Каждое утро Майлз спускался в широкий, выложенный камнем подземный ход, ведущий в просторные помещения, заполненные высокими глиняными амфорами, в которых когда-то хранилось зерно и оливковое масло. Международная команда археологов обнаружила этот скрытый продовольственный склад еще в начале восьмидесятых рядом с аккадским поселением, относящимся предположительно ко времени царя Саргона. Они были вынуждены заморозить проведение раскопок в связи с началом военных действий с Ираном и только теперь вновь приступили к раскопкам под усиленной охраной американского спецназа.

Шон чувствовал себя явно не в своей тарелке среди разношерстной группы археологов, собранных Штейманом со всего света. Да и они как-то странно, искоса поглядывали на него, не понимая, как университетский преподаватель мог попасть в состав столь узкопрофильной научной экспедиции, состоящей из одних ученых-шумерологов. Тем не менее доктор Майлз не отсиживался в вагончике в ожидании затянувшейся поездки к гробнице. Он часами напролет изучал хорошо сохранившиеся фрагменты аккадской клинописи или пытался что-то высмотреть в красочных рисунках, нанесенных древними художниками на стены около четырех тысяч лет тому назад, удивляясь, что некоторые из них несли довольно насыщенную событиями смысловую нагрузку из жизни богов шумеро-аккадского пантеона.

Навязчивые сны, неизвестно чем навеянные, на какое-то время прекратились, и Шон лег сегодня спать, уверенный, что избавился от них раз и навсегда. Но как только он закрыл глаза, мрачное Средневековье со своими страхами снова затянуло его в свой омут.

Высоко, под самым сводом потолка, сквозь небольшое зарешеченное круглое отверстие в темницу проникал багровый отсвет холодного ноябрьского заката. Щиколотку правой ноги узника стягивали кандалы, от которых к ржавой скобе, намертво вбитой в стену, тянулась тяжелая, длинная кованая цепь. Первое время от постоянного движения туго затянутая железная пластина вгрызалась в кожу, и рана на ноге постоянно кровоточила, вызывая острую боль, к которой невозможно было привыкнуть. Но через пару недель некоторые монахи стали относиться к нему заметно лучше и даже привели кузнеца, чтобы тот немного ослабил кандалы. Стражники были удивлены тем, что молодой раввин непрестанно проводил время в молитве и посте. Еврейская община передавала для него кошерную пищу, но он от нее отказывался, лишь изредка питаясь жалкими крохами, когда от голода уже затуманивалось сознание. Стражники даже были уверены, что узника скоро отпустят на свободу.

Любопытства ради инквизиторы часто подкладывали в одежду, которую передавали для раввина, книги по черной магии и всевозможные приспособления, изъятые у ведьм и колдунов, а затем наблюдали за ним через скрытое в двери отверстие, но ни разу так и не застали его за колдовским занятием. Более того, бегло просматривая книги, раввин каждый раз аккуратно складывал их у входа. Он чертил мелом вокруг них защитный круг и наносил по всей его длине какой-то текст на арамейском, так что даже полуграмотные монахи понимали, что узник сам оберегает себя от воздействия дьявольской силы, заключенной в этих колдовских книгах.

Где-то в глубине коридора послышались отдаленные приглушенные голоса. Смешавшись со звуком приближающихся шагов, они становились все громче. В узкую щель под дверью пробилась полоса света от пылающего факела в руках стражника. Заскрежетал ключ в замке, и лязгнул тяжелый засов. Скрипучая деревянная дверь, стянутая коваными железными полосами, отворилась, впустив внутрь поток света. Первыми вошли два рослых монаха сурового вида, которые сторожили узника со дня его заточения в монастыре. За ними проследовал высохший старец высокого роста в одеянии раввина, опирающийся на посох.

— Учитель! — воскликнул Йосеф, прикрывая рукой глаза от ослепившего его яркого света.

Он устремился навстречу Абулафии, позабыв от радости о кандалах, которые тут же остановили его, вызвав острую боль на старой ране.

— Сиди, колдун, на месте! — прикрикнул на узника один из монахов, демонстративно проявляя на глазах посетителя строгое отношение к заключенному.

— Приветствую тебя, дорогой Йосеф!

Ребе развернул на небольшом деревянном столе, грубо сколоченном из неотесанных досок, белый льняной платок, и запах свежеиспеченного, еще теплого пирога с укропом, луком и мясом заполнил всю келью.

— Поешь немного и духом укрепись, ибо сегодняшняя ночь будет для тебя тяжелой, — сказал Абулафия, заметив, что его ученик сильно похудел.

— Учитель, как я рад тебя видеть! — с надеждой улыбнулся Йосеф. — Да продлит Всевышний твои дни и наполнит их светом и радостью!

Вытерев украдкой старческую слезу, ребе шепотом произнес:

— Я просил кардинала Ферроли, чтобы для тебя сделали исключение и не истязали пытками.

— Они действительно не пытали меня, но сердце мое разрывается от горя, когда я слышу вопли других узников.

Абулафия присел на потертую скамью и, оглянувшись по сторонам, ужаснулся от тех условий, в которых пребывал человек, достойный лишь уважения и всяческой похвалы.

— Только сегодня инквизиция позволила мне проведать тебя, хотя вся еврейская община Рима просила об этом Папу много раз. Не стану скрывать от тебя, что, к великому сожалению, старания наших сторонников не принесли желанного результата. Кардинал Ферроли тоже ходатайствовал перед Папой с прошением о твоем освобождении, но получил категорический отказ. Понтифик в назидание другим назвал тебя обычным чернокнижником, который творит зло, прикрываясь саном раввина. Но мы-то знаем, в чем истинная причина его нежелания помиловать тебя. Все из-за его стремления любой ценой возвеличить Церковь в глазах верующих. Он считает, что привилегия творить чудеса должна быть только у католических святых.

Йосеф сокрушенно обхватил голову руками. Ком подкатил к горлу, и севшим от волнения голосом он прошептал:

— Неужели нет никакой надежды?! Ведь я всего лишь хотел внушить людям уважение к нам, слугам Всевышнего, благословен Он!

— Что мне сказать тебе, сын мой? — с горечью в голосе ответил ребе, пытаясь найти нужные слова. — Ты чист перед людьми и Богом! Вина твоя лишь в том, что ты самонадеян.

Тяжело вздохнув, Абулафия сокрушенно произнес:

— В испытании, постигшем тебя, есть доля и моей вины. Тайны, относящиеся к Верхнему миру, мудрецы предыдущих поколений повелевали не объяснять всем, но лишь одному достойному ученику, открывая ему их понемногу, а проникнуть в их суть и узнать о конце времен он был обязан сам. Может быть, мне следовало раскрыть тебе сразу все, и тогда бы ты знал твердо ту черту, за которую переходить нельзя. Грань между мистикой и магией весьма расплывчата.

Заметив, как сильно страдает учитель из-за всего произошедшего, Йосеф решил успокоить его:

— Я не сожалею ни о чем. Испытав неописуемый восторг во время восхождения к Меркаве, я понял, насколько тело обременяет душу и заставляет ее испытывать ежедневные страдания. Только освободившись от этого груза, убеждаешься в том, что жизнь на Земле — это всего лишь необходимое испытание, ниспосланное Господом для очищения души.

Обратив внимание на то, как восторженно его ученик описывает свой опыт восхождения, Абулафия насторожился. Он не хотел, чтобы Йосеф попытался вознестись в Небесную обитель, избежав таким образом смерти на костре. Всегда существовала большая вероятность того, что его отправят обратно в земной мир, так как еще не исполнилось количество отведенных ему дней жизни, и тогда другая жизнь могла уже никогда не наступить.

Абулафия попытался объяснить, что истинное наслаждение мистик-визионер должен испытывать не от пребывания на Небесах, а от самого процесса воссоединения с потоком Божественного света. Только он без ограничений передавал знание всех причин и следствий, нисходящих в земной мир, делая мистика пророком, способным предсказывать судьбу как отдельного человека, так и целых народов.

— Я ведь говорил тебе, Йосеф, что мой метод комбинирования букв священных имен Бога — как флейта в руках мастера. Его можно сравнить разве что со звучанием музыки. В нем алфавит всего лишь заменяет музыкальную гамму. Звук струны можно сравнить со звучанием буквы, и когда мы плавно переходим от буквы к букве, их созвучие услаждает сердце, которое наполняется все новой радостью от приближающегося момента воссоединения с потоком Божественной мудрости. И если визионер растворяется в нем, то ему открываются удивительные вещи. Для испытавшего, подобно тебе, неописуемый восторг от восхождения на Небеса все остальное, конечно, уже не имеет значения, и в этом кроется реальная опасность.

Чтобы не обременять себя суетой для зарабатывания средств к существованию, визионер начинает творить чудеса исцеления. А затем он незаметно для самого себя подчиняет своей воле злых духов, которые часто специально подыгрывают ему в этом, чтобы искусить мистика золотом и почтением окружающих. Проходит совсем немного времени, и визионер опускается до колдовства, подобно ветхозаветному Бильяму, отдаляясь тем самым от Всевышнего.

В молодости я тоже чуть было не впал в этот грех, ибо блеск золота затмевает взгляд, и лишь очень немногие в состоянии устоять от искушения обогатиться с помощью демонов. Когда я понял, что они приносят ко мне в комнату золотые монеты и внушают аристократии благоговейный трепет при одном лишь упоминании моего имени, чтобы я стал извечным рабом Думы, то незамедлительно от всего отказался и даже продал дом, чтобы вернуть им то, что успел потратить. Так что впоследствии я стал крайне осторожен. Стремясь к святости и чистоте, мы не должны прибегать к черной магии. Но мы можем ее применять для устранения какой-либо нависшей над нами опасности.

Абулафия на мгновение умолк и прислушался:

— Они придут к тебе сегодня ночью. Я уже слышу их приближение.

Поднявшись со скамьи, ребе устремил свой взгляд к зарешеченному отверстию, через которое в темницу проникал слабый свет заходящего солнца, и в задумчивости погладил свою седую бороду:

— Все закончится тем, что Малах ха-Масхит непременно накажет безумцев, возжелающих использовать магическую силу для обогащения и обретения власти над людьми. Почти все они просто сойдут с ума или сразу погибнут, так как захотят обрести сверхъестественные способности. Именно из-за этого они не смогут подняться со ступени дыхания на ступень йехиды и достигнуть шефы. Тебя спасло только то, что ты совершил восхождение не за этим.

— Ты прав, учитель. Всем сердцем я возжелал узреть Меркаву и долго постился, а по ночам, склонив голову над твоими таблицами, пытался войти в каванну. Однажды я понял, что наконец-то достиг успеха, и начал свое странствие. Огонь бушевал вокруг меня, и как только душа моя приблизилась к Небесным Вратам, стражи, стоящие по бокам у входа, вопросили у меня тайное имя Всевышнего — то, что из доступных для произношения. В страхе и трепете я назвал его, и они тут же пропустили меня. Обрадовавшись тому, что все произошло так легко, я расслабился, наивно полагая, что беспрепятственно поднимусь к Меркаве.

Но затем, по мере приближения к Вышним чертогам, ко мне со всех сторон подступили Архонты, пылающие гневом. Пытаясь преодолеть замешательство, я напряг все свои внутренние силы. Каждое новое имя Господа, произнесенное мною, на короткое время усмиряло их, но так продолжалось до тех пор, пока жизненная сила во мне не иссякла. И тут я увидел, как яркий свет, исходящий из моего тела, обратился против меня самого. Я стоял и смотрел на свои руки и ноги и видел, как они горели. Боли в тот момент я не чувствовал, но ожоги остались навсегда.

Йосеф засучил рукава и показал учителю зарубцевавшуюся кожу.

— И тогда я понял, что допустил ошибку, поверив в свои силы. Их было явно недостаточно для того, чтобы лицезреть Бога — Царя Вселенной во всем Его великолепии. Страх и неуверенность овладели мной. Архонты с выгравированными именами на их венцах подступились еще ближе, пытаясь столкнуть меня своими копьями в потоки огненной реки. Когда я закрыл глаза, приготовившись к смерти, то вдруг почувствовал, как твердь начала выгибаться подо мной, и уже в следующее мгновение светлые ангелы подхватили меня, унеся прочь от стражей, пытавшихся меня умертвить.

Они перенесли меня к восточным Вратам шестого чертога, где ангел Сидриэль принимает молитвы раскаяния. Когда я вошел внутрь, мне показалось, что я ступил ногами на водную гладь, хотя не было там ни капли воды, а только эфирное сияние исходило от мрамора, которым был вымощен пол. Я вспомнил о твоем наставлении, учитель, и не вопросил ангелов: «Что значат воды сии?», ибо понял, что они хотят испытать меня этим и наказать, если спрошу.

Ангелы, увидев, что я посвящен в эту тайну, опустили меня на берег огненной реки, название которой Кевар. Совершенно обессиленный я взглянул в эту реку и увидел в ней отражение семи Небес и семи дворцов, и пока я восхищался их красотой, ко мне приблизился Архангел Разиэль и поприветствовал меня:

— Мир тебе, небесный странник!

Встав на ноги, я ответил на его приветствие, но не опустился на колени, как ты и учил меня. Он улыбнулся и сказал мне:

— Разве не известно тебе, что наделил Всевышний людей разумом лишь в той мере, чтобы они немногим отличались от нас, но, вместе с тем, не смогли постичь до конца всю Божественную мудрость творения. Из-за вашего пытливого ума и было записано на Небесных скрижалях:

«Если не владеющий именем все же дерзнул подняться на Небеса, чтобы, как Яаков у потока Ябок, выбороть его у Ангела, но при этом нет у него намерений властвовать над другими, то не умерщвляют такого, а судят милосердно».

Затем он взял меня за руку и поднял ввысь. Разиэль показал мне созвездия, диск Луны и круг Солнца, Орион и Плеяды, и все различные светила Ракиа, а также Дворцы на тверди Аравот. Дух мой перехватило от восхищения увиденным, и архангел Разиэль сказал мне, что скоро мы встретимся вновь и он покажет мне еще более великие дела рук Всесильного. Как я ни умолял его, но ко Дворцу Предвечного он не допустил меня. Он видел, что я не готов лицезреть Меркаву, ибо не в состоянии человек вынести все великолепие славы Всевышнего и остаться в живых, будучи неподготовленным.

Йосеф закончил рассказ. В темнице повисла тишина, лишь изредка нарушаемая сухим потрескиванием обгорающего факела.

— Мне страшно, учитель. Я не знаю, пропустят ли меня в Ган-Эден. А если эти несчастные в синагоге действительно погибли по моей вине?

Абулафия, как никто другой, понимал своего ученика и искренне хотел его поддержать. Он положил ему руку на плечо и тихо сказал:

— Ведь знаешь, Йосеф, что ты мне как сын. Прислушайся к моему совету и завтра в час смертной казни смело направь свой мысленный взор на чудодейственное имя Господа и представь себе эти пылающие буквы перед глазами. Хотя человеческому разуму это может показаться невероятным, но ты действительно не почувствуешь ни боли, ни жара пламени.

Ребе встал и передал ученику кожаную суму, с которой пришел.

— В ней ты найдешь амулет Соломона, который спас тебя в синагоге. Главный инквизитор в последнюю ночь перед казнью решил вернуть его тебе. Ближе к полуночи, когда амулет начнет светиться — знай, что Сатана послал своих слуг за твоей душой. Но не для того, чтобы умертвить тебя. Ты ему нужен живым. Но ты мужайся и гони его прочь. Ведь не он, а Бог сотворил твою бесценную душу. Если же почувствуешь, что сознание мутнеет и демоны одолевают тебя, то возьми острый нож, который лежит там же, в суме, и порежь свою руку. Затем собери в чашу кровь и окропи ею вокруг себя. Боль вернет тебе ясность сознания, а кровь, так же, как и кровь обрезания, будет выкупом за твою душу. Дума не посмеет нарушить священный закон, ибо так же, как и все творения Божьи, он ходит под властью установлений Всевышнего.

Положив руку на плечо своему ученику, ребе сказал шепотом:

— Пусть Сатана придет в негодование из-за того, что человек может быть выше страха неизвестности, который идет вслед за смертью. И хотя это непросто, но попробовать все же стоит. И тогда содрогнутся основания Ада перед силой человеческого духа.

Абулафия обнял Йосефа. Сердце разрывалось от горя. Он остановился у выхода и, не оборачиваясь, полушепотом произнес:

— Когда ангелы подведут тебя к месту, откуда перед тобою откроется величественная картина Царства Небесного, то выбери себе место ступенью ниже, чем ты заслуживаешь. Лучше, чтобы тебе сказали: «Поднимись выше», чем если тебе скажут: «Сойди вниз». Прощай, Йосеф. Я буду рядом до последней минуты.

Ребе постучал железным обручем по металлическому засову, и тотчас дверь распахнулась. Монахи подозрительно посмотрели на Абулафию и лишь после того, как он вложил старшему из них в руку серебряную монету, они выпустили его в коридор, не заглядывая в кожаную суму, оставленную на столе. Снова захлопнулась дверь, заставив затрещать под порывом воздуха высокую восковую свечу. Узник сидел на соломе, устремив отрешенный взгляд вверх, на клочок вечернего неба, освещенного пробивающимися сквозь тучи тусклыми лучами заходящего солнца.

Только сегодня, впервые за долгие дни пребывания в заключении, одиночество придавило Йосефа тяжелой каменной плитой. Вокруг не было ни звука, ни дуновения ветерка, и только приятный запах, исходящий от еще теплого пирога, напоминал молодому раввину о существовании прекрасного мира за пределами темницы монастыря.