Пока еще итог размышлений о психотерапии для нашей темы «Жизнелюбие» исключительно скромен. Контраст между научно доказанным скромным, но, конечно, чрезвычайно полезным действием психотерапии, с одной стороны, и огромными ожиданиями общества здоровья от него, с другой, исключительно резок. Однако вместе с тем величина произведенного разочарования также значительна. А так как разочарование это опять-таки неприятный психический феномен, то психологическая область наилучшим образом подходит для самообеспечения терапии.

Тем не менее в основном психотерапия ничуть не рискованна. Не будем строить иллюзий – не только нереальные утопические надежды, но и реальное психическое страдание отражается на жизнелюбии. Было бы безответственно вместе с водой выплескивать и ребенка, опорочив до основания всю психотерапию. Давно ясно, что побочными действиями и опасным риском обладают не сами психологические школы, а утопические религиозные ожидания непрофессиональной общественности. Поэтому есть только одно решение – указать на границы психотерапии, тем самым создав уверенную базу для серьезной психотерапии и для людей, которые смогут извлечь из нее пользу.

Если психотерапия – это методически целенаправленная коммуникация для излечения страдания, то, с одной стороны, она, само собой разумеется, должна отличаться от свободно текущей будничной коммуникации. Обнаружить или не обнаружить это отличие – задача исследования эффективности терапии. Такие исследования – это не просто требования, они являются гарантией того, что психотерапия действительно работает. Ведь поэтому специалистам и платят – за будничные коммуникации денежных вознаграждений не полагается. В противном случае психотерапевты видели бы себя только камердинерами для времяпрепровождения общества изобилия.

Другая граница отчетливо видна, когда занимаешься так называемыми психосектами. Эффективность применяемых там методов, лишающих свободы, бросается всем в глаза. Вопрос о серьезности ставится здесь альтернативно: психотерапия или религия и мировоззрение? Спонтанно на вопрос ответить легко – конечно, все здесь напоминает преимущественно о сектантских структурах. Но при попытке определить точные критерии попадаешь в трудное положение, и дело становится серьезным. Представители различных терапевтических школ в своих публикациях не заостряют на этом внимания. Более того, понятие «целостности», которое ставят во главу угла некоторые терапевтические направления (безусловно, искренне желая всесторонне помочь пациенту), вызывает недоразумение и размывает границы.

Но смысл существования, любовь, глобальные жизненные цели людей не находятся в компетенции психотерапии, они равноправно раскрываются скорее в свободной сотрясающей или приятной коммуникации. Если психотерапия и в состоянии создавать более благоприятные условия для таких переживаний, то все же она не должна с помощью своих инструментов (а именно – целенаправленной методической коммуникации) умышленно влиять на смысл жизни и любовь. Таким образом она бы создавала лишь искусственную зависимость. Даже Евгений Древерманн предостерегает от этого, утверждая, что «поле не должно быть предоставлено психократам, техники которых ведут только до той точки, где начинается настоящее, и которые по ту сторону должны остановиться».

Каждая психотерапия, имеющая целью излечение от страданий, является манипулятивными и асимметричными отношениями сведущего в методах профессионала с ищущими излечения людьми. Именно поэтому она должна строго контролироваться и ограничиваться – как по содержанию, так и по времени. Таким образом, психотерапия (и для психически больного тоже) всегда лишь вторичная форма коммуникации. А первичная – это беседа с родственниками, друзьями, соседями, мясниками и прочими совершенно «нормальными» людьми. Только тогда, когда такие беседы невозможны (психическое нарушение слишком выражено или нет общения), вступает психотерапия, и она продолжается лишь до того момента, пока не наступит возможность первичной формы коммуникации. Отсюда основной принцип: психотерапии должно быть настолько меньше, насколько возможно, и настолько много, насколько необходимо.

Если нечто называет себя психотерапией, предлагая взаимоотношения от колыбели вплоть до могилы, то речь идет не о психотерапии, а о мировоззрении. Психотерапевтическая связь – это строго ограниченные отношения, которые начинают только с целью излечения или ослабления признаков заболевания, то есть серьезный психотерапевт должен позаботиться о том, чтобы ограничить их по времени насколько это возможно. Чем дольше длится терапия, тем более важными становятся он и его способности и тем меньшее значение он придает собственным силам пациента. Поэтому стремление к непродолжительной терапии – это вовсе не легкомыслие, не экономия денег и не признак какого-то определенного терапевтического направления, а этическая заповедь, благодаря которой можно воодушевить людей на собственную настоящую и интересную жизнь. И это не искусственное, а подлинное отношение к людям во время и после терапии. Хорошая терапия создает желание не терапии, а жизни.

Поскольку знания психотерапевта обеспечивают ему господствующее положение, психотерапия не является свободной от силового давления в дискурсе, как его понимает Юрген Хабермас. Психотерапия – это искусственные взаимоотношения за деньги. Кто честно не сознается, что за деньги он не может предложить смысл жизни и настоящую любовь, тот занимается не чем иным, как экзистенциальным сутенерством.

Но, как мы уже поняли, зачастую это именно то, что люди ищут. «Я хотела бы стать цельной» – так звучало неосуществимое желание одной моей пациентки. В то время как еще Фрейд хотел представить невротические нарушения обычной болезнью, сегодняшние психотерапевты тонут в потоке ожидания смысла, который бурно борется с ними. Наглое поведение, так как в этом психотерапевты абсолютно некомпетентны. Возможно, самым роковым последствием этого является восприятие психотерапии как религии. Поэтому психотерапевту полезно воспринимать себя скорее как хорошего ремесленника у «психического аппарата», как говорил Фрейд (ремесла тут разные – художественные в том числе). Близость к принципам ремесленной палаты поможет защитить специалиста от опасности почувствовать себя духовидцем, религиозным гением или поэтом, которые могут дать людям значительно больше, чем позволительно психотерапевтам.

Ничего не изменится, пока каждое серьезное направление психотерапии не задаст себе вопрос Гретхен: «Как обстоит с твоею верой в бога?» и не проведет четкой границы между собственным учением и религией, влияющей на мировоззрение. Нужно следить, чтобы эти границы не нарушались, чтобы психотерапия оставляла пространство для жизненно важных отношений и опыта человека. Даже если оно остается свободным только для одиночек, как Святая Святых в свое время в еврейском храме. Иначе психотерапия станет тоталитарной, так как всякое методическое вмешательство в ядро тайны человека нарушает его личное пространство и унижает достоинство. Если объявить религиозную тему ненужной и не реагировать на нее, ее след, как привидение, придет в терапию, так как нет ничего «выше терапии». Если же привнести эту тему преднамеренно в терапию, придется бороться с теми же самыми опасностями. Остается уважать границы.

Но следует предупредить от того, чтобы такие соображения слишком явно переносились на различные терапевтические направления. Тема «психотерапия и религия» всегда сопровождала развитие современной психотерапии – конечно, в основном, мимоходом и часто скорее патетически, чем с ясным пониманием. Короче говоря, отставим в стороне, дали ли размышления Юнга в его вплоть до эзотерического перекоса с религиозными картинами жизненных потрясений Сёрена Кьергегора более правильные ответы, чем в этом отношении скорее воздержанная трезвость Фрейда, который здесь «не создал себе авторитета». Присоединился ли бы Фрейд в его бесспорно антирелигиозном аффекте к мировоззренческой банальности предка поведенческой терапии, Берресу Фредерику Скиннеру, с которым сегодняшняя поведенческая терапия больше себя не связывает, следует определенно подвергнуть сомнению.

Виктор Франкл был гениальным изобретателем психотерапевтических техник. Кроме того, он убедительно поставил под сомнение односторонне дефицитную религиозную точку зрения Фрейда. Тем не менее его логотерапии не всегда удавалось пройти по хребту между заклинанием смысла жизни как сути и в то же время нежеланием определить его. Ведь роли врача и духовника должны быть строго разделены. Хотя врачи и психотерапевты должны иметь представление о духовной помощи и уважать ее, но когда появляются экзистенциальные вопросы, требующие профессионализма, оставлять их духовнику. Также и духовники должны ориентироваться в психопатологических феноменах, чтобы отдавать их в соответствующих случаях профессионалу-психиатру. Но смешивание обеих ролей было бы роковой манипуляцией и быстро бы привело к положению гуру. Человек, тяжелую депрессию которого благодаря компетентному лечению устранили в сравнительно короткое время, само собой разумеется, очень благодарен терапевту. И если терапевт тогда еще настоятельно порекомендует этому человеку любую религиозную точку зрения, он будет склонен, возможно, согласиться с ним. Однако это манипуляция в экзистенциальной сфере.

Решение по поводу веры является свободным решением и не может быть предметом манипуляции. Оно может созреть в контакте с хорошим духовником. Врач с его авторитетом не имеет права влиять на решение. Наоборот, смесь психотерапии и духовной помощи вызывает, например, в более ранних публикациях известного Михаэля Дитериха то, что в его самостоятельно скроенной «библейско-терапевтической духовной помощи» выбор метода принимается от святого духа. Такая точка зрения может иметь опустошительные последствия. Так как тот, кто действительно убежден в этом, само собой разумеется, совершенно не способен воспринимать собственные ошибки.

Настоящая духовная помощь методически никогда не является манипуляцией. Она обширнее и гораздо глубже, чем психотерапия. И вообще нет повода думать, что духовник для чувства вашей уверенности руководствуется каким-нибудь воскресным семинаром по психотерапии. Человек может быть ограничен психическими сбоями в своей свободе, но она никогда тем не менее не является продуктом психотерапии, а предшествует ей. Она – святая земля, которая не терпит посторонних людей, на которой честь и неповторимость, долг и ответственность, желание и радость доступны только индивидууму и никакому терапевту. К этому ядру человека не подходят терапевтически, а лишь в диалоге, как его понял, например, Мартин Бубер, а именно в жизненно важной равноправной встрече человека с человеком.

Серьезный психотерапевт не делает из своих ограничений тайны и может очень помочь человеку также и тем, что он вежливо, но твердо отвергнет требование, выходящее за возможности психотерапии. Досягаемые психотерапией цели всегда ограничены, и часто психотерапевт может лишь оказать временную помощь при трагическом развитии. Хороший психотерапевт владеет техникой, но цели предоставляет пациенту. Тем самым он воздерживается от любого мировоззренческого упреждения. Он может направить прожектор внимания на силы и цели пациента и добиться тем самым излечения. Тем не менее он не всемогущий эксперт. Возможности психотерапии совершенно ограничены также и для нашего проекта «жизнелюбие». Даже в лучшем случае она не может создать счастье, а лишь уменьшить беду – с риском ее увеличить.

Можно сравнивать психический аппарат, за который отвечает психотерапевт, со скрипкой. Без музыки Бетховена, Моцарта и многих других скрипка была бы только странно сформированной преградой для муравьев. Только музыка делает ее такой ценной. Однако со всей этой музыкой со всем прекрасным, что может вызвать аппарат, психотерапевт не имеет ничего общего. У него лишь скромная задача позаботиться о том, чтобы специально созданный инструмент снова смог производить звуки. Он может также, лишь удивляясь, внимательно слушать мелодию жизни, которая опять звучит. Таким путем психотерапевту, может быть, удастся правильным техническим способом открыть зажатые или осветить скрытые двери. А шаг наружу пациент должен сделать сам. И куда его тогда поведет эта увлекательная жизнь, касается только его.