Глава двадцать первая. Чужая война
Асфальт холодил небритую щеку шкипера. Конец их пути оказался концом для трех выживших, которым предстоит умирать на широчайших просторах огромной страны. Страны, которой больше нет, как и границ. Страны, в которой все люди были братьями, товарищами, друзьями, единомышленниками. Их разделили болезнь и смерть именно тогда, когда товарищество и дружба должны были стать спасательным кругом, вратами в новую жизнь. Смутьянов закрыл глаза и по морщинистой щеке покатилась слеза. Захотелось лечь здесь и умереть, прямо у этого последнего форпоста выживших. И одновременно захотелось встать и броситься прямо на ровные штыки винтовок, прорваться сквозь заграждения и колючую проволоку и вцепиться зубами в горло дозорных. Рядом зашуршал асфальт.
Виктор повернул голову и увидел, как медленно, не торопясь, встает Симонов. Он отряхнулся, аккуратно сложил противогаз в мешок и двинулся к баррикаде. Смутьянов встал и попытался схватить дозорного за руку, но тот отдернул рукав и продолжал идти вперед, показав ладонью Виктору, чтобы он стоял. С каждым шагом Симонов становился все ближе к баррикаде, пока его не окликнули.
– Стоять, гражданский! Ещё шаг и мы стреляем! – в голосе чувствовались нотки истерики.
– Я требую переговоров – твердо и громко сказал дозорный – Я стою на месте и не представляю для вас никакой угрозы. Я требую ответственное лицо, которое уполномочено говорить от лица города.
За баррикадой послышались щелчки затворов, ругань и глухой спор. Потом снова зазвучал голос, но уже не через рупор. Симонов стоял, протянув тонкие руки по швам.
– Я командир этого блокпоста, капитан-лейтенант Савченко, заместитель народного комиссара Кречетова. Говорите – твердый голос спокойно перенесся через колючую проволоку.
– Я дозорный Дважды Краснознаменного Балтийского Военно-морского флота СССР, Вячеслав Игоревич Симонов, старшина запаса Красной Армии. Мой товарищ – Виктор Михайлович Смутьянов, старший мичман флота, смотритель маяков. Мы стали очевидцами начала войны и выжили, продвигались через территории латвийской, литовской и эстонской ССР, получили информацию о выживших в Кронштадте и требуем убежища.
– Мы не можем пустить вас, Симонов! В городе карантин! – голос дрогнул – Эпидемия имеет признаки, которые очевидны у вас: бледная кожа, светлые или белые волосы, невнятная речь. Простите, Вы должны покинуть блокпост!
– У меня невнятная речь, капитан? – голос Вячеслава раскатился по узкой каменной улице – Мы старики, прошли сквозь ад, чтобы нас судили за седые волосы? Как рабочий и матрос я требую медицинское обследование и свидетельствование, что мы не больны и можем быть допущены в город. Вызывайте медицинскую службу!
Баррикада ожила и за ней шел ожесточенный спор. Виктор расслабленно выдохнул – если бы кронштадцы хотели стрелять, то застрелили бы их ещё на подходе. Будут переговоры, есть надежда, что они спасутся. Спор за баррикадой не утихал.
– Отставить! – заорал дико на кого-то офицер – Отставить! Мы не можем рисковать медицинским составом! Повторяю: отойдите или мы будем стрелять!
– Повторяю: как матрос, такой же моряк как и вы, как член Компартии, как гражданин Советского Союза я требую медицинское обследование и допуск в город! Если мы заражены, то сами уйдем из города, для нас спасения нет – Симонов твердо стоял перед стальными ежами и колючей проволокой. Спор по ту сторону поста возобновился.
– Хорошо, Симонов! Мы отправили человека с Вашим требованием к вышестоящему начальству. Скажите, есть у Вас знакомые или друзья среди кронштадцев? Кто может поручиться за Вас? – голос с той стороны показался более мягким, очевидно, товарищи надавили на командира.
– За нас может поручиться командир подводной лодки «Устюг», капитан первого ранга Харито…
Дозорный не договорил до конца. Яркая вспышка на секунду высветила высокую худощавую фигуру, вычертив черной краской все находящееся позади. Смутьянов кинулся к другу, наблюдая, как медленно тот падает на асфальт. Словно не торопясь, как на отдых, Вячеслав сел на дорогу и открытые навсегда глаза остались смотреть в бесконечное серое небо. Шкипер как в бреду подхватил дозорного, прижал рану на груди рукой и пытался что-то говорить сквозь слезы, хлопал его по щекам, просил позвать врача. Лишь когда из груди перестала бить черная густая кровь, он понял что произошло. Понял и закричал. Страшно, бессильно, громко. Он кричал и выл как зверь, размазывая по лицу кровавую жижу, изо рта старика стекали слюни, глаза застилала пелена слез. Шкипер прижал к груди тело товарища, испачкав два серо-зеленых костюмы в крови, и раскачивался, сидя на асфальте. Словно сотни снарядов разорвалось внутри его сердца, внутри его души. Невозможно. Нереально. Неизбежно. Мысли испарились из головы моряка, осталось лишь чистое сознание, которое толкало все его существо к осознанию того, что только что произошло. Ничего не было, кроме боли и сожаления. Сам Виктор стал этими чувствами. Все его существо сейчас плакало по этой неожиданной потере.
Старик сидел на асфальте, качая на руках тело товарища, и выл через плач. Он не видел и не слышал как вокруг столпились люди, слышалась ругань, кто-то подогнал медицинскую машину и попытался разжать его руки. На попытку забрать тело товарища Виктор лишь громче закричал и крепче сжал руки на резине химзащиты. Удар прикладом отключил осязание, но шкипер чувствовал как забрали Вячеслава, а его самого куда-то поволокли. Дальше было лишь шуршание колес и скрип железа.
