Казалось, что вся ее жизнь просто рассыпалась на мелкие кусочки. Динь напоминала себе большое зеркало, по которому ударили камнем, с тысячами мелких трещин, разбегающихся по поверхности от точки удара. От этого ей было трудно вставать по утрам, и случались дни, когда Динь оставалась в постели. А то, что все произошедшее было делом ее собственных рук, не позволяло ей найти утешение в том, чтобы обвинять в своих бедах кого-то еще.

Динь ясно дала понять Бруталу, что не только один человек может наслаждаться, ведя жизнь «друга с привилегиями». И сделала она это с Финном. Она была пьяна, он – обкурен, и вся их встреча превратилась в одну сплошную лажу. Но, как она и надеялась, Брутал столкнулся с Финном, выходящим поутру из ее комнаты, а сказанное Финном: «Вот и я сподобился, Брюсик!» – не требовало дальнейших пояснений. При этом голый Финн смеялся и делал недвусмысленные движения бедрами. А на тот случай, если Брюс чего-то не догнал, он спросил:

– Динь и тебе так подмахивает? Так чего же ты на стороне ищешь?

И на следующую ночь Брутал притащил домой Эллисон Франклин. Он вел ее вверх по лестнице, а она сопротивлялась, хихикала, шептала, бормотала и всячески старалась продемонстрировать свое притворное нежелание, бросая при этом триумфальные взгляды на Динь в гостиной, пытающуюся избавиться от ряби на экране древнего телевизора, который она несколько месяцев назад притащила из Кардью-Холла. Финн притворялся, что помогает ей, хотя вся его помощь ограничивалась комментариями по поводу девушек, высоких технологий и требований дать ему «самому разобраться с этим, черт побери, Динь».

Динь слышала, как открылась входная дверь, как она закрылась, а потом раздался задыхающийся голос Эллисон: «Я не могу, Брюс. Правда. Она же здесь. Нет?» Динь постаралась не обращать ни на что внимания, но это было сложно, особенно когда Финн громко сказал:

– Эй вы там, постарайтесь свести ваши оргазменные завывания к минимуму, и мы тоже не будем вам мешать.

Динь встретилась глазами с Бруталом. Его глаза были пустыми, и она постаралась, чтобы ее тоже ничего не выражали. Эти двое поднялись вверх по ступенькам. И спустились по ним только утром.

Динь не думала, что это будет настолько мучительно. Девушке казалось, что теперь ей осталось только одно – забыться. А проще всего оказалось забываться с тем, что стучало в ее дверь практически каждую ночь после той, первой. И каждый раз она впускала Финна и делала с ним такое, что он возвращался снова и снова.

После третьего раза Брутал решил переговорить с ней. Они были не дома. Динь шла по Касл-сквер на лекцию. И поэтому у Брутала было очень мало времени, чтобы высказаться.

Разговор начался с «нам надо поговорить, ясно?». Брутал не стал дожидаться ее ответа, потому что, по-видимому, заметил, как окаменело лицо Динь, а даже если и нет, то прекрасно понимал, что ей вряд ли захочется с ним даже здороваться.

– Ты уже все доказала.

– Что все? – Динь постаралась, чтобы ее голос звучал жизнерадостно. – Я не понимаю, о чем ты. Если обо мне и Финне…

– Не существует тебя и Финна. По крайней мере, не так, как тебя и меня.

– Ну, ты совсем обнаглел…

– Послушай, Динь, то, что ты делаешь с Финном… это совсем не твое.

Ей захотелось засунуть эти слова ему в задницу. Захотелось дать по голени, или что там еще делают в драке девятилетки, потому что Брутал знает ее лучше всех на свете, и она его за это ненавидит.

– Просто мы «друзья с привилегиями», – сказала Динь вместо этого. – Я и Финн. И это никак тебя не касается.

– Не строй из себя идиотку, Динь. Ты знаешь, что делаешь это только для того, чтобы достать меня. Я трахаю Эллисон, а ты – Финна. И ты не стала бы делать этого с ним, если б не знала, что я делаю это с Эллисон.

– Ах вот, значит, как ты это видишь? Думаешь, можешь читать мои мысли? Или то, что разрешено тебе, не может быть разрешено больше никому?

– Это разрешено любому, кто захочет. – Брутал переступил с ноги на ногу и провел ладонью по своим взъерошенным волосам. Как всегда, он был одет с иголочки – неудивительно, что девчонки так и вешались ему на шею. – Просто… Послушай, это не значит, что ты мне не нравишься, Динь. Я имею в виду, по-настоящему. Даже очень. Но все остальное… Вся эта муть об эксклюзивности отношений… Я все время пытаюсь объяснить тебе, что я не так устроен. Мне надо чего-то большего.

– Ага, я все поняла, – ответила Динь. – Но, знаешь, я еще поняла, что тоже устроена по-другому. Думаю, что обязана этим пониманием тебе, не так ли? Оказалось, что давать радость другим людям имеет чертову уйму преимуществ, а я этого никогда не узнала бы, если б ты не засунул эту корову Эллисон прямо мне в глотку… Ой, прощения просим. Все ведь было нет так, верно? Это ведь ты просовывал свой язык ей в глотку, а все остальное – в другое место…

– Вот видишь. Опять. Это не ты говоришь, – произнес Брутал с выражением отвращения на лице. – Слушай, давай заключим перемирие.

– «Ты же знаешь, как я устроен», – передразнила она его. – Ты говоришь, что хочешь перемирия, а на самом деле жаждешь, чтобы я все время была рядом и ждала, а вдруг она тебе надоест и ты вернешься и сделаешь мне одолжение, сделав своей потаскушкой из Тимсайда, и тогда тебе не придется провожать Эллисон домой.

– Все ты врешь. – Сказав эти слова, Брутал побагровел так, что Динь поняла, что попала в самую точку.

– Так, да? – переспросила девушка. – И о чем же, Брутал? Можешь не отвечать. Проблема не в том, как притащить Эллисон к себе на перепехтин, правда? Проблема в том, как избавиться от нее после этого. Ты не можешь сделать это так, как тебе хотелось бы. Угадала? – Динь рассмеялась. Даже ей самой смех показался несколько истеричным, но ей было приятно от того, что она оказалась права. – Должно быть, это полный отстой! Ей хочется провести с тобой ночь, а тебе хочется, чтобы она по-быстрому оделась и ушла, только ты не можешь ей об этом сказать. Правильно? «Спасибо за перепих, милая, а теперь, если не возражаешь…» Вот в чем твоя настоящая проблема.

Динь ждала, что после таких слов он от нее отвалит, но Брутал этого не сделал. Вместо этого он стоял и ждал, когда она закончит. А потом сказал:

– А ведь ты даже не можешь понять, что это было, когда я остался…

– Что? – переспросила Динь. – Ты это о чем, Брюс?

– О том, что я остался.

– Где?

– С тобой. В твоей комнате. На всю ночь. В постели. А остался я потому, что ты другая, ты не одна из всех. Я остался, потому что ты мне нравилась. И сейчас нравишься.

Что-то в его голосе было не так. Динь это слышала – что-то очень похожее на панику, очень похожее. И она поняла, для чего он остановил ее на Касл-сквер. Она, черт возьми, поняла, что ему от нее надо и ради чего он готов был врать ей напропалую.

Она лелеяла свою ярость весь оставшийся день. Знала, что без нее не сможет осуществить то, что задумала. Вернувшись в Тимсайд, Динь прошла в свою комнату и вытащила из шкафа то, от чего тщетно пыталась избавиться девять дней назад. Она уже держала две части туалета над вонючим контейнером с мусором, но так и не смогла выбросить их туда. А ведь очень хотела. И понимала, что это необходимо. Но в самый последний момент рука не поднялась. «Их же можно спрятать получше, – сказала Динь самой себе. – Ведь настанет день, когда я снова смогу их надеть. Ведь правда?»

И вот сейчас девушка открыла пакет, в который сложила юбку и покрытый блестками топ. Вытащила их и с любовью расправила на кровати. И стала ждать.

Когда Брутал вернулся домой, она сразу же услышала это, потому что он опять притащил с собой эту дуру Эллисон. Динь услышала шепот и негромкий смех – на этот раз не хихиканье, – а потом последовало молчание в коридоре, когда они там целовались, а потом дверь его комнаты открылась и закрылась, и именно этого она и дожидалась.

Динь собрала одежду и прошла в его комнату. Стучать она не стала. Распахнула дверь, бросила одежду внутрь и сказала:

– Я тебя прикрыла. Поэтому можешь делать с этим что захочешь.

И только после этого Динь увидела, что на этот раз Брутал притащил в дом не Эллисон Франклин. На коленях перед ним с горящими глазами стояла Фрэнси Адамиччи и расстегивала молнию на его брюках.

– Динь! – рассмеялась Фрэнси, не прекращая того, что делала. – Хочешь присоединиться?

На этот раз повторялась все та же тягомотина, что и во время их первого визита в Вестмерсийское управление полиции. Барбара и Томас начали с неизбежного ожидания у пустынного пропускного пункта, где их продержали достаточно долго для того, чтобы они потеряли терпение. Потом ехали к главному зданию, мимо камер наружного наблюдения, по простору открытой местности. После этого случилось нечто новое, потому что Линли долго искал парковку на достаточном расстоянии от других машин. Барбара знала, что это делается для того, чтобы сохранить медную краску на игрушке стоимостью в один миллион фунтов стерлингов, каждый дюйм которой был любовно отполирован вручную. А после этого вновь возобновился хорошо знакомый ей процесс. Их заставили ждать в приемной, пока главный констебль не решит, что уже достаточно продемонстрировал им, что гости из Мета нынче так же нежеланны, как и в прошлый раз.

Правда, не прошло и десяти минут, как Линли положил конец этому ожиданию. Подойдя к внушительных размеров стойке, он сказал одному из гражданских лиц, которые сидели за ней:

– Главный констебль уже все нам показал. Теперь, так как мой детектив знает, как пройти в его офис, вы можете или сообщить ему, что мы уже идем, или наше появление окажется для него сюрпризом. Решать вам. Сержант? – Линли кивнул в сторону лестницы.

Барбара с радостью повела его по ней, а позади них слышались сначала крики возмущения, потом короткий разговор по телефону и, наконец, веселый голос, который сообщил: «Конечно. Поднимайтесь. Главный констебль вас ожидает». К этому времени она уже добралась до верхней площадки. Линли не отставал.

Сержант подошла к тем же самым грандиозным дверям, через которые уже проходила однажды. На этот раз одна половинка была открыта, и когда она вошла, то увидела главного констебля Уайетта, идущего им навстречу. У него было каменное лицо.

– Понимаете… – начал он.

– Давайте сразу же договоримся, главный констебль, – прервал его Линли. – У вас для нас нет времени. У нас нет его для вас. Мы с этим согласимся или будем продолжать спорить, кого эта ситуация оскорбляет больше?

«Ничего себе, – подумала Барбара. – Он решил воспользоваться Голосом». Делал это Томас крайне редко, потому что всегда и везде чувствовал себя как дома и подчеркивать это не имело никакого смысла. Но время от времени, когда это все-таки было необходимо, в ход шел Голос. Услышав его, констебль замолчал. Этого и добивался Линли.

– Сэр, мы прибыли не для того, чтобы выставлять ваших людей в неприглядном свете, – заполнил паузу инспектор. – И уж тем более не потому, что нам этого очень хочется. Когда КРЖП рассматривала то, что произошло в Ладлоу, она пропустила одну важную деталь, и мы должны докопаться до ее сути. Наше присутствие здесь не имеет никакого отношения к вашим людям – нас интересуют только действия КРЖП.

«Что ж, – подумала Барбара, – не совсем правда, но это собьет констебля с толку и лишь довершит то, что начал Голос». Вместо того чтобы занять оборонительную позицию, главный констебль теперь чувствовал себя частично разоруженным.

– Продолжайте. – Уайетт не стал приглашать их пройти дальше в кабинет, но его каменное лицо немного изменилось вокруг глаз, и непроизвольный поворот головы сказал им, что он готов их выслушать.

– Вы позволите? – спросил Линли, не дожидаясь разрешения закрыть дверь. Он также не стал спрашивать позволения сесть, потому что в этом случае у главного констебля появилась бы возможность отказать им.

Барбара внимательно следила за этой чертовой полемикой, при этом держала рот на замке, поскольку роли между ней и инспектором были давно распределены – она смирилась с ролью слона в посудной лавке, а в этой сейчас было слишком много фарфора, который она могла вполне профессионально разбить на мелкие кусочки.

Линли объяснил Уайетту, что им необходимо знать, кто, где и чем занимался в те девятнадцать дней, которые прошли между звонком с обвинением в педофилии, сделанном от полицейского участка в Ладлоу, и арестом диакона церкви Святого Лаврентия. Девятнадцать дней – это достаточно долгий срок, чтобы хотя бы поверхностно изучить обвинения против Йена Дрюитта, но КРЖП в своем отчете об этом ничего не упоминала. Что об этом отрезке в девятнадцать дней может рассказать им сам главный констебль?

Узнав, что Мет собирается еще раз попастись на его поляне, главный констебль, естественно, постарался подготовиться как можно лучше, но он мало что мог рассказать: КРЖП ничего не написала в своем отчете о расследовании, потому что никакого расследования и не было. Если б в анонимном звонке содержалась информация о вероятном убийстве, то тогда реакция последовала бы незамедлительно. А так это был единичный звонок, касающийся священнослужителя, который только что получил награду от муниципалитета Ладлоу… Оператор колл-центра поступил так, как и должен был поступить, – зафиксировал звонок. Когда об этом прочитал дежурный офицер, то он пришел к заключению, к которому пришел бы любой на его месте: дурной звонок от кого-то, кто или завидует, или что-то имеет против Йена Дрюитта.

– Но вы же не хотите сказать, что на обвинения в педофилии у вас не обращают внимания? – уточнил Линли.

– Конечно, нет, – ответил Уайетт. – Однако речь шла об одном-единственном звонке – сделанном, кстати, на неправильный номер, что отношения к делу не имеет, – и что же, по-вашему, должны были сделать офицеры?

Уайетт продолжил свой рассказ, заметив, что, конечно, «Дрюитта могли бы сразу же доставить для беседы в ближайший укомплектованный кадровыми полицейскими участок в Шрусбери». Но длительного допроса по поводу этого идиотского звонка не получилось бы, и все ограничилось бы вопросом: «Что вы об этом можете сказать, сэр?», на что Дрюитт ответил бы: «Полная чушь». После этого, если б людей было достаточно – чего не было, – офицеры могли бы начать опрос всех мужчин, женщин и детей, с которыми священнослужитель контактировал за все годы работы в церкви Святого Лаврентия.

– Но все дело в том, что людей у нас нет, – закончил свой монолог Уайетт. – Есть только одна группа, которая выезжает на убийства, и помимо этого им приходится отвечать еще и за все нападения, изнасилования и другие тяжкие преступления, происходящие на их территории. На это мы просто обязаны реагировать. Надеюсь, что теперь вы понимаете, почему анонимный звонок, рассказывающий о диаконе церкви Святого Лаврентия, оказался в самом конце списка наших приоритетов.

Это они, конечно, поняли. Но… куда тогда деть такую мелочь, как арест Дрюитта через девятнадцать дней после звонка? Если после него не проводилось никакого расследования, то почему Дрюитта вообще арестовали?

– Согласитесь, – заметил Линли, – что в этом случае должно было случиться что-то еще. То, что моему сержанту удалось выяснить у ПОПа в Ладлоу…

– У Гэри Раддока, – добавила Барбара. Уайетт взглянул на нее. Сержант ничуть не испугалась. – Он сказал мне, что получил приказ от своего сержанта. Но ведь тот тоже должен был получить приказ, особенно принимая во внимание тот факт, что никакого расследования не проводилось, правильно?

– Вы не знаете, кто мог дать такой приказ сержанту? – поинтересовался Линли.

– Я не лезу во все подробности деятельности своих подчиненных. И уже рассказал вам все, что мог. Дальше вам придется получать информацию от сержанта. Если она действительно отдала приказ арестовать Дрюитта, то только она сможет рассказать, кто отдал приказ ей.

– И ее зовут? – задал следующий вопрос Линли.

Звали сержанта Джеральдин Гандерсон, а ее адрес им посоветовали узнать в приемной.

Пока они шли от здания управления к «Хили Элиотт», Хейверс закурила. Она затягивалась с такой силой, будто была приговорена к смертной казни и пыталась накуриться перед ней.

– Чем больше я обо всем этом узнаю, тем меньше вижу во всем этом смысла, – раздался ее голос из облака табачного дыма. – Девятнадцать дней без всякого расследования, а потом мужика внезапно арестовывают… Если хотите знать мое мнение, то кто-то все об этом знает, и этот кто-то сидит в здании позади нас. – Тут она указала большим пальцем себе за плечо. – И кто бы это ни был, ему совсем не хочется, чтобы этим занялась Мет.

С этим Линли не мог не согласиться. Арест и последовавшая за ним смерть диакона церкви Святого Лаврентия не укладывались в рамки «случайного». Ну а что касалось «кто?», «как?» и «почему?», то ему казалось, что получить ответы на эти вопросы в Вестмерсийском управлении будет затруднительно.

– Не хотел бы я оказаться на месте главного констебля, – заметил Линли. – Ему хватает проблем со всеми этими сокращениями. А тут еще эта смерть в полицейском участке, которую, как он считает, уже расследовала КРЖП и пришла к выводу, что она прискорбна, но не криминальна… И вот он решил, что все наконец позади, а тут появляется Мет в лице своих представителей – суперинтенданта и вас. Он выдерживает и это и считает, что теперь все окончательно закончилось, но Мет возникает еще раз. На этот раз он собирает всю возможную информацию и рассказывает нам все, что знает, но у нас все равно остаются вопросы, на которые у него нет ответов. Получается, что давление продолжает расти. Никто не может ругать его за желание, чтобы все это прекратилось раз и навсегда.

Они дошли до машины и встали по обеим ее сторонам, пока Хейверс докуривала сигарету.

– Я потрясена, что вы можете так философски рассуждать обо всем этом, сэр. Особенно после того, как вам вторично пришлось перенести поездку в Корнуолл.

Линли посмотрел поверх ее головы на телодвижения кадетов, одетых в экипировку для борьбы с уличными беспорядками, – зрелище было не для слабонервных.

– Да. Что ж, – сказал он. – С самого начала поездка мало походила на то, о чем я мечтал.

– Какие-то сложности в отношениях?

– Дейдра стала настоящим экспертом в том, что касается выдумывания всяких отговорок.

Хейверс бросила окурок на землю и затоптала его.

– Что же она, по-вашему, думает о предстоящей поездке в Корнуолл? Что вы собираетесь сбросить ее в одну из заброшенных шахт, разбросанных по всему вашему поместью?

– Возможно, что именно это ее и беспокоит, – сухо произнес инспектор и отпер машину.

Когда они, забравшись внутрь, пристегнулись и Линли завел двигатель, Хейверс сказала:

– Как всегда, сюда вмешивается ваша работа, сэр. И я, кстати, не перестаю твердить вам об этом.

– Верно, но я продолжаю оставаться оптимистом.

– И это одна из лучших ваших черт. Но могу я сказать…

– Потому что вы не перестаете этого делать, – добавил инспектор.

– Что не всякий согласится закончить свои дни в Корнуолле, в доме чьих-то предков с тремя сотнями комнат.

– Ховенстоу мало на это похож, Барбара.

– Может быть, но я думаю, что у вас есть громадная галерея с портретами ваших предков, начиная из самой глубины веков, которые выглядят так, будто от них стоит ждать подвоха.

– Я бы не стал употреблять термин «громадная»…

– Ага! Значит, галерея все-таки есть!

Линли бросил на нее взгляд, который, он знал это, Хейверс поймет как надо, – один из тех взглядов, который Барбара всегда называла «послушайте, сержант!».

– Я не предлагаю ей выйти за меня замуж, Барбара. Но это продолжается уже больше года, и я просто подумал, что Дейдре в какой-то момент захочется встретиться с моей матерью. Ну, и с другими, конечно.

– Это вы о ком? О дворецком и посудомойках?

– Последние появляются в доме только днем, сержант, да и то, к сожалению, не каждый день. О дворецком речь не идет; я готов принести вам свои извинения за его существование, но ему уже лет сто пятьдесят, и сейчас никто не помнит, кто его нанял, так что выкинуть его сейчас на улицу в угоду каким-то республиканским идеям будет выглядеть настоящей жестокостью с моей стороны.

– Очень смешно, сэр. Вы можете продолжать ваши шутки, но я хочу сказать, что она, возможно, боится, что это какая-то проверка. Она вполне может подумать, что вы хотите проверить, знает ли она, какой из двадцати пяти вилок надо есть пюре с сосисками. Хотя я думаю, что вы не пачкаете ваш фамильный фарфор пюре с сосисками.

– Вот именно, – согласился инспектор.

– Ну, и что дальше? Будете продолжать увиливать от принятия решения?

– Увиливать – это, пожалуй, единственное, что я умею.

Они отъехали от полицейского управления, и Хейверс достала большой дорожный атлас, который Линли предпочитал любым другим средствам навигации. Инспектор любил ощущать ту местность, по которой они ехали, чего нельзя было сделать, используя смартфон или навигатор. Хейверс вечно ворчала по этому поводу, хотя ей не оставалось ничего больше, кроме как смириться. Она умудрилась довести их до самого крохотного городишки Мач-Уэнлок, ни разу не перепутав при этом поворот, хотя в центре Киддерминстера у нее возникли сложности, и она заставила Линли три раза объехать вокруг центра, поскольку не могла разобраться в дорожных знаках, чтобы найти правильную дорогу. Наконец они ее разыскали и оказались еще в одном живописном городке графства – средневековом поселении, застроенном зданиями, наполовину бревенчатыми и отделанными деревом, которые так и просили туристов направить на них объективы своих камер. Здесь же располагались несколько идеально пропорциональных зданий георгианской эпохи. О возрасте города можно было судить по его древней ратуше, стоявшей на фундаменте из громадных дубовых бревен, в котором когда-то располагалась тюрьма. Это было здание из строевого леса, покрытого штукатуркой, с фронтонами, украшенными рядами окон со средниками, а стоявший перед ним позорный столб, стянутый металлическими скрепами, намекал на быстроту и неотвратимость наказания.

Адрес сержанта Джеральдин Гандерсон был далеко не безупречен, как это и следовало ожидать в городе, где почтальон знает всех жителей по именам. В нем был указан № 3, название места «Фермерский дом» и еще «возле приорства», и этим исчерпывалась вся информация. Приорство найти было несложно, потому что это были исторические руины, на которые указывали знаки, повсюду развешанные для любопытствующих, но даже следуя по этим знакам, рассмотреть само приорство было крайне сложно, потому что оно скрывалось не только за каменной стеной, но и за густыми посадками бука, липы и кедра, за которыми его не разыскал бы даже Кромвель. Проехав мимо него и продолжая двигаться по такой узкой дороге, что Линли стал беспокоиться за крылья «Хили Элиотт», они добрались до указателя «Фермерский дом». Сам дом оказался древним, украшенным деревом строением, разделенным на три коттеджа приличных размеров. К счастью, на коттеджах были номера, так что им осталось лишь найти место, где машина была бы защищена от проезжающих тракторов.

Найдя такое место, – Хейверс, как всегда, ворчала по поводу двухсот пятидесяти метров, которые им придется пройти от найденной Линли узкой парковки, – они быстро установили дом, где жила сержант Гандерсон. Ее часть постройки оказалась наиболее обветшалой, что в основном объяснялось заброшенного вида садом, давно уже выкинувшим белый флаг перед зарослями глицинии, которая успешно поглощала любое другое зеленое насаждение, пытавшееся отвоевать себе хоть чуточку пространства.

Они пробрались через эти заросли к входной двери; на ней висел почти насквозь проржавевший металлический молоток. Звонка не было, поэтому молоток и пара хороших ударов по некрашеному дереву были единственным средством привлечь внимание хозяев к пришедшим посетителям.

Высокая запыхавшаяся женщина открыла дверь.

– Вы, наверное, из Мет, – сказала она. – Тогда проходите сюда. Я как раз…

Сержант позволила им войти, закрыла за ними дверь и провела по вымощенному камнем коридору в столовую. Здесь длиннющий кусок зеленой ткани был брошен на стол, причем часть его уже была намотана на проволочный каркас. Для того чтобы закрепить материал, использовались ножницы, степлер и липкая лента. Те же самые инструменты позволили придать куску полистирола форму, отдаленно напоминающую жабо елизаветинской эпохи. Сейчас жабо покрывал кусок упаковки с пузырьками, а желтая ткань в горошек, казалось, ждала своей очереди.

– Да. Вот так, – откровенно призналась женщина. – Я совершенно не умею шить, но моя старшенькая первая подняла руку и крикнула: «Мамочка будет!», когда учительница спросила, кто из родителей сможет стать «гусеницей, которая курит кальян». На вечернем чае. Одно из этих треклятых школьных мероприятий по сбору средств, проводящихся всякий раз, не успеешь и глазом моргнуть. На этом – вы себе можете такое представить? – официанты будут в костюмах героев из «Алисы в стране чудес» или из «Алисы в Зазеркалье». Не имею понятия, откуда точно. Наверное, я должна радоваться, что Мириам не подняла руку, когда речь зашла о сладких пирожках с ягодами или о чем там еще, потому что на свете есть только одна вещь, которую я делаю еще хуже, чем шью, – приготовление пирожков. Но, с другой стороны, пирожки хоть можно купить. А где, черт возьми, купить костюм гусеницы? С кальяном все проще – их можно заказать через Интернет. Это-то меня не удивило, а вот то, что костюм гусеницы невозможно достать ни за какие деньги, – вот это действительно удивительно.

– Вы сержант Гандерсон, – уточнил Линли.

– Ой, простите… Конечно. Но вы лучше зовите меня Джерри.

Линли представил Барбару и представился сам, и Джерри Гандерсон сообщила, что она с удовольствием оторвется от создания костюма, потому что уже почти сошла с ума и дошла до того, что готова здорово поколотить свою старшую дочь, если та войдет сейчас в дом. Она предложила полицейским свежий лимонад, предупредив, что он «довольно кислый, потому что я не использую много сахара». И Линли, и Хейверс согласились попробовать напиток.

Гандерсон предложила им расположиться на улице, на «задворках этого места», как она выразилась, добавив, что день стоит хороший и если они не против цыплят, то смогут им насладиться. И на это они тоже согласились, после чего сержант провела их через опрятную кухню к двери, выходившей на задний двор. По земле расхаживали семеро цыплят, а еще двое грелись на деревянной столешнице круглого стола, вокруг которого стояли стулья, украшенные наслоениями лишайников.

Их сразу же предупредили, что «не надо волноваться, они в это время года не пачкают одежду, а мне так даже нравятся». Это относилось к лишайникам. Цыплят согнали со стола. Гандерсон предложила своим гостям наслаждаться… «чем угодно», как она сказала, взмахнув рукой. Линли не был уверен, что понимает, что она имеет в виду: то ли цыплят, то ли лишайники, то ли вид сада, в основном захваченный домашней птицей, или, может быть, изгибы холмов, на которых вдалеке росла рощица из похожих на граб деревьев, представляющая собой участок неокультуренного леса.

Но отсутствовала Гандерсон не так долго, чтобы они могли наконец решить, чем же именно будут наслаждаться. Хозяйка метнулась в дом и практически сразу же выскочила из него. В руках у нее вместо подноса была большая сковорода. На ней стояли стаканы с предложенным лимонадом.

Пока она расставляла напитки, Линли внимательно рассматривал ее. В ней не было ничего английского, за исключением акцента, который сразу же показывал, что его хозяйка – потомок многих поколений жителей Мидлендс. Во всем остальном она, со своей оливковой кожей, иссиня-черными волосами и темно-коричневыми глазами, выглядела иностранкой. Ее нос напоминал нос римской аристократки.

Джерри бросилась в кресло, проследила, как они сделали по первому глотку лимонада, и поинтересовалась:

– Ну, как вам? Не слишком кисло?

– Совсем неплохо, – откликнулась Хейверс.

Видно было, что Гандерсон довольна, и инспектор тоже сделал глоток. Оказалось, что это практически одна вода, за что он был благодарен, вспомнив замечание хозяйки по поводу сахара. После этого Линли объяснил, что привело их в Шропшир.

– Боже, я знаю, все знаю, – сказала Гандерсон. – Мне совсем ни к чему напрягать память.

– В смысле?

– В смысле той ночи, которая всех нас привела на эту дорожку. Я не забуду этого никогда в жизни, инспектор.

– Томас, – поправил Линли.

– Томас, – согласилась женщина.

– А что вы можете рассказать нам о той ночи?

Не успел он задать вопрос, как Барбара достала блокнот и карандаш. Инспектор обратил внимание, что она переключилась на те же карандаши, которыми пользовался Нката, – механические; это произвело на него впечатление.

По их просьбе Гандерсон еще раз рассказала о всех событиях той ночи. Она подтвердила то, что отразила в своем отчете относительно патрульных из Шрусбери, которые занимались серией краж из домов и магазинов и поэтому не могли забрать Дрюитта из Ладлоу. Она также сообщила, что ничего не слыхала о каких-либо расследованиях случаев педофилии до того момента, когда поступил приказ взять Йена Дрюитта. Сказала только, что узнала уже после того, как «мужчина прикончил себя в участке», как она выразилась, что вся эта «гниль» началась с анонимного звонка. И вот от этого, сказала Гандерсон, у нее реально отвалилась челюсть. Но если говорить по существу, она ничего не знает ни о том, что в ту ночь думали другие, ни о том, какая хрень тогда творилась.

– Конечно, кое в чем есть и моя вина, – добавила сержант. – Я так и сказала своему командиру.

– Это как? – задала вопрос Барбара.

– Мой муж сейчас в больнице. Рак толстой кишки. С ним все будет в порядке, но нервотрепка была та еще. Иногда я могу закрутиться, и нечто подобное произошло и той ночью. Но все равно моя задача – отвечать за полицейских общественной поддержки в данном районе. Мне было велено передать приказ насчет Дрюитта ПОПу в Ладлоу, и я так и сделала. Я ни о чем не стала спрашивать, да и причин для этого не было. Я думаю, что все мы подчиняемся полученным приказам.

Линли решил не разочаровывать женщину, поскольку Хейверс была не единственным офицером Мет из присутствовавших, который в прошлом позволял себе игнорировать приказы. Вместо этого он спросил, откуда поступил приказ о том, чтобы ПОП из Ладлоу арестовал Йена Дрюитта. И ответ его сильно удивил.

– Из управления, – ответила сержант.

Линли посмотрел на Хейверс. Та посмотрела на него. Выражение ее лица ответило на его молчаливый вопрос. До сего момента никто не упоминал ни о каких приказах из управления что-то сделать.

– А от кого конкретно? – задал вопрос инспектор.

– От ЗГК, – ответила Гандерсон.

– От заместителя главного констебля? – уточнила Хейверс.

– В управлении мы встречались с главным констеблем Уайеттом, – добавил Линли, – но больше ни с кем. Он ничего не говорил о ЗГК.

Казалось, это совсем не удивило Гандерсон. Она сделала глоток лимонада и сказала:

– Я об этом ничегошеньки не знаю. Все, что я могу сказать, это то, что ЗГК позвонила мне и сказала, чтобы ПОП из Ладлоу доставил Дрюитта в местный участок и там ждал офицеров из Шрусбери, которые доставят арестованного в ИВС. Это все, чего она хотела, и я сделала именно это: позвонила Гэри Раддоку – это тот самый ПОП – и передала ему инструкции.

– Она? – повторила Хейверс.

– Не поняла…

– Вы сказали «она», когда говорили о ЗГК, – пояснил Линли. – Мы можем узнать ее имя?

– А! Ну да. Простите, – сказала Джерри Гандерсон. – Ее зовут Фриман. Кловер Фриман. Я получила приказ от нее.

– Что-то здесь не так, сэр.

Хейверс остановилась прямо возле двери Джеральдин Гандерсон, ведущей в ее часть древней фермы, и сделала то, что и должна была, к несчастью, сделать, – извлекла из своей сумки пачку «Плейерс» и закурила.

Линли хотел в тысячный раз спросить ее, когда она уже завяжет со своей пагубной привычкой, поскольку его серьезно стало беспокоить состояние здоровья сержанта. Но не стал. Ведь на это она напомнит ему, что хуже лицемерия бывшего курильщика могут быть только рассказы бывшего атеиста о том, как он пришел к Богу. Поэтому Томас произнес:

– Вы это о чем, кроме портняжных способностей сержанта?

Они прошли через заросли глицинии и невредимыми вышли на узкую дорожку, на которой неожиданно услышали резкие звуки «дзюррик-дзюррик», говорившие о том, что где-то рядом прячется выводок серых куропаток. Хейверс затягивалась без остановки.

– Да уж, что не дано, то не дано, – сказала она. – Это не было похоже ни на одну гусеницу из тех, что я видела в своей жизни.

– Значит, если мы говорим не о… – сухо заметил инспектор, взглянув в ее направлении.

– То мы говорим о том, что нас только что ошарашили невероятно интересным совпадением. Эта ЗГК, о которой рассказала нам сержант Гандерсон. Та самая, которая позвонила ей и приказала доставить Дрюитта в участок…

– Кловер Фриман, – подсказал Линли.

– Кажется, она не единственная Фриман, с которой мы с командиром столкнулись в Шропшире, сэр. – Барбара еще раз глубоко затянулась, на этот раз глубже, чем раньше. «Честное слово, – подумал Линли, – ей немедленно необходимо лечение».

– А кто другие? – поинтересовался он.

– Сама я с ним не встречалась. Этим занималась командир. Но его зовут Финнеган Фриман, и он помогал Дрюитту в этом его детском лагере. Насколько я знаю, когда Ардери его допрашивала, он ни слова не сказал о том, что у него есть родственники в полиции.

– Так, может быть, они не родственники? Фриман – не такая уж редкая фамилия.

– Да уж, не Стравинский. Это точно.

– Сержант, вы не перестаете меня удивлять, – произнес инспектор, приподняв одну бровь.

– Не смогу напеть ни одной ноты… Просто вспомнилось.

– Увы… Но продолжайте.

– Я хочу сказать, что если его Ма и заместитель главного констебля Фриман одно и то же лицо… или, скажем, она его тетушка или даже бабушка, то, мне кажется, он обязательно упомянул бы об этом, когда старший суперинтендант беседовала с ним. Заместитель главного констебля? Да она гораздо старше Ардери по званию. На его пороге появляется лондонский коп, чтобы перекинуться парой слов, так почему бы вскользь не упомянуть, что у него есть собственный коп в заначке?

– Если предположить, что они родственники. И для чего это ему?

– Огорошить Ардери. Сбить ее с толку. Предупредить, что говорить с ним стоит только по-хорошему. Но он этого не сделал, и мне непонятно почему.

Несколько мгновений сержант молча крутила в пальцах сигарету, изучая ее тлеющий кончик.

– Но между ними может не быть никакой родственной связи.

– Правильно. А может и быть. А может быть, он сказал Ардери об этом, а она по какой-то причине не сказала об этом мне.

Линли достаточно хорошо знал Хейверс, чтобы услышать скрытый смысл в ее словах.

– Потому что она хотела побыстрее вернуться в Лондон, – предположил он, – и понимала, что родственные связи ЗГК с одним из допрашиваемых могут усложнить дело? Все равно что бросить кость стае собак, если можно так выразиться…

– Мне не очень нравится такое сравнение.

– Прошу прощения, – извинился инспектор. – Случайно вырвалось. И это скорее метафора, чем сравнение, если быть до конца точным. А то, что старший детектив-суперинтендант Ардери намеренно скрыла деталь, имеющую критическое значение для…

– Это вполне возможно, да? Ей хотелось поскорее вернуться, и она прекрасно знала, что если расскажет мне об этом, то я захочу выпотрошить этого чудака не кнутом, так пряником. – Линли искоса посмотрел на нее, и Хейверс добавила: – Ладно. Ладно. Все знаю. Но ведь вы поняли, что я хочу сказать.

– Любопытно. – Это было все, что смог ответить Линли.

Они добрались до машины и облокотились на нее, пока сержант докуривала свою сигарету. С одной стороны машины находилась живая изгородь, по высоте превосходившая Линли. По другую сторону раскинулось поле с так искусно посаженной созревающей пшеницей, что, казалось, сам Господь Бог подравнивал ее своими ножницами. Легкий бриз колыхал колосья. Над золотистым полем висело чистое синее небо с редкими кучевыми облаками.

Наконец Хейверс бросила окурок на землю и тщательно притоптала его носком ботинка.

– Скажу даже больше, – произнесла она, и инспектор понял, что сержант имеет в виду «совпадение». – Предположим, что она родственница этого паренька Финнегана. Если это так, то она вполне могла знать кое-что о том, что педофилия, о которой говорилось в анонимном звонке, – реальность. Или, по крайней мере, она так думала и хотела побыстрее узнать это наверняка, так как ее сын-племянник-внук, или как-там-еще, работал вместе с Дрюиттом и мог оказаться замешанным во все это.

Линли обдумывал ее слова, пока открывал машину и они усаживались в нее. Заведя двигатель, он сказал:

– Или сын-племянник-внук мог позвонить сам.

– Правильно. Но предположим, что он все-таки ее родственник. Он натыкается на что-то, – казалось, что Хейверс размышляет вслух, – что-то видит, что-то слышит…

– Он просто заметил что-то конкретное, – предложил Линли.

– Или кто-то из детей в клубе что-то ему рассказывает. Он не может в это поверить, но после проверки вынужден верить. Однако ему совсем не хочется, чтобы его считали доносчиком, – да и какому мальчишке этого хочется, а судя по словам Ардери, Финнеган все еще абсолютный мальчишка, – и он решает использовать интерком в полицейском участке и делает анонимный звонок. Он знает лишь одно – все происходящее необходимо прекратить. Но ничего не происходит… и что тогда? Он рассказывает обо всем своей мамочке, или тетушке, или бабушке, или кем там ему приходится эта ЗГК Фриман, и та запускает в действие весь механизм.

– Звучит вполне реалистично, нет?

– Вот только командир говорила, что он сразу же возбудился, разволновался и закипел от негодования, когда речь зашла о том, что Дрюитт путается с детьми. Конечно, думаю, что все это могло быть хорошим шоу и он был вынужден кипеть от праведного гнева, защищая Дрюитта, иначе все выплыло бы наружу – то есть стало бы известно, что это он заложил священнослужителя. Правильно?

Все это Линли выслушивал, пока разворачивался на узкой дороге в сторону деревни. Ему пришло в голову, что пора встретиться с заместителем главного констебля Кловер Фриман и выяснить ее интерпретацию истории, приведшей к смерти диакона англиканской церкви.

Пока они ехали, Хейверс занималась поисками ЗГК. Начала она с Вестмерсийского управления полиции, но там сказали, что Кловер Фриман уже уехала домой. Тогда она умудрилась получить номер ее мобильного у секретарши главного констебля, сказав ей, что представителям Мет надо срочно переговорить с Фриман лично, потому что они «узнали о ее причастности к смерти Йена Дрюитта…». Большего не потребовалось. «Хорошая работа», – похвалил ее инспектор и, добравшись до деревни, остановился недалеко от разукрашенной деревом ратуши, перед которой дама с палкой для селфи скалилась в свой мобильный и таким образом портила, по мнению Линли, вид на самую фотографируемую достопримечательность города.

Он вполуха слушал переговоры Хейверс, сводившиеся к тому, что ЗГК считала – офицеры из Мет могут подождать до утра, особенно теперь, когда она уже едет домой.

За этим последовал обмен мнениями, во время которого сержант была сама обходительность, со всеми своими «нет, мэм», «это необходимо, мэм» и «мы вполне можем приехать к вам, мэм». В результате было достигнуто соглашение, что, принимая во внимание время суток, они с Линли смогут приехать в дом ЗГК в Вустере после того, как где-то пообедают. На месте они будут в половине девятого. «Вы не могли бы продиктовать адрес… Благодарю вас, мэм».

– Она будет ждать нас, – сказала Хейверс Линли, разъединившись. – Но радости в ее тоне я не услышала.

– Я это уже понял, – ответил инспектор.

Вернувшись с прогулки со «Странствующими бродягами», Тревор Фриман оценивающим взглядом осмотрел свои туристические ботинки. «Не пойдет, – решил он. – Слишком чистые».

Желаемого эффекта он достиг в саду позади дома, где использовал для этого шланг с водой и цветочный бордюр, который в действительности был не цветочным бордюром, а скорее раскопанным и совершенно невозделанным куском земли возле изгороди. Здесь он создал некое грязевое пятно, которое хорошо перемешал одной из своих палок для ходьбы, чтобы земля превратилась в липкую грязь, и, не скрываясь, сунул в нее свою обувь и палки для ходьбы.

Войдя в дом, Тревор нашел свой мобильный. Он не брал его с собой, поскольку во время прогулок со «Странствующими бродягами» мобильные телефоны были запрещены. Конечно, у лидера группы мобильный был, но использовать его можно было лишь в экстренных случаях. Клуб не хотел бы, чтобы один из его пожилых членов умер от сердечного приступа просто из-за отсутствия связи.

Найдя телефон, Тревор увидел, что, пока он гулял, ему звонили четыре раза. Три звонка были от Кловер. Четвертый – от Газа Раддока. Сначала Тревор прослушал сообщения от Кловер и сразу же удивился, услышав ее просьбу: «Ты можешь позвонить Газу Раддоку?», «Не пригласишь ли ты его на обед на завтра?». И наконец: «Почему ты не перезваниваешь?»

Все это показалось Тревору загадочным и, честно говоря, немного пугающим. «Почему, – подумал он, – Кловер не может сама позвонить Газу? Уж коль она нашла время трижды позвонить мужу, пока он находился на прогулке, то почему сама не сделала звонок, о котором просила?»

Размышляя об этом, Тревор открыл холодильник и достал оттуда бутылку воды с газом. Ее он выпил, пытаясь найти ответ на свой вопрос, но ему это не удалось, и он почувствовал некоторую тревогу, хотя выполнил просьбу и набрал телефон ПОПа.

Газ находился на рынке, где покупал продукты и приправы, чтобы вечером приготовить спагетти болоньезе. Но прежде чем он успел передать ему приглашение Кловер, Газ заговорил:

– Скотланд-Ярд опять здесь. Мне сообщила об этом сегодня мой сержант. И всё по поводу самоубийства Дрюитта. Ты что-нибудь слыхал об этом, Трев?

«Очень странный вопрос», – подумал Тревор. То, что Газа не вышвырнули на улицу после происшествия с Дрюиттом, случилось лишь благодаря вмешательству Кловер, ведь ПОП стал ее протеже, еще находясь в учебке. Естественно, Газ должен был догадываться о том, что Кловер все расскажет своему мужу.

– Кое о чем я наслышан, Газ, – ответил он.

– Да я не… знаешь… не о смерти. Я хотел спросить, ты знаешь, что Скотланд-Ярд приехал уже во второй раз? Тебе Кло говорила? Я просто не понимаю, почему она мне не позвонила. Я был уверен, что она это сделает. Ведь она об этом наверняка уже знает?

– Не имею ни малейшего представления. Я ее не видел. Могу попросить ее перезвонить, когда она появится дома.

– Буду тебе благодарен. Просто…

– Просто ты взволнован. Я понимаю. Это вполне объяснимо.

– Ходят слухи, что могут предъявить судебный иск.

– Старайся не думать о таком отдаленном будущем. День прошел – и хорошо. Кстати, Кловер попросила меня позвонить тебе и пригласить к нам на обед.

Они обо всем договорились, и, выполнив задание, Тревор занялся изучением внутренностей холодильника. В семье поваром был именно он – это началось с самого момента женитьбы на копе с кошмарным распорядком дня, – так что теперь Трев пытался понять, сможет ли он приготовить стир-фрай. Он как раз нюхал пачку тофу и размышлял над вопросом, может ли тот испортиться, когда зазвонил его мобильный.

Увидев, что звонит Кловер, он снял трубку со словами:

– А я уже давно жду вас, миссус Кловер. Как раз размышляю над тем, что мы сможем с вами сделать. Вам это интересно?

– Ты дозвонился до Газа? – с ходу спросила она. – Почему не отвечаешь на мои звонки?

– А что вообще происходит с этим Газом, Кловер? Кстати, он дергается по поводу того, что Скотланд-Ярд планирует приехать к нам в Шропшир еще один раз.

– Они не планируют. Они уже здесь, – ответила женщина. – Уайетт просто с катушек слетел. Да и кто может его винить за это? Все это напоминает мне яму с навозом… – Она вздохнула. – Ладно, проехали. У меня просто плохое настроение. Я уже еду. Купить что-нибудь из еды? Или ты уже позаботился?

Еда навынос спасла бы его, но Тревор знал, что жена вымотана и хочет побыстрее добраться до дома.

– Нет смысла, – ответил он. – Я что-нибудь придумаю. – Хотя, по правде говоря, он уже успел заметить, что сельдерей стал мягким, как член евнуха, красный и зеленый перцы были ненамного лучше, а лук приобрел неприятный фиолетово-серый цвет. – Я как раз стряпаю диетический обед, чтобы произвести на тебя впечатление. Но я умею стряпать и кое-что другое.

– Да неужели?.. Посмотрим. У меня был жуткий день.

После того как они разъединились, Тревор поставил на огонь коричневый рис, очень много риса, потому что с остальным были серьезные проблемы. Сделав это, он пошел за вином. Принимая во внимание состояние, в котором находится Кловер, она наверняка захочет выпить большой бокал. Из винного шкафа под лестницей Трев достал бутылку «Темпранильо». Открыв ее, решил, что вино лучше наберет кислорода, если он разольет его по двум большим бокалам. А наполнив их, подумал, что его вино вполне может обойтись и без кислорода.

Он пил его, пока нарезал все овощи, оказавшиеся в холодильнике. Некоторое время назад Тревор купил себе электрическую сковороду вок, но пока так и не научился ею пользоваться. Поэтому он решил, что ему больше подойдет большая сковорода, на дно которой он щедро налил масла. Трев как раз хотел почистить чеснок, когда услышал хлопок двери машины перед домом. Схватив вино Кловер, Тревор быстро подбежал к входной двери и распахнул ее.

Как всегда, жена постаралась одеться на работу как бесполое существо: ее волосы были убраны в тугой узел, низко лежавший на затылке, на форме не было ни единой морщинки, хотя она проносила ее целый день, в ушах – сережки-гвоздики и никаких больше ювелирных украшений, кроме обручального и помолвочного колец. Она действительно выглядела выжатой как лимон, но даже в таком виде была для него, как и всегда, самым желанным существом на свете.

Тревор заметил, что, как он и ожидал, она рассматривает его туристические башмаки и палки. Затем перевела свой взгляд на мужа. Он протянул ей бокал с вином. Кловер взяла его и поинтересовалась:

– И сколько сегодня?

Когда муж ответил «двенадцать миль», она усмехнулась и сказала только:

– Свежо предание…

Но все-таки поцеловала его прямо на пороге. Поцелуй получился долгим, и Тревор не делал ничего, чтобы прервать его. Не отрывая своих губ от его, Кловер прошептала:

– Сегодня ты должен хорошо меня оттрахать, Трев. Да и соседям не помешает развлечься.

Он был только рад услужить. Несмотря на ее сложный день, появилась какая-то надежда на приятный вечер.

– Знаешь, ты все еще самое восхитительное существо на двух ногах, – сказала женщина и, дотронувшись до его промежности, добавила, рассмеявшись: – М-м-м… Кажется, у нас появилась третья нога.

Тревор решил, что ответом на это может быть только секс – в качестве прелюдии к обеду и приятной беседе. И после такой прелюдии – или в спальне, или в гостиной, или прямо здесь, на пороге, – Кловер, возможно, расслабится. Но прежде чем он успел поднять руку, чтобы дотронуться кончиками пальцев до ее левого соска, она пошевелилась в его объятьях со словами: «Кажется, что-то горит».

Боже… У него совсем вылетело из головы. Тревор отпустил Кловер.

– Чтоб тебя! – воскликнул он. – Надо идти спасать. Обед совсем скоро. Прости. Ну, по поводу третьей ноги… и всего такого.

– Ничего. Я все равно вымоталась.

– Может, позже?

– Посмотрим. Лучше займись… – Кловер принюхалась. – Это что, рис?

– Молодец, угадала, – похвалил ее Трев.

Он бросился на кухню, где быстро выяснил, что хотя нижний слой риса превратился почти в уголь, то, что было сверху, вполне можно было есть. Поэтому пока Кло, как он надеялся, переодевалась в спальне во что-то соблазнительное, удобное и подходящее для того, чтобы его можно было быстро снять, Трев занялся остальной едой.

Он как раз закончил поджаривать тофу, когда на кухню вернулась Кловер с бокалом вина в руках. Она допила вино и протянула ему бутылку с вопросительным видом, но Тревор отрицательно покачал головой. Те полтора бокала, которые он уже выпил, приятно кружили ему голову.

Кло села за стол. Трев заметил, что она никак не может найти себе места – передвигает столовые приборы, складывает бумажные салфетки, переставляет тарелки.

– Совсем плохо? – поинтересовался он.

– Ты это о Скотланд-Ярде? Я еще слишком трезва, чтобы говорить об этом. – Она взяла свой бокал, но только для того, чтобы полюбоваться гранатовым цветом напитка. – А ты действительно прошел двенадцать миль? – задала она неожиданный вопрос.

– Нет, – ответил он, зная, что у него сконфуженный вид.

– Приз за честность. И куда же ты ходил? До ближайшего паба?

– Я правда ходил со «Странствующими бродягами». Но… сегодня дистанция была короче.

– И какая же?

В этот момент Тревор решил перевернуть на сковородке тофу. Когда она говорила таким голосом, это значило, что она предупреждает его: «Если не ответишь, то будут проблемы».

– Три мили, – ответил мужчина и взглянул на жену.

– Я тебя умоляю, – Кло подняла глаза к потолку, – Ты же владеешь этим чертовым фитнес-центром, Тревор. И если ты не в состоянии найти время для нормальной тренировки…

– Знаю, – прервал он ее. – И скоро исправлюсь. Не усложняй свой день волнениями из-за меня. Я в порядке. И уже отказался от чипсов и пива.

– Ну, это еще вилами на воде писано…

Так они подтрунивали друг над другом, пока Тревор не закончил готовить обед. Скоро он накрыл стол в небольшом алькове, окна которого смотрели на сад на заднем дворе. По идее, в мае их лужайка должна была покрыться сочной и густой травой, но они, казалось, никогда ею по-настоящему не занимались. Единственное, что они сделали, чтобы превратить это место в нечто особенное, так это разбросали на ней четырнадцать пакетиков с различными сортами семян и положились на провидение. И все, в общем-то, получилось не так уж плохо: в некоторых местах на лужайке действительно имелись ростки цветов и травы – те, которые смогли эволюционировать, согласно теории Дарвина.

– Ну, так и что насчет Скотланд-Ярда? – вновь задал вопрос Тревор.

– Все еще недостаточно пьяна. Лучше расскажи, как прошел твой день.

Когда ты владеешь фитнес-центром, рассказывать обычно бывает не о чем. Занятия на велотренажерах, йога, плавание, Зумба, работа с весами – во всем этом нет ничего интересного, если только кто-то из занимающихся не переборщит с нагрузками и не придется вызывать ему «скорую». Время от времени кто-то из инструкторов начинает вести себя неподобающим образом, и с этим приходится разбираться – руки прочь от хорошеньких мамочек, пытающихся восстановить кондиции… Собственно, вот и всё.

– Докладывать не о чем, – ответил Трев. – Ходил с «Бродягами», видел много деревьев, спугнул с десяток оленей, наблюдал за кроликами, считал галок. Это помимо заполнения зарплатной ведомости в центре и разговора с Газом. Мне кажется, он хочет, чтобы ты позвонила ему и успокоила по поводу повторного приезда Скотланд-Ярда.

Тревор заметил, что жена еще не притронулась к еде. Она распустила свой пучок, и теперь ее волосы свободно падали ей на плечи; Кло провела по ним рукой от лба к затылку.

– Наверное, ты прав, – согласилась Кло. – Но я не знаю, что еще смогу для него сделать, Трев. Хотя в любом случае главной проблемой будет Финнеган.

Тревор нахмурился. И заметил, что она обратила внимание на выражение его лица.

– Мет, вероятно, захочет поговорить с ним еще раз, – продолжила Кловер.

– А! Ну что ж, в конце концов, Финн и Дрюитт действительно были друзьями.

– Нет, неправда. Йен Дрюитт был человеком, о котором Финн думал, что хорошо его знает. И кто бы что ни говорил ему, это не могло убедить его в том, что он ошибается.

– «Кто бы»?

– Что?

– Ну, ты сказала «кто бы ни говорил». Думаю, ты имела в виду «что бы я ему ни говорила».

– Понимаешь, я действительно знаю о темной стороне человеческой натуры чуть больше Финнегана.

– Не буду спорить. Но, с другой стороны, мальчик действительно прикипел к этому клубу. Он не занимался им как какой-то обязаловкой. В кои-то веки у него появился настоящий интерес. И он мог видеть все происходящее как бы изнутри, или нет?

– Мне кажется, что он видел лишь то, что хотел увидеть. Эта его святая вера в невиновность Дрюитта… Это совсем ненормально, Трев. Боже, как бы я хотела, чтобы он никогда не встречался с этим человеком!..

Тревор принялся было за еду, но вновь оторвался от нее. Он ничего не сказал, но этого и не требовалось. Как и всегда, жена его сразу же поняла.

– Да. Да, я все знаю, – согласилась она. – Именно я хотела, чтобы он занялся социальными программами. Именно я поставила участие в таких программах непременным условием его самостоятельной жизни, о которой он мечтал. И я одобрила выбор клуба как социальной программы, в которой он примет участие. Знаю, знаю, все знаю. Но ведь речь шла только о волонтерской работе в Ладлоу. И всё. Точка. А не о жизненном выборе.

– Ну, этого он еще не сделал, – заметил Тревор.

– А я не знаю. Все это провалилось куда-то в тартарары. А ведь я просто хотела, чтобы он чем-то занялся, чтобы в свободное время у него было что-то помимо… ну я не знаю, наркотиков, алкоголя, сексуальной распущенности… что там еще могло его соблазнить… и посмотри, что из этого получилось. Куда ни кинь, всюду клин, хотя все, чего я хотела, это чтобы он прожил нормальную жизнь, а не закончил ее в кутузке.

Тревор намеренно ничего на это не ответил, поскольку хотел, чтобы Кло услышала сама себя. И чтобы наконец поняла, что представляет собой их сын. Он с самого рождения не был подарком, но у него напрочь отсутствовали криминальные наклонности. Да, он был немного неуправляемым. Немного сумасбродным. Иногда дерзким. Но никогда никому не хотел причинить вреда.

Помолчав несколько мгновений, Кловер сказала уже совсем другим тоном:

– Ладно. Я догадываюсь, что ты от меня хочешь. Чтобы я поняла, что сейчас дело не в Финнегане. И, наверное, никогда в нем не было. И я признаю, что я не в духе. Это все стресс, Трев. Если деятельность Вестмерсийского управления попала под микроскоп, это значит, что мы все под микроскопом, и особенно деятельность Газа Раддока. И еще раз… Наверное, я боюсь, чтобы Финнеган не сделал хуже своими необдуманными заявлениями о Дрюитте, из-за которого все и так пошло наперекосяк.

– Хуже кому? – Тревор почувствовал, что задал этот вопрос с осторожностью, потому что сейчас входил в воды, о существовании которых и не подозревал до начала этого разговора.

– Наверное, Газу, – ответила Кло. – Ведь это, если задуматься, уже четвертый раз, когда его работу рассматривают под лупой. Его могут уволить.

– Вполне возможно. Но ведь он сам это заслужил, верно?

– Понимаешь ли, не думаю, что это справедливо – заставлять его проходить через все это еще раз.

– А разве речь идет о справедливости? – Тревор протянул руку за бокалом, но не стал пить, пока не закончил. – Если честно, Кловер, я не знал, что тебя так волнует то, что может случиться с Газом.

– Конечно, волнует. Почему это не должно меня волновать? Ведь это я сделала его, Тревор. Это я сказала себе, что в нем что-то есть, когда увидела его в самый первый раз и сделала его своим собственным, личным проектом, своим протеже. И все было прекрасно до этого… происшествия с Дрюиттом. За все время он ни разу не ошибся. И я не хочу, чтобы он потерял работу. Более того…

Тревор увидел, что жена колеблется, потому что, по-видимому, только что поняла что-то или собралась сказать ему нечто, что ему знать было не положено.

– Что «более того»? – поторопил он ее.

Кловер ничего не ответила. Посмотрела на свой бокал. Покрутила его ножку между пальцами. Сделала глоток вина.

– Что, Кловер?

– Дело вот в чем. Если у него будут проблемы, они же будут и у меня. Мне этого не хотелось бы, и, полагаю, принимая во внимание мое положение, тебе этого тоже не хочется.

– И это всё?

– А что же еще?

– Мне кажется, в этом-то и есть главный вопрос, – сказал Тревор после минутного колебания. Он знал, что его следующая фраза будет сомнительной, понимал, что она нарушит покой тех вод, о которых он только что узнал, но ему было необходимо приблизиться к ним, и он произнес: – Я об этом никогда раньше не думал, но… но что Газ Раддок действительно значит для тебя, Кловер?

Ему показалось, что она не отрываясь смотрела на него целую минуту, хотя промежуток, должно быть, был короче. И наконец ответила:

– О чем, ради всего святого, ты меня спрашиваешь?

– Только о том, что ты слышала: «Что Газ Раддок значит для тебя?» Он ведь для тебя больше, чем просто человек, судьбой которого ты заинтересовалась, потому что, как ты говоришь, «увидела, что в нем что-то есть»?

– Мне кажется, что я тебе уже все объяснила.

– Неужели? Я хочу сказать, все до конца?

– На что конкретно ты намекаешь?

– Я просто задал тебе вопрос. Мне показалось, что ты здорово дергаешься по поводу Газа Раддока, поэтому было вполне логично спросить тебя о нем. Или нет?

– Логично? – переспросила Кловер. – Мы с тобой по-разному смотрим на некоторые вещи. – Она положила салфетку на стол и сложила на тарелке приборы. – Думаю, мы закончили. Скоро здесь появится Скотланд-Ярд. Можешь обсудить свои сомнения с ними.

Заместитель главного констебля жила в новом поселке, где у стоявших на некотором расстоянии друг от друга кирпичных домов были отдельные гаражи и подъездные дорожки. Перед домами располагались ухоженные лужайки, разделенные клумбами с многокрасочными цветами. Дом Фриманов ничем не отличался от других, только лужайка перед ним выглядела довольно уныло.

Когда они позвонили в дверь, их впустили в дом, но сделала это не сама ЗГК, а мужчина, который представился Тревором Фриманом, ее мужем. Он был человеком с резкими чертами лица и выбритой головой, на которой тень щетины показывала границу быстро сокращающейся растительности. Ростом он был всего на один дюйм ниже Линли, но его большой живот сразу бросался в глаза. Фриман был слишком велик для мужчины его возраста, который Томас определил в пятьдесят с небольшим. «По-видимому, – подумал инспектор, – Кловер Фриман еще далеко до статуса бабушки. Так что если между ней и Финнеганом Фриманом есть какая-то родственная связь, то речь, скорее всего, может идти о матери или тетушке».

Кловер, сообщил им Тревор Фриман, готовит кофе. Если они присядут в гостиной, то она к ним вскоре присоединится. Мужчина указал на дверной проем справа, через который виднелись электрический камин с незажженными углями и висящий на стене очень большой телевизор с плоским экраном и выключенным звуком, на котором мелькали кадры из «Уитнэйл и я».

Они вошли, и Тревор Фриман вошел вслед за ними. Детективам сразу же бросилась в глаза стена, отданная семейным фотографиям. По всей видимости, у пары был лишь один ребенок, потому что фото мальчика располагались по годам. Они с большим искусством были развешаны вокруг большой свадебной фотографии Фриманов, которым в ту пору было около тридцати: у Тревора были прекрасные вьющиеся волосы, а его жена, как и положено, вся сияла от счастья. Глядя на фото, Линли неожиданно вспомнил день своей свадьбы с Хелен и на мгновение вновь ощутил то, что почувствовал именно в тот момент, когда они стали мужем и женой. Он тогда пережил укол в самое сердце – так его существо отозвалось на то, чего он не осознавал до того момента, пока чуть не потерял. Но потом он все равно потерял ее. Правда, думать об этом было выше его сил.

– Это ваш мальчик? – поинтересовалась Хейверс.

– Да. Правильно. Это наш Финн, – ответил Тревор Фриман.

– Симпатичный, – заметила сержант.

– Был когда-то. Сейчас он сбрил волосы на половине черепа и сделал на ней татуировку. Не могу сказать, что это сделало его привлекательнее.

– Ничего себе! – воскликнула Барбара. – Но ведь он может ее скрыть под волосами, когда вновь отрастит их. Мне так кажется.

– Если он не унаследует вот это, – с этими словами мужчина почесал свою лысую голову.

– Он у вас один? – поинтересовалась сержант, взглянув на остальные фотографии.

– Мы хотели больше, но не получилось. Хотя еще не все потеряно.

– И сколько ему?

– Только что исполнилось девятнадцать. Он живет в Ладлоу. Учится там в колледже.

– И мы надеемся, что там он найдет себе занятие по душе. Я – Кловер Фриман.

Они развернулись от стены с фотографиями. В дверях стояла заместитель главного констебля, а в руках у нее был поднос, на котором стоял большой френч-пресс с кофе, а также чашки и другие кофейные принадлежности. Ее муж мгновенно забрал у нее поднос, и она смогла протянуть руку сначала Линли, а потом Хейверс. Каждый из них представился. Фриман предложила им сесть и налила каждому по чашке кофе, не забыв и про себя. Четвертой чашки на столе не оказалось, но она быстро расставила все точки над i, сказав мужу:

– Трев, если у тебя есть чем заняться, то здесь, я полагаю, ты нам не понадобишься. – При этом она повернулась к Линли, как бы за подтверждением, и добавила: – Я права, инспектор?

– Вы же не по поводу Финна? – только и спросил мужчина, как будто от их ответа зависели его дальнейшие действия.

– По-моему, нет, – ответил Линли светским тоном. – А что, есть причины?

– По-моему, нет, – в тон ему ответила Кловер.

– Тогда я вас оставлю, – заявил Тревор и вышел из комнаты. Через мгновение они услышали, как он поднимается наверх. А еще через минуту заработал телевизор, звук которого мгновенно приглушили.

Все это дало Линли время получше рассмотреть Кловер Фриман, которая, теперь это было очевидно, была матерью Финнегана, о котором говорила Хейверс и которого допрашивала Изабелла. Она не была высокой, но находилась в отличной физической форме, о чем свидетельствовал топ в виде майки, открывавший крепкие руки и развитые плечи человека, занимающегося с весами. Укороченные легинсы довершали картину ее прекрасной формы. Одни мускулы и сухожилия, без малейших признаков дряблости.

Когда они все уселись за кофе, Кловер поинтересовалась:

– И чем я могу вам помочь? Главный констебль предупредил меня, что вы будете в управлении. К сожалению, я не смогла присутствовать при вашем с ним разговоре.

Линли кивнул Хейверс, предоставив ей вести беседу.

– Наш командир – старший детектив-суперинтендант Ардери – подробно переговорила с вашим Финнеганом, когда мы были здесь в первый раз, – начала сержант. – Он ни разу не упомянул, что его мать работает в полиции. И ни разу не упомянул, что именно она отдала приказ забрать в участок его приятеля Йена Дрюитта.

Кло Фриман перевела взгляд с Хейверс на Линли и опять на Хейверс.

– Я что, должна это как-то прокомментировать? – поинтересовалась она.

– Мы просто стараемся разобраться со всеми личными связями, с которыми сталкиваемся, – пояснил Томас.

– Ну, их наверняка не так уж много.

– А вот посмотрите. – Хейверс стала загибать пальцы. – Вы, ваш сын, Йен Дрюитт, Джеральдин Гандерсон, и, полагаю, сюда же надо добавить Гэри Раддока… Он, кстати, интересует нас больше всего.

– Почему?

– Копнули чуть глубже и под поверхностью обнаружили еще одну связь, касающуюся смерти Йена Дрюитта, – пожала плечами Хейверс.

ЗГК взяла ложечку и размешала кофе.

– Понятно. Но у меня здесь есть всего одна родственная связь – с моим сыном. Это у него была связь с Йеном Дрюиттом. Сама я его никогда не встречала. Все остальное – это или вертикаль управления, или причины, приведшие к самоубийству мистера Дрюитта.

Линли понял, что эта игра в вопросы и ответы может очень быстро закончиться обсуждением того, как каждый из трех присутствующих офицеров полиции оценивает события, связанные со смертью Йена Дрюитта.

– Мы вернулись в Шропшир, – объяснил он, – поскольку сержант Хейверс обнаружила, что с момента телефонного звонка и до момента ареста мистера Дрюитта прошло девятнадцать дней. А в отчете КРЖП о них не упоминается, и нет ни слова о том, что происходило в этот период. Из своей сегодняшней беседы с вашим главным констеблем мы поняли, что в это время не проводилось никаких расследований относительно обвинений в педофилии. А так как именно вы положили конец этому периоду на девятнадцатый день, мы надеемся, что вы объясните нам почему.

Кловер слушала очень внимательно, не отрывая взгляда от Линли.

– Это объясняется очень просто, – ответила она. – Я ничего не знала об анонимном звонке вплоть до того самого дня.

– И как же вы о нем узнали? – Инспектор заметил, что Хейверс достала свой блокнот. Это же, по-видимому, заметила и ЗГК, и по выражению ее лица стало понятно, что это ее не обрадовало.

Фриман нахмурилась и ответила после короткой паузы:

– Помнится, я услышала об этом в учебном центре. У нас тогда было большое мероприятие – это на территории управления, – и в какой-то момент пошел этот слух. «Церковный диакон. Педофилия…»

– А вы помните, в какой момент вы сами это услышали? – уточнил Линли.

– Сожалею, но в тот день происходило очень много всего. Могу лишь точно сказать, что я услышала, как несколько человек говорят об обвинениях против этого Йена Дрюитта. К сожалению, ничего больше я сказать не могу.

– А почему вы тогда приказали задержать Дрюитта для допроса? – поинтересовалась Хейверс. – Так что, всегда делается, когда появляется слух? То есть я хочу сказать, что, по процедуре, любой слух, связанный с ведущимся расследованием, должен быть немедленно передан офицерам, ведущим его, но этот слух не касался никакого расследования, насколько я просекаю…

– Все так, – ответила Фриман. – Но этот слух касался обвинения в педофилии, которое проигнорировали, и мне это не понравилось – ни как заместителю главного констебля, ни как матери.

– И вы позвонили Гандерсон и велели его арестовать.

– Это если кратко. А вообще-то я позвонила Гандерсон и велела ей организовать, чтобы кто-нибудь доставил его в участок.

– И как скоро вы сделали это после того, как узнали об обвинениях? – задал вопрос Линли.

– Как уже сказала, я позвонила в тот же вечер и сказала Гандерсон, чтобы кто-нибудь привез мужчину в участок, что она и организовала. Но у вас должны быть отчеты о вашем первом визите, где говорится обо всем этом.

– Мы просто хотим, чтобы вы освежили нашу память, – вежливо заметил инспектор.

Выражение лица Фриман изменилось. Всего на одно мгновение – вокруг глаз напряглись мышцы, – этого никто не заметил бы, если б не следил за каждой ее реакцией. И эта реакция сказала Линли о том, что ЗГК прекрасно понимает: ни он, ни Хейверс не нуждаются в «освежении памяти», а вопросы по старым материалам задаются лишь для того, чтобы попытаться сбить ее с толку.

– Ну, например, – продолжил инспектор, – почему вы просто не позвонили в Шрусбери и не отдали приказ заняться этим?

– Я так и сделала, – ответила женщина. – Но там не нашлось свободных людей, потому что у них была запарка, и я позвонила Джерри Гандерсон. Она отвечает за силы общественной поддержки в том районе. И я попросила ее, чтобы ПОП из Ладлоу выполнил это задание.

– А к чему была вся эта спешка? – не отставал Линли. – Если офицеры в Шрусбери были заняты, то это наверняка могло подождать до того момента, как они освободятся.

– Действительно, это могло подождать, – согласилась Фриман, – здесь я вины с себя не снимаю. Понимаете, Финнеган, – тут она кивнула на стену с фотографиями, – работал с Дрюиттом. И если был хоть малейший шанс, что это подтвердится… – ЗГК взяла чашку и обхватила ее руками. Видно было, что чувствует она себя крайне неудобно, но женщина продолжила: – Я хотела отодвинуть Финнегана подальше от Дрюитта, на тот случай, если хоть малейшая часть обвинений в педофилии подтвердится. И поэтому хотела, чтобы Дрюитта подробно допросили.

Она сделала глоток кофе и поставила чашку на стол.

– Я действительно слишком остро на это отреагировала, инспектор, – честно призналась Фриман. – Дрюитт, Финнеган, педофилия, детский клуб, слухи о том, что Дрюитт путается с детишками… И я хотела – из-за сына – знать, что происходит на самом деле. – Она кивнула в ту сторону, где скрылся ее муж. – Трев с удовольствием расскажет вам, что это не первый раз, когда мне приходится в первую очередь думать о Финнегане. Только на этот раз все закончилось совершенно ужасно.

– Гэри Раддок рассказал мне, – вмешалась Хейверс, – что он оставил мистера Дрюитта одного в участке в Ладлоу, пока разбирался с происходящим в городе.

– Но он же не говорил, что покидал участок, а?

– Простите. Нет. Он просто сказал, что оставил мистера Дрюитта одного.

– Я именно так и поняла, – согласилась ЗГК. – Мне сказали, что это было связано с массовой пьянкой в городе. Но я полагаю, что вам это уже известно. Не могу представить себе, что вы пропустили это во время своего первого визита.

– Мы вернулись из-за этого разрыва в девятнадцать дней, – напомнил ей Линли.

– Из-за этого и из-за Клайва Дрюитта, отца умершего, – добавила сержант. – Никому не нужна лишняя шумиха, если он подаст в суд.

– Мне очень жаль, – повторила Фриман. – И ответственность за то, когда это произошло, полностью лежит на мне. Я это знаю. Поверьте мне, если б я могла повернуть время вспять…

– Прямо как в песне, – согласилась Хейверс.

Барбара знала, что ей надо будет сильно постараться, чтобы не возненавидеть Кловер Фриман. ЗГК была лет на десять старше ее, но выглядела как богиня с Олимпа. И Хейверс сразу же решила, что она или очень подозрительна, или действительно виновна в чем-то, хотя в действительности миссис Фриман была виновата только в том, что следила за своим здоровьем и формой с помощью спортивного оборудования, мельком замеченное Барбарой в зимнем саду, вид на который открывался из гостиной.

«Наверное, эта проклятая тетка еще и чертова вегетарианка», – подумала сержант.

Но она не стала обсуждать это с инспектором, когда они ехали в Шропшир, направляясь в Гриффит-Холл, который вновь должен был стать ее приютом. Вместо этого сержант остановилась лишь на одном факте из того, что им рассказала ЗГК – а именно, на ее признании в том, что она была чересчур заботливой матерью. Барбара разъяснила Линли, что – по ее мнению – то, что Кловер Фриман слишком печется о своем сыночке, могло означать одну из двух вещей в ситуации, когда кого-то обвиняют в педофилии. Или ЗГК пытается вмешаться в дело на тот случай, если в обвинении есть доля правды и она не хочет, чтобы имя ее сына ассоциировалось с обвиняемым, – или она волнуется из-за того, что сам Финнеган может быть каким-то образом замешан во всем этом.

«Какое-то время он наблюдает за Дрюиттом, а потом решает присоединиться к групповушке» – именно так она высказалась. А когда Линли бросил на нее косой взгляд, мгновенно извинилась: «Прошу прощения».

– Или он мог быть именно тем человеком, который изначально путался с малышами, – предположила сержант, подумав еще немного. – Его ловят, и, чтобы как-то отмазаться, он делает телефонный звонок, в котором во всем обвиняет Дрюитта. Кстати, живет он не так далеко от участка в Ладлоу.

После нескольких минут молчания – Барбара надеялась, что в это время Линли серьезно обдумывал сказанное ею, – инспектор заметил:

– Я не могу исключить такую возможность, как бы неприятно это ни звучало.

Полицейские опять замолчали. На город спускались сумерки. К северу от Лондона, где они сейчас находились – хотя расстояние было не такое уж большое, – дни казались длиннее. «Не так много высоких построек, которые заслоняют солнце, – догадалась сержант. – Больше открытой местности и изгибов холмов, когда панорама нарушается лишь рощицами, посаженными много лет назад».

– Это дело о педофилии, Барбара, – прервал наконец молчание Линли и вновь замолчал. Казалось, он погружен в размышления, и она не могла понять причину этого, пока он не заговорил снова. – Я знал кое-кого в Итоне, у кого была к этому предрасположенность.

– Преподавателя?

– Нет, бывшего выпускника. Он утверждал, что никогда этим не занимался, но у него были фотографии. Тщательно спрятанные, однако в процессе расследования я их обнаружил. – Инспектор посмотрел на нее, и Барбара с удивлением заметила, что впервые за все время их знакомства он испытывает не только стеснение, но и беспокойство.

– Боже. Джон Корнтел, – неожиданно пришло ей в голову. – Так это вы его закрыли? А вам никогда не приходило в голову, что он может заниматься этим прямо сейчас? Именно в этот момент. То есть заниматься тем, на что раньше только смотрел. Святой истинный Бог, сэр…

– Знаю, – ответил Линли. – И совсем не горжусь тем, что сделал. Он постоянно на связи со мной. Говорит, что полностью излечился, но правда известна одному Господу.

– А к чему вы это? Захотелось признаться в грехах? Тогда это можно было сделать и пораньше, особенно если подумать о всей той ерунде, в которой вы обвиняете меня.

– Из-за этого я не спал много ночей, Барбара. И полностью осознаю свою ответственность. Наряду со всем остальным, за что я тоже в ответе.

Сержант знала, что означают его последние слова: смерть Хелен. Линли ни на йоту не был виноват в том, что случилось с его женой, но отказывался признать это. И Барбара не стала говорить об этом, а задумалась о том, что он только что сказал. Он рассказал ей о таком колоссальном пренебрежении служебными обязанностями, что у нее даже голова закружилась. Но в то же время это позволило ей разглядеть в нем именно человека, что – и она должна была признать это – он всегда старался разглядеть в ней.

Они кружили по Леоминстеру, пытаясь найти выезд на А49, которая должна была довести их до Ладлоу, когда инспектор заговорил вновь:

– Из-за всего этого я подумал о фотографиях. Было ли среди вещей Дрюитта хоть что-нибудь, что, на ваш взгляд, говорило о педофилии?

– Вы имеете в виду фото обнаженных детей? Ничего подобного, если вы говорите о настоящих фотографиях. Но ведь сейчас все это делается через Интернет, правда?

– Да, следы обычно остаются именно там. У Йена Дрюитта был компьютер? Лэптоп? Планшет?

– Нам они никогда не попадались. И зная, что он не купался в деньгах, это не удивительно, не так ли?

– А что насчет Клайва Дрюитта?

– То есть не передавал ли он нам ничего такого? Если вы об этом, то ответ отрицательный. Хотя, возможно, он и придержал бы их, если б обнаружил. Ему компьютер не помешал бы. Правда… он не считает последние копейки, так что мог бы купить его сам. Зачем прятать то, что принадлежало сыну?

– Это становится логичным, если в нем что-то есть, – предположил инспектор.

– Но это необходимо было проверить. А это значит, что он должен был знать, что искать. Что до меня, мне это кажется маловероятным.

– А женщина, у которой он жил? Его квартирная хозяйка? Как ее звали?

– Флора Беванс. Думаю, что она вполне могла попридержать лэптоп или планшет, и не уверена, что она передала бы их Дрюитту, потому что могла сама найти им применение.

– В конце концов, он мог использовать мобильный, – сказал Линли.

– Вот только…

– Боже! Вы что, хотите сказать, что у него не было даже мобильного? – Линли посмотрел на сержанта. Он уже повернул на А49, и теперь перед ними простиралась прямая дорога на Ладлоу.

– В этом нет никакой логики, – продолжил Томас. – Он же не жил при церкви. Значит, викарию было необходимо как-то связываться с ним. Даже если в том месте, где он жил, имелась стационарная линия – насколько, по-вашему, это было удобно? Ему надо было вечно нестись домой, чтобы прослушать сообщения, или у него должен был быть кто-то, кто принимал бы их для него. Я этого не понимаю. Мобильный должен где-то быть. И мы должны его разыскать.

Барбара понимала его логику и в то же время чувствовала себя не в своей тарелке, потому что, когда она рылась в вещах Дрюитта, ей ни разу не пришло в голову хоть раз спросить себя о гаджетах, которыми мог обладать диакон.

– Полагаю, об этом стоит прежде всего поговорить с мистером Спенсером, – предложила она. – Это викарий. Он ко всему этому не имеет никакого отношения, если вы понимаете, о чем я. Думаю, что он скажет нам всю правду: компьютер, лэптоп, планшет, мобильный или что там еще…

– Значит, с ним надо переговорить завтра же утром.

До Гриффит-Холла они добрались довольно поздно. Линли осторожно проехал на своей драгоценной игрушке сквозь узкие ворота, ведущие на парковку, и нашел парковочное место, расположенное достаточно далеко как от остальных машин, так и от случайных прохожих, которые могли бы до нее дотронуться. Они забрали свой багаж, и уже через мгновение Миру Мир вновь приветствовал Барбару в Ладлоу и знакомил Линли со своей персоной и размерами своих ушных мочек.

– Я оставил вам те же самые номера, – любезно сообщил он и повернулся к Барбаре. – Могу показать вам дорогу, если забыли… Надо ли помочь вам с багажом?

Барбара хотела было ответить, что вряд ли когда-нибудь забудет дорогу до своей комнаты или ее роскошь и комфорт.

– Думаю, мы доберемся сами, – сказала она Миру. – За мной, инспектор. – И направилась в сторону лестницы.

Сначала они добрались до ее бывшей комнаты, и Линли, как всегда, галантно распахнул дверь.

– Ничего себе, – сказал он, прежде чем поставить свой чемодан на пол.

– Нет-нет, инспектор, эта комната моя. Вы должны жить в другой.

– Всё в порядке, сержант, – ответил Томас. – Главное, что есть крыша над головой.

– Вы в этом уверены? То есть я хочу сказать… Старший детектив-суперинтендант Ардери жила в другом номере. Он больше. А эта комната… Честно говоря, я думаю, что ей хотелось, чтобы я помучилась.

– Когда мы живем за счет Мет, то мучаемся все, сержант. Вам помочь донести вещи?

– Я справлюсь, – заверила его Барбара. – А то вы потом не сможете найти путь назад. Сплошные коридоры, лестницы и пожарные выходы… Но… вы точно уверены, что не хотите жить в комнате, в которой жила Ардери?

– А насколько эти комнаты могут отличаться друг от друга?

– Ну… кое-какое различие есть, – ответила сержант.