20

Следующая ночь прошла беспокойно: меня четыре раза будили и приказывали выкурить сигарету. Хуже всего было просыпаться в пять утра. Полусонный, дрожа от холода, я курил возле окна, чтобы дым не проник в комнату. Запах дыма теперь вызывал у меня отвращение. Дюбре заставлял меня выкуривать по сигарете по крайней мере раз тринадцать в день, и это становилось невыносимо. За столом я стал замечать, что очень быстро ем, боясь, что меня оторвут от еды и заставят курить. Всякий раз, когда телефон возвещал об эсэмэске с нарядом вне очереди и мне надо было лезть в карман за проклятой пачкой, я боролся с тошнотой.

Поскольку была суббота, я поспал подольше, нагоняя упущенное ночью время, и позавтракал около одиннадцати. Приняв душ, я сварил себе кофе с купленными накануне венскими булочками, которые поставил разогреться в микроволновку. По комнате поплыл запах выпечки, и у меня разыгрался аппетит.

Я всегда любил субботу. Ведь она — единственный выходной, за которым идет еще один, воскресенье. Но сегодня был день особенный. Я нервничал. Страх прятался где-то глубоко, и как только я думал о том, что его вызывает, он начинал шевелиться и противно щекотал в животе. Сегодня я намеревался осуществить план, намеченный Дюбре в отношении мадам Бланшар. Надо сделать, что нужно, — и отойти в сторону, а через час можно будет вообще об этом забыть. Но пока мне предстояло собрать все свое мужество…

Я с тоской жевал рогалики, и только тепло, разливавшееся по горлу от горячего кофе, немного расслабляло и утешало. Я выпил кофе до последней капли, чтобы оттянуть роковой момент.

Босиком прошлепал я к портативному магнитофону, намереваясь выдернуть шнур наушников, включенных постоянно, но передумал. Не хотелось давать повода для жалоб. Можно было, конечно, обойтись и без музыки, но мне было необходимо себя разогреть, довести до кондиции. Нужна была пьеса такая… абсолютно сумасшедшая. Ну-ка посмотрим, что можно поставить… Нет, это не пойдет, это тоже не годится… Вот: старый басист «Sex Pistols» исполняет «My Way». Фрэнк Синатра, подредактированный тяжелыми рокерами. Я надел свои объемистые наушники, в которых чувствуешь себя отрезанным от всех звуков внешнего мира. Низкий голос Сида Вишеса откуда-то издалека запел первый куплет. Я прибавил звука и пустился в пляс, держа провод от наушников в руке, как певцы держат микрофон. Вдруг неистово вступили электрогитары. Я принялся отбивать ритм босыми ногами, изо всех сил топая по полу. Голос певца звучал так, словно он выблевывал песню. Забыть о мадам Бланшар. Еще прибавить звук. Еще. Отпустить себя. Закрыть глаза. Погрузиться в музыку. Музыка заполняет мое тело, всего меня. Отбивать ритм, вибрировать вместе с ней, танцевать. Погрузиться. Освободиться от всего. Трястись и прыгать, прочувствовать все до конца…

Это продолжалось, несомненно, несколько минут, и я вдруг понял, что ударные не держат ритм. Глухие удары шли откуда-то со стороны, и, несмотря на некое подобие транса, в котором я пребывал, я догадался откуда…

Я снял наушники и оказался в ошеломляющей тишине комнаты. В ушах гудело от грохота тяжелого рока.

Удары в дверь послышались с новой силой. Она уже не стучала, она дубасила.

— Месье Гринмор!

Момент был самый подходящий.

Как там говорил Дюбре? Оттолкни — и тебя оттолкнут… Но бывает и наоборот: чем больше хочешь избавиться, тем настырнее к тебе пристают.

— Месье Гринмор! Откройте!

Я застыл в сомнении… А вдруг Дюбре ошибся?

Удары зазвучали с удвоенной силой. Ну как можно быть такой вредной? Я всего пять или шесть раз подпрыгнул. Ничего такого страшного у нее слышно не было. Она специально хочет испортить мне жизнь! Вот ведьма!

Я сильно разозлился, и злость подтолкнула меня к действию. Быстро скинув пуловер и футболку, я остался в одних джинсах, голый по пояс и босой.

— Месье Гринмор, я знаю, что вы здесь!

Я сделал шаг к двери… и остановился. Сердце колотилось все сильнее.

Ну, давай!

Я скинул джинсы и бросил их на полу возле двери. Нет, Дюбре точно спятил.

— Откройте дверь!

Голос звучал властно и злобно. Я сделал еще несколько шагов, отделявших меня от этой чертовой двери. Меня охватил жуткий страх.

И тем не менее…

Затаив дыхание, я сбросил плавки и откинул их подальше. Вот ужас-то, появиться в голом виде в такой ситуации…

— Я знаю, что вы меня слышите, месье Гринмор!

Смелее!

Я протянул руку к дверной ручке. Никогда бы не поверил, что способен на такие подвиги… Нет, я явно не в себе…

Три последних удара раздались, когда я уже опускал ручку. У меня было такое ощущение, что я привел в действие собственную гильотину. Я потянул дверь на себя, и струя холодного воздуха обдала мне яйца, напомнив, что я совсем голый. Ну что ж, казнь так казнь.

Я широко распахнул дверь:

— Мадам Бланшар! Какая радость видеть вас!

Видимо, такого шока она в жизни не испытывала. Вся в черном, с седыми, забранными в шиньон волосами, она согнулась, как аркбутан, возле двери, чтобы легче было по ней молотить. Когда же дверь распахнулась, она сразу потеряла равновесие. Поначалу отпрянув, она застыла с вытаращенными глазами и разинутым ртом, а лицо медленно заливала густая краска.

— Заходите, мадам Бланшар, вы желанная гостья!

Она словно окаменела, разглядывая в упор мою наготу, не в силах издать ни звука. Конечно, это было жестоко: предстать голышом перед престарелой соседкой, но ее реакция подействовала ободряюще, и меня охватило чувство опасной игры.

— Заходите, пропустим по стаканчику!

— Я… я… нет… я не… ме… ме… месье… но… я…

Так она и стояла, как статуя, с багровым лицом, бормоча нечто несвязное и не сводя глаз с моего члена. Чтобы прийти в себя, ей понадобилось несколько минут, и наконец, хрипло извиняясь, она удалилась восвояси.

Больше она никогда не приходила и не жаловалась на шум.