Рассмотрим вторую версию о причинах появления эмпатии по отношению к животному. Согласно этой гипотезе, подобная форма эмпатии возникла у человека вследствие тех нарушений, которые привычная нам система человеческих взаимоотношений претерпела в современном обществе. Суть гипотезы состоит в том, что человек испытывает привязанность к животному не из-за недостатка взаимоотношений с другими людьми, как утверждают сторонники предыдущей гипотезы, но по причине добровольного отказа от таких взаимоотношений. Согласно этой второй идее, — назовем ее для простоты «гипотезой мизантропии», — подобная отстраненность человека от окружающих берет свое начало в глубинах современного индустриального общества.

Она вызвана весьма существенными трансформациями, произошедшими в обществе, среди которых можно назвать развитие индивидуализма, распад традиционного круга общения, дегуманизацию труда, становящегося все более и более механизированным и все менее разнообразным. Все это вызывает у человека экономическую и социальную неудовлетворенность, — как результат несоответствия между ожиданиями и теми средствами, которыми он располагает для того, чтобы эти ожидания реализовать. Человек как бы отгораживается от других людей. Подобное отчуждение может найти выражение и в том, что люди становятся все более восприимчивыми по отношению к животным, а защитники прав животных приобретают в обществе все больший политический вес.

Несомненно, в ряде случаев подчеркнуто трепетное отношение к животному представляет собой оборотную сторону пренебрежения или даже ненависти ко всему человеческому роду или к некоторым категориям людей. Чувства, которые испытывали нацисты к животным вообще и к собакам в частности, могут служить наиболее ярким тому подтверждением. Высшие чины нацистской партии, в том числе и Гитлер, были вегетарианцами. В 1933 году Геринг заявил, что «отправит в концентрационные лагеря всех, кто думает, что можно вести себя с животными ненадлежащим образом […] и продолжать их мучить». Так же как Гитлер, Гиммлер резко осуждал пристрастие к охоте, считая это занятие «обыкновенным убийством невинных существ». Геббельс заявлял: «Я начал презирать людей до самой глубины моей души […]. Столько грязи… Столько коварства… По большому счету, настоящим другом может быть только собака. Чем больше я узнаю человеческий род, тем больше привязываюсь к моему Бенно [псу]» (цит. по: Arluke et Sanders, 1996, chapitre 6). Крайне правые движения традиционно с особым вниманием относились к правам животных. Трудно усомниться в том, на что ориентирована данная позиция: нам предлагают придать животным некую особую ценность с тем, чтобы окончательно обесценить человека, и в особенности те или иные конкретные категории людей, чтобы поставить крест на гуманистическом универсализме во всех его возможных проявлениях.

В речах некоторых наиболее рьяных и радикальных современных защитников «дела животных» также довольно часто можно услышать антигуманистические мотивы. Только теперь эти выступления имеют более выраженную политическую направленность, зачастую откровенно расистского толка, и изобилуют самой разнообразной и подчас довольно странной аргументацией. За повышенным вниманием к животным здесь скрывается презрение ко всему человеческому роду. Подобные «защитники» прав животных ставят под сомнение ценность не только отдельных категорий людей, но и человека как такового. В их антимодернистских выступлениях без труда можно уловить разочарование в человеке или даже отвращение к нему как к биологическому виду — и ностальгию по утраченной чистоте, оскверненной влиянием «тлетворной» цивилизации. Как правило, такие настроения сопровождаются откровенно враждебным отношением к науке.

По иронии судьбы, авторов подобных безапелляционных экстремистских высказываний можно считать первыми жертвами антропоцентризма: они видят в животном именно те добродетели, которые, по определению, имеют привлекательность только в глазах самого человека, — невинность, бескорыстие, бережное отношение к природе. По сравнению с жестокими и безнравственными людьми животное для них предстает бесхитростным, нежно любящим существом, лишенным всех человеческих пороков… — после чего обычно следует парад самых безудержных антропоморфических проекций. В представлениях современных «защитников» животных о природе человек царит надо всем остальным мирозданием. Они щедро наделяют его качествами, которые обеспечивают превосходство над животными: властью, предполагающей ответственность, от которой он, к сожалению, постоянно пытается ускользнуть. Они призывают человека вспомнить о своих обязанностях, неизменно представляя его в образе хозяина, то есть в образе, не лишенном самолюбования, густо замешенного на самом отъявленном антропоцентризме. Дай волю таким «защитникам», и они объявили бы животных существами более человечными, чем сам человек, больше похожими на людей, чем на творения природы. На самом деле все эти рассуждения имеют мало отношения к животным, поскольку речь в них идет скорее о человеке. По большому счету, любовь к животному в данном случае — всего лишь оборотная сторона неприязни к человеческому роду.

О том, что между любовью к животным и недоверием или равнодушием к людям действительно может существовать некоторая связь, свидетельствуют и другие черты современного общества. Так, например, проявления жестокости по отношению к животным нередко вызывают больший общественный резонанс, чем несчастья, произошедшие с людьми. В 80-х годах значительная часть всех писем, поступивших в американский конгресс, была посвящена заботе о благополучии животных. Эта тема волновала граждан США гораздо сильнее, чем все другие (Arluke et Sanders, 1996, p. I).

Приведенные факты говорят сами за себя. И тем не менее — и это важно отметить — они не могут служить доказательством того, что причины и смысл привязанности человека к животному следует искать исключительно в его неприязни к другим людям. Как я уже подчеркивал выше, любовь к животному далеко не всегда служит заменой любви к людям — как бы того ни хотелось сторонникам гипотезы мизантропии. Привязанность к животному может иметь подобное происхождение, но эта зависимость вовсе не является строго обязательной. Гипотеза не учитывает того факта — или попросту упускает его из виду, — что отношения между человеком и животным нельзя рассматривать только лишь в качестве отражения, отзвука отношений между людьми. Разумеется, во многом они согласуются с человеческими отношениями: в зависимости от культурных традиций отношение к животным также может меняться. Однако это еще не значит, что две эти системы отношений напрямую соотносятся между собой.

Отношения, связывающие человека и животное, особенно такое близкое нам животное, как собака, имеют свои собственные характеристики: структуру, насыщенность, историю. В предыдущих главах мы говорили о том, что наши взаимоотношения с другими живыми существами, в частности с собаками, во многом определяются теми качествами, которые свойственны этим животным и не позволяют считать их пассивными объектами взаимодействия. Кроме того, сами характеристики этих животных в процессе эволюции изменялись, подстраиваясь под требования и ожидания человека. И если принимать в расчет давнюю историю, эволюционную обусловленность и степень насыщенности наших взаимоотношений с собаками, то считать их обычной иллюзией было бы чистой воды глупостью. Такой же, как склонность видеть человеконенавистника в каждом, кто признает субъектность животного и испытывает к нему эмоциональную привязанность.

Несостоятельность гипотезы мизантропии — равно как и гипотезы об иллюзорности наших взаимоотношений с животным — становится еще более очевидной, если задуматься о предпочтениях человека в плане выбора животного-компаньона. Почему предметом нашего выбора прежде всего стали собака и кошка, а не какое-нибудь другое животное? Если мы говорим о собаке, то ее успех никак нельзя объяснить исторической или культурной случайностью. Он зависел от собственных качеств самой собаки и их соответствия предпочтениям человека, которые складывались на протяжении всей истории человеческого рода. Таким образом, если основы взаимоотношений человека с животным вообще и с собакой в частности именно таковы, то с научной точки зрения гораздо более плодотворно будет рассматривать их как одну из форм социального взаимодействия — в буквальном смысле слова. С этой точки зрения подход к взаимоотношениям между человеком и животным как к свидетельству социальной неадекватности или психологической аномалии выглядит совершенно необоснованным. Одним словом, как подчеркивают некоторые антропологи и социологи, наша социальная жизнь по существу не ограничивается сферой взаимоотношений между людьми.