Лестничный

Касьян, домовой третьей гильдии, пребывал в глубокой задумчивости. За что его сместили с должности? Вчера Главный вызвал к себе и, строго глядя из-под насупленных бровей, произнес: «В башню, лестничным!»

Эх, прощай уютная квартирка на Большаковской набережной. Три комнаты, балкон, кухня, санузел раздельный. И за что разжаловали – не объяснили. Вот Гришку сослали коридорным в отель, так хоть понятно за какие грехи. Он, Гришка, с кикиморой спутался. А та возьми и снесись. И указала на Гришку – его, мол. Главный решил пока горячку не пороть, подождать вылупления. Но Гришку все равно сослал. А тому и горя мало. Дурак, он везде найдет, как развлечься. С горничной вздумал шутки шутить. Как за спиной у нее мужик замаячит, Гришка хвать девицу за зад. Та в крик, визг, клиента по морде. Скандал, а Гришке радость. Ну что с него взять, трехсотлетнего? Зелень.

Касьян окинул взглядом новое жилище. Грязно, надписи на стенах неприличные, паутина с потолка свисает. Кроме голубей, никаких тебе жильцов. Все загадили кругом – ступить некуда. Что за птица вредная? И ведь облюбовали башню – не выведешь. Оно и понятно, от центра далеко, на отшибе. Тишина такая, что в ушах звенит. Муторно на душе от этой тишины. Еще и осень, дождь моросит не переставая. Деревянные перекрытия грибком взялись, еще пару лет – и рухнут. Брошенное место, запущенное. Что здесь домовому-то делать, с опытом?

Дни потекли серой чередой. Касьян от скуки гонял голубей или забирался на самую крышу и смотрел на город. Вон Большаковская набережная, и угол дома виден, где ему так хорошо жилось. А вот и Гришкин отель. Что он там поделывает, оболтус? Развлекается, поди. Среди людей ведь. Хоть бы кто заблудился, случайно забрел в башню, от дождя спасаясь. Так и с ума сойти недолго в одиночестве. Голуби – не в счет.

Желания всегда исполняются, какими бы безумными они ни казались вначале. В ту ночь Касьян спал тревожно. Он снова видел набивший оскомину сон.

Липкий, навязчивый кошмар гонит домового по винтовой лестнице вверх. Но это не башенная лестница, совсем другая, из прошлой жизни. Он должен вспомнить что-то важное, пока не оборвалось сновидение. Касьян это знает, поэтому торопится, скорее, на самый верх. Лестница заканчивается, он протягивает руку к маленькой дверке над головой и… просыпается.

Сердце колотится, отдаваясь ударами в висках. Нет, еще какой-то звук. Посторонний, осторожный и оттого различимый.

Ну и дела. Вверх по лестнице идет девчонка лет семнадцати. Мокрые от дождя волосы спутались, упали на лицо, а она словно не замечает. Хватается бледными руками за гнилые перила. И упорно идет вверх. Откуда она здесь, в такое время?

Только рассвет забрезжил. Касьян посмотрел вниз – никакого транспортного средства. Пешком пришла из города? Домовой осторожно двинулся следом. Куда это она? На крышу! Уж не прыгать ли собралась? Глаза-то как горят решимостью. А руки дрожат. Не то от холода, не то от сомнений.

Девушка меж тем добралась до самого верха. Толкнула железную дверь. Та заскрипела, взметнулись в небо потревоженные голуби.

– Кх-м… – кашлянул в кулак Касьян, – доброе утречко тем, кто не спит.

Девчонка вздрогнула, обернулась. Глаза расширились. От ужаса, наверное. Вот ведь непонятный народ самоубийцы. Только что прыгать собиралась, а тут рядового домового испугалась.

– Ты кто? Уйди! – вжалась в стену, с домового глаз не сводит.

– Куда ж я пойду, я здесь живу. Это ты без спросу пришла, меня разбудила, голубок моих потревожила. Потеряла что-нибудь? Или на город пришла посмотреть? Так это позже надо, как туман рассеется. Вид хороший отсюда открывается, это ты верно подметила. Но туман только после восьми пропадет. Ты пока подожди, присядь, в ногах правды нет.

– Уйди, я сказала, сгинь, – девчонка сорвалась на крик. Губы дрожат – не все потеряно.

– А, ты прыгать собралась, так бы и сказала. Только ведь надо знать как. А то сиганешь лицом в асфальт. Как потом тебя опознавать будут? Красивая девушка и умереть должна красиво. Поэтому падать лучше на спину. Иди сюда, я тебя научу.

– Отстань, я все равно прыгну. Можешь смотреть, если не слабонервный.

– Я-то слабонервный? Да я таких перевидал на своем веку. Может, я здесь специально инструкции давать приставлен. Чтобы в лучшем виде, так сказать. Кстати, ты записку предсмертную оставила? Вижу, что оставила. Вот ведь бюрократия какая сильная штука. Даже сюда добралась. В самую интимную часть жизни.

– Заболтать пытаешься? Не получится, я все решила.

– А разрешение спросила? Решила она!

– Не у кого мне разрешение спрашивать. И не нужно мне оно.

– Так уж и не у кого. А у дочери своей спросила, что она обо всем этом думает?

– Нет у меня никакой дочери и не будет уже никогда. Уйдешь ты, чучело лохматое?

Касьян мельком взглянул на себя в осколок зеркала. Да, зарос, бородища-то… Ну не отвлекаемся. Пора чудеса показывать, а то ведь и правда сиганет.

Домовой взмахнул рукой. На стене, вмиг превратившейся в огромный экран, замелькали события. Девушка вдруг увидела себя маленькой, вот она идет в школу, а вот выпускной. А это кто? Маленькая девочка тянет к ней пухлые ручки, смеется. Это не она, себя-то она узнала. Это совсем незнакомая девочка. Срывает одуванчики, дует на них и смеется. Белые пушистые зонтики закружились по башне, заплясали. Повеяло теплом, словно все наяву происходит. Там, на стене, лето. А девочка все смеется, да так заразительно.

– Что это? – Девушка села на ступеньку, от одуванчиков отмахивается. – Кто эта девочка?

– Кто-кто, дочь твоя. Будущее я тебе показал. Хотя не должен был. Не моя это проблема, в общем. Вот у нее и ты должна спросить вначале, прежде чем… Красивенькая, правда? И веселая.

– Я такая раньше была, веселая.

– Как звать-то тебя, а то разговариваем, разговариваем, а я не знаю, как к тебе обращаться. Меня вот Касьяном кличут. – Снова взмах рукой, изображение исчезло. – Чаю хочешь? Продрогла вся, гляжу.

– Катя меня звать. Одна я, Касьян. Совсем одна. И будущего у меня нет.

– Да как же нет, если я тебе его показал. Вот, поди сюда. Книга у меня еще есть. Волшебная, тут все обо всех прописано. Только без очков я, вчера уронил – и вдребезги. У тебя глаза молодые, сама все увидишь. И чаю поможешь соорудить. Чай-то заваривать умеешь?

– Умею. – Катя вздохнула, спустилась медленно. Касьян перевел дух.

– Вот, смотри, – домовой вытащил старую, обшарпанную книгу, – так, сейчас тебя найдем. На какую букву твоя фамилия? На «К» – ну вот, читай.

– Да здесь крючки какие-то, не буквы это.

– Ой, я и не подумал, по-волшебному ты ж не читаешь. Ну-ка, придвинь свечку. Значит, тут сказано, что скоро родится у тебя дочь и будешь ты счастлива, но с другим. То есть не с отцом дочери, а с другим. Так и сказано. Вот и чай поспел. Горячий!

– Да когда это будет! – Катя отпила чаю, глаза осоловели, язык тяжелым стал.

Касьян встревожился. Не много ли успокой-травы в чай бросил. Девчонку-то совсем разморило.

– Ну, в общем, скоро, видать, будет будущее твое, – сказал Касьян осторожно. – Пей чаек, пей. Чего так удивляешься? Я ж не зря сказал, что есть у кого спрашивать. Есть она уже, дочь твоя.

– Куда ж я с ребенком, нет, невозможно! – Катя схватилась за живот, заплакала.

– Как это «куда»? Жить будешь, как жила, только лучше. Видела, какую красавицу ждешь? Не ребенок – загляденье просто. И тебя любит. Ты же избранная, понимаешь?

– Кем избранная, что ты глупости городишь?

– Душой ее избранная. Вот я тебе расскажу, ты пей чай, пей, бараночку возьми, а я пока рассказывать буду. Как этот мир устроен и другие тоже. Миров-то неисчислимое множество, и души везде летают. Вот одна душа тебя и выбрала. Приглянулась ты ей. Ты ж девка положительная, я вижу. И мать из тебя хорошая получится. А ей, душе, тоже ласки да тепла хочется. Неизвестно, сколько она в потемках обреталась. Хочется, чтоб полюбили ее, пригрели. Вот этим ты и займешься. – Касьян выдохнул. Хотел добавить «чтоб на глупости времени не хватало», но почему-то передумал.

Успокой-трава сработала. Катя уснула. Касьян укрыл девушку залатанным одеялом, подложил подушку под голову. Можно и самому вздремнуть. Хотя какой там сон – солнце вовсю светит, дождя как не бывало. И все-таки крепкая трава оказалась, глаза Касьяна сами собой закрылись. Не слышал он воркования голубей, не слышал, как ушла Катя.

Проснулся Касьян под вечер – нет девушки. Тревожно стало. Домой ушла или другую башню облюбовала? Неспокойно ни днем, ни ночью. Стоит только провалиться в сон, и снова та же лестница под ногами: бежит Касьян наверх, задыхается, скорей, скорей, коснуться рукой заветной дверки…

– Кто здесь? – домовой схватил оплавленную свечу, всмотрелся в темноту.

– Я это, Катя. Не прогонишь?

– Что это ты опять пришла?

– Покажи мне еще мое будущее. Дочку покажи.

Касьян только рад. Всегда пожалуйста. И про будущее поговорить, и про домовых рассказать. Много чего знает он интересного, для человеческого уха непривычного. Вот про Гришку хотя бы. Ведь оболтус оболтусом, а с женским полом везет. Среди домовых женщин нет, так он к кикиморам подался. Нашел там себе Малашку, охмурил. Теперь вот отцом стать собирается. Только сдается Касьяну, не очень он понимает, как оно, отцом-то быть. Ветер один в башке.

– Гришка? – Катя поморщилась.

– Что, имя знакомое? – усмехнулся домовой. – Видать, все Гришки одним миром мазаны. Не иначе как в имени дело.

Осень прошла как в раю. Катя приходила почти каждый вечер. Касьян побрился, прибрался в башне. И все рассказывал, рассказывал. Настала зима, Катя приходила все реже, а потом и вовсе перестала. Гололед, опасное это дело, ходить по нему беременным. Касьян понимал, но все равно грустил. А когда пришла весна, беспокойным стал, все чаще стоял у окна и смотрел на дорогу. И однажды увидел Катю. Да не одну, а с коляской. Помахала девушка рукой домовому и пошла потихоньку к городу. Коляску перед собой катит и все на башню оглядывается. Видел ее домовой или нет? Да видел, видел. Касьян улыбнулся. Теперь все будет хорошо. Вот если бы еще гадание по книге поваренной сбылось, что за волшебную выдал. Наговорил тогда кучу небылиц, а в жизни всякое бывает, возьмет да сбудется.

И вдруг увидел Касьян свой мучительный сон, как явь перед глазами промелькнул. Бежит, бежит Касьян вверх по лестнице. Колокола вовсю звонят, не иначе, праздник. Добежал до самого верха, схватился за ручку дверцы, толкнул что было силы. Взлетела напуганная стая голубей, взмыла в небо над колокольней. Сердце колотится, но не от бега. Вот он, край, там внизу – успокоение. Незачем жить! Все одно – без Натальи не жизнь. Бог забрал. Черта с два, нет никакого Бога! Глянул вниз, голова закружилась. На секунду засомневался, да поздно. Дерево скользкое, накануне дождь прошел. Нога поползла вниз, за ней вторая. Взмахнул руками, как птица крыльями, да не дано людям-то. Стремительно понеслась на Касьяна земля. Еще успел подумать: «Зачем?!»

– Кх-м, – раздалось позади, домовой вздрогнул, обернулся.

– Гришка? Ты чего здесь?

– Главный тебя к себе кличет. Говорят, испытание ты какое-то прошел. Вольную получаешь – грех с тебя снимают. Повезло. А я вот вместо тебя здесь буду.

– Что, снова выперли?

– Да не, дочка у меня вылупилась вчера, – Гришка улыбнулся так, что на секунду затмил солнце, – на меня похожа. Главный говорит – чудеса генетики. Че это, не знаешь? Мы дочку Катькой решили назвать, ты не против? Так что работа мне серьезная теперь нужна, потому как семейный я, вот.

Касьян усмехнулся. Его душа теперь свободна. Спасший чужую душу снимает грех со своей. Но зачем ему эта свобода? Он здесь на своем месте. Сколько еще таких дурех, как Катька, бродит по свету. А что Гришка? Посерьезнеет он после вылупления дочки или нет, кто гарантии даст? Надейся на такого. Так что никуда Касьян отсюда не уйдет. Нешто Гришка справится? Одно слово – оболтус.