Глава 9
К детскому дому, в котором почти от самого рождения до совершеннолетия прожила погибшая Илона Альбертовна Високосных, Володя Ярных подъехал, когда уже совершенно стемнело. Время его часы показывали смешное – начало одиннадцатого вечера, а на улице уже было темно. Может, виной всему были высокие старые деревья, среди которых затерялся двухэтажный панельный дом?
Володя остановил свою машину рядом со старой грузовой «Газелью». Вышел на улицу. Глянул на здание. Нет, он не ошибся адресом. Все правильно. Детский дом. И адрес на табличке, пришпиленной к стене на высоте примерно два метра, тот самый. Почему в окнах света нет? Отбой уже случился? И все дети, и воспитатели, и нянечки спят мертвым сном? И он зря приехал в такую даль? Зря потратил собственное время и собственные деньги на бензин?. А Ломов его отговаривал. Уверял, что любую информацию Вова может получить по телефону.
Он так не думал. Телефон ответит ему казенным голосом новой директрисы, что копию личного дела их бывшей воспитанницы она вышлет после официального запроса. Что лично она с ней не была знакома, поскольку работает всего лишь четыре года. И, к сожалению, ничего полезного сообщить не может.
Вот таким стал бы его разговор по телефону с директором детского дома. И ничего бы Вова не узнал из него. И копия личного дела, даже если бы им ее и удалось заполучить, не пролила бы света ни на что. Особенно на то, каким человеком была погибшая Високосных.
– На что ты надеешься, Вова? – ухмылялся Ломов. – На старого дворника, сторожа? На нянечку или акушерку, которая принимала роды у бессовестной мамаши погибшей? Даже если их еще не уволила новая директриса, и акушерка в местном роддоме до сих пор работает, они вряд ли что вспомнят. Лет прошло сколько с момента, как Илона покинула стены детского дома? Правильно, семнадцать. За эти годы кто уволился, кто умер, кто спился, кто память потерял. Зря едешь. Зря, Вова.
И все же он поехал. Не на чудо надеялся, нет. На хорошую память сотрудников. На то, что в этом детском доме нет текучки кадров. И что Илону непременно кто-то, да вспомнит. А если нет, то ему, возможно, удастся раздобыть имена и адреса бывших воспитанников, с которыми прежде дружила Илона.
Он должен, непременно должен знать, что она была за человек. Ее нынешние подруги не знали о ней ровным счетом ничего. Просто общались. Просто вместе пили кофе. Иногда сплетничали. Все! Никакой полезной информации.
Он прошел по выщербленной асфальтированной дорожке до крыльца, тронул тяжелую филенчатую дверь. Заперто. Поискал взглядом звонок. Нету. Принялся стучать. Открыли не сразу. Минут пять вообще ничего не происходило. Будто за дверью вовсе никого не было. Потом вдруг над его головой вспыхнула яркая лампочка, и мужской голос из динамика, который он не разглядел в темноте, грозно поинтересовался?
– Кто такой? Чего надо?
– Добрый вечер. Я из полиции. Я звонил.
– Фамилия?
– Ярных. Владимир Ярных. Я звонил.
– Удостоверение поднеси к окну.
В динамике скрипнуло и затихло, а в соседнем с дверью окне загорелся свет. Володя шагнул, дождался, когда за стеклом замаячит силуэт высокого мужчины, и показал свое удостоверение. Мужчина внимательно его изучил, кивнул и снова исчез. Свет в окне погас. Через минуту дверь распахнулась.
– Иди за мной, Владимир Викторович, – приказал высокий мужчина в добротном спортивном костюме черного цвета с зелеными лампасами. – И не шуми. Дети спят.
– Уже? – удивился он.
– Что значит уже? – Мужчина поднес к глазам левое запястье, глянул на циферблат крупных часов. – Так половина одиннадцатого! Отбой в десять. Во сколько же, по-твоему, дети должны спать ложиться? Так надо. По правилам.
Он не знал, как по правилам, но сам всегда летом засиживался с книгами допоздна. И спал потом до обеда. В этом и заключалась вся прелесть летних каникул. Никаких правил.
– Идем ко мне. Потом определимся, с кем тебе лучше говорить, Владимир Викторович.
– Можно без отчества, – отозвался Володя, когда они вошли в комнату физрука, расположенную рядом со спортивным залом.
Комната была завалена мячами, матами, теннисными ракетками. В дальнем углу стояла школьная парта. На ней – старомодная настольная лампа и куча глянцевых журналов о спорте.
– Без отчества никак нельзя, Владимир Викторович, – отозвался после паузы физрук. – Мы здесь даже детей так величаем. Редко по фамилии, если только провинившихся.
– А по имени?
– А по имени они друг друга называют. А мы всегда только по имени-отчеству. Проявляем, так сказать, уважение. Вы присаживайтесь прямо на маты. Больше-то сесть не на что, не на коленки же ко мне! – фыркнул физрук и зычно захохотал. – Хотя тут некоторые просто жаждут посидеть на моих коленках.
– Да? – насторожился сразу Володя. – И кто же это?
– Да есть тут одна повариха. Ох, проходу не дает! Я ведь тут один у них мужик остался. Раньше Альберт был, художник. А теперь я один.
– Альберт?
Володя насторожился еще больше. Отчество у Илоны было Альбертовна!
– В самом деле художник?
– Ну да, мазюкал какую-то мазню. Даже на выставки ездил.
– Успешно?
– Когда как. И премии какие-то брал. И продавал какие-то работы. Толку-то? Все пропивал. Почти.
– А что не пропивал? Куда девал?
– Да вот сюда, – повел вокруг себя руками физрук. – В дом. То парты купит детям, то белье постельное. То посуду в кухню. Мизантроп, ёлки!
– Хороший, наверное, был человек, – предположил Володя.
– Да. Слабый только, – физрук пощелкал себя пальцами по кадыку. – Вот по этому делу слабый. Потому и жил тут. Потому как квартиру пропил. Но видно было, мается он здесь. Сильно мается. Как говорил, бывало, нет полета для творчества. Тесно ему тут было.
– А куда он подевался? Съехал все же?
– Ага, съехал, – физрук грустно улыбнулся. – На тот свет и съехал.
– Давно?
– Да уж лет десять.
– А вы сами давно здесь работаете?
– Ох! И не сосчитать. Сразу, как после института сюда распределился, так и не выбрался уже. Много раз собирался. Достало все! Но не могу от ребят… А теперь-то уж куда. Жену схоронил два года назад. В квартире сын со снохой. И куда мне? А тут крыша над головой. Кухарки холостые.
И он снова заржал, как конь.
Видимо, Володя как-то не так на него посмотрел, раз он резко оборвал смех и глянул на него с подозрением:
– А ты-то, Владимир Викторович, сюда зачем? Кто-то из наших чего натворил? Или по жалобе? Жалуются часто, паскуды! Проверка за проверкой. Работать не дают.
– Кто жалуется? Дети?
– Да что вы! Детям тут хорошо. Плачут, когда выпускаются. Нет, не дети. Уволенные. Кого за руку на воровстве схватили. Кого на грубости поймали. Выгоняют, а они тут же жалобы строчить. Клеветать. Не по этой части, нет?
– Нет. Но дело у меня очень серьезное. Простите, как вас по имени-отчеству?
– Гена. Геннадий Игоревич, – поправился физрук.
– Геннадий Игоревич, я по поводу одной вашей бывшей воспитанницы. Високосных Илона Альбертовна. Не помните такую? Она семнадцать лет назад выпустилась. Не помните?
И по тому, как громко фыркнул физрук, Володя понял, что не зря приехал. Все тот помнил. Все! И реакция его намекала на то, что рассказать ему есть что. Но он не стал торопиться. Вдруг спросил:
– А что она натворила? Что Илонка натворила-то? Правильная ведь была. Спортивная, образованная!
– Так вы ее помните? – Володя чуть в ладоши не захлопал.
– Ее забудешь! Такая вся… Как не из детского дома. Так что натворила она?
– Ничего. Убили ее. В собственной квартире нашли с проломленной головой.
– Уби-или-и?! – Шея физрука вытянулась следом за выпущенным словом. – Как же это так?! Убили Илону! Да за что же? Ангелом же была! Тихим, бессловесным. С нее Альберт всегда картины рисовал. И именно ангелом всегда изображал. Почти бестелесным. Крылышки такие нежные за спиной. Господи! Поверить не могу!
Было видно, что физруку очень жаль загубленной жизни бывшей воспитанницы. Володя его не торопил, дал время посокрушаться. Когда тот затих, он спросил:
– А почему у нее отчество было Альбертовна? Она что – дочь вашего художника?
– Да ну что ты, Владимир Викторович. Какой Альберт отец? Пьянью он был, хотя и художником неплохим. Не была Илона его дочерью. Подкидышем она была. Подкидышем. Несчастная девочка.
Он на минуту прикрыл глаза ладонью. И Володя мог поклясться, что физрук борется со слезами.
– Подкидышем? Как же ее… как же ее подкинули?
– Да прямо на ступеньки. – Физрук оторвал ладонь от покрасневших глаз. – Лето было. Тепло. Утром отпираем входную дверь, а на ступеньках кулек. Из старых обоев. А в нем девчонка. Махонькая. Недели две от роду. Это потом врачи установили по пуповине. Ох, что тут было-то! Полиция понаехала, врачи, из соцзащиты представители. Не протолкнуться было в кабинете у директора. Шум, гам. Дите визжит. Следствие было, да…
– Имя-то откуда такое?
– Так художник наш и дал. Альберт. Больно ему девочка понравилась. Вот он имя ей красивое и придумал: Илона. Отчество свое попросил записать. А кому какая разница! А фамилию дали по году, в котором ее нашли. Восемьдесят четвертый високосным был. Вот и фамилию ей дали Високосных. Високосных Илона Альбертовна.
– Она у вас воспитывалась?
– С трех лет. До трех лет была в доме малютки.
– И ее никто не делал попытки удочерить? – удивился Володя.
Он слышал, что за здоровыми крепкими детишками бездетные пары годами в очереди стояли.
– Так то за здоровыми, а Илонка с рождения болела сильно. Думали, что и не выживет. Еле-еле до трех лет дотянула. Хиленькая, синенькая к нам поступила из дома малютки. Но тут наши девчонки ее выходили. Откормили. Альберт ее опекал. Заставлял спортом заниматься, холодной водой по утрам обливал. Тайком. Директор один раз увидел, ой, скандал был! Альберта едва не уволили. Илона не дала. Вцепилась в него ручонками, трясется вся. Мой Алик… Мой Алик… Его все тут так звали. Кто из-за имени, кто из-за этого.
И пальцы физрука снова звонко щелкнули по кадыку.
– Каким она была ребенком?
– Хорошим она была ребенком, Владимир Викторович. Если ты что-то такое себе придумал, – пальцы физрука сложились розочкой, он покрутил ими в воздухе. – То сразу хочу предупредить: никакой поломанной психики, никаких травм детских. Хорошая красивая девчонка. Славно училась. Побеждала на олимпиадах, участвовала в спортивных соревнованиях. Призы брала. Ну, никаких с ней проблем вообще не было.
– Альберта приезжала хоронить?
– Знаешь, нет, – вытаращился на него физрук, как будто это вдруг стало для него неожиданной новостью.
– Может, не знала?
– Знала. Галка ей писала на почту. СМС отправляла. Не ответила.
– А Галка – это кто?
– Это наша молодая воспиталка, – физрук мечтательно закатил глаза. – Такая красотуля… Но… Никого к себе не подпускает. Племянника хотел с ней познакомить. Ни в какую! Говорю, для кого себя бережешь-то? Скоро тридцать пять! Отмалчивается. Может, кого из тюрьмы ждет? Черт ее знает!
– Из тюрьмы? – удивился Володя. – Почему из тюрьмы?
– Может, с кем из наших бывших любовь у нее была. А у нас некоторые сидят. Есть такая статистика.
– А Галина была подругой Илоны?
– Да не было у Илоны подруг, – подумав, ответил физрук. – Одиночкой она была. Альберт был ее подругой, другом, папой, мамой. Ему помогала двор мести, не стеснялась. Его чаем отпаивала, когда он с похмелья болел.
– А хоронить не приехала.
– Не приехала. Может, сообщение пропустила? Может, причина какая была? А может, забыть все хотела.
– Что все?
– Детство свое детдомовское, – физрук с грустью улыбнулся. – Знаешь, Владимир Викторович, мы хоть в них всю душу вкладываем, о своих детях иногда забываем, но все равно. Некоторые из наших воспитанников свое детдомовское детство воспринимают, как клеймо. Даже стыдятся этого. И даже скрывают. Может, и Илона хотела забыть. Может, стыдилась.
Повисла пауза. Физрук пару раз украдкой глянул на часы. Подавил зевок. И вдруг предложил:
– Слушай, а давай я тебя в гостевой комнате устрою. А утром Галина придет на смену, ты с ней и поговоришь. Мне-то тебе особо больше и рассказать нечего. – И он встал из-за школьной парты, давая понять, что разговор окончен.
– Гостевая комната? У вас гости бывают? – Володя послушно пошел за ним, приняв предложение.
– Бывают, – отозвался физрук неприятным скрипучим голосом. – Некоторые заблудшие овцы тут останавливаются.
– Не понял.
– Родители, – пояснил физрук, снимая со щитка в директорской приемной ключ от гостевой комнаты.
И, поймав недоуменный взгляд Володи, усмехнулся:
– Тут не все сироты, Владимир Викторович. Есть и отказники. Есть и дети алкоголиков. Живут себе такие вот родители где-то. Иногда и близко совсем. И вовсе не думают своими погаными мозгами, каково их детям без них.
– А может быть, детям-то и совсем не плохо без родителей алкоголиков?
Володя послушно переступил порог просторной чистенькой гостевой комнаты с широкой кроватью, двустворчатым шкафом, холодильником и тумбочкой. Сразу глянул на кровать. Представил себе на ней заблудшую семейную пару алкоголиков и поежился. Спать на кровати ему расхотелось тут же.
– Ты не дергайся, товарищ полицейский, – угадал его чувства физрук. – Постель меняется. Да и трезвыми они сюда приезжают. Иначе не допустят. Отдыхай. До утра. Утром Галка приедет на смену. Все, все, все тебе про Илонку расскажет.
– Так они же не дружили.
– И что? – фыркнул физрук, ткнул пальцем в шпингалет. – Запрешься изнутри. Ключи не оставлю. Не положено.
– Как же она может про нее что-то знать, если они не дружили? – Володя скосил взгляд на шпингалет, машинально кивнул.
– Койки у них стояли рядом, Владимир Викторович. Да и не бывает тут секретов. Ни от кого никаких секретов…
– Она собирала чужие секреты, Владимир, – это были первые слова воспитательницы Галины. Подумав, она добавила: – Илона просто обожала это делать.
– То есть, другими словами, она коллекционировала чужие секреты? – уточнил Володя, внимательно рассматривая воспитательницу.
Что мешало ей оговорить бывшую воспитанницу? Что мешало оболгать? Илона была красавицей. Галина – нет. Восторгов физрука в ее адрес Володя совсем не разделил. В свои неполные тридцать пять она выглядела лет на десять старше. Мешковатая одежда, неухоженные руки, редкие волосы, зачесанные наверх. Если бы не ее взгляд – открытый, добрый, он бы даже слушать ее не стал.
– Да, можно сказать и так – коллекционировала. – Галина слабо улыбнулась. – Как вы тонко это подметили. Только сейчас поняла… Именно коллекционировала! Обожала это занятие. Все выслушивала, вынюхивала, замечала, запоминала и даже записывала.
– Записывала? – Володя обеспокоенно качнулся на кроватном матрасе. – В тетрадь?
– В записную книжку. Такую небольшую, с кожаной обложкой. Алик ей подарил, когда ей десять исполнилось. Директриса ворчала. Она была против, когда выделяли детей. Против любимчиков. Алик отстоял.
– А кем он был вообще, этот ваш художник? Почему отчество дал Илоне свое? Имя сам придумал?
– Ой, болтали всякое, – слабо всплеснула руками Галина.
Она все это время простояла возле двери гостевой комнаты, в которой ночь без сна провел Володя. Как вошла, так прислонилась к косяку и замерла. И ему позволила сидеть на кровати. Даже настояла. Ей так было легче вести диалог. Объяснила привычкой наблюдать аудиторию свысока.
– Договаривались даже до того, что он был настоящим ее отцом. И подбросили ее к нам на ступеньки не случайно. Будто одна из любовниц Альберта это сделала. Согласитесь, логичнее было бы в дом малютки ее подбросить. Все равно потом ее туда отвезли. А ее оставили на ступеньках именно нашего детского дома. И Альберт потом настоял, чтобы ее из дома малютки в наш дом привезли, и отчество ей свое дал. И опекал всячески. Болтали, болтали, что она его дочь. Но… Доказательств не было. Знаете, Владимир, мне вот с детства казалось, что именно Альберт научил Илонку этим пакостям.
– Каким? Секреты чужие подслушивать?
– Да. Подслушивать, записывать, – тонкие губы Галины презрительно дернулись. – Он и сам этим не брезговал. Иначе как бы он тут мог так долго оставаться? Алкоголик среди детей! А он здесь жил до самой смерти.
– Потому что знал много чего-то о людях, которые его окружали?
– Да, знал. И умело это использовал.
Галина посмотрела на свои обветренные кисти рук и вдруг стремительно спрятала их в карманах белого халата.
– А Илона? Илона тоже умело пользовалась компроматом, который коллекционировала?
Володя посмотрел на тупые носы старомодных туфель Галины и снова подумал, что никто не мешает ей оболгать свою бывшую соседку по комнате. Смерть Илоны все списывала.
– Илона? – Тонкие брови Галины недоуменно полезли вверх, и она гневно прошипела: – А по какой еще причине, по-вашему, она занималась сбором информации?! Эта тварь промышляла шантажом. Она им жила!
