23

Александра Струйская прожила довольно непростую, хотя и долгую даже по нашим меркам жизнь провинциальной помещицы и жены человека с исключительно сложным характером.

Представление о любой эпохе в сознании потомков складывается, помимо всего прочего, из самых узнаваемых художественных образов соответствующего времени. Для русского периода XVIII века в эту структуру помимо парадных портретов Екатерины Великой кисти Дмитрия Левицкого входят и камерные шедевры Федора Рокотова – поэтичные, загадочные, волшебные. Одно из самых легко запоминающихся его произведений – это портрет Александры Петровны Струйской.

ФЕДОР РОКОТОВ. ПОРТРЕТ А. П. СТРУЙСКОЙ. 1772

Может показаться необычным, что этот портрет долгое время был совершенно неизвестен широкой публике. Но до начала XX века искусство века XVIII у нас вообще не слишком ценилось, а многие шедевры были запрятаны по чуланам в старых дворянских усадьбах и по закуткам частных коллекций. Только в 1905 году по инициативе Сергея Дягилева в Таврическом дворце Санкт-Петербурга прошла Историко-художественная выставка русских портретов, которая фактически заново открыла широкой публике русский мир искусства XVIII века. Позднее был издан ее пятитомный каталог, который окончательно ввел произведения портретистов этого времени в научный искусствоведческий оборот.

В начале XX века в среде художников «Мира искусства» сложилась традиция романтизировать блестящий век Екатерины, и даже современные исторические труды, показывающие героев той эпохи не столь благостными и благородными, не поколебали этот стереотип.

Свою роль в поэтизацию конкретного художественного образа – портретного изображения Александры Струйской – внес и поэт Николай Заболоцкий. Его стихотворение «Портрет» окончательно закрепило романтический образ таинственной красавицы из далекого прошлого, жившей какой-то неземной жизнью, полной грез и любовного томления:

Но вот что странно – потомки Струйских, которым принадлежало имение Рузаевка, не слишком-то ценили портреты своих предков работы Федора Рокотова. Картины всегда висели у них где-то в дальних комнатах, хотя нельзя сказать, что это были люди полуграмотные и невежественные. Последняя из наследников Струйских Е. М. Сушкова в 1901 году продала парные портреты Струйской и ее мужа Историческому музею в Москве вроде бы по причине финансовых трудностей. И здесь возникают вопросы: «А что, если дело не в мастерстве художника, а в личности портретируемых? Кто они были такие – Николай Струйский и его жена Александра? И почему наследница Сушкова была так рада избавиться от этих картин?».

Известно, что Федор Рокотов был дружен с Еремеем Струйским, который в 1757 году выкупил поместье Рузаевка у его первого владельца – гвардейского поручика Тихона Лукина. Струйские были весьма богаты, так что владельцам усадьбы не составило особого труда пригласить самого Бартоломео Растрелли, для того чтобы спроектировать усадебный дом и церковь. И это при том, что для XVIII века Пензенская губерния, к которой тогда относилась Рузаевка, была совершеннейшей глухоманью. Впрочем, строил и отделывал усадебный дом и церковь крепостной архитектор и художник А. Зяблов, бывший ученик Федора Рокотова.

Сын Еремея Струйского Николай поселился в имении Рузаевка в 1771 году, выйдя в отставку после службы в гвардейском Преображенском полку. Александра Озерова была его второй женой. Первую Струйскую звали Олимпиадой Сергеевной (в девичестве Балбековой). Она умерла после года замужества в возрасте 20 лет при родах, а девочки-двойняшки умерли вскоре после матери. Вполне возможно, что именно Олимпиада Струйская изображена на знаменитом полотне Рокотова «Портрет неизвестного в треуголке». Долгое время предполагалось, что это может быть портрет внебрачного сына Екатерины II графа Бобринского. Однако картина, прежде чем попасть в Третьяковскую галерею, хранилась в имении Рузаевка, а известно, что Николай Струйский держал в своем доме только портреты близких ему людей. Современные исследования портрета показали, что первоначально это был именно женский портрет, который позднее был записан рукой самого Рокотова. Версия исследователей предполагает, что Николай Струйский, вступая во второй раз в брак, не захотел расставаться с портретом первой жены, но, чтобы его новая жена не ревновала, попросил Рокотова замаскировать женский образ на картине.

Парные портреты Струйских были выполнены по случаю свадьбы, это была очень распространенная традиция того времени. Сейчас они находятся в экспозиции Третьяковской галереи, висят рядом, но портрет мужа не производит такого сильного впечатления как портрет жены. Рокотов создавал в своих портретах совершенно необыкновенный эффект, используя при этом довольно простые технические приемы: глубокий темный фон, из которого как будто выплывают призрачные высветленные лица и размытые контуры фигур, придающие образу какое-то неземное и одухотворенное выражение.

Внешняя канва ее биографии выглядит отнюдь не романтично. Александра Петровна родила мужу 18 детей, при этом шестеро не выжили (один родился мертвым, а пятеро умерли в младенчестве). Мужа она пережила на 44 года, имением руководила железной рукой, хозяйствовала очень рачительно, в округе пользовалась большим уважением. Словом, это была железная женщина, практичная до цинизма, лишенная всяческой сентиментальности, в реальной жизни нисколько не походившая на воздушное создание с рокотовского портрета. Может быть, именно поэтому в парадном зале усадебного дома висел совершенно другой ее портрет, на котором Александра Петровна была изображена в рост в парадном платье с фижмами.

Муж ее, Николай Еремеевич, был человеком, мягко говоря, своеобразным. В истории русской культуры он остался в качестве образцового примера графомана. Вообще-то многие пишут стихи для собственного удовольствия и мнят себя поэтами без особых на то оснований, но мало у кого есть столько возможностей для того, чтобы подкреплять эти иллюзии практическим образом.

У Николая Струйского не было необходимости зарабатывать себе на жизнь. Несмотря на то что на свои причуды он тратил огромные суммы, разориться полностью ему не удалось. После смерти мужа Александра, хоть и с большим трудом, но смогла восстановить расстроенное хозяйство.

Знакомые относились к Николаю насмешливо. Его приятель Иван Михайлович Долгоруков, например, так писал о нем: «…этот самый г. Струйский, влюбляясь в стихотворения собственно свои, издавал их денно и нощно, закупал французской бумаги пропасть, выписывал буквы разного калибра, учредил типографию свою и убивал на содержание ее лучшую часть своих доходов…» Между прочим, книги, изданные в частной типографии Струйского, действительно можно считать шедеврами полиграфического искусства, а вот их содержание, мягко говоря, весьма далеко от высокой поэзии. Вот как, например, он почтил память своего крепостного архитектора Зяблова:

Конечно, в наши дни после Пушкина и Блока поэтический слог XVIII века кажется тяжеловесным и совершенно непоэтичным даже у признанных мастеров вроде Державина, но стоит поверить специалистам – и для того времени это не поэзия.

А вот в отношении своих крепостных Струйский вовсе не был либеральным мечтателем. Он мог жестоко наказать крестьянина за то, что тот спугнул вдохновение барина, причем с явным удовольствием разыгрывал настоящие судилища с соблюдением всех юридических тонкостей того времени. После его смерти Александра выпустила из настоящих тюрем, в которые Струйский превратил сараи на территории усадьбы, несколько десятков человек, долгие годы содержавшихся там в заключении в темноте и грязи. Многие из несчастных в таких условиях просто сошли с ума.

Впрочем, у Александры могли быть и свои счеты с мужем. Вряд ли он был с ней нежен и ласков в реальной жизни, хотя в стихах и называл Сапфирой, сочиняя в ее честь длиннейшие оды и посвящения:

Зато известен реальный факт, что однажды Николай проиграл жену в карты кому-то из соседей-помещиков и тот увез ее с собой на некоторое время. Каким-то образом ситуация разрешилась, но история эта свидетельствует лишь о том, что Струйский считал жену своей собственностью – так же как и крестьян.

Александра Струйская овдовела в 42 года, ее муж ушел из жизни в 1796 году, ему было 47. По современным меркам, вполне еще молодые люди. Но замуж Александра больше не вышла. Ее дальнейшая жизнь была посвящена хозяйственным заботам и воспитанию детей.

И. М. Долгорукий в отличие от ее мужа писал об Александре в своих воспоминаниях с большой теплотой и уважением: «…я признаюсь, что мало женщин знаю таких, о коих обязан бы я был говорить с таким чувством усердия и признательности, как о ней… Она соединяла с самым хорошим смыслом приятные краски городского общежития, живала в Петербурге и в Москве, любила людей, особенно привязавшись к кому-нибудь дружеством, сохраняя все малейшие отношения с разборчивостью, прямо примерной в наши дни… Дома, в деревне – строгая хозяйка и мастерица своего дела, в городе – не скряга…»

А вот мнение о Струйской, которое записала Наталья Тучкова-Огарева, жившая недалеко от Рузаевки: «В нашем соседстве жила Александра Петровна Струйская; моя бабушка очень любила ее за ум и любезность…»

После смерти мужа Александра была вынуждена взять управление хозяйством в свои руки. Дети ее либо были еще маленькими, либо не проявляли никакого интереса и способностей к управлению усадьбой. Хозяйкой она оказалось весьма умелой. Например, организовала на территории поместья ткацкую мануфактуру, которая скоро начала приносить неплохую прибыль. Проблема была только в том, что работали там девочки 7–8 лет. Увы, в те времена о трудовом законодательстве, защите прав трудящихся и охране детства никто и не слыхивал.

Не стоит обольщаться, глядя на благородные лица и изысканные наряды владельцев поместий и деревень, – за очень редким исключением крестьян как равных себе людей они по большей части не воспринимали. Конечно, в интеллигентной либерально настроенной среде считалось дурным тоном применять к крепостным телесные наказания, но таких продвинутых крепостников было не так уж и много.

Струйская к этим либералам точно не относилась. Ее сыновья не брезговали развлекаться с крестьянками, от этих отношений порой рождались дети, а хозяйка не задумываясь откупалась от нежданной родни и выдавала девиц замуж. Таким внебрачным сыном Юрия Струйского был поэт и музыкальный критик Дмитрий Струйский, печатавшийся под псевдонимом Трилунный, внебрачный сын Леонтия Струйского Александр Полежаев также проявил немалое поэтическое дарование. Кстати, Леонтия Струйского за расправу над собственным управляющим в 1820 году лишили дворянства и сослали в Сибирь.

Другой сын Струйских, Александр, между прочим, полковник и участник Бородинского сражения, был известен в Рузаевке как «страшный барин». В 1834 году его зарубил один из крестьян. Месть Александры Петровны была суровой. Она четыре дня морила голодом всех своих крепостных и скотину, а затем заставила дворовых людей смотреть на расправу над убийцей своего сына. И хотя тогда ей было уже под восемьдесят, воля ее ничуть не ослабела.

Очень может быть, что если бы имение Струйской не находилось так далеко от столицы, то жалобы крепостных вполне могли достичь ушей кого-нибудь из лиц, облеченных властью, и помещица могла закончить жизнь так же, как и пресловутая Дарья Салтыкова, заточенная до конца своих дней в одиночной келье в монастыре. Но Александре Петровне повезло. Она умерла в возрасте 86 лет в своей постели – уважаемой хозяйкой усадьбы.

А мы смотрим на рокотовский портрет и повторяем слова Николая Заболоцкого, которые теперь можно воспринимать совершенно иначе. И обман глаз Александры Струйской, возможно, заключается как раз в противоречии между неземной красотой и одухотворенностью ее облика на портрете и той совершенно приземленной, жестокой и в чем-то даже страшной жизнью, которую Александра Петровна Струйская прожила на самом деле.