30

— Я вам не верю. Ни на секунду.

Эти слова прозвучали как приговор, который обжалованию не подлежит. Потом повисло тяжкое молчание. Под потолком тускло горели неоновые лампы.

— Но это правда, — растерянно пролепетал я.

Инспектор Птижан ходил взад-вперед по кабинету. Я кое-как устроился на маленьком, очень неудобном школьном стульчике. Кабинет нагонял на меня тоску… Отчаянно хотелось есть. И все мне до чертиков надоело.

— Начнем все сначала…

— Это уже в четвертый раз…

Я снова принялся отвечать на его вопросы, стараясь говорить как можно более расплывчато. Я пытался заставить его поверить, что должен исполнить данное обещание, что я стал жертвой розыгрыша. Но этот парень был слишком деятельным и принимал все слишком всерьез. И все это для того, чтобы проехать без билета? Мне что, делать больше нечего? Кончилось тем, что он буквально расстрелял меня вопросами, и мне пришлось чуть-чуть ему рассказать о моих взаимоотношениях с Дюбре. Однако я чувствовал, что он только укрепляется в своих сомнениях. Он наотрез отказывался мне поверить. Я прилагал все усилия, чтобы убедить его в своей доброй воле, но чем больше аргументов я приводил, тем больше он сомневался в моих словах.

— Вы утверждаете, что следовали указаниям человека, с которым незнакомы, который желает вам добра, но вызывает у вас страх. Он отобрал у вас все документы и деньги и увез на «мерседесе» на другой конец Франции с целью развить вашу способность выпутываться в сложной ситуации. Так?

— В общих чертах.

— И вы полагаете, я клюну на этот трюк? Да с тех самых пор, как я занимаюсь работой в полиции, я не слышал ничего более смехотворного!

Мне никак не удавалось его убедить. Придется провести здесь весь вечер, а может, и ночь…

Надо подойти к нему с другой стороны… Как же заставить его поверить, что я не злодей?

У меня мелькнула мысль…

— Тут есть еще кое-что… — заявил я исповедальным тоном.

Он не смог удержаться от еле заметной усмешки, видимо, был уверен, что я вот-вот «расколюсь».

— Что?

Я выждал несколько мгновений:

— О… нет, я никогда вам не скажу…

Он удивленно посмотрел на меня:

— Почему?

Я отвел глаза:

— У меня нет уверенности.

Он залился краской:

— Как это… как это — нет уверенности?

Я выдержал максимально возможную паузу:

— У меня… нет уверенности, что вы меня выслушаете.

— А что вы мне такое расскажете? — пробормотал он, все больше и больше краснея.

Я отвел глаза и с печальным видом уставился в пол:

— Это… интимная история, и мне не хочется, чтобы ее слушал тот, кто даже не дает себе труда сесть, чтобы ее выслушать.

Он сглотнул.

— И во всех случаях… это ничего не даст, поскольку вы не желаете меня выслушать.

Прошло несколько секунд. Я на него не смотрел, но чувствовал, что он не сводит с меня глаз и лицо его по-прежнему красное. До меня долетал звук его дыхания.

Он сел.

Молчание тянулось долго. В комнате все замерло, даже воздух, казалось, сгустился.

И тут я решил выложить свои карты.

— Не так давно я предпринял попытку самоубийства. Этот человек случайно оказался рядом… ну, по крайней мере, я так думаю. Он спас мне жизнь, но взамен взял с меня обещание подчиняться всему, что он прикажет… Ради моего же блага…

Он слушал молча.

— Что-то вроде договора, — снова начал я. — И я согласился.

Добровольно.

В кабинете было жарко и душно. Мне не хватало воздуха.

— И вы действительно выполняли… все, что он скажет?

— Можно сказать, да.

— А вы отдаете себе отчет, что, прикажи он вам нечто противозаконное, отвечать придется вам?

— Он никогда ничего такого не приказывал. И он не велел мне садиться в поезд без билета. Дело тут в другом…

— И все-таки не могу понять, почему вы подчинялись его требованиям. В конце концов, вы могли расторгнуть соглашение. Да любой на вашем месте так и сделал бы…

— Я часто об этом думал. Не знаю… я считал, что должен держать данное слово.

— Ну, ну, времена Трех Мушкетеров давно миновали! Верность слову — это прекрасно, но и свой интерес в игре надо блюсти!

— До последнего случая все, что он требовал, было трудновыполнимо, но много мне дало: я почувствовал, что развиваюсь…

— Не вижу, что это вам могло дать, кроме неприятностей.

— Знаете, я был очень одинок, когда его встретил… И потом… ведь всегда приятно, когда вы кому-то интересны, когда вами кто-то занимается…

— Послушайте… Ведь он заставил вас дать слово, когда вы были слабы, в отчаянном положении. Теперь вы у него в руках, и если он прикажет, вы испустите дух, так, что ли? Но такими способами орудуют секты!

— Нет, это как раз меня не пугает. И заметьте, секты прежде всего интересуются вашими деньгами. Он ничего такого не требует. Ну, судя по тому, что он уже в возрасте и достаточно богат, вряд ли ему что-то от меня нужно…

— То есть он все это делает ради ваших прекрасных глаз? Ну-ну!

— В этом-то все и дело. Мне непонятен его мотив. Недавно я обнаружил, что он следил за мной задолго до… встречи на Эйфелевой башне.

— И он не случайно появился именно в день вашей…

— Попытки самоубийства. Получается, что не случайно. Но я готов поклясться, что раньше его никогда не видел. И не знаю, зачем он следил за мной до этого дня. Я этого объяснить не могу, и это… меня угнетает.

Старая неоновая лампа мигала и потрескивала: вот-вот погаснет. Инспектор смотрел на меня с тревогой. В начале допроса он оттолкнул меня, а теперь проявил даже некоторую симпатию. Я чувствовал, что ему небезразлична моя судьба.

— Вы можете мне чем-нибудь помочь? — спросил я.

— Абсолютно ничем. Если нет преступления, то и следствие нельзя начать.

— У него есть блокнот, и там записи обо мне. Эти записи доказывают, что он за мной следил.

— Если блокнот у него, у меня нет к нему доступа. Для этого нужна санкция на обыск, но ни один судья ее не даст, потому что нет факта преступления. И потом, никому не запрещено за кем-либо следить. Все мальчишки, к примеру, за кем-нибудь следят.

— Знаете, самое сложное в этой истории то, что я пребываю в сомнении и какая-то часть меня даже чувствует вину… потому что я вам все рассказал.

— Не улавливаю вашей мысли…

— У меня нет стопроцентной уверенности, что у него дурные намерения. Я, конечно, испугался, когда обнаружил, что он и раньше за мной следил. Но если не принимать это во внимание, то мне его не в чем упрекнуть. Если рассуждать объективно, он не нанес мне никакого вреда…

— Слушайте, но ведь не исключено, что это просто старый чудак, который невесть что о себе воображает и тешит себя ролью спасителя и наставника. Проще всего, наверное, сказать ему, что у вас нет настроения продолжать игру. Вы расторгаете договор и говорите: «Спасибо за все, прощайте». И весь разговор.

— Невозможно.

— А что вам мешает?

— Я вам не сказал, но… в нашем договоре ставка на жизнь…

— Как это — ставка на жизнь?

— Я принял условие, что в случае неповиновения я расстаюсь с жизнью.

Он посмотрел на меня ошарашенно:

— Это что, шутка?

— Нет.

— Ну ладно, вы приняли условие, и это все, что вы мне хотите сообщить?

— Надо вспомнить, в каком контексте…

— Да вы такой же чудак, как и он! Тогда не просите меня вам помогать!

— Я не мог знать, что…

— Во всех случаях вы дали только устное обещание. Доказательств нет, и я ничего не могу сделать.

— Но вы же не можете оставить меня в опасности, ведь вы знаете ситуацию!

— Вы что, думаете, что налогоплательщики наймут вам агента для сопровождения днем и ночью, пока этот тип действительно не нападет на вас? У нас и на реальные преступления средств не хватает.

Он сказал это с упреком, но, несмотря на явное раздражение, в его тоне чувствовалось, что ситуация его взволновала.

Я взглянул на стенные часы:

— Ну хорошо, тогда, по крайней мере, выпустите меня, я должен быть у него в девятнадцать ноль-ноль.

Он задумчиво на меня посмотрел, потом вдруг резко вскочил с озабоченным видом:

— Послушайте… а чем вы докажете, что все это… не ерунда и что вы не сочинили эту историю, чтобы вас отпустили домой?

Он нахмурил брови, и лицо его снова залилось краской.

— Если вы мне не верите, проводите меня к нему.

Такого ответа он явно не ожидал. Он застыл на месте, а глаза перебегали с меня на часы.

— Где это?

Я порылся в кармане и вытащил визитную карточку Дюбре, изукрашенную, из бристольского картона, выделанного под старинную ткань. Он ее схватил и быстро пробежал глазами.

— Шестнадцатый округ?

Он помедлил, потом подошел к двери на другом конце кабинета и тихонько постучал.

— Разбирайтесь сами, как хотите, Птижан! — рявкнул из-за двери чей-то голос.

Инспектор с минуту размышлял, явно раздираемый противоположными чувствами, потом открыл металлический стенной шкаф и достал ключи от машины.

— Поехали!

Часом позже инспектор Птижан осторожно положил ключи обратно в шкафчик. Его начальник, закрывшись в своем кабинете, так ничего и не заметил.

Нельзя было терять ни минуты. Дело, которого он ждал месяцы, само шло ему в руки, причем как раз так, как он и мечтал. Интуиция кричала об этом, он был в этом убежден: дело того стоило. Парень не врал. Он действительно вошел в особняк означенного Дюбре. Ну и дом! Он никогда таких не видел. Ни в районе Лионского вокзала, ни в других кварталах, где ему доводилось бывать, просто нет ничего подобного. Кто же мог купить такой дом? Здесь явно не обошлось без грязных денег, сказал он себе.

Надо немедленно провести расследование, не ставя шефа в известность о своих подозрениях. Иначе тот сразу тормознет дело или отнимет его и не даст ему возможности проявить наконец истинный талант следователя.

А Лионский вокзал пока обойдется без него.