Глава 36

Кёниг стоял у входа в личные покои и смотрел на пушистые ковры на полу, все сверкавшие от зеркальной пыли. Внутри, лицом к нему, стояли плечом к плечу два доппеля. Только ранами отличался Приятие от своего товарища.

– Вы лжете, – сказал Кёниг, и в голосе его слышалась угроза.

Приятие дрожал, низко склонив голову.

– Нет, – сказал Беспокойство. – Мы не лжем. Мы… Я бы не осмелился.

– Что именно вы увидели в зеркале? – спросил Кёниг.

– Они пытались выбраться, – ответил Беспокойство, нервно облизывая губы. – Они заменили бы нас на нашем месте.

Приятие только издал короткое поскуливание и не поднимал лица.

Кёниг внимательно наблюдал за обоими. Лгут ли они сейчас? Может быть, произошло что-то другое? От отражающей поверхности зеркала осталась только пыль. А может, это правда? Могли ли его способности зеркальщика внезапно обрести намного большую силу? Он понимал, что Приятию доверять нельзя, но Беспокойство наверняка так напуган, что обманывать не станет. В конце концов, он просто не мог позволить, чтобы еще какие-то его бредовые иллюзии начали жить своей жизнью, выйдя из-под его контроля.

– Ты. – Кёниг указал на Беспокойство. – Разбей все зеркала в храме. Все до единого. Закройте все блестящие поверхности. Пусть нигде не будет ни начищенной меди, ни сверкающих ножей. Завесь все окна. – Кёниг прошел в комнату, не обращая внимания на скрипучий хруст битого стекла под подошвами туфель. Он остановился перед Приятием. – Ты, – сказал он, обращаясь к макушке лысой головы доппеля. – Объясни мне, как получилось, что мои отражения стали такими сильными, тогда как мои доппели, которые представляют собой намного более старое помутнение моего сознания, как будто усохли. Все это кажется неправдоподобным, не так ли?

Приятие посмотрел на Кёнига, прямо ему в глаза, своим единственным глазом, налитым кровью. Доппель казался таким надломленным и подавленным, что причиной не могли быть одни лишь физические страдания. Измятая одежда на нем висела мешком. От него воняло так, будто он не мылся уже много дней.

– Мы сломлены, – сказал Приятие. – Когда вы обратили против меня Отречение и Беспокойство, это ослабило нас всех. А потом, когда растворился в воздухе Отречение, мы потеряли еще больше сил. От нас осталась лишь тень того, какими мы могли бы быть. – В последней фразе доппеля сквозил еле заметный гнев.

Кёниг нахмурился и с презрением повернулся к доппелю спиной.

– Ты пытался захватить власть в свои руки. У тебя ничего не вышло.

– В рядах ваших отражений пошел раскол, – прошептал Приятие едва слышно.

Кёниг остановился и все так же спиной к доппелям спросил:

– И?

– Они передали сообщение.

– И?

– Асена и ее тиргайст нашли мальчика.

– Живым?

– Да, – ответил Приятие. – Асена собирается привести мальчика назад.

– Она ослушалась меня?

– Как сказал бы Отречение, все рано или поздно предают нас.

– Меня, – поправил Кёниг, отвлекаясь от те-мы. – Все рано или поздно предают меня. – Он стоял, погрузившись в раздумья. – Раз уж она везет его сюда, то у нее на это обязательно есть причина. Либо она опасается, что мальчик еще не готов Вознестись, или она боится…

Он не договорил. Не мог произнести это вслух. Если контакт с внешним миром успел в достаточной мере испортить Моргена, то все, ради чего трудился Кёниг, пошло прахом. Число его воплощенных иллюзий множилось, и они набирали все большую силу. Морген должен Вознестись до того, как Кёниг потеряет контроль над собой и погибнет.

Оставшиеся доппели Кёнига встали позади него. Он чувствовал на себе их взгляды, которые тяжелым грузом давили ему на плечи. Убийство Моргена всегда было в его планах, но он хотел сделать так, чтобы мальчик пошел на смерть по собственной воле. Если Морген будет достаточно любить Кёнига или преклоняться перед ним, если он поверил во все то, что ему говорилось о будущем его служении народу Зельбстхаса, то он с готовностью пожертвует собой. Наивный бог, изо всех сил старающийся угодить, – вот к чему стремился Кёниг. Зачем творить нового бога и поклоняться ему, если можно создать бога, который станет преклоняться перед ним, Кёнигом? Любовь и поклонение. Чем они отличаются? Ему казалось, что это следует знать, но он не видел никакой разницы, а остальные вели себя так, как будто эти понятия отличаются, и это его тревожило.

«Это не имеет значения».

Если мальчик испорчен дурным влиянием, план придется пересмотреть. Ему все равно предстоит умереть, но после этого он будет служить как раб, а не как… кто? Не как друг?

«Ты всегда желал поработить этого бога».

Правда, но все было бы по-другому, если бы мальчик пошел на это по собственной воле.

«Серьезно? Это почему же?»

Кёниг заставил себя расслабиться, разжал кулаки, – когда только его ладони сжались в кулаки, он и сам не заметил. «Я убью мальчика, как только он вернется». У него почти не было выбора; скрываться от собственных отражений – в лучшем случае временная мера. Кёниг вспомнил то чувство, которое пережил, когда клинок Майнейгенера вонзился в грудь Ауфшлагу, и как с шумом вырвался воздух из рассеченного легкого, и как медленно стекленели глаза его друга. Он подавил в себе сомнения и отвращение.

«Способен ли я снова это совершить?»

Этот бог должен служить.

«Он всего лишь мальчик».

Кёниг расправил плечи и сделал глубокий вдох. Ему нельзя показывать доппелям свою слабость.

– Будем работать дальше. Когда Асена вернется с мальчиком, мы устроим его Вознесение. – Он тут же вышел из покоев, так что его доппели не успели ответить.

Приятие смотрел вслед уходящему Кёнигу, и от его внимания не скрылось то, что теократ преувеличенно расправил плечи.

– Мы устроим его Вознесение, – сказал Кёниг. А не «я». Мелкая оговорка, но какая важная. «Он боится подступиться к тому, что должен сделать. Я ему нужен».

Его воля постепенно сходит на нет. Крушение планов Кёнига вынуждает его сломиться. «Вскоре я смогу занять его место».

– Считаешь, это хорошая идея? – спросил Беспокойство.

– Это рискованная игра. Он будет ждать, когда вернется Асена. Ей он доверяет гораздо больше, чем нам, – яростно пробормотал Приятие.

– И это нельзя считать совсем уж неразумным, – ответил Беспокойство голосом, в котором даже слышалась некоторая шутливость.

Приятие какое-то мгновение смотрел на второго доппеля.

– Это верно. К тому времени, когда он поймет, что она не вернется, будет уже упущено слишком много времени. И тут сделаем ход мы.

– Мы? – с явным сомнением в голосе переспросил Беспокойство.

– Мы. Я не дурак – мне не справиться с этим без тебя.

– А после того как свергнем Кёнига, мы с тобой будем равными?

– Не говори глупости.

Беспокойство в ответ слегка поклонился, без комментариев принимая полученный выговор.

– Кёниг велел мне разбить все зеркала.

– И? – спросил Приятие тем же тоном, как незадолго до того – Кёниг.

Беспокойство указал туда, где у Приятия под одеждой было припрятано зеркальце.

– Все зеркала.

– А мне думается, что это зеркальце я придержу при себе, – сказал Приятие с невеселой улыбкой.

На лице Беспокойства отразились сомнения.

– Пытаться воспользоваться в своих интересах отражениями Кёнига было бы неразумно. Им нельзя доверять.

– Мы тоже Кёниг – по крайней мере, являемся некоторыми сторонами его личности. Разве кто-то говорил, что мы не можем развить у себя способности зеркальщиков?

По лицу Беспокойства Приятие мог видеть, что тот постепенно начинает понимать. Как же он ненавидел эту нетронутую, без всяких следов побоев, физиономию. «Однажды я отомщу. И этот день настанет скоро».

– Твои отражения тебе что-то рассказали. – Беспокойство, чьи навыки общения были слабее, чем у остальных доппелей, и не пытался скрыть любопытство. – Что ты видел?

Приятие злобно ухмыльнулся, пусть и прикрывая рукой выбитые зубы и изуродованные губы, но его неуверенность была заметна, и это не дало ему возможности произвести то впечатление, которое ему хотелось.

– Всему свое время, о мой трусливый сообщник. Всему свое время.