Глава 3
Исследование: «Судить о книге по ее обложке»

Однажды утром я вбежала в кабинет Эндрю. Он, как обычно, сидел за столом и что-то печатал. Я едва сдерживала радость.

– Наконец-то это произошло! – закричала я.

Эндрю оторвался от компьютера и, нахмурившись, посмотрел на меня поверх очков.

– Я долго ждала этого дня! – я поманила его за собой. – Идемте, это надо видеть!

Охваченный любопытством Эндрю последовал за мной в холодильник. Когда мы пришли, я встала за каталкой, стоявшей посреди помещения, и широко раскинула руки, словно фокусник, приготовивший для зрителей сногсшибательный трюк, чтобы обратить внимание Эндрю на мешок с телом и на его содержимое. Это был мужчина, одетый в абсолютно нормальный костюм, под которым оказалось женское белье. И это было не просто женское белье, это был эротический розовый ансамбль, невероятно обтягивающий, явно причинявший неудобства в паху для этого человека, так как сильно сжимал мошонку. Это был сюрприз не только потому, что белье резко контрастировало с мужественной внешностью трупа и густой растительностью на лице. Футболка была оттянута кверху, а брюки спущены до лодыжек.

Я пишу об этом не потому, что нахожу такое переодевание забавным, но по той причине, что в тот момент – проработав в морге год – я почувствовала, что прошла инициацию, столкнувшись, наконец, с необычным трупом. Каждый работник морга сталкивается с необычными случаями, и для меня этот случай был лишь одним из многих. Но есть и другая причина, почему я упоминаю о нем. Он очень показателен в том смысле, что патологоанатомическое исследование – это не только вскрытие, извлечение органов и их анализ для определения причины смерти. Нет, исследование начинается с осмотра трупа. На самом деле, наружный осмотр производят сразу после того, как труп доставляют в морг. Иногда внешние признаки позволяют заподозрить, а иногда и подтвердить причину смерти.

Обычно холодильник открывают утром, чтобы проверить его содержимое и произвести, так сказать, инвентаризацию трупов после ночного отсутствия. Кто знает, какие тела могли полицейские привезти в морг в течение ночи, или кого привезли из больничного отделения? Холодильники с их четырьмя или пятью полками могут вместить множество взрослых трупов, и их запахи, смешиваясь, образуют тяжкий коктейль смерти. В моргах с небольшим персоналом надо заносить в журнал новых умерших до или сразу после того, как проведены вскрытия. Однако, если численность персонала позволяет, то обязанности делятся – одни участвуют во вскрытиях, а другие учитывают покойников. В любом случае, этот первичный осмотр есть важная часть исследования, и для добросовестного проведения его требуются два техника, чтобы они могли проверять и уточнять наблюдения друг друга.

Подобно подаркам, трупы должны быть всегда упакованы. Иногда они бывают просто завернуты в белые простыни, как, например, трупы, поступающие из госпиталей, иногда трупы доставляют в белых пластиковых мешках или завернутыми в листы из такого же белого полиэтилена. С первого дня моей стажировки в муниципальном морге и до окончания моей работы в моргах я никогда не считала ежедневное вскрытие таких мешков тяжкой обузой. После того, как открываешь молнию, наступает пауза, и возникает неопределенность: что окажется там внутри? В такие моменты я всегда вспоминала игрушки моего детства – ключики счастья. Это были пластиковые или резиновые, очень яркие, игрушки в виде разных животных. Их тела открывались коротким толстым ключом, и внутри этих игрушек можно было хранить все свои детские сокровища, чтобы до них не могли дотянуться сопливые братья и сестры. Одной такой игрушкой был большой важный розовый лебедь, а другой – персикового цвета улитка. Но самой любимой была огромная сиреневая лошадь. Это были единственные игрушки, которые я не пыталась вскрыть, потому что они и так уже были раскрыты, и я могла видеть, что у них внутри. В каждой такой игрушке всегда находился маленький сюрприз!

Каждый такой сюрприз имел свой необычайный запах, который нельзя было спутать с запахами других сюрпризов. Содержимое пластиковых мешков в морге тоже пахнет, хотя и не столь приятно, как детские сюрпризы.

Достаточно сказать, что каждый день в морге чем-то напоминал рождественский вечер с раздачей подарков и сюрпризов. Однажды, в конце декабря, вскрыв мешок, мы увидели пожилого толстого человека с седой бородой и в красном тренировочном костюме. До сих пор не знаю, специально ли он нарядился, как Санта-Клаус, или это было просто невероятное совпадение.

После извлечения трупа из мешка производят описание трупа умершего – во что он был одет, какие на нем украшения, сколько денег в бумажнике, нет ли следов хирургического вмешательства или татуировок, повреждений и прочих особенностей. Измеряют рост умершего, и взвешивают труп. Это важно и для патологоанатома, и для агентов похоронного бюро, которые, таким образом, могут сразу заказать подходящий гроб для погребения. Рост измеряют специальной линейкой. Для измерения веса тело укладывают на каталку, и завозят ее на весы, которые работают с неприятным электрическим визгом.

После осмотра проверяют бирки с именем и фамилией. Имя должно быть проставлено на бирке, которая прикрепляется к запястью, и на бирке, прикрепленной к лодыжкам. Естественно, эти имена должны совпасть. Все драгоценности описываются (если они не были описаны персоналом, доставившим труп), регистрируются и укладываются в сейф. Данные учета драгоценностей, тем не менее, проверяются в морге еще раз. В морге не принято употреблять слова «золото» или «серебро», так как мы не можем знать, из какого материала они, на самом деле, изготовлены. Если мы, например, напишем в описи «золотое кольцо», а родственники не обнаружат золотого кольца, так как оно оказалось изготовленным из латуни, то они могут вчинить нам иск за пропавшую драгоценность. Поэтому, мы обычно пишем: «изделие из белого металла» или «изделие из желтого металла». Для нашего уха это звучит вполне обыденно и нормально: «Пять колец желтого металла!» По этой же причине мы никогда не употребляем слов «бриллианты» или «изумруды», а говорим «белые камни» или «зеленые камни».

Подчас места в холодильнике морга становятся дефицитом – люди, в конце концов, всегда умирают и неминуемо попадают туда, поэтому пребывание трупа в холодильнике, как правило, не превышает одного-двух дней от поступления и до вскрытия. Зимой, когда смертность повышается, персонал морга порой впадает в состояние, близкое к панике, потому что мест в холодильнике начинает не хватать, особенно, в случае каких-нибудь массовых катастроф или эпидемии гриппа.

– Что мы будем делать, если в холодильнике не будет хватать места? – спросила я как-то Эндрю в первую зиму работы, когда число покойников в морге стало стремительно расти.

Эндрю сказал, что морг представит отчет коронеру, чтобы он быстрее давал санкцию на вскрытие, а это значит, что мы сможем быстрее отправлять их в морги похоронных бюро.

– У нас они тогда будут находиться всего сутки, не больше. Назовем это «ночлег и завтрак», – пошутил он.

– Пусть будет просто ночлег, – пошутила я в свою очередь. Мне было приятно узнать, что Эндрю не всегда бывает убийственно серьезным.

Таким образом, уже при первом соприкосновении с трупом в морге начинается его исследование, и в дополнение к той информации, которая уже содержится в сопроводительных документах, мы получаем новые фрагменты паззла, складывающиеся в общую картину. Даже размер тела – либо неестественно большой, либо неестественно маленький – может дать сведения, касающиеся обстоятельств и причин смерти. Может быть, вследствие сильного похудания, вызванного анорексией или истощающим заболеванием, наступила недостаточность внутренних органов? Ожирение может свидетельствовать в пользу инфаркта миокарда. На теле могут остаться следы травм и иных воздействий, которые могли привести к летальному исходу. Осмотр трупа основан на одном из известнейших постулатов судебной медицины, на так называемом принципе взаимного обмена Локара, который гласит, что «каждый контакт оставляет следы». Это указание, которое приписывают французскому ученому Эдмону Локару, который опубликовал его в 1910 году, является основным принципом выявления следов. Этому принципу посвящены сюжеты множества криминальных романов и телевизионных детективных сериалов. К таким следам, выступающим в качестве улик, относят волосы и нитки тканей, пятна крови и семенной жидкости, отпечатки подошв, следы автомобильных шин и так далее. Все это можно обнаружить на месте происшествия или преступления, либо на мертвеце, либо на преступнике, потому что каждый контакт между двумя предметами всегда приводит к тому, что материал одного предмета оказывается на поверхности другого. В нашем случае, мы можем по внешнему виду предположить какой-либо определенный сценарий – например, смерть вследствие передозировки наркотика или вследствие насилия. Листья и ветки указывают на место обнаружения трупа. Если же вместе с трупом доставляют колпачки ручек, обрывки газет и следы другого домашнего хлама, то можно предположить, что смерть наступила в неубранной квартире.

Сразу начинает формироваться картина.

Некоторые сведения можно получить, изучая цвет кожных покровов трупа. Обычно считается, что труп должен быть бледным. Иногда, однако, бледность может быть чрезмерной, и цвет кожных покровов напоминает слоновую кость. Эти нюансы мало заметны для неискушенного глаза, но, если вы приобрели навык, то оттенок бледности может подсказать, что смерть, например, наступила вследствие разрыва аневризмы брюшной аорты. Оттенок бледности может подсказать также, насколько быстро наступила смерть. В данном случае, смерть наступает очень быстро, когда тонкостенное выпячивание в стенке аорты (самой крупной артерии человеческого тела) разрывается, и кровь начинает хлестать в брюшную полость. Такой труп напоминает жертву вампиров из популярных ужастиков.

В некоторых случаях цвет кожных покровов может быть более розовым, нежели у других покойников. Это может указывать на смерть от отравления угарным газом, окисью углерода (СО), потому что окись углерода необратимо связывается с гемоглобином в крови, что придает коже трупа вишнево-красный оттенок. (Гемоглобин – это соединение, которое переносит с кровью кислород, и эту его способность нарушает окись углерода). Кожные покровы могут быть синими. Такая окраска называется цианозом. Цианоз развивается в тех случаях, когда в крови содержится слишком мало кислорода. Такое состояние может возникнуть в результате удушья. Большое разнообразие посмертной окраски трупа дает возможность с первого взгляда заподозрить ту или иную причину смерти. Кожные покровы оранжево-желтые? Скорее всего, печеночная недостаточность. Фиолетовые? Ну, конечно же, застой крови по причине сердечной недостаточности. Зеленый? Ну, чем меньше говорить о зеленом, тем лучше.

Еще один важный аспект предварительного внешнего осмотра трупа – это обнаружение имплантированных кардиостимуляторов или портативных дефибрилляторов. Эти приборы поддерживают нормальный ритм сердечной деятельности у людей, страдающих аритмиями. Эти приборы надо извлекать из тел, которые будут кремированы, потому что эти пейсмейкеры и дефибрилляторы могут взрываться при нагревании. Впрочем, извлекать их надо в любом случае, потому что они почти всегда пригодны для повторного применения – либо целиком, либо в виде отдельных деталей. (Целиком кардиостимуляторы используются в благотворительных акциях, например, по снабжению этими приборами органов здравоохранения стран третьего мира). Если умерший подвергается вскрытию, то кардиостимулятор удаляют в ходе аутопсии, но, если вскрытие по каким-либо причинам не производят, то кардиостимулятор удаляют отдельно. Эта процедура очень проста и не требует больших разрезов.

Когда я в первый раз извлекала из тела кардиостимулятор, у меня было ощущение, что я совершаю самоубийство. В принципе, кардиостимуляторы и дефибрилляторы – это разные приборы, и, прежде чем сделать разрез, надо разобраться, какой именно прибор вы собираетесь удалять.

Этому научил меня Джейсон. Эта процедура считается инвазивной, но на самом деле она так проста, что идеально подходит для начального обучения техников морга. Однажды утром Джейсон с торжественным видом вручил мне пару перчаток и полиэтиленовый фартук и спросил, не хочу ли я «поставить галочку в журнале необходимых навыков, которыми должен владеть стажер». Сначала я вообразила, что Джейсон пошутил, и что мне сейчас придется в очередной раз драить морг до зеркальной чистоты. Стажеры, действительно, достигают подлинной виртуозности в обращении с губками и тряпками, счищая с раковин волосы и куски подкожного жира уже в самые первые недели работы. Это, конечно, звучит очень неаппетитно, но, на самом деле, это очень важно – не дать сливам засориться, и, поэтому, доставание пинцетом волос и прочих остатков приносит некоторое удовлетворение и даже оказывает, в некотором роде, психотерапевтический эффект. Я приходила в состояние нирваны после того, как вычищала до блеска металлические раковины в прозекторской. Когда же Джейсон достал из шкафчика нитки, ножницы и скальпель, я сразу поняла, что мне предстоит нечто совершенно иное, и даже догадалась, что именно. У нас было разрешение от родственников умершего на удаление кардиостимулятора из тела, а я несколько раз видела, как Джейсон это делал. Теперь наступила моя очередь.

В левой стороне груди я руками нащупала прибор и смогла определить его контур. Обычно эти устройства легко обнаружить, ощупывая кожу грудной клетки, но у тучных покойников их найти нелегко, потому что кардиостимуляторы малы, имеют обтекаемую конфигурацию и легко теряются среди подкожного жира. Кардиостимуляторы помогают поддерживать нормальный ритм работы сердца при аритмиях (то есть при его нарушениях) посылая сердцу электрические разряды с определенной частотой – не слишком большой, не слишком маленькой. Такая частота вполне удовлетворила бы Златовласку. Кардиостимуляторы находятся под кожей годами, и, поэтому не должны беспокоить пациента.

Я уже занесла руку со скальпелем над плоской поверхностью прибора, когда Джейсон вдруг сказал: «Ты уверена, что это не дефибриллятор?»

Дефибриллятор своими размерами превосходит кардиостимулятор, но у меня не было опыта, и я не смогла бы различить эти два устройства на ощупь. Дефибрилляторы имплантируют людям, склонным к остановкам сердца, вызываемым его фибрилляцией. В случае такой остановки прибор дает высоковольтный разряд, который возвращает сердце к жизни. Этот прибор нельзя извлекать, как обычный кардиостимулятор. Если ничего не подозревающий техник перережет провода устройства металлическими ножницами, то прибор разрядится, и лаборанта очень сильно ударит током. Этот разряд может даже убить. В случае обнаружения портативного дефибриллятора надо звонить в клинику интервенционной кардиологии и вызывать кардиофизиолога, который приезжает со специальным прибором, который выключает дефибриллятор, а затем контролирует его состояние, чтобы убедиться, что он инактивирован. После этого устройство можно извлекать, как извлекают обычный кардиостимулятор, без всякого риска. Правда, разрез в этом случае бывает больше.

– Я уверен, что это всего-навсего, кардиостимулятор, зайка, но даже, если это дефибриллятор, то ничего страшного – ведь на тебе резиновые тапочки! – Джейсон лукаво мне подмигивает.

В этот раз я, правда, почти не нервничала, несмотря на то, что это был мой первый разрез. Дело в том, что он был совсем маленьким – не больше двух дюймов. Я понимала, что с этим-то я справлюсь. К тому же человек, лежавший передо мной, не был живым. Хотя для тех, кто работает в морге, покойники являются людьми в полном смысле этого слова, я все же подсознательно ощущаю разницу между живыми и мертвыми. Позже, когда я сделала свой первый полноценный разрез кожи умершего дантиста, я испытывала фантомную боль, чувствуя, как страдает этот человек от своих пролежней. Однако со временем я приобрела иммунитет к таким чувствам. Я осознала, что лежащий на прозекторском столе человек не способен чувствовать боль от разреза, и что мне надо просто делать свою работу.

Я легко сделала короткий разрез непосредственно над плоской поверхностью кардиостимулятора. Потом я ухватила его большим и указательным пальцами и сильно сжала. Из раны выпирал желтый подкожный жир, под которым угадывалась блестящая металлическая поверхность прибора. Было такое впечатление, что ядро конского каштана выныривает из своей мягкой оболочки. За стимулятором потянулись провода, и я перерезала их ножницами. Я почистила прибор дезинфицирующим средством (нашим верным биогардом) и положила его в пластиковый мешок с этикеткой. Кардиостимуляторы у нас один раз в несколько недель забирала католическая кардиологическая лаборатория. Сделав все это, я зашила разрез – я уже практиковалась в зашивании один раз, когда кардиостимулятор извлекал Джейсон – и шов получился едва заметным. Я заклеила разрез пластырем, и теперь труп можно было снова укладывать в мешок.

– Отлично сработано, зайка! – воскликнул Джейсон, поставил галочку в поле журнала практики и расписался. Это был еще шаг к получению заветного сертификата техника морга.

Взрывы в крематориях стали довольно частым явлением до того, как изъятие кардиостимуляторов из трупов стало рутинной практикой. Первый такой случай произошел в Великобритании в 1976 году. В 2002 году «Журнал королевского медицинского общества» опубликовал данные, согласно которым почти в половине британских крематориев происходили подобные взрывы, которые приводили к повреждению имущества и травмам персонала. Одним из недавних случаев был взрыв в крематории Гренобля во Франции, когда взорвался кардиостимулятор в трупе одного пенсионера. Взрыв был эквивалентен по мощности взрыву двух граммов тринитротолуола и причинил ущерб на 40 тысяч фунтов стерлингов. Вдова, которая не проинформировала крематорий о наличии в трупе кардиостимулятора, и лечащий врач умершего (который не удосужился проверить наличие прибора) были привлечены к суду и приговорены к возмещению материального ущерба.

Помимо кардиостимуляторов и дефибрилляторов существуют и другие имплантируемые устройства и приспособления, которые необходимо выявлять при исследовании трупа и иногда удалять, если труп предполагают кремировать. По этой причине мы всегда тщательно осматриваем труп и внимательно читаем сопроводительные документы. При коротком наружном осмотре сразу бросаются в глаза импланты молочных желез, особенно у пожилых женщин. Эти импланты вызывающе торчат, словно бросая вызов силе тяжести, когда все остальные части тела оседают и распластываются по лоткам. Мало того, эти импланты на покойницах видны лучше, чем на живых, потому что в холодильнике силиконовые протезы твердеют и торчат на груди, словно два полицейских шлема. Правда, при кремации силиконовые импланты проблем не создают. Силикон в огне превращается в липкую массу, а затем сгорает.

Не так безобидны новые гвозди для остеосинтеза, то есть для лечения переломов длинных трубчатых костей – таких, как плечевая, большеберцовая или бедренная. Эти металлические, напоминающие удлиненные баллоны, конструкции вводят в костномозговой канал сломанной кости, сопоставляют отломки, а потом накачивают в гвоздь под давлением физиологический раствор. Баллон раздувается и прочно фиксирует кость. В 2006 году была опубликована статья, в которой описывались последствия кремации семидесятидевятилетнего покойника с таким гвоздем в плече:

Так как гидравлический фиксирующий гвоздь заполнен солевым физиологическим раствором, жар печи приводит к вскипанию раствора и его превращению в пар, давление которого разрывает тесный металлический футляр. Еще один пример: сравнительно недавно институт управления кладбищами и крематориями опубликовал меморандум о целой серии «необъяснимых» взрывов в крематориях Великобритании. После проведенного расследования причина была найдена. Ею оказались нитроглицериновые пластыри, которые применяют для лечения стенокардии. Нитроглицерин (тринитрат глицерина) является аналогом тринитротолуола (!), взрывчатого вещества, но похоронным бюро этот вид лечения был неизвестен.

Эти истории демонстрируют важность наружного осмотра трупа с учетом всех его особенностей. После осмотра труп отправляется назад, в холодильник, а мы ждем решения о том, будет ли труп подвергнут полному патологоанатомическому исследованию.

Всем ли нравятся исследования? Как правило, идет ли речь об исследовании зубов, груди или об исследовании знаний на университетских экзаменах, это слово имеет негативную окраску. Но мы не можем уклониться от исследований – даже после того, как умираем.

Для того чтобы стать полноценным техником морга, мне тоже пришлось подвергнуться своего рода исследованию – сдать экзамен по курсу патологоанатомической технологии. Обычно такой экзамен сдают через два года после начала обучения и практической деятельности. Однако я сдала этот экзамен через год, так как уже имела опыт бальзамирования и прошла обучение в колледже и университете. Потом у меня был выбор – получить должность старшего техника с последующей отработкой двух лет и сдачи следующего экзамена. Несмотря на такую длительность обучения, эта квалификация является технической, а не медицинской. Разница между техником морга и патологоанатомом заключается в том, что патологоанатом является дипломированным врачом, который вначале получает степень по медицине, а затем специализируется в патологической анатомии, то есть изучает проявления смерти и приводящие к ней заболевания. Патологоанатомы сдают намного больше разных экзаменов и перед тем, как посвятить себя патологической анатомии, лечат живых больных. Как раз это было мне совершенно неинтересно, потому что меня всегда увлекало то, что происходит с организмом после смерти.

Когда я начала работать в морге и готовилась к сдаче экзамена на сертификат, я очень боялась экзамена, но само обучение было фантастически интересным, потому что оно, в буквальном смысле слова, было практическим, а в учебных пособиях не было недостатка. Когда мне задавали вопросы по анатомии человека – а это регулярно делали и патологоанатомы, и Джейсон – мне не надо было далеко ходить. Анатомические препараты лежали передо мной на прозекторском столе. Я видела устройство человеческого тела, когда наблюдала, как Джейсон делает разрез и извлекает органы, когда сама стала делать это. У меня были стимулы обучаться этому мастерству, ведь оно очень полезно для общества, потому что помогает установить причину смерти, а в случае судебного вскрытия – помогает отправить за решетку убийцу. В морге у меня не было никаких препятствий к овладению этим мастерством.

Представьте себе, что вы хотите получить знания по анатомии и обучиться технике вскрытия, но вам не на чем практиковаться. Эта проблема постоянно возникала перед студентами-медиками разных эпох. Как можно стать хирургом или вообще врачом, не зная строения человеческого тела? Что можно использовать для вскрытия, если нет трупов? Искусственные модели? Животных? Это возможно, но польза от такого обучения ограничена. Выдающийся английский хирург, сэр Эстли Купер, сказал двести лет назад: «Тот, кто не оперировал трупы, будет калечить живых».

Вскрытие трупов и их исследование с образовательной целью то поднималось на щит, то отвергалось в зависимости от политического устройства обществ и их религиозных верований. Просвещенные древние греки не считали вскрытие осквернением мертвых тел. Греческие ученые считали вскрытие подтверждением эмпирической, опытной природы науки. Греческие врачи Герофил Халкедонский и Эразистрат Хиосский считаются первыми, кто систематически производил вскрытия трупов и записывал результаты. Эти врачи, жившие в третьем веке до новой эры, открыли большую медицинскую школу в Александрии. Проблема заключалась, однако, в том, что полная свобода действий привела к чрезмерному энтузиазму Герофила. Многие источники утверждают, что он занимался вивисекцией – вскрытием живых людей! – и за время своей практики вскрыл около 600 живых, осужденных на смерть, преступников. Однако после завоевания Греции Римской империей вскрытия были, так или иначе, запрещены. Согласно римским религиозным догмам, вскрытие мертвецов считалось нечестивым и кощунственным занятием. Этот подход заставил таких врачей, как, например, Гален Пергамский (живший в III веке нашей эры), вскрывать обезьян и других животных, а затем переносить полученные знания на человека (насколько я могу судить по собственному опыту, знания о биологии и поведении обезьян можно приложить, разве что, к подросткам). Гален полагал, что у нас две нижних челюсти, как у собак, но это неверно. Он также считал, что кровь перетекает из одной половины сердца в другую через множество мельчайших отверстий в межжелудочковой перегородке, и это тоже не соответствует нашим сегодняшним знаниям. При всех этих недостатках учение Галена служило руководством к действию и никем не оспаривалось в течение более 1300 лет. Гален сделал все, что было в его силах, пользуясь ограниченным материалом, и поэтому его суждения были, по большей части, чисто умозрительными.

То, что это всего лишь необоснованные догадки, стало, наконец, ясно с приходом Возрождения, когда прогресс науки на протяжении нескольких столетий привел и к расцвету преподавания медицины. Центром этой, более просвещенной, культуры стал в восемнадцатом веке Париж, где была разработана система дарения трупов медицинским факультетам, которые были во Франции более передовыми, нежели в Великобритании или Америке. Тем не менее, трупов не хватало даже для крупных учебных центров. Демонстрация вскрытия заключалась в том, что под руководством профессора вскрытие производил один студент, а остальные наблюдали за его действиями. Такое обучение нельзя было назвать по-настоящему практическим.

Если Галена можно назвать Мелом Гибсоном анатомии и вскрытий (постаревший кумир с причудливыми идеями), то ее Райаном Гослингом (молодой красавец-сердцеед) стал Андрей Везалий. Анатом Андрей Везалий, родившийся в 1514 году, был настоящее дитя новой эры – истинный бунтарь, поставивший себе одну цель. Он был красавец, если не лгут гравюры того времени. (Вероятно, румяные дамы эпохи Возрождения вешали его портреты в своих спальнях и, прибегая к эвфемизмам, комментировали его анатомию, кто знает?). Он был целеустремленным и талантливым студентом, который поступил в Парижский университет для того, чтобы стать анатомом. Еще в детстве он увлекался вскрытиями мелких животных. К восемнадцати годам он преуспел в учебе и, решив познать еще больше, принялся похищать трупы казненных преступников с печально известной виселицы Монфокон, расположенной в пригороде Парижа. Кроме того, он исследовал черепа и кости, добытые на кладбище невинных и блаженных. Он приносил домой драгоценную добычу и исследовал ее ночами при свечах. Эти странные действия окупились сторицей. В двадцать два года Везалий уже читал лекции по анатомии своим ровесникам студентам и сам вскрывал трупы. Капитальный иллюстрированный труд Везалия «De Corporis Humani Fabrica» («О строении человеческого тела»), опубликованный в 1543 году, окончательно доказал, что Гален не является надежным источником анатомических знаний.

Как всякий революционер, Везалий подвергся ожесточенным нападкам клеветников, которые отказывались верить данным юного безумца, и ему приходилось постоянно оправдываться. Однако студентам и анатомам было ясно, что на старые идеи опираться больше нельзя, и что вскрытия, запрещенные в Британии до шестнадцатого века, необходимы для совершенствования медицинского образования. Вскоре они столкнулись с тем, что им стало практически не на чем обучаться.

В Великобритании, когда крупные университеты начали готовить молодых хирургов, единственными доступными для обучения трупами были тела, дарованные университетам по Закону об убийцах от 1752 года. Этот закон означал, что звездами на сценах анатомических театров могли выступать лишь трупы казненных преступников, хотели они того или нет. Цель принятия закона была двоякой: во-первых, отчаявшиеся студенты и преподаватели получали нужные им трупы для вскрытий, а во-вторых, закон должен был напугать потенциальных преступников. Этот закон стал проявлением садистского двойного наказания, которое широко практиковалось в те времена. Одной только смерти было недостаточно. Сам труп должен быть обезображен до неузнаваемости, обычно его разрубали на части. Яркий пример – приговор к повешению, колесованию, четвертованию и обезглавливанию, причем голову насаживали на кол, словно маршмеллоу на палочку. Обоснование было очень простым: настанет судный день, когда мертвые восстанут из могил, чтобы предстать перед вратами неба (согласно Библии), но как впустить на небо человека, разрубленного на четыре части, человека, у которого не хватает некоторых частей тела, а из всех ран сочится кровь, как из прохудившегося помойного ведра? Естественно, никто не хотел, чтобы небеса стали похожи на приемную Битлджуса. Согласно христианскому вероучению, вскрытие трупа лишало умершего шансов попасть в рай так же, как нельзя попасть в некоторые клубы без галстука. Негативное отношение к вскрытиям, пересадке органов, пластическим операциям и даже к кремации являются отголоском того религиозно окрашенного страха.

Однако, несмотря на принятие Закона об убийцах, трупов все равно катастрофически не хватало для девяти или десяти британских университетов, дававших степень по медицине в девятнадцатом веке. Дефицит легальных трупов привел к невиданному расцвету промысла гробокопателей. Эти люди под покровом ночи, как в свое время Андрей Везалий, выкапывали на кладбищах только что захороненные трупы. Эти профессионалы пользовались деревянными, а не металлическими лопатами, чтобы случайные прохожие не услышали подозрительного железного скрежета. Гроб вскрывали с головного конца, после чего верхнюю часть тела умершего обвязывали веревками и с минимальными повреждениями вытягивали труп из гроба. Одежду и драгоценности укладывали назад в гроб, чтобы не попасть под статью об ограблении могил. Похищение самого трупа не считалось уголовно наказуемым деянием, и гробокопатели были прекрасно об этом осведомлены. Эти операции имели одну цель – продать труп для вскрытия. Гробокопатели не были медиками, и трупы интересовали их лишь как источник заработка. Эти банды были посредниками между медицинскими факультетами и мавзолеями. Их работа оплачивалась руководством университетов для того, чтобы получить как можно больше пригодных трупов для обучения студентов. Оплата эта была высока – некоторые гробокопатели зарабатывали в неделю среднюю зарплату по стране за несколько месяцев, и, кроме того, летом они отдыхали. Вскрытия, по соображениям сохранности трупов, производили только осенью и зимой. Некоторые студенты сами были членами банд гробокопателей. Вырученные таким образом деньги шли на оплату обучения. Рут Ричардсон пишет по этому поводу: «В Шотландии студенты платили за свое обучение не деньгами, а трупами».

В госпитале святого Варфоломея, где находится музей, в котором я работаю, не были чужды торговле трупами с тех пор, как хирург Джон Абернети основал там в 1790 году успешный медицинский факультет. Напротив госпиталя находилась печально известная пивная «Военное счастье». Эта пивная была снесена в 1910 году, но на ее месте остался монумент, надпись на котором гласит:

Из этой надписи неясно, лежали ли трупы в отдельном помещении, или их сваливали в зале пивной, где все окрестные работяги желали промочить свои глотки. Если верно второе, то мне думается, что некоторые клиенты выпивали здесь намного больше пива, чем в других местах.

Меры защиты могил от банд гробокопателей были дороги, и позволить их себе могли только богатые люди. К таким мерам относились: наем сторожа, который стерег могилу и днем, и ночью; железная клетка, которую забивали над могилой глубоко в землю, чтобы гробокопатели не могли добраться до трупа. Создали даже службу стрелков, которые открывали огонь по людям, которые пробирались на кладбища под покровом ночи. В конце концов, люди устали от необходимости охранять могилы своих близких, которых в любой момент могли извлечь из гроба и продать в анатомический театр. Последней каплей стал судебный процесс Берки и Хэар в Шотландии. Эта парочка решила, что выкапывание трупов из могил слишком трудоемкое занятие и вместо этого начала просто убивать людей и продавать трупы (всегда очень свежие) Роберту Ноксу, преподавателю анатомии из Королевского хирургического колледжа в Эдинбурге. Нокс предпочитал закрывать глаза на их преступления (по иронии судьбы Нокс действительно был слеп на один глаз, который он в детстве потерял из-за оспы). Возмущение общества было столь велико, что «отвратительной торговле человеческими телами» был положен конец. Анатомическим законом 1832 года в Британии была введена такая же практика, как и за много лет до этого в Париже: неопознанные трупы, неизвестные, умершие в больницах и работных домах, трупы, обнаруженные на улицах, передавались для вскрытий в авторитетные учебные учреждения.

Может показаться, что история анатомии изобилует странными и зловещими фигурами, но, на самом деле, ею занимались выдающиеся ученые, которым просто надо было как-то преподавать и учить студентов. Дефицит трупов и привел к созданию таких собраний и анатомических музеев, как тот, в котором я сейчас работаю. Эти заспиртованные органы и ткани были извлечены из немногих, доступных для вскрытия, трупов и из живых людей во время хирургических операций для того, чтобы служить в будущем долговечными учебными пособиями. Эти образцы хранились в коллекциях, на которых обучались специалисты, а часть препаратов выставлялась в музеях, на обозрение публики, вместе с заспиртованными курьезными уродствами и восковыми копиями пораженных патологией органов людей и животных. Такие карнавальные выставки вошли в моду в начале двадцатого века, а до этого роль коллекций органов была очень почетной, так как они были призваны учить, а не ужасать. Это значит, что выкапывание тел из могил и их вскрытие не пропали даром и принесли много пользы – насколько это было возможно в те времена. Во время учебы я тоже посещала подобные собрания в таких музеях, как Гунтеровский музей в Лондоне. В этом музее я училась профессии. Этим препаратам сотни лет, но они до сих пор могут служить прекрасными учебными пособиями для анатомов, патологов и техников современных моргов. Теперь, будучи куратором коллекции анатомических препаратов в музее Барта, я чувствую, что совершила движение по замкнутому кругу, и теперь делаю все, что в моих силах, чтобы обучать нашему трудному искусству других.

Исследование невозможно без простых листов бумаги для записи результатов, и наружный осмотр не является исключением. Типичный бланк наружного осмотра выглядит практически одинаково почти во всех странах мира. На нем есть схематическое изображение обнаженного человеческого тела – вид спереди и вид сзади.

На это изображение наносятся символы, соответствующие различным внешним признакам, и расположенные в соответствующих местах. Например, для того, чтобы обозначить расположение татуировки или раны, можно в соответствующем месте поставить крестик, однако я всегда предпочитала рисовать уменьшенное изображение реального феномена, например, той же татуировки, родинки или шрама. Я делала это из соображений верности реализму, а также отчасти для того, чтобы протокол соответствовал трупу не только формально.

С бланками наружного осмотра меня, помимо многого другого, познакомил Джейсон. Но он вскоре покинул нас и перешел на работу в морг одного госпиталя, расположенного в пяти минутах ходьбы от нас. Джейсона сменила Джун, совместительница из Ливерпуля. Теперь она стала моим наставником и опекуном. Это было фантастически хорошо – во-первых, потому что пришел новый человек, от которого я могла узнать много дополнительных сведений, а, во-вторых, это была женщина. Ее приход говорил о перемене тенденции – все больше женщин стало приходить в морги и занимать в них руководящие должности. Интересно, но эта тенденция впервые проявилась не сегодня. В девятнадцатом веке в Германии были впервые учреждены морги для хранения и подготовки тел к погребению. В этих моргах работали женщины, должность которых называлась Leichenfrau (в вольном переводе – женщина, занимающаяся трупом). Обязанностью этих сотрудниц моргов была подготовка трупа, приведение его в порядок, обмывание и так далее. Когда «дома мертвых» появились и в Англии, было постановлено, что усопших «будут день и ночь охранять и сберегать постоянные работницы». Назначение на эту должность женщин в качестве надзирающих за порядком и отвечающих за сохранность тел, женщин, одетых «в подобающие их должности черные одежды», должно было внушить близким усопших, что за телами их близких ухаживают с должным вниманием и достоинством.

С тех пор мы пережили две мировые войны, и времена разительно переменились. Женщины стали проникать в те сферы деятельности, которые прежде считались чисто мужскими, включая и прозекторскую службу. И Джун стала одной из первых в нашей профессии. Уже в возрасте шестнадцати лет она обучилась профессии бальзамировщика на курсах, созданных для тех, кто желал получить профессию и оставить школы в возрасте шестнадцати-семнадцати лет. На своем коротком веку она повидала многое и, к тому же, была очень веселым и общительным человеком.

Я до сих пор помню одно из первых вскрытий, проведенных нами совместно. Это был жуткий случай. Мужчина покончил с собой, прыгнув с крыши высокого дома. Тело было расчленено на несколько кусков. За два предыдущих года работы в морге я видела всякое – от жертв дорожных происшествий до самоубийц. Но таких фрагментированных трупов я еще не видела. Я не могла поверить, что такое может произойти с человеческим телом, которое, как я знала, было довольно прочным. Человеческий инстинкт поистине противоречив (это настоящий оксюморон): нас одновременно тянет смотреть на такие вещи, и отворачиваться от них. Вид того тела потряс меня до глубины души. Левая сторона черепа была разбита вдребезги, конечности переломаны, и сквозь кожу наружу выступали костные отломки. Все это делало весьма затруднительным запись данных наружного осмотра. На изображениях тела я обозначила оторванные конечности длинными линиями. Часть головного мозга сотрудники скорой помощи собрали с земли. Эти мелкие кусочки были сложены в маленький пластиковый мешок и доставлены вместе с трупом.

Хорошо помню заданный будничным тоном вопрос Джун: «Ты не видела в мешке с мозгом его левый глаз?» Я, стараясь скрыть нервозность, ответила: «Э, я еще не смотрела». Мне так не хотелось на все это смотреть, что я не просеяла остатки мозга, чтобы найти глаз, которого там в принципе могло и не быть.

«Вот же он!» – воскликнула Джун, указывая на правую голень трупа. Глаз каким-то образом скатился вниз и застрял в тканях голени, и смотрел оттуда на нас, как смотрят на покупателей глаза замороженных рыб с прилавков рыбного магазина.

Джун взяла у меня бланк и нарисовала на голени глаз, снабдив его ресницами и зрительным нервом. Я рассмеялась, но мой смех быстро перешел в судорожный плач. Собственно, я и смеялась, чтобы не расплакаться. Джун шутила не просто так. Ей надо было отвлечь меня, чтобы я окончательно не потеряла голову. Нарисованный на бланке глаз слегка притушил мои эмоции, которые могли помешать мне нормально работать. Мне стало легче, рисунок прочистил мне голову, словно чихание, и я теперь могла сосредоточиться на моих обязанностях.

Я взяла у Джун бланк и продолжила обозначать на нем травмы, вспоминая, как в университете я записывала названия анатомических образований – «большеберцовая кость», «пяточная кость» или «основно-затылочное хрящевое сочленение». Мне тогда подумалось, что лекции и учебники не готовят к реальностям морга.