51

В конце дня я собирался позвонить Фишерману, оставив ему очень мало времени до подачи макета в набор. Мне хотелось, чтобы он отреагировал мгновенно, не раздумывая, не имея возможности пересмотреть свою позицию.

Но я не мог предвидеть, что последняя консультация затянется на целую вечность. Кандидат специально приехал из провинции, и я не мог сократить время консультации и вызвать его еще раз. Он ушел только в девятнадцать тридцать пять. Срок подачи материала в редакции «Эко» был двадцать ноль-ноль. Я бросился к телефону, боясь, что уже поздно.

— «Эко», здравствуйте.

— Скажите, пожалуйста, месье Фишерман еще в редакции? Это очень срочно.

— Не вешайте трубку.

Зазвучали бесконечные «Времена года». От этой интерпретации Вивальди должен был в гробу перевернуться…

— Алло?

— Месье Фишерман?

— Кто его спрашивает?

Я ответил, и у меня в ушах снова зазвучали «Времена года». «Лето», но какое-то замороженное…

Девятнадцать сорок три… Да сними же ты трубку! У него не останется времени написать что бы то ни было перед подачей макета в набор…

— Добрый вечер.

Ну наконец-то!

— У меня для вас еще скуп.

Молчание в трубке. Но на этот раз он заговорил первый:

— Я вас слушаю.

— Когда я позвонил вам в первый раз, я предсказал падение акций «Дюнкер Консалтинг» примерно на три процента. И мое предсказание сбылось.

— В известной степени, — поправил он.

— Во второй раз я назвал цифру в четыре процента, в то время как акции упали на четыре и восемь десятых.

— Да.

Я сосредоточился. Надо, чтобы мой голос звучал твердо и спокойно. Никакого напряжения. Блефовать было вообще не в моих привычках, а тут я собирался блефовать по-крупному. И за моей информацией ничего не стояло… Абсолютно ничего. У меня больше не было для прессы никаких скандальных новостей.

Я собрался с духом:

— Завтра произойдет самое головокружительное падение акций за всю историю. Они упадут более чем на двадцать процентов за сеанс.

— На двадцать процентов? За один сеанс? Это невозможно…

— На самом деле я убежден, что падение ожидается гораздо ниже…

Намного ниже. Возможно даже приостановление котировки, чтобы избежать падения до нуля.

Молчание.

— Что ж, посмотрим, — сказал он наконец.

Такой двусмысленный ответ мне не понравился. Что он хотел сказать? Что опубликует только мнение, прогноз, а потом посмотрит, что будет? Или останется, как во все разы, сторонним наблюдателем? Если он выберет роль наблюдателя, то как редактор газеты он труп.

Мы положили трубки.

Жребий был брошен.

Потянулось долгое ожидание… Я измучился, пытаясь просчитать, как пойдут события. Будет ли достаточно двух точных прогнозов, чтобы он стал мне доверять? Весь вечер эти вопросы крутились в моем мозгу. Я то метался, то сомневался, то надеялся… Хотелось бы, конечно, верить, но я мог и ошибаться…

К советам Фишермана настолько прислушивались, им настолько следовали, что пошевели он пером — и акции рухнут. Окончательно и бесповоротно.

Я заснул с большим трудом и спал скверно, постоянно просыпаясь и глядя на часы. Зеленые светящиеся цифры сменяли друг друга медленно, как приклеенные. В шесть часов я поднялся и, собираясь, заставил себя слушать радио, чтобы ни о чем не думать. В шесть пятьдесят пять я спустился вниз, на улицу. Было еще прохладно. Собачники прогуливали своих питомцев перед работой. Прохожие с невеселыми лицами уже явно отправились на службу.

Бистро уже открылось. Я сел, заказал кофе и попросил принести «Эко».

— Надо немного подождать, газета еще не пришла, — неприветливо сказал официант.

Подождать, подождать… Не могу я больше ждать!

Кофе оказался слишком крепким, и первый глоток оставил во рту горький привкус. Я попросил, чтобы его разбавили, и заказал еще круассан, чтобы отбить горечь. Вкуса еды я не чувствовал, погрузившись в свои мысли.

Официант вывел меня из этого состояния, бросив на стол газету.

Я вздрогнул, схватил ее и принялся жадно листать страницы. Внутри все сжалось. Вдруг мои глаза запнулись о крупно набранный заголовок. С секунду я ничего не ощущал, абсолютно ничего, шок парализовал и мысли, и чувства.

Мне хотелось заорать от радости, я не верил собственным глазам. Вот это да! С ума сойти! Просто сказка какая-то!

Я заказал еще кофе и круассан и углубился в чтение короткой статьи, следовавшей за заголовком. Фишерман, всеми уважаемый, всесильный Фишерман советовал продавать акции! Он объяснял, что последние сведения о злоупотреблениях в предприятии вызвали много скандальных разговоров, которые, вкупе с явными стратегическими ошибками, допущенными за последние месяцы, ни о чем хорошем не говорят. Держать акции очень рискованно, и лучше от них освободиться как можно скорее.

Если бы он оказался рядом, я бы бросился ему на шею, невзирая на его неприступный вид и хладнокровие, достойное целого полка тореадоров!

Часом позже я уже сидел в кабинете, перед экраном компьютера, дрожа от нетерпения, в ожидании первых вестей с Парижской биржи. Долгожданные цифры появились сразу после девяти часов: падение на 7,2 % при открытии. Я не знал, что и думать. Будет ли этого достаточно?

Этот день я провел, не отрывая глаз от экрана.

Все утро курс болтало то туда, то сюда, но с явной тенденцией к понижению. К обеду акции упали на 9,8 %. Я побежал купить себе сэндвич, а когда вернулся, они уже были на уровне 14,1 %. У меня сжалось сердце: единственным объяснением этого явления была массированная, в течение буквально нескольких минут, продажа крупного пакета акций. Один из инвесторов сдал позиции. Йес! Я взлетел к ангелам, я торжествовал! Психологический порог в 10 % падения должен был сыграть роль пускового механизма. Инвестиционные фонды приняли решение о продаже, опираясь на ранее принятые критерии.

Каков теперь зафиксированный уровень? 15 %? Я не смел надеяться. Мы у самой цели…

В следующий час не произошло ничего особенного. Я закипал от нетерпения. Аппетит исчез начисто, и я отъел от сэндвича только половину. Как шальной, помчался я за чашкой кофе и вернулся, разлив половину по дороге. Снова никаких подвижек на Бирже.

Веб-сайт «Эко» опубликовал две строчки, чтобы сообщить, что фонд «Инвенира» продал все акции «Дюнкер Консалтинг», никак это не прокомментировав.

В 15.30 барьер в 15 % был перейден. Я ждал, затаив дыхание.

Минуты шли, и ничего не происходило. Это плохой признак. Я ждал, закусив удила. 15,3 %. Акции продолжали медленно сползать вниз, но спасительного толчка, которого я так ждал, все не было. 15,7 %.

Понижение осознанно и неотвратимо продолжалось.

Сеанс закрылся с историческим результатом: падение на 16,8 %. Это была огромная, неслыханная цифра, но оставался еще самый крупный инвестор, и это сильно усложняло дело. Объединившись с Марком Дюнкером, они могли оставить за собой большинство голосов на генеральной ассамблее. Партия обещала быть нелегкой.

Весь день я провел в крайнем возбуждении, окрыленный результатами более чем обнадеживающими, и вдруг все кончилось на незавершенной ноте… Механизм заело, заклинило. Безоблачное небо в одночасье заволокло тучами. У меня возникло ощущение, что я победил только наполовину и победа больше смахивает на поражение. Весь адреналин разом улетучился, и я почувствовал себя усталым и опустошенным.

На что мне теперь убедительное выступление перед акционерами на генеральной ассамблее? Что значат те десятки, даже сотни голосов, которые мне, может быть, удастся заполучить, в сравнении с тяжелой артиллерией крупных инвесторов?