Глава 12
Проклятие Черного леса
Мы отлеживались несколько дней, дожидаясь, чтобы раны немного затянулись.
Быстрее всех – на следующий день – оклемался Зарко. Мог носить воду, поддерживать костер, собирать свежие травы. Но старик напрочь отказывался смазывать рану у внучки, и пользовать «интересное» место приходилось мне. Если бы не бальзам Папуши, валялись бы дольше – собачьи укусы штука поганая.
Была и хорошая новость – нашлась гнедая кобылка. Явилась исцарапанная, искусанная, потерявшая седло, зато живая и здоровая. Когда Папуша поправилась настолько, что смогла приготовить ужин, цыган спросил: – Что станем делать, баро? Дальше пойдем или возвращаться будем?
Я ждал этого вопроса. Если честно, с удовольствием бы повернул назад, но признаваться в этом не хотелось. Как не хотелось и признавать свое поражение. Обычно если я что-то обещал, то слово свое сдерживал. Сделав усилие над собой, сказал:
– Мы с гнедым дальше пойдем. Вы сами решайте.
Зарко скривился, посмотрел на внучку. Та делала вид, что играет с котом, хотя Шоршик напрочь отказывался вести себя как приличный кот – не бегал за перышком, не желал идти на руки и не урчал, а только снисходительно наблюдал за нами с видом старшего брата, присматривающего за малышней.
– Мы когда Томасу обещали вернуться? – зачем-то спросил цыган. – Через четыре дня. А прошло сколько?
Все дружно принялись считать, но получилось плохо: я думал, что мы провели в лесу дней семь, Зарко насчитал восемь, а по подсчетам цыганки – все десять. В одном сошлись – от поляны до встречи с дикими псами миновало два дня и, стало быть, глубоко в Шварцвальд мы не вошли.
– Мы здесь всего ничего, а нас уже чуть не съели, – задумчиво сказала цыганка. – Жаба огромная, змея на тебя вползла, собаки. А что дальше будет?
– Возвращаться вам нужно. Томас, наверное, домой вернулся, – предположил я. Вздохнул: – Главное, чтобы лишнего не наболтал.
– Томас не дурак, – улыбнулся Зарко. – Без твоего разрешения болтать не будет. И не уйдет, пока ты не вернешься. И мы, баро, без тебя возвращаться не станем. Вместе пришли, вместе ушли. Закон такой.
– Закон? – слегка вскинулся я. Не хотелось напоминать, что недавно старый конокрад уже сбегал от меня, не посмотрев ни на какие законы.
– Ладно, пусть не закон, – отвел Зарко глаза. – Нам без тебя не вернуться. Я старик да девка. Ты нас привел, ты вывести должен!
Уел меня старый конокрад! Как можно отпустить старика и девушку без защиты? А самое-то главное, что умница Зарко дает мне возможность сбежать, сохранив лицо.
Я призадумался – а так ли уж страшен Шварцвальд? Никто толком о нем ничего не знал, а только слухи и сплетни, похожие на сказки. В воображении я бодро рассекал мертвецов на мелкие части, сдирал шкуры с вервольфов и поражал в глаз дракона. Вместо мертвецов был обоз с призраками, вервольфов заменили дикие псы, а жаба-переросток и гостья из жарких стран изображали дракона. Я полагал, что все будет гораздо хуже. Не знаю, как именно, но хуже.
– Может, еще день пройдем, а ничего не отыщем, пойдем обратно? – нашла Папуша спасительное решение.
– Согласен, – сказал я, надеясь, что прозвучало не чересчур торопливо. Один день ничего не решит, но у меня хотя бы совесть будет спокойней. Как говорили когда-то – я сделал все, что мог, а тот, кто придет позже, пусть сделает лучше!
Утром мы вышли в путь. На сей раз первым был Зарко на своей кобылке. Замыкающими шли мы с жеребцом. Гневко делал вид, что здоров, но ездить верхом на нем было еще рано. Его Сиятельство Шоршик снова куда-то пропал.
– Баро, а почему у тебя седло такое? – поморщился цыган, ерзая в одолженном у меня седле. – Неудобно же!
– Не нравится, поезжай охлюпкой, – предложил я, возмущенный такой наглостью. Ему одолжение сделали, а он выделывается.
– Чего ты сразу собачишься? – обиделся цыган. – Я только спросил – почему седло неудобное? Сидишь, как на табурете…
– Высокое, потому что юбка спускаться должна, – пояснил я, удивленный, что кто-то не знает таких простых вещей.
– А… – наконец-таки дошло до цыгана. Видимо, вспомнил, что кроме панциря есть еще и кольчужная юбка, прикрывающая переднюю часть тела.
– Мне самому поначалу неудобно было, – признался я. – Потом привык.
– И как это рыцари в доспехах воюют? – поинтересовался Зарко. – Руки и ноги в железе, не повернуться. – Хмыкнул и, не дожидаясь ответа, поскакал вперед.
Я залюбовался скачкой. Зарко словно бы слился с конем в одно целое. Вроде я сам неплохой наездник, но до цыгана мне далеко…
С утра стала портиться погода. Я привык, что, пока мы были в Шварцвальде, солнце светило ясно, а по небу бегали беленькие облачка. Сегодня же, с той стороны гор, где был Вундерберг, выползала огромная туча.
Словно отвечая моим опасениям, к нам вернулся Зарко.
– Ураган будет. Я впереди какой-то сарай видел, – сообщил Зарко. – Может, в нем и укроемся? Там даже крыша цела.
Сарай в Шварцвальде? Хм… Была бы пещера, я бы не удивился, а вот сарай… Ну пойдем, посмотрим, пока гроза не началась. Если сарай – это лучше, чем мокнуть под деревом.
Гневко ткнул меня мордой – дескать, забирайся, хоть и хромаю, но до сарая домчу быстрее, чем пешим ходом. Раз так, я вскочил на гнедого, Папуша пристроилась у меня за спиной, и мы заспешили.
Черный цвет уже занял полнеба, где-то вдали погромыхивало. Значит, скоро гроза доберется до нас. Мы ускорили шаг, миновали ельник и увидели сарай, о котором говорил Зарко. Пожалуй, не сарай даже, а целый дом.
Дом был вполне обычным, разве что круглым, так ведь у каждого свои причуды. Необычен был только цвет – желтый.
– Нежилой это дом-то, весь лишаем порос, – хмыкнул Зарко. Поцокав языком, сказал с неожиданно прорезавшейся хозяйской ноткой: – Всего и делов-то – взять железную щетку, пройтись по лишайнику, а потом смазать. Лучше олифой, а топленым жиром дешевле.
Это лишайник? А ведь и верно – сухой лишайник закрасил в желтый цвет камни, впился в оконные проемы, добрался до крыши. Желтая крыша – ничего страшного. Главное, что она вообще есть.
– Худой дом, – вдруг заявила Папуша. – Может, не будем в него въезжать? Переждем под деревьями, не размокнем.
Мне дом тоже не нравился, но тучи уже сгущались, ветер усиливался, и начала противно ныть ушибленная когда-то шея, подсказывая, что сейчас разразится буря.
– Мы переждем, а лошади? – повышая голос, чтобы перекричать ветер, выкрикнул я. – Поехали, а там разберемся.
– Ох, худой это дом! – причитала цыганка, крепко обхватывая меня руками, но я уже не слушал.
Мы успели вовремя. Сбились в тесноте и темноте, прижимаясь друг к другу, а за стенами начался настоящий ад. Ветер выл, визжал и кричал. Казалось, вот-вот снесет крышу. Было слышно, как ломались деревья. Молнии били рядом с нами, втыкаясь в землю, освещая изнанку дома сквозь заколоченные ставни и щели. Одна из грозовых стрел вонзилась так близко, что даже сквозь камни на нас дохнуло жаром. Я приоткрыл дверь – в какой-то сотне ярдов от нас вспыхнула и, словно сухая солома, сгорела огромная ель. Пламя было таким, что я испугался – не занялась бы следом и мокрая трава, не перекинулись бы огненные языки на наше убежище. К счастью, от дождя между домом и опушкой леса натек ручей, ставший нашей защитой.
Неприятностей добавляли и кони. Даже Гневко нервничал, бил копытом, подрагивал всем мощным телом, так что говорить про кобылу? Зарко и Папуша висели у нее на поводьях, а мы с Гневко, как могли, помогали. От гнедого, теснившего крупом подругу, было больше пользы, чем от всех нас.
Наконец-то грозу начало сносить в сторону, ветер слегка притих, а раскаты грома становились глуше, сменившись ударами капель о кровлю.
Постепенно кони начали успокаиваться, а мы осмелели настолько, что высунулись из дверей. Но с небес еще лил сплошной поток воды, словно бы и не дождь, а водопад, и мы поспешили убраться.
Внутри было очень темно, только горели два желто-зеленых пятнышка, словно бы чьи-то глаза. Это что тут за зверь?
Зарко вытащил из-за своего волшебного пояса маленький факел, добыл огонь.
– О, а кот-то уже здесь! – удивленно воскликнул цыган, освещая Шоршика, чьи глаза нас едва не напугали.
Похоже, кот раньше нас нашел пристанище.
При свете факела мы смогли осмотреться. Дом выглядел очень старым. Даже и не скажу, когда строили круглые каменные дома. Может, пятьсот лет назад, может, и тысячу. Но удивительно – деревянные балки под потолком, хотя и проросли лишайником насквозь, были целехоньки – не сгнили и не рассыпались. В порядке были деревянный пол и очаг, сложенный из дикого камня, скрепленного синей глиной. И совсем странно, что в доме не было паутины!
Если оставить дом без хозяев, то он для начала станет пристанищем крыс и мышей. Через прохудившуюся крышу влетят птицы или летучие мыши, загадят весь пол пометом. Уже через год от дома останется каркас с прохудившейся крышей, а через два, когда крыша рухнет, начнут обрушаться камни. Ну, а через пять лет останутся лишь руины.
Ну не может такого быть, чтобы в заброшенном доме было так чисто! Вон – у очага лежат какие-то грубые кувшины и миски, слепленные вручную, а присмотреться – у стенки лежит что-то похожее на тряпичную куклу.
– Худой дом! – в который раз сказала Папуша, прижимаясь ко мне.
– Чем он худой-то? – не понял я, обняв цыганку, надеясь, что Зарко в темноте не увидит.
– Не знаю пока – чувствую, что худой. Может, лучше наружу пойдем?
Факел в руке цыгана уже начал гаснуть, и напоследок Зарко осветил очаг.
– Ни дров нет, ни уголька, – разочарованно протянул цыган.
– А уголек-то зачем? – удивился я.
– Хворост сырой, а был бы в очаге уголек, я бы его разжег.
Не знаю, как Зарко собирался разжечь сырой хворост с помощью уголька, но мастеру в таких делах виднее. Но уголька нет, бежать наружу при такой непогоде, чтобы собрать сырой хворост, я бы не стал. Огня нет, варить не на чем, да и припасы уже подошли к концу – сколько можно растягивать провизию, предназначавшуюся для двоих? Сухари вымокли, а горсть оставшегося пшена лучше оставить на завтрак. Оставшийся овес лучше скормить лошадям, иначе сами съедим.
– Давайте спать, – предложил я.
Мы скинули плащи, соорудили постель и уложили в середину Папушу. Зарко пытался подложить мое седло под голову, но был пристыжен, и подушка досталась внучке.
Я проснулся от храпа. Рулады, что издавали дед на пару с внучкой, в лесу еще были терпимы, но внутри дома их храп стал невыносим. Старый цыган выводил носом такие трели, что содрогались стены, Папуша если и отставала от деда, то не намного. Осторожно, чтобы не разбудить девушку, повернул ее со спины на бок, а потом, уже не церемонясь, пихнул старого цыгана в плечо, задавая ускорение.
Зарко ругнулся во сне, Папуша вздрогнула, и на какое-то время настала долгожданная тишина, прерываемая лишь хрустом овса, легким постукиванием копыт да легким стуком дождя за стеной. Но эти звуки, после цыганского храпа, шумом назвать нельзя.
Дождь еще шел, и за стенами шумел ветер, но рева и гула уже не было слышно, и, стало быть, ураган прошел. Надо надеяться, что завтра – нет, уже сегодня, будет хорошая погода. Я решил, что не стоит ехать по мокрому лесу, лучше подождать до полудня – ветер сдует влагу с деревьев, солнце пригреет.
Положил голову, смежил веки и, уже в полудреме, услышал детский плач. Подумав, что Папуша плачет во сне – может, плохой сон видит? – хотел ее разбудить, повернулся к девушке, но цыганка спала. Решил, что мне показалось и я принимаю за плач лай какого-нибудь зверя или крик птицы. Говорят, что лисы умеют лаять. Есть еще птица выпь. А может, это не выпь, а другая птица? Кто в лесу водится и какие звуки издает – откуда я знаю? Орут звери и птицы – пускай орут!
Но как только стал засыпать, плач повторился. И это был именно плач, а не лай лисицы, не крик выпи – совсем рядом плакала маленькая девочка.
Было темно, и только легкий отблеск луны проходил в дымоход над дверью, едва освещая дом. От того, что я увидел, мне самому мгновенно сделалось холодно – рядом стояла девчушка лет шести, в белой рубахе до пят.
Она тянулась ко мне, о чем-то просила, но я не понимал, хотя казалось, что отдельные слова где-то слышал. Но они звучали совсем по-другому. Но зачем понимать, если и все ясно без слов? Ребенок замерз и теперь доверчиво протягивал руки к взрослому дядьке, умоляя его помочь и согреть.
«Никакой девочки здесь нет!» – говорил мне разум, но сердце сжималось от жалости к ребенку, забытому в Черном лесу. Она так замерзла, что от нее от самой исходил холод, словно от льдинки! И я потянулся к девчушке, готовый укрыть ее и сберечь.
Я не знаю, что бы случилось потом, но на мои руки, протянутые к ребенку, забрался кот. Ткнул меня мокрым носом и запел кошачью песню.
Шоршик отогревал меня своим тельцем, а я, поглаживая его бархатистую шерстку, смотрел на девочку, разглядев-таки, что у нее совершенно белое лицо и такие же белые – без зрачка – глаза. Мне стало страшновато.
Как это бывает с кошками – если им надоело сидеть, они спрыгивают и уходят, одаривая лаской кого-то другого, – людей много, а кошек мало, и им надо успеть осчастливить всех. Так и Шоршик, спрыгнув с моих рук, подбежал к девчушке и принялся тереться о ее ноги. Ему было все равно, какие у нее зрачки и лицо.
Мертвая девочка опустилась на колени, начала поглаживать Шоршика, теребить ушки, хватать за лапы. А потом я услышал негромкий смех, словно бы вдалеке прозвенел колокольчик, и… оба пропали – и девочка, и кот…
Я проснулся оттого, что в лицо било солнце. Дверь в дом была открыта, на пороге стоял Зарко и широко зевал.
Утром все ночные страхи уходят, и старый дом, проросший желтым лишайником, уже не казался таким жутким, как вчера.
– День сегодня хороший будет, – сказал цыган, увидев, что я проснулся. Отвечая на мой невысказанный вопрос, сообщил: – Я лошадей пастись отпустил.
– Правильно сделал, – вяло кивнул я, подтаскивая себе под голову стремя.
– Ты чего квелый? – спросил цыган. – Снилось чего? – Не дожидаясь ответа, крикнул: – Папуша, дочка, вставай да жрать давай!
Цыганка приподняла всклокоченную со сна голову и что-то буркнула.
– Давай еще поспим, – предложил я. – Лес сырой, куда спешить?
– Так пока костер, то да се, он и просохнет. А если спать до обеда, опоздать можно. Мы же сегодня вернуться хотели. Папуша, будешь вставать?!
– Встаю, – покорно пробормотала любящая внучка. Привстав на локте, Папуша вдруг хохотнула: – Артаке, а у тебя ежик седой!
– Да? – равнодушно отозвался я, погладив голову, проросшую жесткими короткими волосами. Я уже и не помню, какие у меня волосы были. – Побриться бы надо.
– А зачем? – удивилась Папуша. – Я поначалу думала, что ты лысый, а ты, оказывается, бритый. Зачем ты голову бреешь?
– Чтобы волосы не расчесывать, – отшутился я. – Встал поутру, на ладонь поплевал – и готово.
– Нет, Артаке, – критически осмотрела мою голову девушка и даже провела по ней ладонью. – Вчера у тебя ежик другой был – русый, а нынче седой.
– Поседеешь тут, – вздохнул я.
– Сон плохой снился? – понимающе спросила цыганка. – Я же говорю – худой это дом.
– Дом не худой, – отозвался Зарко. Похлопал рукой по стене, обвел взглядом скудное убранство. – Старый дом, очень старый… Но крепкий.
– Крепкий… – фыркнула Папуша. – Я вчера думала – что-то не так. Сейчас поняла, почему дом худой – на чьих-то костях стоит. Если дом на костях – он не развалится.
Дом на костях… Я знал о старом обычае – когда строилась крепость, в одну из стен замуровывали самого храброго и сильного воина, чтобы тот отдал свою силу камням. Я видел немало разрушенных крепостей, в руинах которых находили скелеты в старинных доспехах. Страшный обычай, но самым страшным казалось то, что воины считали за честь быть замурованными!
– Может, и на костях, – раздумчиво протянул цыган. – Кто его знает? Старый дом…
Зарко говорил о доме со странными интонациями, как о чем-то родном и близком, ставшем недосягаемым. Так говорят о близком человеке, ушедшем так далеко, откуда не будет возврата.
– Девочка ко мне ночью приходила, – сказал я. Подумав, добавил: – Мертвая девочка.
Почему-то рассказ взволновал моих спутников. Папуша и Зарко о чем-то горячо заспорили. Потом, не сказав мне ни слова, разбрелись по дому, старательно трогая пол, прощупывая стены. Неужели ищут мертвую девочку? Раз так, не стоит ли поискать подвал?
Возможно, мы бы ничего не нашли, если бы не Шоршик. Кот, как всегда, появился неожиданно. Еще хорошо, что не из воздуха. Нет, Его Сиятельство вошел в дверь, прошел к очагу и протяжно мявкнул.
Хрупкие косточки, присыпанные сажей, были спрятаны под одним из камней очага.
Я думал, мы будем копать могилу, но Зарко решил иначе. Старый цыган сам нарубил дров, осторожно уложил на них останки ребенка, убитого кем-то в незапамятные времена.
Засмотревшись, как языки пламени облизывают детские косточки, я прислушивался к треску костра, не сразу услышав шум за спиной. Обернувшись, увидел, что начала проседать кровля.
– Твою мать! – ругнулся я, метнувшись в дом.
Едва успел выбросить вещи, а главное – доспехи и оружие, но все равно схлопотал по голове падающей балкой – чувствительно, но без серьезных повреждений.
– М-да, – только и сказал я, переводя взгляд с огня на разрушающееся строение. К тому времени, когда костер прогорел, желтый дом превратился в груду желтых руин.
Мы копали землю мечами и топорами, превращая кострище в небольшой курган. Когда он вырос до пояса, Зарко махнул рукой – хватит. Встав на колени, старый цыган стал что-то говорить – не то молился, не то просил о чем-то.
Я был немного задет – почему со мной не говорят, не хотят объясняться, но решил списать это на усталость.
Даже не поев, мы отправились в обратный путь. Очень хотелось вернуться как можно быстрее. Если не делать остановок, за день-два мы вернемся на поляну. Потом – домой!
Но ехать без промедления не получилось. Зарко, выполнявший роль конной разведки, умчался вперед (как он до сих пор глаза не выколол?), а вернувшись, замахал руками: мол, стойте!
Меня разобрало любопытство – что же такое увидел старый конокрад? Выпустив из руки повод, подошел к спешившемуся цыгану.
– Что там? – спросил я тихонько, почти на ухо.
– Гномы идут! – ответил старик одними губами, придерживая кобылу за ноздри, чтобы та не заржала.
Никогда раньше не видел гномов! Скинув все лишнее, я пошел вперед, а потом улегся на землю и пополз.
Я извивался, прикрываясь травой и кустами, но, видимо, за давностью лет и отсутствием практики (в разведку ходил давно-давно, еще будучи простым мечником), выполз на крутой камень и едва не скатился прямо на торную тропу, по которой и двигались гномы. Повезло!
Встреть я такого в городе, не подумал бы, что это гном. Никаких тебе ярких колпаков и длинных бород. Обычные люди, разве что маленькие – по пояс взрослому человеку. И бороды – у кого-то есть, у кого-то нет. В общем, все как у нас, только меньше.
Гномов было человек двадцать (не в штуках же мерить?), а между ними катились повозки, в которые были впряжены пони – короткие толстые ноги, широкие головы и сами такие, все из себя лохматые. И сильные! Такую повозку утащит не каждая лошадь.
Выйти, да и спросить – не видели ли вы молодого рыцаря Йоргена? Пропал парень пять лет назад, теперь ищем. Мысль интересная, только в руках у гномов я заприметил луки. Выскочу – нашпигуют стрелами, и пожалуйста – готово любимое цыганское блюдо! Нет уж, пусть они идут, а я пока полежу…
Шастает мелкий народец туда-сюда, не боясь проклятия Черного леса. Интересно – куда идут? Хотя… В половине повозок стояли деревянные ящики, а в другой – бочки, прикрытые рогожей. Если меня не подводит нюх – рыба! Что там Курдула говорила – гномы меняют форель и сыр на зерно?! Значит, если пойти по этой тропе, можно попасть в Вундерберг.
Насмотревшись на гномов, я вернулся назад и сразу же получил выговор.
– И зачем ты туда полез? – упрекнул меня Зар-ко. – Радуйся, что гномы не заметили!
– Любопытно стало, – смущенно отозвался я, словно мальчишка, застигнутый за подсматриванием.
– А чего любопытного-то? Гномы – они гномы и есть, – удивился Зарко.
– Артаке их никогда не видел, – заступилась за меня Папуша. – Ты вспомни, как я рот разевала, когда ты меня сюда привез… Шойзеля на мосту увидела – полдня орала.
– Все забываю, что ты к нам из диких земель пожаловал. Гномов не видел, от брауни шарахался. Теперь еще скажешь, что единорога не видел.
– ??
– Вон, на кобылу мою посмотри – я у нее рог отпилил. Не веришь, сам потрогай.
Я подошел к кобыле, потрепал за гриву, раздвинул челку, скрывающую лоб, пошарил, пытаясь найти пенек от отпиленного рога, на что гнедая склонила голову и доброжелательно фыркнула – видимо, ей понравилось.
– Лучше, лучше чеши, – зашелся в хохоте Зарко, а Папуша добавила, давясь от смеха:
– Может, гребень дать? Клопов лесных вычешешь!
– Тьфу ты! – плюнул я в сердцах, поняв, что меня разыграли. Махнув рукой, взял Гневко в повод, и мы пошли дальше.
– Похоже, мы на тайную гномью тропу вышли, – сказал цыган. – Вот вдоль нее и пойдем, а там на тракт через Шварцвальд выйдем.
– А мимо Томаса не пройдем? – забеспокоился я.
– Не пройдем, – уверенно сказал Зарко. – Гномы на той же поляне ночевать станут, а уже потом в Вундерберг пойдут.
– А если нам прямо по тропе идти? – предложил я.
– Не стоит, – покачал головой Зарко. – Пойдем по тропе – можем на гномов наткнуться.
– Ну и что? – не понял я. – Зато будет быстрее, чем по лесу идти.
– На гномов наткнемся, поймут, что мы на их тропу вышли. По ней напрямую в их город попадем, а гномы этого не хотят.
– Понятное дело, – кивнул я. – Гномам выгоднее самим товары возить, а иначе наши купцы к ним нагрянут.
– Да не в этом дело, – вздохнул цыган. – Боятся гномы людей.
– А чего им бояться? – удивился я, а потом встревожился: – А Томасу они ничего не сделают?
– Томасу-то за что? На этой поляне все ночуют, кто хочет. Старый ведь ни про тропы тайные, ни про другое не знает.
– А что за страшные тайны?
– Э, баро, ты из Швабсонии приехал – много там гномов видел?
– Ни одного, – честно ответил я. – Раньше считал, что гномы лишь в сказках живут.
– У вас только в сказках, – кивнул цыган. – А почему, понимаешь?
Кажется, я понимал, почему гномы остались лишь в сказках, но решил-таки спросить:
– В сказках у нас про гномов рассказывают, про эльфов. Неужели мы их убили?
– Мы…
Цыган фыркнул, покрутил головой и уехал вперед. Обиделся, что ли?
– Чего это он? – поинтересовался я у Папуши.
– Так… – неопределенно повела девушка плечами, но ничего толком не сказала. Ну ладно, как хотите…
Вечером, сидя у костра, когда мы вяло жевали последнюю пригоршню пшена, сваренную с корешками, я не выдержал:
– А эльфы в здешних краях есть?
Зарко и Папуша, словно по команде, уставились на меня.
– Мы сегодня кого хоронили? – спросил цыган.
– Как кого? – не понял я. – Девчонку мертвую. А что?
– Мы эльфийку маленькую похоронили, – хмуро сказал цыган.
– Эта мертвая девочка – эльф? – опешил я. – А почему не похожа?
Зарко и Папуша переглянулись, вздохнули. Видимо, смирились с моей бестолковостью.
– Артаке, а ты как себе эльфа представляешь? – поинтересовался цыган. – На кого он похож?
Да, а как я себе представляю эльфа? В разных сказках они описываются по-разному.
– Н-ну, маленький такой человечек, с крыльями. Летает со цветка на цветок, как бабочка. Еще слышал, что эльфы – это души деревьев, живут в лесу.
Папуша и Зарко еще раз переглянулись и звонко расхохотались.
– Вы чего? – удивился я.
– Представила, как дед со цветка на цветок летит, – вытерла слезы Папуша. – Или по лесу бежит!
– Чего?! – вытаращился я. – Цыгане – это эльфы?
Зарко посмотрел на меня так, как смотрел на нас кот, – чуть снисходительно. Улыбнувшись печально и многозначительно, старый цыган рассказал:
– Когда-то наш народ на реке Ганг обитал. Жили мы в мире и дружбе со всем живым, знали язык зверей, птиц. Наш народ если и вырубал деревья, то вначале спрашивал разрешения. Потом пришли люди со светлой кожей. Они вырубали деревья, строили города, а эльфов начали превращать в рабов. Мы не умели воевать, но не хотели становиться рабами. Так вот и разбрелись по всему свету и стали нас называть – дети Ганга, цыгане! Наш народ пытался по-прежнему жить. Но опять приходили люди с бледной кожей и заставляли нас жить по-своему. Нас убивали, мы убегали. Раз не получается нам на одном месте жить – стали мы кочевать, чтобы себя сохранить. Сколько могли – жили, а теперь вот мало осталось ромал. Уходят ромы, растворяются, как снег в воде. Многое наш народ позабыл, многое утратил. Остались лишь самые капельки знаний. Но и эти капельки теряем. Еще мой отец мой язык лошадей понимал, отвечать мог. А я нет.
– Зато ты рычать умеешь, как тигр, – улыбнулся я.
– Это меня дед научил. Говорил, мол, может, когда пригодится. Тигры в здешних местах не водятся, но у собак перед ними страх в крови сидит.
– Не только у собак, – хмыкнул я, вспомнив, как сам чуть не наделал в штаны, услышав рычание.
– Это все ерунда, баро, – махнул рукой Зарко. – Бабка моя судьбу человека видела, как наяву, а мать уже только гадать умела. Хорошо еще, что Папушу научила травы искать и лечить.
– А Папуша гадать умеет? – поинтересовался я.
– А тебе погадать нужно? – оживилась девушка.
– Не нужно, – отказался. – Не верю я гадалкам.
– И правильно делаешь, – усмехнулась Папуша. – Может, остались еще настоящие драборавкини, но я таких не встречала. Я, когда гадаю, глаза страшные делаю, а если ручку не золотят – как скажу: «Тэ скарин манн Дэвэл!», так сразу мне деньги суют!
– А у тебя у самого эльфов в роду нет? – поинтересовался цыган. – Иначе как ты своего коня понимаешь? Я давно на свете живу – не видел, чтобы гаджо так коня понимал. Да и я сам – понимаю, о чем конь говорит, а ему сказать не могу.
О том, почему я так хорошо понимаю Гневко, меня спрашивали не раз. Поэтому ответил так, как привык отвечать:
– Это не я его понимаю, а он меня. Конь умный попался.
– Так тоже бывает, – не стал спорить Зарко.
Я попытался усвоить новое знание. Эльфы – это цыгане, цыгане – это эльфы. Стоп! А как же девочка?
– Зарко, а почему ты решил, что девочка тоже из ваших… из эльфов?
– Я, как дом этот в лесу увидел, так сердце и обмерло, – вздохнул цыган. – Дед мне рассказывал, что раньше эльфы в круглых домах жили. И кувшины такие же, как мы, делали, и очаг. Почувствовал. А когда кости нашли – сразу и понял, что она из наших. Показалось – кто-то родной.
– Подожди-ка, – вспомнил вдруг я, что девочка произносила какие-то слова. – Она же мне говорила… Подожди… Сейчас вспомню. Как это? Май… манг… шаларес?
– Может, мангэ шилалэс? – вскинулся цыган.
– Точно, мангэ шилалэс, – подтвердил я. Полюбопытствовал: – А что это означает?
– Означает – мне холодно, – перевел мне Зарко. Задумавшись, цыган уставился в одну точку.
– А это не та ли девочка, про которую легенды ходят? Которую родители убили, а купец все видел, за что и наказали его?
– Может, и та, – пожал плечами Зарко.
– Тогда я не понимаю, – развел я руками. – Ты же мне сам говорил – что нет у цыган страшнее греха, чем убить ребенка? А уж своего ребенка…
– Кто знает, баро, кто знает… – раздумчиво произнес старик. – Может, когда родители свою чаюри убили, они ее от чего-то страшного хотели спасти?
Сегодня я выспался. Завтракать было нечем, а собирать корешки или ловить ежей, как предлагали цыгане, было некогда. Лучше перетерпеть, зато побыстрее вернемся.
Обратный путь, – по нашим с Зарко подсчетам, осталось всего ничего, – показался дольше. Может, оттого, что спешили, а может, из-за чувства собственной неудачи.
На душе было тошно, оттого что обещание, данное невесте и ее отцу (пусть и в призрачном виде), оказалось невыполненным. То, что оно невыполнимо, я в общем-то знал с самого начала, но на что-то надеялся. Хотя на что тут можно надеяться? Пропал человек в лесу пять лет назад, какие можно найти останки? Крупные хищники растащили крупные кости, мелкие падальщики – мелкие. Это даже не иголку в стогу искать, а соломину среди соломин.
Двадцать с лишним лет я был наемником. Умудрился послужить под знаменами всех – ну, или почти всех владетельных особ Швабсонии, пережил восемь войн. Чаще всего войны заканчивались ничем, потому что властители, осознав, что худой мир лучше доброй ссоры, приходили к какому-то компромиссу. Бывали у меня и победы. Точнее – победы были у суверена, но для наемника победа выгоднее, чем поражение, потому что к оплате добавляется процент с боевой добычи. Но врать не буду – приходилось бывать и в лагере побежденных. Однажды мы бежали, унося ноги. В другой раз степенно отходили, выставляя заслоны и огрызаясь арьергардными боями. По мне – драпать гораздо легче, чем отступать. Если бежишь, не думаешь ни о друзьях, оставленных умирать, ни о земле, доставшейся врагу. А когда отступаешь, чего только не лезет в голову, хоть в петлю лезь…
Из Шварцвальда мы отступали, начисто проиграв войну. Я так и не узнал – почему погиб старый рыцарь, куда пропал молодой Йорген. Догадок много, но ни одной убедительной.
Поляна, на которую мы так стремились и которую уже считали почти родной, встретила нас неласково. Хотя мы и заприметили огни костров, но поленились отправить разведку. Но, с другой стороны, что бы нам это дало?
И вот мы стоим перед строгими гномами, держащими нас на прицеле, а старый Томас, размахивая руками, разъясняет что-то степенному коротышу. Но наконец-таки гномы поняли, что мы не чудища, вылезшие из Черного леса, а люди, невесть зачем полезшие в Шварцвальд, и разошлись.
Томас хромал, опирался на самодельный костыль, был слегка бледен, но суетился, беспрерывно болтая, что вообще-то старику было несвойственно.
– Эх, господин Артаке, а я уже все глаза проглядел. Дни считал. А вчера днем – чуть от страха не помер!
– А что случилось? – устало поинтересовался я.
– Поначалу крысы через поляну бежали – будто их гнал кто. Вся поляна была чернущая! Я испугался – не сожрали б они меня, вместе с мерином, но Бог миловал. А потом тот обоз появился, призрачный.
– Призрачный обоз? – недоверчиво протянул я. – Днем?
– Вот-вот, – закивал старик. – Я сам этого обоза в жизни не видел, только по рассказу вашему, но все так, как вы говорили: лошади с телегами, купцы с охраной. Думаю, ну, все теперь. Если уж и поляны с крестами не побоялись, да еще днем – беда! А тут – глазам не поверил: появились они и падать начали. Сначала кони упали – вроде бы померли, а потом люди. Один так упал, другой этак. Я в бою-то бывал, видел, как мертвые падают. А потом и телеги стали разваливаться – колеса отлетали, бока выламывались, а потом и вовсе чудеса – вначале все в щепки, потом в труху превратилось. Смотрю, а люди, которые мертвые, прямо на глазах скелетами стали, а потом и вовсе исчезли.
– Томас, старина, а у тебя пожрать не осталось? – широко улыбнулся Зарко.
– Да как не осталось! – радостно воскликнул Томас. – Я же кулеш варил, как чувствовал, что вы вернетесь. Вон, на углях томится. Давай, дружище, садись!
От избытка чувств старик хлопнул цыгана по плечу и побежал снимать котелок.
– Что это с ним? – подозрительно посмотрел цыган на старого врага и покрутил пальцем у виска. – Он, случаем, не того…
– Радуется он, – усмехнулся я. – Ты сам бы целую неделю в лесу посидел – тоже бы обрадовался.
За едой мы молчали и дружно ели. Сегодня и у меня ложка летала не хуже, чем у цыгана, а горячая каша, казалось, попадала в брюхо, минуя рот, – я не успевал почувствовать, что она горячая. Наконец я не выдержал, положил ложку, как складывают оружие.
– Э, баро, плохой ты едок, – усмехнулся Зарко. – Бери пример с меня – я впрок ем.
Я лишь улыбнулся. Кажется, все входит на круги своя – вместо рассудительного и мудрого потомка сказочных эльфов я снова вижу балагура и пустобреха, каким Зарко бывает, если нет опасности. Теперь бы, для полноты картины, Томасу следовало вспомнить о бедах, которые давным-давно принес ему конокрад. И верно, как только насытились, конюх начал задавать вопросы:
– А мерин ваш куда делся?
– Э, где тот мерин! – благодушно отмахнулся цыган. – Оставили мы его, он и помер.
– Жалко, – вздохнул Томас. – Хороший был мерин, смирный. Ну, гнедая твоя воз вытянет.
– Как гнедая? – встрепенулся цыган. – Я думал, ты нам своего мерина одолжишь.
– Еще чего! – фыркнул Томас. – Кто это в здравом уме цыгану коня доверит?
– Старый, нельзя кобылу в кибитку впрягать, – заволновался Зарко. – Что с твоим мерином станет, убудет, что ли?
– Это почему кобылу нельзя впрягать? – вздернул подбородок старый конюх. – Добро, если бы она жеребилась скоро, а то ведь не раньше, чем через год!
– Э, да что с тобой говорить, – расстроился цыган. Повернувшись ко мне, искательно заглянул в глаза: – Господин Артаке, хоть вы скажите.
Я тоже не понимал, почему гнедую кобылу нельзя запрячь в кибитку. Подозревал, что цыгану ее просто-напросто жаль. Представив, как кто-нибудь предложит запрячь Гневко, скривился – я такого сам запрягу и поеду!
– Ну, пойдем, Томас, поговорим, – кивнул я в сторону овражка и пошел вперед.
Спускаясь, слегка обернулся – не нужна ли помощь старику, но тот ловко управлялся с костылем.
– Господин Артаке, правду я говорю – не надо Кургузого цыгану давать, угонит, – начал Томас, но я его перебил:
– Давать или не давать, я сам решу. Ты мне другое скажи. И все скажи, без утайки.
Томас опустил голову, но не стал упираться или увиливать, как это сделал бы Зарко на его месте.
– Поклялся я, – глухо сказал старик. – Фрау Йорген поклялся, на святом кресте, что ни одна живая душа о том не узнает.
– Клятва… – хмыкнул я. – Клятва – это серьезно.
– А вы бы нарушили, если бы умирающей клятву дали?
– Ладно, не требую я от тебя, чтобы ты клятву нарушил. Я буду говорить, а ты кивай, хорошо?
– Хорошо, – закашлялся старик.
– Александр убил своего отца, так?
– Так, – нехотя кивнул старик.
– Вот видишь, я уже и сам обо всем догадался, – невесело улыбнулся я. – Я даже знаю, почему Александр сошел с ума и убил отца. Только куда купцы тело дели? Закопали?
– В болоте утопили, – сказал старик, а дальше его словно прорвало: – Купцы так сказали – после полуночи Йорген-младший пропал. Вначале думали – до ветру пошел, но почему-то одежду бросил. Господин Йохан искать пошел, тоже пропал. Под самое утро Александр пришел, говорит – я, мол, отца своего убил, потому что он меня не хотел в войско отпускать. Его связать хотели, но он не дался, в лес убежал. Купцы искать пошли, а и искать-то особо не надо – у самой полянки оба. На дереве Александр висит – удавился, под деревом крысы рыцаря доедают. Купцы рыцаря в мешок положили, а тело сына с дерева сняли, но с собой не взяли. Отцеубийца, да еще и самоубийца! Копать могилу не стали, в болото бросили. Одежду с собой привезли. Я первым этих купцов встретил, поговорил. Велел Курдуле фрейлейн куда-нибудь увести. Потом вместе с ними к фрау Йорген ходил. Фрау все выслушала и велела молчать. Клятву с меня взяла. Главное, чтобы фрейлейн не знала.
– А Курдула?
– Курдула тоже не знает, – сказал старик. – Болтливая супруга моя. Она только про останки да про штаны знает. Ну и про кости лошадиные.
– А купцы, которые останки рыцаря привезли, как же они?
– А купцы никому не скажут, побоятся.
– Эх, Томас, Томас, – покачал я головой. – Нагородили вы черт-те что.
– Да я уже понял, – хмуро сказал конюх, посмотрев на меня исподлобья. – Но я как лучше хотел. Кому это надо, чтобы все знали, что Йорген-младший отца убил да повесился? Кто ж его знал, что вы появитесь да копаться начнете?
– Ладно, что уж теперь, – махнул я рукой. – Выспимся, завтра домой вернемся. А там и решим, как жить дальше.
– Как скажете, господин Артаке, – не стал спорить Томас. – Но сами поймите – не мог я правды сказать. Думал, съездим мы с вами в Шварцвальд, побудем немного, да и назад вернемся. А тут вон все как закрутилось.
Я и сам так думал. Но что уж теперь делать?
– Пойдем. Там уже Зарко нас заждался.
Мы поднялись наверх, а там и вправду цыгане уже заждались. Видимо, ломали головы – зачем нам было уединяться? Зарко уже открыл рот, чтобы спросить, но ему помешали.
– А к нам гости, – сообщила Папуша, не забывавшая глядеть по сторонам.
К нам подходил один из соседей – маленький, но предельно важный человечек, одетый в костюмчик из бархата. На гнома он нисколько не походил – внешне довольно юный, без бороды. Другое дело, что маленький. Наверное, я сильно таращил глаза, потому что цыганка толкнула меня локтем.
– Господин Артаке, – поклонился мне человечек, проигнорировав окружающих. – Наш старшина, мастер Димдаш, просит вас зайти в гости. Если вам неудобно, он сам готов подойти к вашему костру. – Подумав, посыльный добавил: – Если не возражаете.
Лагерь, разбитый гномами, порадовал глаз правильностью и порядком – повозки поставлены не абы как, а в шахматном порядке, строго по центру небольшая палатка, по периметру расставлены часовые. Им бы еще вексиллум и стойку с оружием – был бы военный лагерь.
У входа в палатку мой провожатый требовательно протянул руку:
– Ваш меч, господин Артаке!
– Только хозяину дома… – усмехнулся я, похлопав по ножнам.
– Но к мастеру Димдашу нельзя с оружием… – начал юнец, а я развернулся с намерением идти прочь.
В конце концов, я на аудиенцию не напрашивался. На гномов посмотрел, теперь можно и идти. Но из палатки раздался рык на неизвестном мне языке. Судя по всему – моего чичероне выругали, потому что юнец, растеряв важность, торопливо обежал меня и встал на пути.
– Прошу прощения, господин Артаке, – поклонился юный гном едва ли не до земли. – Мастер Димдаш приглашает вас. Оружие, – сглотнул юнец, – оружие вы можете оставить при себе.
Чтобы зайти в палатку, пришлось согнуться в две погибели.
– Здравствуйте, господин Артаке, – встретил меня хозяин – пожилой гном с небольшой седоватой бородкой. Он был мне по грудь. Думаю, по гномьим меркам, считался довольно рослым. – Прошу вас, присаживайтесь.
Я испугался, что мне предложат детский стульчик, но мастер Димдаш указал на пуфик вполне приличных размеров. Сам же уселся на раскладной табурет.
– Ужина вам не предлагаю – это было бы неуважением к Томасу.
Я не сразу понял, потом сообразил, что старик готовил на глазах гномов. Старшина продолжил:
– Господин Артаке, мне очень неловко, что не могу вас достойно угостить. Пива или вина у нас нет, но если хотите, могу предложить каву.
– С удовольствием, – кивнул я, хотя и не знал, что такое кава.
Старшина крикнул что-то, и в палатку тотчас же вплыл аромат… кофе – моего старого знакомца в обеих моих ипостасях, а следом юнец вкатил передвижной столик с двумя кукольными чашками.
С кофе-кавой мне довелось сдружиться давно, когда моему дядюшке привозили диковинные яства и угощения из разных мест. Дядюшка из-за множества дел и забот страдал недосыпом и искал для себя бодрящее снадобье, и кофе, привезенное смуглыми людьми откуда-то с северной части Черного континента, пришлось кстати. Если я бывал в гостях у любимого дяди, он всегда угощал меня этим напитком. Поначалу напиток мне не нравился, пил лишь из уважения к дяде, потом привык, а потом за уши было не оттащить. Жаль, что запасы зерен у дядюшки кончились, а из-за развязавшейся войны новых поступлений не было. Потом, уже будучи студентом, я долго искал этот божественный напиток, сулил купцам золотые горы, но они лишь вздыхали и пожимали плечами.
Взяв чашечку в руки, я зажмурился, наслаждаясь изысканным ароматом. Отведав глоток, зажмурился еще раз – терпкий и жгучий напиток напомнил мне юность, а по всем жилкам сразу же заструилось тепло, разнося бодрость.
– Господин Артаке, вы меня удивили, – заметил гном. – Впервые вижу человека, проявившего такую любовь к каве.
– Вам встречались невежды, – вздохнул я, наслаждаясь вторым глотком. Допив чашку в три глотка – ну, гномьи чашки, совсем мелкие, – спросил: – У вас не будет на продажу фунтика два или три?
Глаза мастера округлились. Осторожно, словно бы имея дело с тяжелобольным, гном спросил:
– А господин Артаке представляет, сколько стоит фунт кофе?
– Думаю, не дороже денег, – улыбнулся я, прикидывая, что, если гном заломит цену, как за пряности, будет дороговато. Все же щепотки перца, купленного едва не по весу серебра, хватает надолго, а кавы – на одну чашку.
– Денег? – удивился мастер.
Теперь настал черед удивляться мне. Потом вспомнил, как Курдула говорила, что люди и гномы меняют товары, а не продают.
– Вы знаете, почему мы не берем за товары человеческие монеты? Нет? Все очень просто – ваши монеты содержат слишком много примесей. В золото добавляют свинец, в серебро – олово. Чтобы очистить благородные металлы от примесей, приходится тратить ртуть, кислоту, а главное – время. Поэтому нам проще выменивать у вас то, чего у нас нет, чем устанавливать курс, соотносить его с количеством серебра в монете. Хотя… – нахмурился гном. – Те серебряные монеты, что поступили от господина Мантиза, – они же из вашего мира?
К счастью, при себе у меня оказался талер, отчеканенный на монетном дворе моего дядюшки. Вытащив его, показал гному:
– Вот эти?
Мастер Дидаш взял талер, придирчиво осмотрел его и кивнул:
– Именно. – Подкинув монету, гном сказал: – Такие монеты мы можем взять – в них девяносто процентов чистого серебра. Вывести десять ненужных процентов труда не составит.
– А разве возможно, чтобы проба была стопроцентной? – осторожно поинтересовался я.
– Разумеется, – улыбнулся гном. – Мы ценим лишь стопроцентное серебро!
Мне оставалось лишь покачать головой, усваивая еще одну новость, меняющую мое представление о мире. Когда-то меня учили, что в природе не существует абсолютно чистых металлов. Что делать, если знание оказалось ошибочным?
– Сколько я смогу получить кофе за эту монету? – спросил я.
– Думаю, фунт обойдется вам в три талера. Но, увы, в настоящий момент могу вам продать лишь полфунта. Не рассчитывал, что в Силингии найдется ценитель кавы, и взял запас только для себя. Но в дальнейшем могу поставлять вам с большой скидкой…
Мне стало немного досадно. Ну вот, а я-то думал, что гном пригласил меня поговорить о загадках Шварцвальда. Если купец говорит о скидке на товар, без которого я в общем-то могу обойтись, значит, он от меня чего-то хочет. Гном решил зайти издалека.
– Насколько я знаю, господин Артаке, вы стали владельцем баронства Выксберг?
– И вас интересует свинец? – спросил я напрямую.
Мастер Димдаш укоризненно посмотрел на меня. Ну еще бы. Он приготовился говорить долго и обстоятельно, а тут сразу в лоб.
– Не хотите еще кофе? – поинтересовался гном и, дождавшись моего кивка, отдал гортанный приказ.
– Не обижайтесь, уважаемый мастер, – слегка поклонился я. – Как я полагаю, о покупке баронства вы узнали от господина Мантиза?
– Дом Инсекта наш партнер уже триста лет, – подтвердил гном.
– Почему он не сказал вам, что баронство оформлено на мою невесту, фрейлейн Йорген?
– А разве женщины занимаются делами? – вскинул бородку Димдаш.
– Фрейлейн Кэйтрин сама собирается управлять имением. Поэтому, чтобы не терять вашего времени, переговоры лучше вести с хозяйкой.
– Что ж… – не стал возражать гном, но в глубине глаз у него мелькнуло некое удовлетворение.
Неужели думает, что сговориться с Кэйт будет легче, чем со мной? Наивный. Она его из штанишек вытрясет и каву за бесценок поставлять заставит!
Вторую чашку я растягивал, поглядывая на гнома. Мне казалось, хозяина мучил какой-то вопрос и он не знал, как его задать. Наконец мастер Димдаш махнул рукой и резко, словно впрыгивая в холодную воду, спросил:
– Как вам удалось снять проклятие с Черного леса?
Хорошо, что в этот момент я уже проглотил, а иначе подавился бы.
– Снял?!
– Разве вы не заметили?! – изумился гном. – В Шварцвальд возвращаются птицы и звери.
– А их здесь не было?
– Я хожу по этой дороге пятьдесят лет, но кроме ворон – а эти птицы обитают везде – да ежей, не встретил ни одного живого существа. А вчера мы увидели зайцев, потом дорогу перешли олени. Прислушайтесь.
А ведь и верно. Снаружи, за тонкой стенкой палатки, раздавался гомон птиц. А раньше, кроме вороньего карканья, я ничего не слышал. Получается, не зря меня рыцарь посылал в Шварцвальд? Может, старый Йорген хотел именно этого?
– Мастер Димдаш, – улыбнулся я. – А можно еще чашечку?
