Мало кто станет спорить с тем, что жизнь на манхэттенских улицах заряжает энергией и внушает ощущение безграничных возможностей. На протяжении короткого пути до работы я наблюдал, как мужчина, выгуливавший собак, запутался в поводках питомцев; мексиканец срезал цветы на продажу; две женщины в коротких облегающих шортах отчаянно между собой ругались; продавец шаурмы обрезал куски мяса с шампура, одновременно разговаривая по мобильному телефону и прижимая его плечом к щеке; мимо прошелестела вереница детей в школьной форме — друг за другом и держась за руки. Навстречу вышагивали древние старушки с продуктами. Меня накрыла волна наивного энтузиазма, как и любого новичка в Нью-Йорке: я хотел со всеми познакомиться. Я задавал вопросы, мне помогали. Я ловил взгляды незнакомцев, собирал кивки, заговорщицкие улыбки и игнорирование. Жизнь в мегаполисе кипела, он был словно заряжен энергией. Как же непохоже на пустые улицы пригородов округа Сан-Хоакин!

Поэт XIX в. Уолт Уитмен в поэме «На Бруклинском перевозе» описал чувство единения, которое он испытывал во время случайных встреч с тысячами незнакомцев на улицах Манхэттена:

В представлении Уитмена благодаря обмену взглядами, прикосновениям и контакту, который неизбежен в плотной толпе людей, у города появлялось что-то объединяющее — общая душа. Это можно почувствовать и сегодня, если долго гулять по улицам, как я.

Но любой, кто живет в перенаселенном районе, скажет вам, что невозможно долго быть в толпе. Я понял это довольно быстро в своей съемной квартире в Ист-Виллидж.

Мое жилье находилось на втором этаже старого дома на 13-й Ист-стрит. Кухня, крошечная гостиная, спальня и ванная занимали территорию, вероятно, не больше двух парковочных мест. Окно выходило на кирпичную стену с пунктиром грязных окон, увешанных блоками кондиционеров и ржавыми пожарными лестницами. Когда я в первый раз открыл окно, мои легкие заполнил воздух с запахом прогорклого масла. Внизу я увидел темный «двор», который больше напоминал свалку поломанной мебели и стройматериалов. Единственным зеленым пятном, попавшим в поле моего зрения, оказалась жалкая пальма в кадке, сиротливо притулившаяся на пыльной террасе. Я выглянул из окна, чтобы увидеть небо: надо мной были еще шесть этажей и узкая полоска тускло-голубого цвета.

После напряженного дня на Манхэттене очень хочется одиночества и тишины. В этом смысле моя квартира была не лучшим местом. Звуки ночной городской жизни проникли ко мне в первую же ночь. Едва выключив свет, я услышал смех на улице. Затем пение. Время шло, и пение превратилось в неразборчивое мычание, затем в звуки ссоры и, наконец, в задыхающееся клокотание, которое сложно было с чем-то спутать: кого-то сильно тошнило прямо у меня под окном. Должно быть, я задремал, поскольку в четыре утра меня разбудил звук разбитого стекла и громкий рев двигателя. Мусоровоз. В пять утра улица наполнилась звуками автомобильных сигналов: не радостных и приветственных, а нервных и раздраженных.

В шесть утра я сдался, поднял жалюзи, окинул взглядом двор и пыльное окно напротив. Грязные разводы на его стекле напоминали очертания человеческого лица. Через пару секунд я понял, что это и есть лицо человека, который пристально на меня смотрит. Я отпрянул от окна и резко опустил жалюзи.

Мое жилье начало меня изматывать. Дело было даже не в виде из окна (точнее, его отсутствии), не в недостатке света и не в грязном дворе. Меня одолела смесь клаустрофобии и одиночества. Ситуация стала только хуже, когда в гости приехала моя семья и нам пришлось проявлять чудеса дипломатии: любое движение, звук или запах в этом ограниченном пространстве могли спровоцировать ссору.

Я подумал, что именно из таких квартир люди бежали в пригороды. Конечно, мой дискомфорт нельзя было сравнить с тем, в каких условиях жили здесь люди сто лет назад (и как живут в современных Калькутте или Коулуне). Но место высасывало из меня энергию, необходимую для работы на Манхэттене, и делало менее терпимым к толпам людей на улицах. Я ощущал такую же враждебность к соседям, как Рэнди Строссер в Маунтин-Хаус. Я по-новому взглянул на людей из пригородов и даже проникся к ним симпатией, как и к тем, кто живет в автодомах посреди пустыни в Неваде, а также хикикомори — более 700 000 японцев, стремящихся к полной социальной изоляции и отказывающихся покидать свои квартиры. Я ощущал себя одной из тех подопытных крыс, которых в 1970-е годы ученые сажали в переполненные клетки. Крысы забывали, как строить гнёзда, социализироваться. В конце концов они начинали пожирать свое потомство.

Это еще одна серьезная проблема перенаселения: основное напряжение носит в той же мере социальный характер, что и эстетический.

В 1940-е годы Абрахам Маслоу создал знаменитую пирамиду потребностей, представляющую собой иерархию человеческой мотивации. В основе — базовые физиологические нужды: чувство голода и жажды, сексуальное желание. По Маслоу, когда они удовлетворены, человек переходит к более высокому уровню. Утолив голод, он начинает заботиться о безопасности. И пока он не будет чувствовать себя в безопасности, он не перейдет к аспектам, которые Кэрол Рифф включает в определение понятия «эвдемония»: любви, уважению и самоактуализации. В современном городе человеку угрожают не погода, не хищники и в большинстве случаев не голод. Опасны другие люди, которые загрязняют атмосферу, создают шум, могут обокрасть или избить, в конце концов, прерывают семейный ужин или просто доставляют неудобства. Хотя риск грабежа или нападения невысок, то, что мы находимся в окружении такого количества людей, способно буквально свести с ума.

Десятилетиями психологи утверждали, что большие города социально токсичны, особенно из-за высокой плотности населения. Была выявлена корреляция между перенаселенностью и психосоматическими заболеваниями, такими как бессонница, депрессия, раздражительность и нервозность. Жители высоток, даже с красивым видом из окна, более подвержены разным страхам, депрессии и суицидальным настроениям, чем обитатели малоэтажных домов.

Когда вокруг слишком много незнакомцев, человек ощущает стресс из-за социальной неопределенности и отсутствия контроля. Социальный психолог Стэнли Милгрэм, сам выросший в Бронксе, отмечал, что люди в маленьких городах более дружелюбны к незнакомцам, чем жители мегаполисов. По его мнению, причина в «перегрузке»: высокая плотность населения в большом городе создает столько стимулов, влияющих на нервную систему, что жителям приходится блокировать какую-то часть шума, объектов и людей вокруг, чтобы их нервная система справилась с нагрузкой. Как говорит Милгрэм, жизнь в мегаполисе требует определенной отчужденности и дистанции, и толпа, в которой люди вынуждены быть в тесном физическом контакте, социально отдаляет их друг от друга.

Утверждение Милгрэма подтверждено рядом доказательств. Так, обитатели жилых высоток периодически жалуются психологам, что одновременно испытывают одиночество и избыток общения. По результатам других исследований, люди с избытком общения меньше стремятся получить поддержку от соседей или отвечают на нее. Они выбирают отшельничество, а затем постепенно выпадают из социальной жизни. А когда такой стратегии начинает следовать критическая масса людей, то, по словам Милгрэма, безразличие к другим становится социальной нормой: обращаться к соседям со своими проблемами считается неприличным.

Однако всё сказанное выше не приговор городской плотности населения, как может показаться. «Эффект толпы» — проблема восприятия и проектирования, которую можно решить хотя бы частично, если понимать тонкие механизмы установления социальных связей.

Прежде всего необходимо отдавать себе отчет, что высокая плотность населения и толпа — разные вещи. Первое — физическое состояние, второе — психологическое и субъективное. В качестве наглядного примера толпы можно привести общественный лифт: вероятно, каждый знает, какой некомфортной и даже пугающей может быть долгая поездка на нем. Но психологи выяснили, что простое изменение положения тела человека в полном лифте способно изменить его восприятие. Встаньте справа от панели управления, чтобы вы могли выбирать, на каком этаже остановиться, и, скорее всего, кабина покажется вам не только менее набитой, но и большей по размеру. А на самом деле изменилось лишь ваше ощущение контроля над опытом других.

Человек более терпим к другим, когда знает, что может уклониться от общения с ними. По результатам всемирных опросов, люди, живущие в густонаселенных районах, чувствуют себя гораздо лучше, если у них есть своя комната, где можно уединиться. Отмечается корреляция между уровнем счастья в обществе и числом комнат на душу населения: дело даже не в площади, а в возможности контролировать общение. Даже люди, живущие в густонаселенных домах, чувствуют себя хорошо, если могут свободно уйти в тихое общественное место.

Мы всячески стараемся оградить себя от незнакомцев, например переезжая в пригород или добавляя системы безопасности в городских квартирах. К сожалению, эта привычка может лишить нас самого важного взаимодействия в жизни: не с незнакомцами, но и не с близкими.

Социолог Пегги Тоитс опросила несколько сотен мужчин и женщин об их социальных ролях в жизни — от основных, например роли супругов, родителей, сотрудников, до добровольных, например регулировщика пешеходного перехода через дорогу около школы. Она выяснила, что ни к чему не обязывающие отношения людей в добровольных группах, с соседями или даже людьми, которых они регулярно встречают на улице, способны повысить чувство самоуважения, ощущение профессионализма и физическое здоровье, то есть факторы идеального состояния, которое Кэрол Рифф назвала устойчивостью, или способностью процветать вопреки трудностям. Горькая правда в том, что супруги, дети и коллеги нас выматывают. Более легкие отношения дают нам воздух и наполняют энергией, поскольку ни к чему не обязывают.

Итак, перед нами настоящая головоломка. Как выяснил Рэнди Строссер, переехав в Маунтин-Хаус, отдельный дом в удаленном пригороде — мощный инструмент создания личного пространства для семьи, и в этот круг, возможно, будут включены ближайшие соседи. Но в нем невозможно налаживать и поддерживать другие связи. Социальная жизнь должна быть формализована и иметь свое время в расписании. Счастливые случайности и неожиданные встречи исчезают, когда вы тратите всё свободное время на дорогу, а ваше пространство ограничено расстоянием между ветровым стеклом и дверью гаража. Но и жизнь в месте, которое воспринимается как слишком населенное и не поддающееся контролю, может привести к такому нервному истощению, что человек будет стремиться к изоляции от мира.

В любом случае мы упускаем широкий спектр взаимоотношений, способных обогатить и упростить жизнь. Это особенно пугает в свете того, что средний размер семьи сокращается и сегодня всё больше людей выбирают одиночество. Средний размер семьи в США сократился до 2,6 человека. В Великобритании этот показатель снизился с 3,1 человека в 1961 г. до 2,4 в 2011 г. В странах Азии коэффициент рождаемости падает по мере роста благосостояния. Так, в Таиланде средний размер семьи уже ниже 3,4 человека. Сегодня больше людей, чем когда-либо в истории, живут одни, ездят на работу и с работы в одиночестве, питаются без компании. Самое типичное домохозяйство в США состоит из человека, который живет один^, . Это состояние чаще всего ассоциируют с отсутствием счастья и психологическими проблемами.

Все эти места нуждаются в правильной организации пространства, которая поможет нам наладить отношения с незнакомцами и потом ни от кого не прятаться.

Хорошая новость: важное сочетание двух факторов — контроля и чувства принадлежности к социальной группе — может быть заложено в архитектуру жилого пространства. Это стало ясно после интересного исследования, которое в 1973 г. провел психолог Эндрю Баум с участием студентов Университета штата Нью-Йорк в Стоуни-Брук. Он сравнил поведение двух групп студентов из общежитий с разной планировкой. В первом те обитали в двухместных комнатах, расположенных вдоль одного длинного коридора. Это напоминало гостиницу, если не считать одной общей ванной и общей зоны отдыха в конце коридора. Во втором общежитии число проживающих студентов было таким же, но планировка отличалась: на этажах располагались блоки из двух или трех жилых комнат с небольшой общей гостиной и ванной. Места распределялись случайно, но в реакции студентов на окружающую среду прослеживалась закономерность.

Обитатели общежития с длинным коридором больше были подвержены стрессу, жаловались на ощущение «толпы» вокруг и нежелательные социальные контакты. Проблема была в том, что из-за подобной планировки они практически никак не могли повлиять на то, с кем они случайно столкнутся и как часто. У них не было «буферной зоны»: они находились либо в своей комнате, либо в общественном пространстве коридора и зоны отдыха.

Планировка не только раздражала студентов, но и влияла на их взаимоотношения. Они не стали друзьями, как можно было бы предположить и как произошло у студентов во втором общежитии. Они меньше были готовы прийти на помощь друг другу. По сути, они избегали друг друга и со временем становились еще более антисоциальными.

Общежитие с длинным коридором

Общежитие с блочной системой комнат

Студенты из общежития с блочной системой комнат, где они могли контролировать социальные взаимодействия (внизу), испытывали меньше стресса и завязывали более крепкие отношения, чем обитатели общежития с комнатами вдоль длинного коридора (сверху), которых раздражали соседи. (Valins S., Baum A. Residential Group Size, Social Interaction, and Crowding // Environment and Behavior, 1973. Р. 421. Redesign: David Halpern and Building Futures)

Удивительно, но эту же модель поведения студенты перенесли на все сферы своей жизни. Однажды нескольких из них вызвали в администрацию университета и попросили немного подождать в приемной вместе с одним из соседей. В отличие от обитателей первого общежития, между студентами из второго завязалась беседа. Они подбадривали друг друга и даже пересели поближе.

Важный фактор социализации — не плотность населения как таковая, а скорее возможность контролировать, когда и как взаимодействовать с другими. Изоляция и чрезмерная стимуляция нервной системы — две стороны одной медали. Психологическое здоровье человека — как и общества в целом — частично зависит от его способности настроить под свои потребности взаимодействие с окружающим миром.

Краткий экскурс в модернистское прошлое покажет, насколько вредными могут стать жилища, если этот принцип не учитывается. Среди самых наглядных и символичных неудач позднего модернизма — социальный жилой комплекс Пруитт-Айгоу, построенный в 1950-е годы в Сент-Луисе. Он состоял из 33 одиннадцатиэтажных зданий и был спроектирован архитектором Минору Ямасаки. Он был призван решить проблемы жилья для молодых квартиросъемщиков среднего класса: из городских трущоб они переехали в одинаковые многоквартирные дома, разделенные зелеными газонами. По проекту Ямасаки, мамы с детьми должны были весело проводить время на площадках, напоминающих парки и расположенных между зданиями. К сожалению, со временем комплекс стал всё больше напоминать гетто и ассоциироваться с преступностью, вандализмом, наркотиками и страхом. Роскошные лужайки между зданиями пустовали. У жителей не было ощущения безопасности.

Архитектор Оскар Ньюман побывал в комплексе в самые сложные времена и обнаружил, что социальный ландшафт полностью совпадает с проектной планировкой: «За общей территорией, которую делили не более двух семей, аккуратно следили и ухаживали, а длинные коридоры на 20 семей, холлы, кабины лифтов и лестницы, которыми пользовались 150 семей, были в катастрофическом состоянии, словно они никому не принадлежали и никто за них не отвечал». Общие придомовые площадки и огромные территории между зданиями, по определению Ньюмана, были незащищенным местом: когда никто не несет ответственность за общее пространство, оно постепенно превращается в свалку, начинает процветать вандализм. Через двадцать лет из комплекса переехали две трети жильцов. Конечно, для них остро стояла проблема бедности и плохого управления, но планировка тоже оказалась важна: кризис в Пруитт-Айгоу набирал обороты параллельно с развитием района малоэтажной застройки буквально через дорогу. Там людям схожего достатка и социального положения удалось сохранить окружающую среду, когда Пруитт-Айгоу переживал самые сложные времена. В 1972 г. Управление жилищного хозяйства Сент-Луиса начало сносить здания жилого комплекса с помощью динамита.

Разумеется, планировка — только один из многих факторов, влияющих на ощущение счастья у жителей муниципальных квартир. Зачастую им приходится бороться с проблемой безработицы, бедности, потери социального статуса. Это могут быть неполные семьи или семьи, приспосабливающиеся к новой для себя культуре. Данные о том, что обитатели многоквартирных комплексов чувствуют себя менее счастливыми, несколько искажены учеными. Сравнив несколько сотен исследований по теме, Дэвид Халперн обратил внимание, что большинство из них проводились в комплексах социального жилья в самых густонаселенных городских районах в мире. А там проживали в основном бедняки в самом отчаянном положении. Иными словами, в опросах участвовали люди, чьи сложные обстоятельства, естественно, делали их менее счастливыми.

Сегодня очевидно, что эффект плотности населения не столь однозначен. Состоятельным людям комфортнее в многоквартирных высотках, чем бедным. Они в состоянии оплатить услуги консьержа и няни для ребенка, заплатить за техническое обслуживание, озеленение и украшение территории. Кроме того, выбирая место жительства, они влияют на его статус. Ощущения от дома всегда лучше, когда он показывает своим видом, кто там живет. Статус здания можно изменить и без физических трансформаций. Когда социальное жилье в центре Лондона, ранее пользовавшееся дурной репутацией, начало продаваться на открытом рынке, оно стало желанным объектом для покупателей среднего класса, которым нравится стиль ретро-модернизма.

Организация пространства определяет качество социальной жизни и для обеспеченных людей. Это подтверждает старая поговорка: хорошие заборы помогают наладить отношения с соседями, особенно если они позволяют контролировать социальные взаимодействия. Рассмотрим пример Роба Макдоуэлла, дипломата, который купил апартаменты на 29-м этаже в элитном жилом комплексе 501 в Ялтауне, окрестностях Ванкувера. Роб был не женат, без детей, так что 47 м² казалось вполне достаточно, особенно учитывая великолепный панорамный вид на океан и далекие острова, который открывался из его французских окон в пол. Поверх других высоток из окна были видны лесистые склоны горной гряды Норт-Шор, а в пасмурные дни можно было даже любоваться видами поверх дымки, которая клубилась где-то внизу. Это место имело все преимущества: красивый вид, статусность и уединенность.

«Я был так счастлив, что приглашал всех друзей полюбоваться видом», — рассказывал мне Роб. Но время шло, и его настроение начало меняться.

Когда Роб выходил из своих апартаментов, он попадал в общий холл, куда выходили еще 20 квартир, и спускался на лифте, которым пользовались еще почти 300 человек. Когда дверь кабинки открывалась, Роб никогда не знал, кого увидит внутри, но почти никогда это не были его ближайшие соседи. Стоя на расстоянии не более полуметра друг от друга, практически в зоне личного пространства, не в состоянии контролировать длительность поездки, они избегали зрительного контакта и упорно смотрели на световое табло. Как студенты из исследования Баума, Роб начал ощущать клаустрофобию. Вид из окна не спасал его от одиночества. «Поднимаешься на лифте, закрываешь за собой дверь и вуаля — ты один-одинешенек со своим прекрасным видом из окна, — делился Роб. — Я начал почти ненавидеть его».

Небоскреб в стиле ванкуверизма, который с таким успехом соединил два элемента — природный вид и высокий социальный статус, оказался неудачным инструментом. Это стало очевидно, когда в жизни Роба случились неожиданные перемены.

Муниципальные власти вынудили застройщика небоскреба 501 возвести ряд таунхаусов вдоль основания небоскреба. Те выглядели небольшими, но все их главные двери выходили в общий внутренний двор, к тому же был обеспечен прямой доступ на волейбольную площадку на крыше третьего этажа. Роб обратил внимание, что жильцы таунхаусов регулярно играют в волейбол. Воспользоваться площадкой имел право любой обитатель небоскреба, но никто этого не делал, как будто из-за близости площадки к таунхаусам она принадлежала только их жильцам.

После того как несколько приятелей Роба переехали в таунхаусы, он и сам решил отказаться от красивого вида и купить квартиру по соседству с друзьями. Не прошло и несколько недель, как его социальный ландшафт кардинально изменился. Он познакомился со всеми новыми соседями. Он стал ходить на коктейльные вечеринки, которые устраивали по выходным в общем саду, и играть в волейбол. У него было чувство, что он наконец обрел дом.

Новые соседи Макдоуэлла не были более дружелюбными, чем люди из небоскреба. Почему же они так быстро нашли общий язык? Отчасти их поведение можно было спрогнозировать благодаря нескольким десятилетиям исследований в области социальной психологии, например работам Баума. Дверь каждого таунхауса выходила на крыльцо (своеобразная буферная зона), которое смотрело в общий сад. Благодаря этому жильцы получили возможность регулярно перекидываться парой слов при случайной встрече. На крыльце можно было задержаться при желании или уйти в дом. (Что, если жилец небоскреба вдруг решил бы «погулять» в холле своей башни? Мало того что скоро ему стало бы скучно и неудобно, так еще и бдительные соседи вызвали бы полицию.) Сами того не зная, Макдоуэлл и его соседи проверяли закон социальной геометрии, который вывел датский архитектор и консультант по городскому дизайну Ян Гейл. Он изучал, как люди в Дании и Канаде ведут себя в своих дворах перед домом, и обнаружил, что жители чаще всего разговаривают с прохожими, если ширина двора относительно невелика, но при этом достаточна, чтобы можно было в случае чего отойти от забора и не вступать в беседу. Какое идеальное расстояние от дома до забора? Ровно 3,25 м.

Еще один аспект касался масштаба социальных контактов. Макдоуэлл больше не сталкивался ежедневно в кабине лифта с кем-то из 300 жителей небоскреба, а знал в лицо два десятка соседей. Его социальная жизнь стала более управляемой. Их общий сад напоминал fareej — внутридомовую территорию в арабских странах, общую для нескольких больших семей. Макдоуэлл знал по имени всех, кто проходил мимо его двери.

Новые дружеские отношения оказались прочными. Спустя девять лет Роб присматривает за детьми соседей, у него есть комплект ключей от их квартир. Обитатели таунхаусов численно преобладают в комитете жильцов квартирного комплекса. Они вместе проводят отпуск. Если небоскреб заставляет людей отдаляться друг от друга, то общий двор таунхаусов делает их ближе. Половину из 22 жителей таунхуасов Роб считает близкими друзьями.

«К скольким из них ты искренне привязан?» — поинтересовался я, когда он показывал мне свой дом. Это был личный вопрос. Роб покраснел, но всё же начал загибать пальцы. «Привязан, словно они моя семья? К шестерым, — ответил он. Это очень много, учитывая сокращение социальных связей, которое мы наблюдаем в последние двадцать лет. — И все мы очень любим наш дом».

Эти чувства — любовь к дому и к соседям — тесно связаны между собой. Недавно Джон Хеллиуэлл, проанализировав данные национальных опросов, пришел к выводу, что прочная связь между уровнем доверия и удовлетворенностью жизнью захватывает и такую необъяснимую область, как наше чувство принадлежности. Они формируют идеальный треугольник.

Люди с чувством принадлежности к своему сообществу счастливее тех, у кого его нет.

Люди, доверяющие соседям, испытывают более сильное ощущение принадлежности к сообществу.

На чувство принадлежности к сообществу влияют социальные контакты.

Случайные знакомства (вроде тех, что могут завязаться на волейбольной площадке в пятницу вечером) не менее важны для чувства принадлежности к сообществу и доверия, чем общение с семьей и близкими друзьями.

Сложно сказать, какой фактор основной и стимулирует другие: по признанию Хеллиуэлла, его статистический анализ отражает корреляцию, а не причинно-следственные отношения. Но очевидно, что доверие, чувство принадлежности к сообществу, общение и счастье — как воздушные шары в одной связке. Они поднимаются и опускаются вместе. Это также означает, что не стоило проектировать города только с учетом ближнего круга семьи за счет других социальных связей.

Есть еще один вывод: даже статусный, желанный, уникальный бренд, воплощенный в небоскребах Ванкувера, не панацея. В отчете Хеллиуэлла от 2008 г. говорится, что люди, живущие в высотках в центре города, не кажутся слишком довольными своей судьбой. Они оценивают свой уровень счастья ниже, чем жители большинства других районов города. Конечно, они не называют себя несчастными: обитатели центров городов оценивают свой уровень удовлетворенности жизнью в 7–7,5 балла по шкале от 1 до 10 (как и большинство американцев). Но жители других районов не с такой высокой плотностью населения дают оценку на балл выше.

Частично проблема в том, что апартаменты в небоскребах Ванкувера — в основном временное жилье для иностранных студентов, молодых людей, тех, кто не задерживается здесь настолько долго, чтобы завести прочные дружеские связи. Люди в центре Ванкувера не доверяют своим соседям так же, как обитатели отдельных домов в районах малоэтажной застройки.

Однако есть устойчивая связь между местом проживания человека и его чувством принадлежности к сообществу. Самая крупная филантропическая организация Ванкувера Vancouver Foundation провела опрос среди жителей города по поводу их социальных связей. Естественно, обитатели высоток чаще отмечали, что чувствуют себя более одинокими, чем жители малоэтажных домов. Вероятность того, что за прошедший год они помогли кому-то из соседей, была вдвое ниже. Они жаловались на одиночество и на то, что им сложно заводить друзей.

Многим нравится жить в небоскребе, и они успешно строят социальные отношения. Они используют простые способы завязать знакомства: в кофейне, спортивном клубе, общественном центре, во дворе перед домом. Они превращают неудобные обстоятельства в возможности (например, Джон Хеллиуэлл настаивает, что стоит заводить разговор в лифте с незнакомыми людьми). Они всё активнее пользуются онлайн-инструментами и мобильными приложениями для знакомств. Но для тех из нас, кто так не умеет и плывет по течению своей жизни, невозможно отрицать эффект масштаба социальных связей и организации пространства, способствующего или препятствующего социализации. Социальная геометрия не так проста. Людей не принудишь стать ближе. Человеку необходимо ощущение контроля. Самыми богатыми в плане социальных отношений становятся ситуации, в которых человек знает, что у него есть выбор: завязать более тесные отношения или уклониться от общения. Эти «буферные зоны» между личным пространством и общественным можно создавать в местах с высокой плотностью населения, как я покажу в следующей главе. История Роба Макдоуэлла указывает на слабость стратегии, когда мы полагаемся только на один аспект для достижения плотности населения, необходимой для устойчивого развития города.

Если продолжить поиск мест, способных удовлетворить конфликтующие потребности человека в личном пространстве, природе, принадлежности к сообществу и комфорте, мы найдем компромисс между многоэтажками и отдельными домами.

Так же как Роб Макдоуэлл и его соседи обеспечили себе насыщенную социальную жизнь на третьем этаже, города по всему миру предлагают удивительные и нестандартные решения для счастья обитателей. В Копенгагене архитектор Бьярке Ингельс решил объединить элементы городской и загородной жизни в одном здании. Спроектированный им жилой комплекс Mountain Dwellings состоит из 80 апартаментов с личными террасами, которые спускаются каскадом, формируя 11 этажей, а в основании находится парковка, обслуживающая сразу несколько домов района. У каждого жителя есть личный «задний дворик» и красивый вид из окна на южную сторону в стране, лишенной гор, в районе с высокой плотностью населения.

Социальная геометрия не обязательно должна быть концептуальной или дорогостоящей. Она проявляется там, где масштаб и система сталкиваются с критической плотностью населения. В действии ее можно наблюдать в развивающихся странах, где законы зонирования пока не взяли под контроль сумбурную мешанину из жилых и коммерческих зданий. Ее можно увидеть в деревнях аборигенов островов в южной части Тихого океана и в бывших индейских поселениях, которые поглотила мексиканская столица Мехико. Ее можно встретить в тосканских городах, раскинувшихся на склонах холмов, где общественные зоны проектировались задолго до появления автомобиля.

Ее можно найти в некоторых отдаленных английских городках, хотя бы для тех жителей, которым не приходится ежедневно ездить в Лондон и обратно. Мне довелось побывать в одном из новых экологических кварталов в пригороде к югу от Лондона в десяти минутах ходьбы от железнодорожной станции Хакбридж. Проект Beddington Zero Energy Development (BedZED) — аккуратные ряды малоэтажной застройки, дома которой венчают флюгеры, напоминающие персонажей детской программы «Телепузики», и где жилые дома соседствуют с мастерскими и офисами. Многие жители работают здесь же в офисах, и треть парковочного пространства отдана под общественный сад. Когда представитель застройщика Пуран Десаи проводил для меня экскурсию по кварталу, он то и дело останавливался, чтобы перекинуться парой слов с кем-то из соседей. Эту частоту отражает и статистика: если среднестатистический житель Великобритании знает по имени не более трех соседей, в BedZED каждый знаком не менее чем с двадцатью.

Один практически идеальный вид социальной геометрии был доведен почти до совершенства во многих городах Северной Америки более ста лет назад. Его изобрели не утописты и не социологи, а хитрые коммерсанты, которыми двигали технологические ограничения и старое, как мир, желание максимальной прибыли.

После того как в 1887 г. на улицах виргинского Ричмонда появился первый электрический трамвай, этот вид общественного транспорта быстро завоевал популярность во многих городах и стал средством сообщения с новыми пригородами от Бостона до Торонто и Лос-Анджелеса. До Первой мировой войны личные автомобили были большой редкостью, и застройщикам, желающим привлечь покупателей жилья в пригороды, сначала нужно было протянуть туда трамвайные пути, а затем предложить дома в пешей доступности от остановок. Однако покупатели хотели получить не только дома, но и развитую инфраструктуру в виде магазинов, школ, а иногда и парков. Если предложение не включало «весь пакет», продать недвижимость было крайне затруднительно. Так что в золотой век «трамвайных районов» строительство объектов недвижимости и трамвайной сети шло параллельно.

«Установились сбалансированные естественные отношения между поставщиками транспортных услуг и риелторами, все они стремились заполучить как можно больше клиентов», — объясняет Патрик Кондон, специалист по городскому дизайну из Университета Британской Колумбии, который изучал динамику этой ситуации.

По словам Кондона, дело было в верном расчете. Застройщики предположили (как мы сегодня знаем, абсолютно верно), что многим нужно, чтобы магазины и остановка транспорта находились от их дома в пяти минут ходьбы или в пределах полукилометра. Но чтобы получить критическую массу платежеспособных пассажиров и покупателей недвижимости, площадь жилья в таких районах должна быть относительно небольшой. Стандартный участок перед домом на одну семью в пригороде Ванкувера был чуть больше 10 м². Таким образом, на гектар приходилось по меньшей мере 20 домов (плотность пригородов по сравнению с современными была в 2–8 раз выше^, ). Школы тоже были маленькими: учебные классы занимали 2–3 этажа, чтобы выкроить место для детских площадок.

Как оказалось, в погоне за прибылью возник почти идеальный формат для счастливой жизни. Улицы с магазинами были оживленными и шумными, а жилые кварталы — тихими и зелеными. У большинства имелись собственный дом и дворик. Вместо гаража перед домом — крыльцо или терраса, с которых можно наблюдать за улицей. Дети могли сами ходить в школу. В отличие от современных пригородов, почти всё нужное для жизни имелось в шаговой доступности или на расстоянии короткой трамвайной поездки. Жажда наживы помогла найти золотую середину в плотности населения.

После 1950-х годов большинство «трамвайных районов» пришли в упадок. Возникли разные проблемы. Во многих местах трамвайное сообщение было заменено автобусным. Простота и очарование этих районов оказались разрушены наплывом автомобилей, которые заполонили главные улицы и замедлили движение общественного транспорта. Их изрезали скоростные автомагистрали. Многие состоятельные жители переехали в более отдаленные пригороды. Налоговые поступления снизились. Образовательная система и сфера услуг стали ухудшаться. Размер домохозяйств начал уменьшаться, ретейлеры учли это и переместились в дальние пригороды. Уникальный баланс масштаба, системы и плотности населения оказался нарушен. Однако геометрия этого пространства сохранилась и даже усовершенствовалась в таких городах, как Торонто, Сиэтл, Портленд и Ванкувер.

Я сам обнаружил такой район совершенно случайно. Когда в 2006 г. я решил купить часть дома у Кери, я надеялся на лучшее. Я хотел, чтобы у меня было много комнат, просторная кухня, собственный участок земли. Я расстроился, что дом стоял на крошечном участке размером 7,5×30 м: менее четверти стандартного размера участков, которые продавались в пригородах в последние 30 лет. Задний двор вдвое меньше бадминтонной площадки. Если высунуться из окна с северной или южной стороны, можно достать рукой до соседского забора. Поначалу обстановка показалась мне убогой. Тогда я еще не понял, что именно такие размеры и расположение помогли моему дому и району достичь хрупкого баланса между личным пространством, принадлежностью к сообществу и природой. Самую важную роль играла система, в которую был вписан дом: плотность населения, протяженность каждого квартала, расстояние до главной улицы, наличие разных других функций.

Вот как выглядят окрестности.

Перед домом двор не больше 4 м шириной. Все дворы на улице невелики и не требуют много времени на уход: гуляя, вы проходите вдоль радующих глаз цветочных клумб, ухоженных кустарников и фруктовых деревьев. В четырех минутах ходьбы есть зеленый парк, где по вечерам пожилые джентльмены играют в бочче и кричат что-то друг другу по-итальянски. В пяти минутах, если спуститься вниз по холму, находится Коммершиал-драйв — главная улица, где можно найти что угодно. Если прогуляться еще две минуты по ней вверх или вниз, можно встретить почтовое отделение, магазин хозтоваров, магазин с итальянскими продуктами, две китайские овощные лавки, булочную, рыбный магазин, россыпь кофеен, два магазина подержанной мебели, несколько малоэтажных жилых домов, несколько баров, спортивный зал, школу, общественный центр с библиотекой, бассейн и хоккейную площадку. Эта улица кажется просторной, хотя на ней есть всё, как в Манхэттене. Трамваев давно нет и в помине, но через каждые шесть минут в обе стороны проезжают автобусы. Добраться до центра можно за 15 минут.

И через много лет после того, как трамвайное сообщение заменили троллейбусным, этот район в восточной части Ванкувера сохранил баланс между плотностью населения и использованием территории и обеспечил потребность жителей в личном пространстве, чувстве принадлежности к сообществу и общении с природой. Главная улица (снизу справа) выглядит не слишком красиво, но на ней есть коммерческая недвижимость, жилые здания, она обеспечивает транспортное сообщение. На ближайших улицах с аллеями деревьев стоят отдельные жилые и многоквартирные дома. Всё это в пешей доступности от школ, общественного транспорта и главной улицы с магазинами. (Иллюстрация Скотта Кека. Фотографии автора / GOOGLE MAPS)

Если столько «трамвайных районов» пришли в упадок, почему этот избежал печальной участи? Его поддерживали примерно те же факторы, что стимулировали «вертикальное» развитие центра Ванкувера: отсутствие автомагистралей, географические ограничения и особенно политика местных властей, направленная на повышение плотности населения. Мир с изумлением взирал на то, как центр Ванкувера устремился вверх, а эти тихие районы привлекли еще больше новых жителей. За 15 лет население этого небольшого города (не включая внешние пригороды) выросло почти на 100 тысяч. Причем 60% роста пришлось не на центр, а на отдаленные районы, как мой.

Как это стало возможно? Во-первых, в Ванкувере разрешена многофункциональная застройка вдоль линий старой трамвайной сети. На месте одноэтажных зданий возводятся трех- или четырехэтажные комплексы, где квартиры располагаются над ресторанами, банками и магазинами. А на зеленых «спальных» улицах, которые прячутся за городскими артериями, участки с отдельными домами, как мой, тоже тихо, но бесповоротно меняются.

Многие отдельные дома становятся многоквартирными. Цокольные этажи переоборудуются под кухни и ванные, чтобы сделать небольшие квартирки. Недавно эта практика была официально узаконена. В 2009 г. городские власти официально разрешили строительство домиков на заднем дворе за частными домами. Только подумайте: владельцы более 70 000 участков теперь могут строить небольшие коттеджи там, где раньше стояли только гаражи. Площадь таких жилищ в среднем не превышает 47 м², т. е. они немногим больше квартир, но домовладельцы могут поселить там родственников или иметь доход от аренды, сохраняя какую-то часть личного пространства. А значит, подавляющее большинство домов, в которых раньше проживала одна семья, теперь могут официально включать до трех домохозяйств: в основном доме, на цокольном этаже и в коттедже на заднем дворе. Новое законодательство позволит осуществить один из крупнейших проектов точечной городской застройки на континенте. Это доказывает, что практически во всех старых городских районах на Северо-Американском континенте достаточно места, чтобы вместить новых людей.

До

После

В Ванкувере и других городах новые законы в области зонирования разрешают домовладельцам на заднем дворе строить небольшие коттеджи (внизу) на месте гаражей (вверху). Это один из способов повысить плотность населения в существующих районах. (На иллюстрации показаны проекты домов, выполненные и построенные компанией Lanefab. Изображение предоставлено )

Такое «уплотнение» жилых районов привело к уникальной и широкой возможности выбора условий для людей с разным уровнем дохода, мобильностью, разного возраста и вкусов. На моей улице семья из четырех человек живет в трехэтажном доме стоимостью миллион долларов, с одной стороны рядом с ними дом разделен на апартаменты для трех молодых пар, а с другой живет одинокая пожилая женщина, которая также разделила свой дом на апартаменты и сдает их, чтобы оплачивать ипотечный кредит. Одним нравится жить в квартире. Другим — в таунхаусе. Некоторые предпочитают, чтобы между ними и ближайшими соседями было достаточно пространства. Но всем нам найдется место в этом районе.

Конечно, эта модель противоречит почти вековой практике городского развития, когда состоятельные люди делали всё возможное, чтобы не сталкиваться с малоимущими (и застройщики ее успешно поддерживали). Но те из нас, кто живет в отдельных домах, должны быть благодарны тем, кто либо не может себе этого позволить, либо осознанно выбирает жизнь в квартире или совместно с кем-то. Благодаря им существует главная улица Коммершиал-драйв и магазинчик First Ravioli Store. За счет их налогов оплачивается обогрев общественного бассейна, а автобусы появляются на улицах с такой частотой, что нет нужды заглядывать в расписание. Благодаря их бдительности любой чувствует себя в безопасности на главной улице. Они облегчают жизнь всем. Даже в центре Ванкувера сегодня можно встретить людей разного социального статуса, живущих по соседству. Согласно современной практике инклюзивного зонирования, застройщик обязан отдать 20% территории под доступное жилье. Конечно, этого недостаточно для полного удовлетворения спроса. С началом продаж квартир в жилом небоскребе W, зажатом с одной стороны домами с социальным жильем, а с другой — строением, где в основном обитают наркоманы, проходящие курс реабилитации, кампания шла под лозунгом «Прояви смелость, или вперед в пригород!». Все квартиры были выкуплены за месяц. Часть комплекса занял местный университет, и теперь жители и студенты делают покупки в одном магазине и отдыхают в одном крытом внутреннем дворе. В близлежащем пригороде Фолз-Крик-Норт обитатели жилых высоток сказали в ходе опроса, что социальное жилье — лучшее, что произошло с их пригородом. Ведь благодаря этому сюда приехали семьи с детьми, что создало подлинное ощущение сообщества.

Градостроительные эксперименты в Ванкувере оказались настолько популярными, что создали новую проблему: цены на жилье взлетели и превзошли возможности большинства работающих в городе. Это произошло на фоне притока глобального капитала. Иностранные инвесторы так накачали местный рынок недвижимости наличностью, что на нем образовался огромный перекос. Ванкувер заработал сомнительную славу самого дорогого города Северной Америки с точки зрения цен на недвижимость. А значит, большинство людей, работающих в нем, либо не могут себе позволить здесь жить, либо трудятся так много, что у них не остается времени на личную и социальную жизнь.

Для смягчения давления власти стараются повысить плотность населения в допустимых пределах. Городской совет Ванкувера выдал одному из застройщиков разрешение возвести три небоскреба над двумя этажами промышленных зданий, при этом 70% жилого фонда город заберет себе и будет сдавать внаем по невысоким ценам. Когда этот невиданный ранее проект будет завершен, он объединит пространство для богатых, бедных и работы. Кроме того, власти Ванкувера рассматривают планы, как построить еще больше жилых домов в старых районах. К сожалению, ни одна из этих мер не в состоянии удовлетворить растущий спрос. В 2015 г. средняя цена на отдельный дом в городе превысила отметку 2,5 млн канадских долларов, частично из-за спроса иностранных инвесторов.

Одно только планирование не в состоянии решить кризис доступности жилья в Ванкувере и других городах мира. Власти должны использовать все имеющиеся инструменты, чтобы люди, работающие в городе, могли там жить. Это политический вопрос. Кто будет иметь право жить в Ванкувере — или любом другом мегаполисе мира — в будущем? Я вернусь к проблеме равенства в главе 10.

Важно признать, что есть тысяча способов вернуть в город ощущение компактности и комплексности, и инициатива не обязательно должна исходить от градостроителей или чиновников. Можно перенять опыт Дании и строить многоквартирные дома по периметру большого общего двора. Можно изучить традиционную систему fareej, принятую в столице ОАЭ Абу-Даби: дворы соединены узкими аллеями и ограниченными общественными пространствами, и большим семьям со множеством родственников там очень уютно.

Мы с командой консультантов потратили несколько сотен часов на изучение того, как укрепить взаимоотношения в многоквартирных комплексах. Некоторые выводы наших исследований очевидны. Например, формирование социальных и дружеских связей происходит проще, если общим входом объединены не более восьми домохозяйств. В более крупных жилых комплексах социальные связи крепче, если домохозяйства сгруппированы в кластеры не более 12 единиц. Опираясь на эти знания, можно проектировать дома, где люди будут чувствовать себя более счастливыми.

Я много путешествовал в поисках проекта, который обеспечит идеальный баланс между личным пространством и чувством принадлежности к сообществу. И я нашел его в обычном пригороде в часе езды к северу от калифорнийского Стоктона.

Все началось в 1986 г., когда пара молодых активистов экологического движения Кевин Вольф и Линда Клауд купили два соседних дома на улице N Street, которая на тот момент была окраиной университетского городка в Дейвисе. В какой-то момент они разобрали забор между домами, и вскоре многие студенты, проживавшие с ними, начали вместе ужинать в доме побольше. По мере того как соседние дома покупали или арендовали люди, ориентированные на создание сообщества, между ними становилось всё меньше заборов, и люди чаще заходили в большой дом на ужин.

Жители района, ставшего известным как N Street Cohousing, получили от городского совета Дейвиса статус плановой застройки, что позволило им добавить еще по коттеджу рядом с их домами. В 2005 г. Вольф и Клауд вложились в постройку большого общего дома, который стал миниатюрным общественным центром с прачечной и столовой, где может разместиться несколько десятков людей.

Когда в 2010 г. я попал в этот район, там на площади 0,8 гектара жили более 50 человек — в пять раз больше, чем в обычном пригороде. При этом место не казалось перенаселенным. И во всем квартале не было заборов. Я прошел по узкому коридору между двумя одноэтажными домами и увидел, что в центре квартала раскинулась роскошная зеленая лужайка. Там же был фруктовый сад с яблонями и апельсиновыми деревьями, курятник, небольшие садики и лужайки с забытыми детскими игрушками.

Я сказал Вольфу, что это место напоминает коммуну.

«Нет, — поправил он меня. — Это не общественная земля. Все участки в частной собственности. Мы живем в своих домах со своими дворами. Просто мы осознанно решили сделать эти дворы общими, как и часть ресурсов».

Всё элементарно. Обитатели N Street Cohousing ежемесячно платят 25 долларов за пользование общим домом, который принадлежит Вольфу и Клауд. Некоторые по очереди готовят еду для нескольких десятков соседей на большой кухне. Кто-то предпочитает готовить и есть в одиночестве дома. Некоторые выбирают один из вариантов по настроению. Кто-то из соседей сбросился на установку джакузи, которым можно пользоваться за умеренную плату. Других ванна с пузырьками не интересует. Люди делают со своим двором, что сочтут нужным, но они договорились оставить общие проходы по территории.

Это уникальное рыночное решение о совместном использовании ресурсов, которое позволяет каждому придерживаться своего уровня участия или изоляции в любой момент. Люди проводят время вместе, когда того хотят, и наслаждаются одиночеством, если не в настроении. У этой модели есть преимущество с точки зрения природных объектов: благодаря отсутствию заборов между домами у всех есть огромный зеленый задний двор. Кроме того, родители чувствуют себя спокойно, когда отпускают детей поиграть на заднем дворе, зная, что за ними будут приглядывать соседи.

Благодаря этому добровольному объединению произошло еще одно удивительное событие. Во время нашего ужина с Вольфом и еще десятком друзей пришел один из соседей с маленьким ребенком, которого мне представили как дочь Вольфа и Клауд. Это была веселая, бойкая девочка пяти лет. Уложив ее спать, Вольф рассказал мне, что это не его родная дочь. В возрасте 9 месяцев ее удочерила одинокая женщина, которая тоже жила в их сообществе. К сожалению, у нее диагностировали рак. Здоровье женщины ухудшалось, а ребенок проводил всё больше времени у ближайших соседей — Вольфа и Клауд, и всё чаще оставался у них на ночь. Узы привязанности и заботы между членами сообщества настолько глубокие, что, когда мать девочки умерла, та вполне естественно стала частью новой любящей семьи (ее официально удочерили). Сообщество стало ее большой семьей.

Конечно, не может быть одного идеального сообщества для всех. У каждого свои представления о толпе и одиночестве, индивидуальная потребность в новизне и личном пространстве, любовь к музыке или садоводству, свои сложные ассоциации с местами, запахами и воспоминаниями. Но системы, в которых мы живем, неизбежно влияют на наше эмоциональное состояние. Уроки, которые преподносят нам «трамвайные районы» или сообщества вроде N Street, не в том, что городу нужны трамваи или надо сносить заборы между домами либо искать подходящую социальную геометрию в истории столетней давности. Они в том, что мы способны найти разные формы, которые спасут нас и планету. Не обязательно стремиться к небу, но эти формы явно более компактные, чем те, которые предлагают нам сторонники рассредоточения.