Глава пятнадцатая. Битые стекла
Путь был продолжен утром. Они плотно позавтракали, разведя костер прямо на дороге, а Виктор был погружен в карту, постоянно делая пометки карандашом. Путь предстоял долгий, не известно как и где упали ракеты, где прошла смерть. Потому он помечал все крупные города и военные объекты, которые помнил со службы – их стоило избегать.
Шкипер кратко повторил рассказ о Харитонове и Устюге, когда они ложились спать вчера – Симонов все время перебивал его, повторяя «ну бывает же такое, а?». Подводники, эти живучие черти, выбрались из ядерной бойни и нашли спасение для них тоже. Нельзя было подвергать их опасности, заставляя пришвартоваться к берегу – два гражданских не стоило такого риска ради целого экипажа. Это понимали оба моряка и были согласны, что самостоятельно им добраться будет легче и надежнее.
Асфальт зашуршал под шинами, Смутьянов вытащил руку с дозиметром из окна и они двинусь вперед. Лес, лес и лес. Сплошная зеленая стена за окном и впереди, преградившая поворот. Тонкие линии серой дороги сходились где-то в дали, серо-белой разметкой. Ехать не больше пяти часов. Совсем рядом. Они едут домой, как бы он не назывался теперь.
Пришлось проехать несколько городов – они были либо пусты, либо сожжены дотла. Везде одинаковая картина: брошенная техника, трупы на улицах, горящие квартиры, пожар в которых сдерживал прорвавшийся водопровод. Пляска смерти над могилой человечества.
– Виктор, что там дальше? – Симонов то и дело спрашивал шкипера, что дальше и сколько они проехали. Нервничал.
– Дальше Ахтме, после второго поворота – направо. Несколько деревень и город, в двадцати километрах на север военная база – надеюсь, проскочим, если по ним ударили – Смутьянов внимательно рассматривал карту.
– Может южнее возьмем? – дозорный обеспокоенно посмотрел на товарища.
– Нет, не стоит, в объезд долго. И так уже срезал по максимуму, ближе только по морю – протерев глаза, Виктор откинул голову на подголовник – Посплю немного.
– Добре – кивнул дозорный и сосредоточился на дороге.
Сон наступил быстро и незаметно. Укачало, наверное. Виктору почему-то снилось, что он снова идет в поход на старом своем корабле: по специальному приглашению от Великобритании они шли с дружеским визитом в колыбель Старого Света. Он был совсем молодой, старший матрос, но запомнил этот поход надолго. Смены в машинном отделении сменялись глубоким сном в кубрике, ход не прекращался ни на секунду, неделю подряд. Иногда за сутки не приходилось и на верхнюю палубу выходить, глотнуть свежего воздуха – кипящее масло, очистка фильтра, смена, прием пищи, глубокий сон на шконке. Виктор улыбался во сне – вспомнил, что свет даже не включали, а начальство не беспокоило усталых матросов. Пусть спят, заслужили. А то чувство, когда вокруг темнота, тишина и вода за бортом, осталось с ним навсегда. Моряка укачивало море, неся сквозь волны в утробе корабля. Такие же чувства испытывают дети в утробе матери. Самый сладкий из всех снов.
Пробуждение было неожиданным и грубым – машина попала колесом в яму и Смутьянов подпрыгнув, громко клацнул зубами, когда расслабленные челюсти столкнулись друг-с-другом. Возмущенно осмотревшись, он потер подбородок и встряхнул волосами.
– Ты чего творишь? – уставился он на Симонова.
– Извеняй, случайно вышло. Проснулся? – дозорный виновато пожал плечами.
– Как тут не проснешься, чуть челюсти не лишился по твоей милости – шкипер недовольно потер подбородок – Где мы?
– Проехали городок, 50 километров позади.
– Становимся – впереди деревни, солнце к закату, поужинаем, поищем людей в домах и заночуем. Двинемся с рассветом.
Они въехали по разбитому деревянному мостку и встали напротив большого красивого дома. Проверив, что машина в порядке, долили бензина из канистры и прошлись по деревне. Пусто. Заходя в каждый дом они натыкались на беспорядок, следы сбежавших жителей, запустение и тишину. В одном из домов Смутьянов замешкался и не заметил, как потерял Вячеслава.
– Слава! – сердце забилось чаще от волнения и старый моряк взлетел по лестнице в дом. Дозорный стоял посреди горницы спиной к двери и держался за сердце. Подойдя к нему, Виктор увидел, что Симонов прижимает к груди кусок какой-то доски и плачет. «Повредился в уме. Химия. Нам конец» – промелькнуло у шкипера.
– Слава… ты это… ты чего? – с осторожностью он встал перед другом. Тот долго не отвечал, беззвучно роняя слезы на усталое худое лицо.
– Я… иконку нашел. У меня такая же была в хате, в детстве. Маленький был совсем. Бабка молилась. Мамка молилась. Меня учили, да я забыл всё.
– Слава, ты чего? Ты же коммунист! – Виктор совсем опешил от таких откровений.
– Надо молиться, Вить. Не за нас, мы пропащие люди, нам прощения нет. За них – дозорный опустил голову и указал пальцем на приоткрытую занавеску, разделявшую небольшую комнатку от помещения. Осторожно, словно боясь броска дикого зверя, шкипер приблизился к комнате и зажег фонарь. Замерший, как изваяние, он уронил фонарь на пол. Протянул руку вперед и прикоснулся рукой к маленькой, словно игрушечной, детской ножке. Настоящие. Холодные. Мертвые.
Их было пятеро. По крайней мере те, кого он разглядел в темноте. Детей либо бросили, когда сбегали, либо просто никого не оказалось рядом, когда все началось. Просто оставили. Запаха тления не было, хотя прошло достаточно много времени. Как маленькие ангелы, они будто уснули, обняв друг-друга в кроватке. А за ангелов не надо молиться.
Ноги налились свинцом, жутко мутило, но шкипер сделал усилие и проверил пульс у каждого, до кого дотянулся. Надежда была в каждом прикосновении грубых пальцев моряка, но с каждым касанием её становилось все меньше. Когда Виктор вышел в комнату, где стоя на коленях молился Симонов, то все было ясно – они тут одни. Сев на старый стул в углу, моряк опустил руки на лицо и заплакал. Господи, да что же это? Никого не милует смерть на войне, но дети тут при чем? Они-то ничего не сделали или не успели ещё сделать в этой жизни. Это кара? Но за что? Ответа нет. Тогда, три недели назад, Бог отвернулся от этой земли, не в силах наблюдать за бездной безумства человека. Мы одни.
Придя в себя, Виктор поставил на ноги Вячеслава и они вместе, отводя глаза, вынесли тела из дома. Моряки не считали их, глубоко закрывшись от этой ужасной картины. Там, в городе, они не могли похоронить всех погибших, да и не стремились к этому. Очерствение позволило старикам выжить, экономить силы и не касаться переживаниями всех тех, кто остался тлеть на дорогах и площадях. Лишь эта, маленькая трагедия, коснулась сердец моряков и стала личной. Теперь они были обязаны похоронить детей.
Закончив работу, без сил они ввалились в дом, упали на лежанку за печкой и забылись тяжелым сном. Глубоким сном рабочего, который вернулся домой. Скорбным сном отца, похоронившего своего ребенка. Счастливым сном выжившего в аду.
Виктору снился странный сон, похожий на тот, что он видел, когда в первую ночь после Дня Войны попал на маяк. Только теперь у этого сна было продолжение: шкипер посмотрел вниз, переведя взгляд с затухающих огоньков на небе, к земле. Вокруг него была серая песочная гладь, бесконечная пустыня, в которой он стоял. Солнце не палило – его просто не было. Вероятно, это была ночь, но долгожданной прохлады так и не наступило – спертый, горячий воздух обжигал горло и легкие. Губы потрескались и покрылись коркой.
А потом он переместился в другое место, на высокий холм, бесконечный бархан, от которого шла целая пустыня вниз. Шкипер подумал, что ему тут хорошо и спокойно. Слева от него, по гребню, не проваливаясь в песок шел человек в военной форме. Моряк сглотнул, всматриваясь сквозь искаженный жаром воздух, но не мог увидеть кто это. Внезапно, путник оказался совсем рядом с ним.
– Отец? – шкипер пошатнулся, разглядев уставшее лицо с седой щетиной, испачканное не то сажей, не то землей.
– Здравствуй, Витя. Ты прости, что шел долго – человек в гимнастерке с сожалением смотрел на моряка.
– Папа… я умер? Тоже, да? Это хорошо… – Виктор расслабился и даже немного улыбнулся – Только как там Слава будет, а?
– Рано, Витя. Скажи – тебе хорошо тут? – человек в гимнастерке проникновенно посмотрел на Виктора.
– Хорошо, пап, спокойно тут, нет никого – улыбаясь, Виктор осторожно подошел и обнял отца. Он оказался таким, каким он его запомнил – теплым, крепким, надежным, спокойным.
– Это потому, сын, что тут нет людей. Ни плохих, ни хороших. Я на войну иду, чтобы вы жили – ты, Маша, мама. Не за такой мир мы кровь солдатскую лить будем – он погладил Виктора по голове, отстранился и пошел прочь, лишь обернувшись напоследок – Жить надо.
