17
Руби высадила меня
Руби высадила меня на Грин без колебаний. По дороге она то и дело проверяла свои волосы, выискивая новые седые, а также высматривала на лужайках, мимо которых мы проезжали, красные ленточки – вдруг кто-то поймал тот самый шарик и решил оставить ей деньги.
Она выпустила меня из машины, напомнила, что нам с Лондон нельзя покидать город, и сказала, что скоро вернется за мной. Интересно, что она собиралась делать без меня дома, со взвинченным Джоной, который бог знает чего от нее хотел? Пустит ли она его наверх, пока меня нет? В свою комнату, на нашу кровать? Эти вопросы крутились в моей голове, но я заставила себя не думать о них.
Лондон и ее друзей нигде не было, так что я присела на любимую каменную скамейку Руби, в самом центре Грин, где все могут смотреть на тебя, а ты – на всех. Если ты сидел на этом месте, тебя почти невозможно было не заметить.
В городок понаехало туристов, и местные жители продавали им всякий разноцветный хлам. Прохожие теснились на тротуарах, и поэтому я заметила ее не сразу.
Но когда я снова подняла глаза, то увидела ее, свою мать, на противоположной стороне улицы рядом с ювелирным магазином, в нескольких шагах от бара. Сейчас она называла себя Воробей, напомнила я себе. Мне больше не нужно считать ее мамой.
Она притворялась, что разглядывает витрину, но я поймала взгляд ее отражения, она повернула голову, и я увидел ее лицо. Ее волосы обвились вокруг плеч, как будто это шаль из волос, а не сами волосы. Она никогда не носила макияж – однажды Руби попыталась научить ее краситься, но так и не преуспела, – и похоже, она так до сих пор и не научилась этому, потому что ее губы казались бледнее щек, а ресниц вообще как будто не было. Но свое бесцветное лицо она компенсировала взрывом красок во всем остальном. Ее длинная юбка была связана из блестящих разноцветных нитей, а летняя ярко-розовая майка была слишком обтягивающей, больше подходящей для девушки моего возраста.
Было невозможно не заметить ее там, и я не могла притвориться, что не заметила.
Мать подняла руку и едва заметно улыбнулась. Потом махнула рукой на что-то, находившееся дальше по улице. Я посмотрела в ту сторону и увидела светящуюся рекламу пива. Она хотела, чтобы мы встретились в баре.
И тут я услышала:
– Эй, Хло!
Лондон спасла меня, подкравшись и плюхнувшись на лавку рядом со мной.
– На что ты там смотришь?
Она почесала свои тощие руки и вслед за мной посмотрела на… пустое место на тротуаре перед ювелирным магазином. Перед витриной больше никого не было.
– Отстойное место, – сказала Лондон. – Они повышают цены из-за туристов. Но готова поспорить, Руби достанет тебе что-нибудь оттуда, если ты попросишь ее…
– Да ну!
Я понимала, что должна испытывать хоть какие-то эмоции – этот вихрь из ярких цветов и волос, удаляющийся по тротуару, все-таки был моей матерью, биологической матерью и все такое. Я не хотела иметь ничего общего с отцом, так что если бы у меня не было Руби, она была бы всем, что у меня есть.
Она хотела повидать меня; мне следовало тоже хотеть повидать ее.
– Все уже на стадионе, пойдем, – позвала меня Лондон.
Она взяла меня за руку, и мне тут же пришло в голову, что моя рука холодела лишь уже от того, что Лондон держала ее в своей, даже сводило суставы в пальцах. Она повела меня через Грин, прочь от моей матери, с которой я все равно не хотела общаться, и мы оказались на стадионе прежде, чем я набралась смелости спросить, кто это «все».
Ответ на мой вопрос уже ждал меня: Оуэн и кучка его друзей.
Я вспомнила, что подростки часто приходят на стадион, чтобы заняться сексом. Руби говорила, что если прийти сюда в любую летнюю ночь и пройти вдоль поля для софт-бола к темнеющим рядам трибун, то можно услышать сосущие звуки поцелуев, которым аккомпанируют сверчки.
Может, об этом думал Оуэн? Может, он попросил Лондон привести меня сюда именно по этой самой причине? Повернувшись спиной к своим друзьям, он улыбнулся мне, как будто был уверен, что я буду только «за», что, хотя еще не стемнело, соглашусь проскользнуть с ним под трибуны, где мы не будем говорить о том, что все это значит и что случится завтра.
Наверное, он думал о какой-то другой мне. Наверное, у него сложилось ошибочное представление.
Руби не предложила бы мне вернуться в город, узнай она об этом. Я шла по опасной территории – Руби бы точно не хотела, чтобы я ступила на нее. Но она не знала, как далеко я уже зашла.
– Привет, – сказал Оуэн, подойдя ко мне, и отвел меня подальше от остальных. – Я хотел поговорить с тобой.
– О чем?
Мы приближались к беседке, любимому месту моей сестры. Я думала о том, как она разговаривала с парнями: достаточно было одного слова, и они уже следовали за ней. Так было с любым. Иногда она выбирала того, кого не следовало выбирать. Она пикировала на свою добычу, выхватывала их у их девушек, а потом скидывала обратно, и у них в голове был туман.
Но Оуэн не стал входить в беседку. Он остановился, обернулся на парней, а потом сказал:
– Я хотел сказать, что мы никому не должны рассказывать о том, что произошло.
– Я… я и не собиралась.
– То есть нельзя рассказывать об этом ни Лондон, ни твоей сестре, вообще никому.
– Твоим друзьям, ты имеешь в виду.
Он кивнул.
– Но особенно твоей сестре.
На какую-то секунду он показался мне испуганным, но потом на его глаза упали волосы, и я больше не могла видеть, что в них.
– И что, ты думаешь, она сделает? – спросила я.
Он не стал отвечать.
– Нам лучше вернуться. Пока они что-нибудь не надумали себе.
Перед глазами возник его образ – и исчез так быстро, что я даже глазом не успела моргнуть. Он лежит на спине в ночи, под лучной, покалеченный и бездыханный. Или еще лучше: та же луна и он, но на этот раз Оуэн погружается в глубокую воду, и рядом нет лодки, за которую можно ухватиться. Потом я отбросила от себя эти мысли и перестала думать о насилии над ним, из-за которого я могла бы попасть в тюрьму.
– Что? – спросил он, увидев, что я не двигаюсь.
И тут мы услышали сигнал клаксона и заметили красную машину у края поля. Из окна, растопырив руки, высовывалась Лондон. В машине были полно парней и дыма от сигарет; шум и запах от них протянулся к нам через траву.
– Оу! Хлоя! – стараясь привлечь наше внимание, закричала Лондон. – Вы с нами или как?
Оуэну большего было и не нужно. Он уселся в машину, на сиденье рядом с водителем, и никто даже не стал спорить с ним. Мне пришлось тесниться на заднем сиденье с Лондон и еще двумя парнями. Все случилось так быстро (так бы я сказала, если бы мне пришлось отчитываться перед своей сестрой), так быстро, что я поняла, что мы выехали из города, только когда машина свернула на Двадцать восьмое шоссе и понеслась в противоположную сторону от водохранилища, а не к нему. Я ничего не понимала до тех пор, пока не подняла голову и не увидела, как мы проносимся под светофорами. Мы уезжали из города, а я обещала Руби, что не буду этого делать – как обещала, что не будет этого делать, и Лондон.
– Куда мы едем? – спросила я у Лондон.
– На ту вечеринку, – сказала она так, как будто я была в курсе.
– Что за вечеринка?
– Да ты знаешь. На скалах в Хай-Фолз. Зачем, думаешь, я тебе написала? Почему не поехать туда уже сейчас и не начать выпивать?
Похоже, все в машине были в курсе, куда мы направлялись. Парень за рулем был мне не знаком, но он, видимо, знал меня, потому что спросил про мою сестру. Я пообещала себе позвонить ей, как только мы доберемся до места, рассказать все, но потом.
Локоть Лондон упирался мне в бок, ее бедро прижималось к моему, больно вонзаясь в меня косточкой. Когда я коснулась ее, она оказалась ледяной, выглядела при этом еще худосочнее, чем раньше, словно между кожей и костями ничего не осталось.
Центр нашего городка был маленьким, но само поселение растянулось по горам и долинам, которые простирались у подножия гор. Оно раскинулось вдоль водохранилища, которое когда-то поглотило городок Олив и другие города, названия которых я не знала, потому что Руби никогда их не произносила.
Вечеринка, на которую мы направлялись, проходила за границами города. Хай-Фолз относился к другому школьному округу. Руби не часто туда ездила, если ездила вообще.
Пока мы ехали, Лондон прошептала мне:
– Что происходит между вами с Оу? Вы спите?
Я отвела глаза.
– Спите? – спросила она громче, перекрикивая музыку.
Я шикнула на нее, но Оуэн даже не обернулся. Он вообще ни разу не обернулся с тех пор, как сел в машину.
Я не хотела говорить об этом здесь и сейчас, особенно когда Оуэн так близко, но, пока придумывала подходящий ответ, поняла, что, пока мы шушукались, разговор свернул в другое русло. Даже через громкую музыку и порывы ветра, задувающие в открытое окно, я слышала, как парни говорили о ней, о моей сестре.
– …видел ее недавно, – говорил парень за рулем, – класс!
– …клянусь, она была голой, – говорил парень, сидящий рядом со мной.
Ветер обрывал их слова, невозможно было уловить фразы целиком.
– …сказал ей выйти из воды… – Парень, сидящий у окна, добавил узнаваемый жест рукой.
Один Оуэн молчал; сидел и смотрел в окно на проносящиеся мимо деревья. Он не защищал ее, но хотя бы не говорил, что хочет залезть к ней в трусики. Зато остальные ничего не стеснялись.
Ветер перебрасывал их смех по машине, швыряя его мне в лицо.
– Вы говорите о моей сестре? – крикнула я через ветер.
Они не отрицали.
– Нас нельзя за это винить, – сказал один из парней на заднем сиденье, – она просто офигенная телка!
– Я слышал, что она ненасытна в постели, – добавил другой.
Я закрыла уши, чтобы заглушить эти грязные слова и не видеть грязных картинок, которые они вызывали в моем воображении. Ложь. Ложь, ложь, ложь.
Я привыкла, что парни говорили, как любят ее, признавались, что хотят, чтобы она вышла за них замуж и родила им детей, – слащаво-сентиментальные вещи, о которых парни обычно молчат, но здесь все было только на физическом уровне. Они сделали из нее обычную шлюху, в которой не было ничего особенно. И Руби была кем угодно, они даже половину себе представить не могли, но только не такой.
– Заткнитесь! – заорала я. – Заткнитесь!
Парни замолчали, но Лондон, увидев, как сильно я расстроилась, вдруг неожиданно оживилась. В ее глазах появился какой-то новый свет, губы исказила жестокая усмешка.
– Ты разве не слышала? Все так о ней говорят. Все время, – прошептала она мне прямо на ухо.
Пока она произносила это, в моем сознании вспыхнули слова самой Руби, проскользнули внутри меня, в то время как я ощущала ухом холодные губы Лондон.
– Оставайтесь в городе, – говорила нам с Лондон Руби. – Никуда не уезжайте.
Поэтому она так говорила? За пределами влияния моей сестры Лондон превращалась в какого-то другого человека, каким была внутри, – грубого и жестокого?
А мальчишки? Неужели все, абсолютно все, ополчились против нее?
Я не могла отодвинуться ото рта Лондон, даже если бы постаралась: в машине было очень тесно.
– Почему тебя так сильно беспокоит, что говорят о Руби? – уже громче, чтобы перекричать ветер, говорила Лондон. – Все в городе ненавидят ее, разве ты не знаешь?
– Это неправда.
– Правда. – Я едва узнавала ее: с таким довольным видом на костлявом лице выплевывала она ложь о моей сестре. – Она постоянно сует свой нос в мои дела. Ты даже представить себе не можешь, что она заставляет меня делать. Она управляет моей жизнью. Иногда я тоже ее ненавижу.
И тут я сказала то, чего не должна была говорить:
– Она может отправить тебя обратно. Но ты ведь этого не хочешь, правда?
– Куда обратно?
– Обратно в…
Лондон притихла, ожидая ответа.
– …реабилитационную клинику, – закончила я.
Лондон рассмеялась.
– И как она это сделает?
Но я продолжала:
– Ты не можешь ее ненавидеть. Если бы не она, тебя бы даже здесь не было.
– И что это должно означать?
– Тебя не должно здесь быть, Лондон! – закричала я на нее. – Ты должна целовать Руби ноги. Должна благодарить ее и называть святой. Ты даже не должна была остаться в живых.
Лондон ничего не понимала.
– Ну, спасибо, сучка, – сказала она и снова начала смеяться, как будто это была какая-то шутка, известная всем, кто сидел в машине. А потом она сказала, что я шлюха, раз переспала с Оуэном, и что все об этом знают и так говорят, и что я совсем как Руби, только даже наполовину не такая красивая, и тогда я набросилась на нее, обхватила рукой ее рот и приказала заткнуться. И не из-за того, что она назвала меня некрасивой, а из-за того, что говорила о моей сестре. Если честно, я думала, Лондон укусит меня, но она лишь начала кричать.
Парни рядом с нами завопили, подначивая нас. Ветер врывался в открытые окна, бросал мои волосы в мое же лицо. Парни на заднем сиденье сказали нам перестать ссориться, не стесняться и начать целоваться уже. Даже Оуэн вмешался, впервые за всю поездку взглянув на меня и спросив, какого черта происходит.
Но я и сама мало что понимала. Я выглянула в окно и у дороги, по которой мы неслись, увидела знак старой магистрали. На нем была странно изогнутая закорючка, предупреждающая водителей об опасных поворотах впереди, и в это быстрое мгновение – когда увидела его и когда он остался позади – я вдруг осознала, как далеко мы уехали от всего, что было мне знакомо, так далеко, что я никогда не смогу вернуться к Руби.
И может быть, это случилось тогда, а может быть, в тот короткий момент, когда мы проехали знак и въехали в другой город, но ее крики смолкли, а холодное, костлявое лицо больше не прижималось к моей ладони. В эту самую секунду я больше не чувствовала ее рядом и упала на сиденье, которое вдруг оказалось пустым.
Я больше не сжимала ладонью ее рот – потому что больше нечего было сжимать. Рядом со мной никого не было.
Я повернулась к мальчишкам. Они спорили, какой диск поставить в магнитолу. Оуэн сидел ко мне спиной и смотрел в окна. Мы были в десяти, может быть пятнадцати, минутах езды от Хай-Фолз.
Я похлопала по сиденью. Потом села прямо и посмотрела на свое отражение в зеркале заднего вида.
Как только мы пересекли границу города, девчонка, которая теснилась рядом со мной на заднем сиденье, чей рот я только что сжимала рукой, чье имя проклинала, – Лондон – исчезла.
