым и обворожительным изо всех животных! В наказание Бог приказывает ему вечно ползать на животе и пресмыкаться в прахе. «Это приговор, – замечает Леви, – который ничем не напоминал о традиционном пламени ада». Тем более что действительный зоологический змей, который был создан до Адама и Евы, уже ползал на своем животе и пресмыкался точно так же в прахе, когда еще не было никакого первоначального греха.
Не говоря уже об этом, разве Офиона Даймона, или дьявола, подобно Богу не называли Dominus? Слово Бог (божество) произведено от санскритского Дэва, а дьявол – от персидского даэва, каковые слова, по существу, одинаковы. Геркулес, сын Юпитера и Алкмены, один из высочайших солнечных богов и также проявленный Логос, тем не менее представлен как обладающий двойственной натурой, как и все другие.
Агафодемон, благодетельный демон, тот же самый, которого мы позднее находим у офитов под названием Логоса, или божественной мудрости, изображался в виде змея, вертикально стоящего на столбе в вакхических мистериях. Змей с ястребиной головой числится среди старейших египетских эмблем и представляет собою божественный разум, говорит Дин.
Азазель есть Молох и Самаэль, говорит Моверс, и мы обнаруживаем, что Аарон, брат великого законодателя Моисея, делал равные жертвоприношения и Иегове и Азазелю.
И Аарон должен бросить жребий на двух козлов: один жребий для Господа (в подлиннике – Ихох) и один жребий для козла отпущения (Азазеля).
В Ветхом Завете Иегова проявляет все атрибуты старого Сатурна, несмотря на всю метаморфозу из Адони в Элои и Бога Богов, Господа Господ.
Иисуса искушает на горе дьявол, который сулит ему царства и славу, если он только падет и будет поклоняться ему [Матфей, IV, 8, 9]. Будду искушает Демон Васавартхи Мара, который говорит ему, когда тот уходит из отцовского дворца: «Умоляю тебя остаться, чтобы ты мог получить все почести, доступные тебе; не уходи, не уходи!» После отказа Гаутамы принять его предложения он скрипит зубами от ярости и грозит ему местью. Подобно Христу, Будда торжествует над дьяволом.
В вакхических мистериях освященная чаша, называемая чашей агафодемона, передавалась вокруг после ужина. Офический обряд такого же описания, очевидно, заимствован из этих мистерий. Причастие хлебом и вином фигурировало в культах почти всех сколько-нибудь значительных божеств.
В связи с полумитраическим таинством, воспринятым маркозианами, другой гностической сектой, совершенно каббалистической и теургической, существует странное повествование, приводимое Епифанием в качестве иллюстрации искусности дьявола. При совершении их обряда причастия в братство приносили три вазы из тончайшего и прозрачнейшего хрусталя, которые наполняли белым вином. Пока церемония продолжалась, на виду у всех присутствующих это вино мгновенно превращалось в кроваво-красное, пурпурное, а затем в небесно-голубое.
«Затем маг, – говорит Епифаний, – передает одну из ваз женщине из братства и просит ее благословить ее. Когда это сделано, маг переливает содержимое этой вазы в другую вазу гораздо большего объема с молитвою: «Пусть милость Бога, который выше всего, непостижим и необъясним, наполнит твоего внутреннего человека и возрастит познание Его внутри тебя, посеяв горчичное семя в добрую землю». После этого жидкость в большей вазе поднимается, пока не начинает переливаться через край».
В связи с некоторыми языческими божествами, которые представлены после смерти и перед их воскресением сходящими в Ад, полезно будет сопоставить дохристианские повествования с послехристианскими. Орфей проделал это путешествие, и Христос был последним из этих подземных путешественников. В «Апостольском символе веры»*, который разделен на 12 параграфов, или догматов, – по данным святого Августина, каждый апостол вписывал свой особый догмат, – слова: «Он сошел в Ад и на третий день воскрес из мертвых», – приписаны Фоме; возможно – в искупление его неверия. Как бы то ни было, этот параграф объявлен подделкой и не существует никаких доказательств, «что этот символ веры был сформулирован апостолами, или даже что он существовал в качестве такового в их время».
Это – наиболее значительное добавление в «Апостольском символе веры», и оно ведет свое начало от 600 года христианской эры. Оно не было известно в дни Евсевия. Епископ Парсонс говорит, что его не было в древних символах или правилах веры. Ириней, Ориген и Тертуллиан являют полное неведение в отношении этого предложения. Оно не упоминается ни одним собором до VII века. Теодорет, Епифаний и Сократ молчат о нем. Оно расходится с «Символом веры» у святого Августина. Руффин подтверждает, что в его время его не было ни в римском, ни в восточном символах веры (Изложено в «Апостольском символе веры», § 10.) Но проблема разрешается, когда мы узнаем, что века тому назад Гермес сказал Прометею, прикованному к сухим скалам кавказской горы, следующее: «Таким страданиям не ищи конца ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕКИЙ БОГ НЕ ПОЯВИТСЯ В КАЧЕСТВЕ ЗАМЕСТИТЕЛЯ В ТВОИХ МУКАХ И НЕ ЗАХОЧЕТ ПОЙТИ И ВО МРАЧНЫЙ ГАДЕС, И В ТЕМНЫЕ ГЛУБИНЫ ВОКРУГ ТАРТАРА»!
