Глава 2

Кёниг Фюример, теократ ордена Геборене Дамонен, стоял в своих личных покоях, спиной к комнате, и смотрел на Зельбстхас. Безупречно прямые улицы с севера на юг шли под названиями, а с востока на запад – под номерами. Это был город порядка, город разума.

«Ничто не мешает здравому смыслу возникать из бредовых иллюзий», – думал Кёниг.

Зельбстхас, законы, на которых он держится, география, его определяющая, населяющие его люди… все это воплощение безумия Кёнига.

Ну, возможно, не все. Люди, как ему представлялось, вполне реальны сами по себе. Но когда он впервые пришел сюда с мечтой почти двадцать лет назад, младшим прислужником храма, Геборене были крошечной сектой религиозных фанатиков, у которых была идея, казавшаяся безумной, и никаких шансов ее осуществить.

А он воплотит эту идею в реальности.

Тогда, в прошлом, Зельбстхас был очередным разрушающимся городом-государством, которому не повезло. Его основали на каменистой земле, пригодной разве только для того, чтобы на ней росли пучки жесткой травы, скудная пища для тощих коз. Он помнил, как голодающие люди приходили совершать богослужение в обветшавших развалинах этой древней церкви. Он мог лишь догадываться, во имя каких богов построили этот храм. Конечно, не для людей: во всем здании не нашлось и пары дверных проемов одинаковой формы, двух коридоров одной и той же ширины, при этом каждый то сужался, то расширялся, без соблюдения каких-либо очевидных закономерностей. В некоторых местах гигантские размеры поражали воображение, а в других было так узко, что служители храма поворачивались боком, чтобы разминуться. Замысел этого строения родился в нездоровом сознании. Геборене стали служить здесь, а до того храм много поколений пустовал, и лишь призраков видели его стены.

Кёниг все изменил. Абсолютно все.

В основе любого выбора и любого слова лежала одна и та же прописная истина: заставьте людей думать иначе, и вы измените мир.

Он поменял религию, изгнал призраков из древней церкви. Дал людям надежду, и они научились верить в себя. Что еще важнее, они верили в него. Зельбстхас превратился в богатый город-государство. Его служители непреклонно несли людям Слово. Чем больше людей верило во что-то, тем более истинным оно становилось.

Его планы почти принесли плоды. Геборене получат своего бога, а Кёниг будет его создателем и повелителем.

– Восприятие, – произнес он, – есть реальность.

Для гефаргайста эта истина являлась основой основ.

Стоявшие у него за спиной хранили молчание. Он слишком хорошо их знал. Он слышал, как они переступают туда-сюда, с нетерпением ожидая, когда им разрешат заговорить.

Кёниг стоял, поставив ступни вместе; левой ладонью задумчиво держал свой узкий подбородок, правой сжимал левый локоть. В его личных покоях собиралась все бо́льшая толпа, и это его несколько тревожило. Он бросил взгляд через плечо на трех других людей, которые находились с ним в комнате. Нет, это были не люди. Доппели. Разница немаловажная.

Они стояли в совершенно одинаковых позах, были одеты в одинаковые ярко-малиновые плащи, смотрели на него кто более внимательно, а кто менее. Три пары одинаковых серых глаз. Три одинаковые лысые головы. Хотя они совершенно очевидно были копиями Кёнига, у каждого из них наблюдались мелкие недостатки.

«Нет, – поправил он сам себя. – Недостаток – слишком сильное слово. Точнее будет сказать „странности“».

Ближний к нему дико оскалился, блеснув белыми зубами. У второго взгляд метался туда-сюда, как будто он готовился к внезапному нападению из темноты. Последний, казалось, вот-вот упадет на колени и начнет молить о прощении за какой-то никому не ведомый грех, отчаянно желая похвалы и вместе с тем понимая, что он ее не заслужил.

«Нытик и слабак». Именно последнего Кёниг больше всего ненавидел. Понимание того, что в доппелях проявились черты его собственного характера, ничуть не помогало ему принять их такими, какие они есть.

Кёниг утешал себя мыслью о том, что никто не доволен собой полностью – но большинство не сталкивается с физическими воплощениями собственных недостатков.

– Уйдите, – скомандовал он. – Мне нет нужды в вашем трусливом совете.

Один доппель быстрым взглядом окинул зал, будто стараясь в последний раз рассмотреть отделку из темного дуба и роскошное убранство, а потом посмотрел на Кёнига, который не собирался отводить глаз. Доппель тут же с извиняющимся видом пожал плечами.

– Похоже, вы в это не верите. – Доппель раболепно склонил голову и уставился в пол. Все его жесты были наигранны. – Прошу прощения.

– Замолчи, Приятие. Встань в угол. Ничего не говори.

Доппель кротко кивнул, но, когда он потащился в угол, Кёниг заметил на его лице еле заметную ухмылку. По крайней мере он все еще подчиняется, хотя прогнать его совсем не выходит. И все же Фюримера совершенно не грела мысль, что он не может заставить своих доппелей скрыться. Его бредовые иллюзии набирались сил и начинали сами распоряжаться собственным существованием.

Одна из стен была почти полностью увешана зеркалами от пола до потолка, в медных рамах, и там собралось несколько его отражений, которые будто глазели на него в окно. Изможденные продолговатые лица, лысые головы. Рты у них шевелились, но звука не было слышно. Это началось недавно, у него только в последние несколько дней появились склонности зеркальщика. Теперь оставалось только ждать, когда он услышит их голоса. Они могут в какие-то мгновения давать ценные советы или показывать отрывки событий будущего или картины далеких мест, но однажды они выберутся из своего зеркального мира. Когда это наконец случится, они либо убьют, либо заменят его. Какая перспектива его больше пугала, Фюример не мог понять.

«Если другие мои иллюзии не прикончат меня раньше».

Это не имеет значения. У него будет его бог, а боги меняют все.

Один из двух оставшихся доппелей – его Кёниг звал Отречение – потянулся к нему и зашептал на ухо:

– Приятие готовит против тебя заговор.

Кёниг отпихнул доппеля.

– А ты нет? – Он рассмеялся, будто залаял, без малейшего намека на веселье.

Беспокойство и Отречение, склонив головы, попятились от сердитого взгляда Кёнига. Только Приятие, стоявший лицом в угол, оставался невозмутимым.

– Тебе нельзя ему доверять, – прошептал Отречение. – Приятие хочет занять твое место.

– А тебе я доверять могу?

Отречение не поднимал лица, но Кёниг разглядел скупую улыбку.

– Конечно же нет. В конце концов все нас бросают. Например, наши родители.

– Мои родители, – огрызнулся Кёниг. – Вы все лишь иллюзии.

– Твои родители, – мягко поправился Отречение. – Если тебя может бросить мать, то кто же на это не способен? Вот почему я существую. Может быть, я и иллюзия, но для тебя я – реальность.

Возник четвертый доппель, который выглядел как совсем юный Кёниг. На заплаканном лице можно было прочесть все утраты брошеного ребенка, который внезапно понял, что ни единой душе в мире нет до него дела, если не считать тех, кому интересно как-нибудь его использовать. Кёниг сосредоточился на настоящем и прогнал этого доппеля. Было не время тревожиться о старых ранах, пусть они и успели нагноиться.

– Вот и твой любимчик, ученый, – сплюнул Отречение с яростным отвращением.

– Он мой друг.

– У нас не бывает друзей, – ответил Отречение. – Настоящих друзей.

Несмотря на правоту доппеля, у Кёнига все же сжались челюсти от злобы так, что заскрипели зубы. Они были друзьями в прошлом, до того как он решил создать бога.

– Он полезен, – ответил Кёниг.

– Он нас ненавидит, – предостерег Отречение. – Тебе нельзя доверять ему. Он психически здоров.

– В тот день, когда ты посоветуешь мне кому-нибудь поверить, я сразу пойму, что попал в большую переделку.

– В этом отношении я должен согласиться с Отречением, – встрял в разговор Приятие и тут же снова уткнулся в угол, когда Кёниг бросил в его сторону предостерегающий взгляд. – Мне кажется, мы ему не нравимся, – прошептал доппель. – Я думаю, и тебя он тоже не любит, – добавил он, глянув на Кёнига. – Он думает, что ты украл его идею.

– Мне нет дела до того, нравлюсь я ему или нет. Мне просто нужно, чтобы он был полезен.

Приятие ухмыльнулся, будто понимая, что это ложь.

Ауфшлаг Хоэ, главный ученый Геборене Дамонен, вошел в покои Кёнига и низко поклонился, изо всех сил стараясь не обращать внимания на доппелей верховного жреца. Они же, в свою очередь, метали в его сторону взгляды, полные ненависти и презрения. В хорошие дни он задумывался о том, какой вывод можно сделать из этого касательно мнения Кёнига о верховном ученом. В дурные дни подумывал, не убить ли ему помешанного теократа.

«Итак, каким же днем окажется сегодняшний?»

Но могущество Кёнига как гефаргайста было вне всякого сомнения. Ауфшлагу достаточно было провести всего несколько минут в присутствии главного жреца, чтобы поразительная гениальность, провидение и глубина понимания, которыми обладал Фюример, совершенно ошеломили Хоэ. Сам масштаб планов Кёнига вызывал благоговейный ужас. Фюример был не из тех, кто мыслит мелко. Он оперировал вечными категориями.

Сомнения закрадывались уже позже. Ауфшлаг бессонными ночами задавался вопросом о том, кто же на самом деле Кёниг: гений или погруженный в бредовые иллюзии сумасшедший. Как же трудно было понять это наверняка.

Восприятие являлось реальностью; это гайстескранкен понимали очень хорошо. Оно служило им источником силы, делало их особенными и выделяло среди общей массы обыкновенных людей. Но Ауфшлаг понимал. Его опыты позволили ему узнать истину:

Все они были просто безумцами.

Как и Кёниг – безумец. «Каким же должно было быть у человека ужасным детство, чтобы он стал таким, как Кёниг?» Интересный вопрос. Возможно, он с этим позже поэкспериментирует.

Ауфшлаг наблюдал за человеком, который когда-то был ему самым близким другом. Они познакомились, будучи прислужниками у Геборене. Хотя оба пришли к этой религии, о которой раньше почти никто не слышал, по разным причинам, их судьбы переплелись. Когда они стали настоящими друзьями – возможно, в тот день, когда Ауфшлаг рассказал Кёнигу о своей идее? «Это же моя идея была, правда?»

Ауфшлаг снова поклонился, когда Кёниг наконец соблаговолил посмотреть в его сторону. Только тогда Ауфшлаг заметил, что подол его светло-синего одеяния потемнел от пятен крови. Он выпрямился, на мгновение встретившись взглядом с серыми глазами Фюримера. По крайней мере теперь он был уверен, что перед ним именно Кёниг, а не один из его доппелей. Эти глаза, серые, как будто все краски из них куда-то унесло, впивались в него. Хоэ чувствовал, как его личность разбирается слой за слоем и тщательно изучается. Кёниг продолжал смотреть и не отпускал его. Ауфшлаг не мог шевельнуться. Его пригвоздило к месту.

«Это как раз один из тех самых дней». Все сомнения покинули его, как будто кровь, хлещущая из рассеченной бедренной артерии. Кёниг был тем, за кем нужно идти следом, человеком, который видел в богах их подлинную сущность. Эти глаза видели будущее.

Ауфшлаг пошатнулся, когда Кёниг наконец отвел взгляд. Он подождал мгновение, чтобы не так быстро стучало сердце. Пристальное внимание доппелей чувствовал кожей; ему казалось, будто по ней ползают ядовитые пауки.

Один из доппелей – Ауфшлаг не мог отличить одного от другого – подался вперед и прошептал:

– Я знаю, что у тебя на уме, кривозубый грязный тип со свинобойни.

– Отречение, – скомандовал Кёниг, – оставь его в покое. Ауфшлаг, мой старый друг, ты пришел, чтобы о чем-то доложить, я полагаю?

Хоэ начал запинаться, и внезапно ему стало неловко от мысли о своих кривых зубах и жирных пучках волос вокруг ушей.

– Д-да, верховный жрец. Еще один из молодых богов покончил с собой. – У него внезапно выступил пот. Левая рука зависла в нерешительности: ему хотелось то ли прикрыть кривозубый рот, то ли пригладить волосы.

Кёниг повернулся и стал смотреть на доппеля, который стоял, уткнувшись лицом в угол.

– Аусфаль?

Ауфшлаг неуверенно моргнул, глядя Кёнигу в спину. «Какие чувства он сейчас от меня скрывает?»

– Да.

– Она все равно была чересчур умная, всегда задавала вопросы. Она не могла просто принять то, что я ей говорил. Недоверчивая девчонка. – Кёниг повернулся и глянул на Ауфшлага, слегка подняв бровь. – Где она только этому научилась?

– Те же самые люди, которым позволено было видеть Аусфаль, имеют доступ и к Моргену, – обиженно ответил Ауфшлаг. – А ему такие черты совершенно не свойственны. Скорее всего, это произошло из-за особенностей ее характера.

– Морген идеален, – сказал Кёниг.

– Он невинен и бесконечно доверяет нам, – отметил Ауфшлаг.

– Я и раньше это говорил. И я хочу, чтобы он таким остался. Теперь к нему не будут допускать никого, кроме нас с тобой, и еще его телохранителей. Я не хочу, чтобы он заразился сомнением.

«Упаси бог, если этот мальчик научится думать сам».

– Конечно же, – сказал Ауфшлаг.

Как вышло, что он дошел в своих планах до такого? Как ученый он стремился всегда сражаться с невежеством, но при этом все же ограждал Моргена от неприятных истин. Возможно, он не лгал мальчику, но намеренно не позволял ему узнать то, что тому требовалось. «Я должен все сказать Моргену, чтобы он сам мог для себя все решить».

Но разум Моргена был намеренно создан именно так. Как и других, из кого Геборене намеревались сделать богов, его всю жизнь приучали думать, что однажды он Вознесется, и станет богом Геборене, и будет служить народу Зельбстхаса. Рабство выдавалось за достоинство.

В начале они собрали десять детей, и за прошедшие десять лет дети, один за другим, гибли под непосильным грузом. Их ломали необузданные иллюзии, которыми пичкали их Геборене и вера Зельбстхаса. Кто-то сгорал, кто-то разлагался, не оставляя после себя ни крупицы. Каждый достигал собственной вершины непрочного могущества и падал, потому что иллюзии тянули вниз, погружали в безумие. Никто не Вознесся. Аусфаль была последней из тех девяти. А теперь остался только Морген, самая чистая и невинная душа, что встречал в своей жизни Ауфшлаг.

Если бы он знал, что его план приведет к трагической гибели девяти детей, стал бы он все равно рассказывать об этом Кёнигу?

«Да простят меня боги, но думаю, что да».

– Как умерла Аусфаль? – Вопрос Кёнига заставил Ауфшлага прервать размышления.

– Она перегрызла вены на запястьях. Истекла кровью. Перед тем как потерять сознание, успела много написать на стенах.

– Собственной кровью, я полагаю?

– Конечно.

– Что-то важное?

– Я заметил, что там раз за разом повторялась одна и та же фраза. «Плохие у нас выходят боги». Не знаю, что она имела в виду. Возможно, что Геборене делают не таких хороших богов или что она стала бы плохим богом, если бы Вознеслась. Я поручил в этом разобраться сестре Вегверфен.

– Вегверфен нельзя доверять, – проговорил Отречение. – Она может проболтаться о смерти Аусфаль.

– Этого сейчас допустить, конечно же, нельзя. – Кёниг крепко держал Ауфшлага взглядом своих блеклых серых глаз. – Убей Вегверфен, когда она все сделает. Доложишь о том, что ей удастся выяснить.

– Само собой. – Ауфшлаг старался, чтобы его лицо ничего не выражало.

Но Кёниг видел главного ученого насквозь.

– Я знаю, это тяжело. – Он положил руки на узкие плечи Ауфшлага, так что тому пришлось посмотреть Кёнигу в глаза. – Эта неудача может посеять семена сомнения, а этого мы допускать не должны. – Его длинные пальцы впились в кожу на плечах. – Сомнения означают провал.

Под взглядом верховного жреца воля Ауфшлага рассыпалась на мелкие кусочки. Он не видел ничего, кроме лишенных цвета серых глаз. Эти пальцы, как личинки-мертвоеды, вгрызались глубоко в его плоть.

– Но… – По лицу его стекали струйки пота. – Разве мы еще не потерпели неудачу? Остался только один бог!

– Конечно же, нет. Разве ты думал, что я хочу создать много богов? Нет. – Он говорил так убедительно, что сомнения Ауфшлага рассеивались под палящими лучами откровения. Кёниг тепло улыбнулся своему главному ученому. – Сегодня замечательный день. Сегодня праздник. Теперь мы знаем, кто из наших подопытных Вознесется. – Он снял руки с плеч Ауфшлага, и ученый с удивлением заметил, что пальцы не были вымазаны в крови.

– Прошу прощения за минутную слабость, верховный жрец. – Сердце Ауфшлага переполняла вера, обретающая новую силу. – Это так очевидно. Конечно же, бог может быть только один. Я принимаю слишком близко к сердцу, как мне кажется. И это меня ослепило.

– Не стоит беспокоиться, друг мой. – Кёниг похлопал Ауфшлага по спине как лучшего друга, каким давным-давно он действительно был. – В твою задачу всегда входили детали. Я же должен видеть картину в целом, но без тебя мы бы пропали. Ты – самое сердце нашего замысла. – Кёниг повернулся и посмотрел на собравшихся возле него доппелей. – Без моих друзей я ничто. Мне становится так одиноко. Ты же со мной, верно? Ауфшлаг, без тебя я не смогу этого сделать.

Хоэ низко поклонился. Кёниг никогда не останется в одиночестве, пока дышит Ауфшлаг. Он отдаст все ради служения этому великому человеку. Все.

– Я никогда не оставлю тебя, – искренне поклялся ученый.

Как только за Ауфшлагом закрылась тяжелая дубовая дверь, Отречение усмехнулся:

– Он оставит тебя. Они все бросят тебя.

Кёниг грустно улыбнулся доппелю.

– Да. Но не сейчас. Обратил внимание, что он не произнес слова «доверие»? В тот день, когда он скажет мне, что я могу ему доверять, он умрет.

Беспокойство нервно кашлянул:

– Но ты всегда говоришь людям, что они могут доверять тебе.

– Верно.

Отречение указал на закрытую дверь:

– Ты сказал ему, что изначал планировал Вознесение лишь одного бога.

– Да.

– Но мы хотели…

– Я хотел.

– … ты хотел, чтобы их Вознеслось как можно больше. Теперь, когда остался только один ребенок, нашим… твоим планам угрожает серьезная опасность. Если с ребенком что-то случится… – Отречение не стал заканчивать мысль.

– Ты солгал ему, – обвинил Кёнига Приятие, который уже не стоял в углу. – Я думал, он наш друг.

– Любое общение – это манипуляция, – ответил Кёниг. – Любое взаимодействие, социальное или иное, служит средством получить то, чего хочешь ты. Это основа общества. – Он прошел по залу, и подол его алых одежд заскользил по дорогим коврам. – Мне нужен Ауфшлаг, а я нужен ему. В основе любой дружбы лежит определенный уровень взаимной зависимости. Потребность и удовлетворение этой потребности. Без меня Ауфшлаг был бы никем – маленьким человечком с жалкими мечтами. Мне без Ауфшлага оказалось бы сложно создать моего бога. Мы нужны друг другу. Мы используем друг друга. – Кёниг улыбнулся Приятию. Это встревожило доппеля. – Когда он предаст меня – а в том, что он так поступит, сомнений нет, – я убью его. – Кёниг исподлобья посмотрел на доппелей. – В этом вы можете мне доверять.

Приятие тихо рассмеялся.

– И сейчас, как мне подумалось, я не только воплощаю твою потребность в Приятии, но и служу единственным выражением твоего чувства юмора.

– Я не шутил, – ответил Кёниг.

Приятие с огорченным видом уставился в пол.

– Вот ведь.

Кёниг отправил трех доппелей в другую комнату, чтобы ему было просторнее размышлять. Они заполняли собой все его мысли, требуя внимания, постоянно ссорясь и пререкаясь друг с другом. На мгновение Кёнигу показалось, что они не уйдут, но тут Приятие склонил голову и вышел, а другие двинулись следом. Не так давно он мог заставить их раствориться лишь небольшим усилием воли. Теперь ему трудно выставить их в другую комнату. Однажды он не сможет их прогнать. Они были его проклятием и верным признаком его огромной силы. К несчастью, вместе с его могуществом росла и сила доппелей. Наступит день, когда они прекратят ему подчиняться. Станут преследовать его каждую секунду, бормотать, когда он будет стараться уснуть. Они заразят собой его мысли.

А затем они одержат над ним верх. Его иллюзии свергнут его, сбросят с престола его собственного сознания, пожрут его разум. Ему не узнать, как именно это случится. Возможно, его затащат в зеркало, и он навсегда останется заточен там. Он может потерять контроль над собой и перестать разграничивать себя и своих доппелей. Самый сильный воспользуется этим и возьмет власть в свои руки. И тогда Кёниг станет хнычущим доппелем при новом Кёниге.

Гайстескранкен могут пойти по очень разным путям. Он слыхал о соматопарафрениках, у которых конечности восставали против разума и захватывали всю власть. Больше всего его пугала судьба котардиста. Кёнигу жутко было думать о том, как станет разлагаться его плоть, как внутренние органы будут гнить или усыхать.

Кёниг сел за стол, чудовищную дубовую громаду с резными орнаментами. Он нашел его в одном из самых глубоких подвалов церкви и забрал себе. Кажется, это какое-то вишневое дерево, красное, но настолько темного оттенка, что его можно было счесть черным. На столе в беспорядке валялись бумаги. Через Кёнига проходили все дела Геборене. Он был центром всего. Зельбстхас не стал бы тем, чем сегодня являлся, если бы не постоянное внимание Кёнига.

«Боги, как здесь тихо». Пререкания доппелей его отвлекали, но в то же время приносили пользу. Хотя говорить с ними было почти то же самое, что беседовать с самим собой, такие размышления вслух шли ему на пользу. Доппели представляли всего лишь отдельные стороны его личности, но зато четко выраженные, концентрированные проявления его психики. Каждый доппель давал ему что-то особенное, и хотя они и стремились его свергнуть, он был им так же нужен, как и они ему. Эта необходимость связывала их друг с другом.

«Однажды я окажусь им нужен не настолько, как они мне». Потребности других были той осью, от которой он своим могуществом гефаргайста заставлял мир склоняться в нужную ему сторону. «Потребности – это слабости».

Тишина в комнате легла ему на плечи тяжелым грузом. Кёнигу не хватало голосов остальных. Он слишком много времени проводил один и от этого чувствовал себя опустошенным и слабым. У него зарождались сомнения. Вскоре он выберется из кабинета, окружит себя своими жрецами и засияет в лучах их внимания.

Он взял случайный лист бумаги и посмотрел на него; это были отчеты церкви Геборене в Готлосе, грязном крошечном городе-государстве к югу от Зельбстхаса. Король Диб Шмутциг, гефаргайст, обладавший крайне небольшой силой, требовал с иностранной церкви запредельно высоких налогов. Досадно, но не особенно важно. Готлос скоро будет в распоряжении Кёнига. А пока что он заплатит этому много о себе воображающему поганцу.

Кёниг сердито заворчал и ударил кулаком по столешнице; гнев переполнял его, как будто налетевшая неведомо откуда гроза. Он скомкал доклад, и кулак его дрожал.

– Шмутциг – полное ничтожество, – прорычал Кёниг, стараясь сосредоточиться на делах, с которыми нужно было разобраться. – Он цел только потому, что даже не заслуживает, чтобы его раздавили.

– Он цел потому, что ты занят более серьезными проблемами, – прошептал у него за спиной Беспокойство.

У Кёнига опустились плечи.

– Я велел тебе удалиться.

– Ты встревожен.

– Я сам с этим разберусь.

– Остался только один бог. Если с ним ничего не выйдет, то начинать заново уже поздно. Твои иллюзии набирают силу. Время на исходе.

– Ауфшлаг меня не подведет, – произнес Кёниг.

Отречение, стоявший рядом с другим доппелем, подался вперед.

– Тебя все бросают. А у этого ученого ничего не выйдет.

– Нет, – убежденно ответил Кёниг. – Этот ребенок – тот самый, избранный.

Беспокойство рассмеялся.

– Кого ты пытаешься убедить?

Сестра Вегверфен стояла перед Ауфшлагом Хоэ, сидевшим за идеально чистым письменным столом. Пусть внешность главного ученого Геборене вовсе не внушала трепета – жирный и круглый, с гнилыми зубами и сальными торчащими волосиками, – молодая жрица отлично понимала, каков он на самом деле.

Ей уже было известно, что наука – дело страшное и кровавое. Вегверфен достаточно много ассистировала Ауфшлагу в экспериментах, так что успела проникнуться к нему большим уважением из-за упорной тяги к знаниям, которую проявлял этот человек, хотя готовность Ауфшлага пойти на все, чтобы найти ответы на свои вопросы, граничила с безумием. Вегверфен наблюдала, как он подвергал пыткам целые семьи, просто чтобы выяснить, можно ли создать гайстескранкен, или же бредовые иллюзии являются врожденным свойством, которому человека научить нельзя. Она готова была поклясться, что Ауфшлаг – гайстескранкен, вот только он ни разу не проявлял ни одной бредовой иллюзии и всегда производил впечатление хладнокровного, пугающе здравомыслящего человека.

Нет, душевно здоровым его назвать было бы неверно. Пусть его и не преследуют иллюзии, но и вполне человеком его считать нельзя.

Ауфшлаг смотрел на нее крошечными глазками, лоб у него блестел. Он нервно барабанил пальцами по столу, и не было ритма в этой барабанной дроби. Он отвел взгляд, скривил лицо и снова обратил свое внимание на жрицу. Из-за чего он так нервничал? Его внимание тревожило ее. «Может быть, я что-то сделала не так?»

– Докладывай, – сказал он.

– Я осмотрела комнату Аусфаль, – начала она.

– И?

– Кровь – не самые лучшие чернила для письма, записи получаются не особенно разборчивыми. – По лицу Ауфшлага было совершенно понятно, что он шутить не в настроении. – Простите.

Он махнул рукой, дав понять, что извинение принято.

– Изложи по существу.

– Так вот. – Вегверфен думала о тех безумных запутанных строчках, которые ей пришлось часами расшифровывать, и о кровавом месиве на запястьях девочки, там, где она рвала вены зубами. – Аусфаль много раз написала: «Плохие у нас выходят боги». Я полагаю, она хотела сказать, что Вознесшиеся смертные плохо заменяют настоящих богов.

– Наш бог и будет настоящим.

– Конечно же. Я просто имела в виду, что…

– Продолжай.

Вегверфен прикусила губу, стараясь сосредоточиться.

– Аусфаль еще писала о том, как ей тяжело жить с пониманием того, что она Вознесется и станет богом. Она сокрушалась, что ей тяжело на душе, потому что на нее возложены ожидания всего народа. Она писала, что боится смерти и… – Вегверфен не решалась продолжить.

– И? – спросил Ауфшлаг.

– Она писала о принуждении и контроле. И что она не могла стать истинным богом для людей, если не совершит свое Вознесение собственноручно. Она писала о марионетках и о послесмертии.

Главный ученый сверлил взглядом Вегверфен.

– Откуда у нее взялись такие мысли?

– Аусфаль была умная девочка, намного умнее остальных. Она могла и сама до всего додуматься.

– И все же, хотя она и покончила с собой, ей не удалось Вознестись, – грустно сказал Ауфшлаг, огорченно покачав головой.

– А не поверит ли народ, что она станет их богом?

– Нет. Люди верят, что мы сотворим для них их бога. Они ничего не знают о том, из кого именно. Она не станет тем самым богом – Кёниг об этом позаботится.

– Остался только один.

– Да. Морген. Он будет нашим богом. Как Кёниг и планировал с самого начала. Остальные были просто экспериментом. А Морген увенчает все наше дело. Мы расскажем о нем народу, все должны знать его имя. Их вера обеспечит ему Вознесение.

– И именно этим я сейчас буду заниматься? – спросила Вегверфен.

Главный ученый беспокойно сглотнул; он казался нездоровым. Его взгляд метался по комнате, а пальцы выстукивали нервную дробь.

«Он пытается принять решение», – догадалась она. О чем? Не рассердила ли она его чем-нибудь?

Наконец Ауфшлаг посмотрел ей в глаза.

– Да, но не здесь. Я должен отправить тебя в… – он облизал губы, – в Готлос. Там есть маленькая церковь. Скажешь епископу Курцшлюсу Гегангену, что тебя прислал я. Ты должна будешь помочь нести весть о грядущем Вознесении Моргена.

«В Готлос? В эту жалкую вонючую выгребную яму на юге?» На лице Вегверфен ее мысли не отразились.

– Конечно, как прикажете. Я немедленно начну собирать вещи…

– Нет! Вещи ты собирать не будешь. Достань лошадь и отправляйся в путь прямо сейчас. Никому не говори, что уезжаешь.

– Прямо сейчас?

– Пока я не передумал.

«Что происходит, черт возьми? По поводу чего он может передумать?» Она попятилась, быстро поклонившись, остановилась у двери, опираясь одной рукой на тяжелое дерево.

– Разрешат ли мне вернуться? – неуверенным тоном спросила Вегверфен.

Ауфшлаг не отрывал взгляда от своего стола.

– Может быть. Отправляйся. Сейчас же.

Вегверфен бросилась прочь из кабинета главного ученого.