#19. Старые раны

– Мне повезло узнать, что существуют люди намного богаче нашей семьи, но не золотом, а теплотой и любовью, которой они одаряют своих детей. Их искренности и радушия могло хватить на целый мир – стоило только попросить. Отец… старика я стал называть отцом так просто, словно настоящего у меня и не было. А он был и не против, приговаривая, что всегда хотел второго сына. Всегда добродушно смеялся, когда в ответ на его слова Клер топала маленькой ножкой, доказывая, что она лучше любого мальчишки. Разумеется, кроме брата. Отец с нежностью слушал ее лепет, и все мы знали, что Клер для него – лучший подарок, посланный Санкти.

Я рос счастливым ребенком. Злость постепенно уходила, а удача, однажды указав путь, уже не покидала меня. Спустя пару лет Альвах начал жаловаться, что мой смех слышится ему везде – я так часто смеялся, что невольно начал раздражать названного брата. Какими же сладостными вспоминаются мне те дни… запахом цветущих акаций, солнцем, что слепит глаза… Я долгое время не глядя брел по дороге жизни, наслаждаясь тем, что урвал у судьбы. Забыв о тех, кто остался позади.

В какой-то момент Маркус все же заметил, что я больше не подпираю двери его кабинета в надежде получить хоть немного внимания. И тогда его безразличное лицо окрасилось ненавистью. Маркус гонялся за мной, как ребенок, чья поломанная игрушка вдруг кому-то стала интересна, и он обязан был вернуть ее обратно, чтобы она вновь пылилась в огромной кладовке, куда он второй раз не заглянет. Маркус был абсолютно уверен в том, что меня хотят использовать. В свои двадцать пять он уже мерил жизнь монетами, вовсю множа наследство, которое предназначалось ему по праву старшинства. Отец вот-вот должен был передать ему титул, и Маркус готов был даже жениться, чтобы продолжить род, лишь бы окончательно закрепить свое право на семейное богатство.

Маркус был в ярости, узнав, что младшего, глупого брата хочет окрутить какая-то сельская семья, упорно привязывающая его к своему очагу. Маркус не раз взрывался, думая, что в силах повлиять на меня. Он орал, призывая меня помнить о семье, а я только это и делал – помнил о семье, которую выбрал, а не в которой родился. И благородный наследник Флоресов не входил в ее круг.

Наш брат, Фелиция, – мелкий, подлый эгоист, который ошибочно полагает, что владеет жизнями всех, кто имел несчастье появиться на свет в нашем роду. Я ненавижу его всем нутром. Он пытался отнять у меня то, что сам дать не в состоянии, – счастье, не поселившееся в его доме. Я боюсь думать, на что он способен сейчас, если тогда, даже не будучи главой рода, он недрогнувшей рукой разрушил жизни членов семьи Альваха и Клер.

Маркусу, дорогая моя сестра, на это понадобился всего один день.

– Отдай немедля.

Ответом на пока еще спокойную просьбу Леверна был веселый хохот. Альвах, раскинувшись на стуле, довольно улыбался, не сводя глаз с книги, – он не собирался заступаться за друга, который не в силах отобрать свою вещь у пятнадцатилетней девочки. Ее смех наполнял маленькую кухню, где аппетитно пахло тыквенной кашей. Тут всегда витали волшебные запахи, вдохнешь – и желудок сам начинает требовать еды, даже если после обеда прошел всего час.

Клер, ловко уворачиваясь от названного брата, прижимала к груди пустые ножны, которые он так хотел забрать.

– Я ведь опоздаю! – возмутился юноша, пытаясь через стол дотянуться до непоседы.

Клер отрицательно покачала головой, спрятавшись за спиной Альваха, поближе к печи. Леверн дернулся было за ней, но Аль, выпрямившись во весь рост, остановил его.

– Признай поражение, – посоветовал друг, смеясь даже взглядом. – Ножны она обменяет только на подарок. Не каждый же день исполняется пятнадцать.

Подарок Леверн вручил ей еще утром, и сейчас, услышав, что Клер ждет второй, выглядел совсем беспомощным. В конце концов сестра сдалась, и, протягивая ножны, спросила:

– Вы надолго?

– Аль новых лошадей распределит и к ужину вернется, – нехотя ответил Леверн.

– Тех самых? – спросила она восторженно и, кажется, от любопытства даже на носочки приподнялась. Сестренка буквально не давала ему проходу с того дня, как он обмолвился о том, что в поместье скоро доставят породистых лошадей из самой столицы. Воодушевленная Клер всеми правдами и неправдами хотела хоть краем глаза взглянуть на скакунов, за которых лорд Флорес отдал целое состояние.

– Тех самых.

– А ты когда вернешься? – робко продолжила девочка, хватая его за рукав.

– Не волнуйся. Он на семейном совещании выспится и потом всю ночь нам надоедать будет, – ответил за друга Альвах, дергая сестру за русую косу. – Жди нас, хорошо?

И Клер ждала. День сменился вечером, время ужина давно прошло, и даже мать вернулась домой из сельской школы, где преподавала, а Леверн с Альвахом все не появлялись.

Нетронутый праздничный ужин стыл, а расстроенная Клер искала спокойствия в теплых руках матери, заново заплетающей ей праздничные косы.

– Не волнуйся, – шептал нежный голос матушки, щетка скользила по волнам волос, и девочка прикрыла глаза, надеясь, что время пойдет быстрее. Проваливаясь в беспокойный сон, она думала о том, что, когда проснется, братья уже будут дома.

Разбудил ее громкий стук в дверь, и Клер, подскочив на стуле, где уснула в неудобной позе, недоуменно оглянулась, пытаясь понять, что происходит. В доме никого не было, а свет на кухне шел только от печи, отбрасывающей длинные, запутанные тени. За окном стояла ночь. Клер ринулась к двери, на ходу споткнувшись. Потирая ушибленный о полку лоб, она не сдержала улыбки: «Наконец, наконец они вернулись!» Но за дверью ждали отнюдь не ее мальчишки, а молодой человек, от чьей красоты мигом захватило дух. Девочка, залившись румянцем, невольно отступила.

Клер знала, что неприлично пристально разглядывает незнакомца. Точнее сказать, он казался ей смутно знакомым: что-то такое было в его лице, что эхом отдавалось в сердце.

– Ты Клер? – добрый голос незваного гостя моментально смел нерешительность, и она, улыбнувшись, смело кивнула.

– Пойдем со мной. – Мужчина крепко взял ее за руку, но, увидев испуг, пояснил: – Не бойся. Ты ведь ждала моего брата? Я отведу тебя к нему. Он все еще в поместье, но должен вот-вот освободиться. А пока я покажу тебе наш дом – ты ведь там еще не бывала?

Он улыбался, но глаза оставались ледяными – кристально-синие озера, которые за покровом спокойствия таили опасность ночи. Но мужчина знал волшебные слова, и Клер, поняв, кто перед ней, охнула и шепотом спросила:

– Вы Маркус?

Мужчина кивнул, Клер прижала руку ко рту. Она так давно мечтала познакомиться с родными Леверна! Ее дорогой друг сторонился любых расспросов о своей семье – когда она заводила разговор о Флоресах, Леверн прерывал ее, обещая рассказать в другой раз. Альвах в такие моменты принимал сторону друга, и никакие мольбы не могли переубедить строгого юношу. Сам он бывал в доме Флоресов каждый день, помогая отцу с работой, и именно сегодня должен был выполнить все сам, так как лорд послал их отца на пару дней в Мурусвальд.

Клер и не думала бояться незнакомого человека, который оказался на пороге ее дома. Раз Леверн такой замечательный, значит, и его старший брат такой же.

Хороший. Добрый. Человек, которому можно верить.

Клер благодарно сжимала ладонь господина, забираясь в карету и в волнении предвкушая встречу с Леверном в его доме. В спешке она даже не закрыла входную дверь. Это был, несомненно, лучший подарок на день рождения. Но долгожданные вещи или встречи, о которых молишь, любят оборачиваться отнюдь не тем, что ожидаешь. Клер до последнего не понимала, что ее обманули, даже когда Маркус предложил зайти за Альвахом, чтобы явиться к Леверну всем вместе.

В большом деревянном сарае, где, по заверениям старшего сына Флоресов, находился Альвах, их появления ждали. Среди пятерых мужчин Клер тут же узнала Майрона – этот человек не раз захаживал к ним домой и подолгу о чем-то спорил с отцом. О том, что Майрон знаком и с Альвахом, и с Леверном, а также работает на семью названного брата, она узнала случайно, подслушав один из разговоров, во время которых ее выставляли за дверь. Майрон по просьбе отца научил Альваха сражаться на мечах. Девочке сложно было понять, дружит ли отец со странным мужчиной, но в том, что Леверн ненавидел этого человека, она могла поклясться.

А сейчас Майрон с веревкой в руках мрачно стоял посреди сарая, и Клер не понимала, почему у него такое выражение лица. В это мгновение она услышала голос брата; и как только она узнала привязанного к деревянному столбу юношу, в ее голове резко опустело. Альвах был мокрым с ног до головы, а на его руках, лице и шее, до самого отворота рубахи Клер различила свежие раны. Взвизгнув от испуга, девочка дернулась к нему, но Майрон остановил ее, схватив за локоть. Альвах, подняв на сестру замутненный взгляд, в неверии помотал головой. «Нет, не показалось».

– Что ты тут делаешь? – жалобно прохрипел он, но рот ему тут же закрыл один из приспешников Маркуса.

– Что… что… братик? – Клер путалась в словах, чувствуя, как дрожат коленки.

– Все в сборе, – объявил Маркус, поднимая руки. Три неспешных хлопка. – Я однажды объяснил твоему брату, – тихо обратился Маркус к Клер, наблюдая, как вытаскивают охотничьи ножи его слуги, – что Леверн – мой брат и принадлежит мне, что я не закрою глаза на то, как его настраивают против семьи. Но твой брат дерзнул ответить, что мне стоит беспокоиться только за свою жизнь. А они с Леверном уж как-нибудь присмотрят за своими.

Маркус остановился, молча наблюдая, как снимают цветастую накидку с напуганной девочки, как ее прижимают к земле сильные руки, лишая возможности двигаться. Она не догадывалась, что происходит, а Альвах, которому лорд предоставил возможность наблюдать за происходящим, молил его остановиться, безуспешно пытаясь вырваться из сковавших его пут. Охотничьи ножи блеснули в скудном свете луны, и верные слуги лорда замерли в ожидании приказа.

– Пока они следят за своими жизнями, чувствуя себя всесильными, я испорчу твою. Это будет им уроком, – сказал Маркус Альваху, покрывшемуся испариной. – Не смей отнимать что-либо у меня, иначе потеряешь свое.

Маркус подал знак, и сарай заполнил первый крик боли, на который он никак не отреагировал – он отказался от роли исполнителя, предпочтя не марать руки, а наблюдать за разгоравшимся безумием в глазах Альваха, наслаждаясь страданиями, которые он причинял.

Клер с каждым порезом на коже кричала все слабее, до тех пор, пока голос окончательно не сел, а тело перестало реагировать на новые раны. Она всматривалась в холодный лик луны, остановившейся точно над окошком в крыше, и молилась, чтобы она не укрылась за тучами, а продолжала поддерживать ее уплывающее сознание. Любопытство подстегнуло Маркуса подойти ближе к Альваху – пленный в ярости плюнул в лицо будущему главе рода. Злоба, полыхавшая во взгляде шестнадцатилетнего юноши, на миг впечатлила господина – он вдруг увидел в этих глазах себя, настолько сильного, что даже глубокие раны не смогли сломить его дух.

– Молись, вершитель судеб. Ты станешь камнем в желудке пьяницы. Ты потеряешь и руки, и ноги, и одно слово останется в твоей голове – мое имя. Я умру, когда сестра перестанет дышать, но избавиться от моей тени отныне не надейся. Не закрывай больше глаз – стоит тебе уснуть, и я приду. Живи долго, будущий лорд. Мне хватит сил сжить тебя со свету.

Альвах вытянул шею, стараясь разглядеть за спиной разгневанного палача дорогого человека. Клер больше не кричала, и Альваху показалось, что земля ушла из-под его ног, а сам он падает куда-то в бесконечную пустоту. Юноша всей душой проклинал тишину, готовый отдаться на пытки проклятых Тенебрис, лишь бы услышать голос сестры.

– Клер, Клер, Клер… – упорно умолял юноша, вкладывая всю веру, на которую был способен. Альвах не перестал звать ее, и когда Маркус силой открыл его рот и потянул пальцами за язык. Последний раз произнесенное имя Клер умерло где-то в глубине – рот наполнился кровью, а голова, казалось, раскололась надвое от резкой боли. Альвах из последних сил цеплялся за остатки сознания, но мир перед его глазами неумолимо тонул в черноте. Голова пленника безвольно повисла на шее.

Клер же ничего не слышала – она давно потерялась в мутных волнах боли, отнявших ее сознание.

Разумеется, Леверн всего этого не видел. Он отправился на поиски Альваха, едва закончилось нудное совещание. И нашел друга – в сарае, подле сестры, когда мертвая тишина уже осела на стенах.

Фелиция слушала брата, не веря своим ушам. Ее пальцы на колене Леверна дрожали, а Альвах, застывший камнем во время рассказа, не сводил с них сосредоточенного взгляда.

– Я нашел их слишком поздно. Ни Аль, ни Клер не были в сознании, их сердца еле бились, провожая друг друга в последний путь. И только я мог помешать им.

Леверн откинул голову, ударившись о каменную стену. Воспоминаниям не было нужды спрашивать разрешения – они нахлынули так, словно все случилось вчера.

Когда он нашел Клер, она походила на ошметок мяса, которым кормят собак. Леверн боялся даже взять ее на руки, земля вокруг сестренки была багровой, и от увиденного у него перед глазами все плыло. Красивые косы Клер потемнели от крови, и никакие слезы не могли стереть этот цвет с ее тела. Сестренку унесли лекари, а юноша только смотрел вслед, надеясь, что земля под его ногами разверзнется и заберет его в свою пропасть. Альваха увели вслед за Клер, и целители, которых привел перепуганный гонец Леверна, не скрывали недоумения. Альвах, несомненно, был жив, но не приходил в себя. Бегло осмотрев его, лекарь подтвердил, что Альваху отрезали язык.

О состоянии Клер выводов делать не спешили и силой держали Леверна на расстоянии. Долгие ночи лекари не позволяли заходить в комнату, где пытались спасти девочку. За жизнь людей, которые стали для Леверна всем миром, не мог поручиться ни один из приведенных им лекарей, сколько бы золота он им ни пообещал, как бы ни грозился отнять их жизни.

Будущему рыцарю уже грозило безумие из-за нескольких дней ожидания, и он был готов пройти все царство жестоких Тенебрис на коленях, лишь бы вымолить у них шанс на спасение друзей, раз Санкти пропускали его молитвы мимо ушей. И подобный шанс появился, когда Леверн вспомнил, что его фамилия – не пустой звук для человека, которого редко можно встретить в наши дни. Флоресы в свое время хорошо потрудились на благо королевства и с тех пор вправе были потребовать от самого сильного мага этих дней любую услугу, какой бы сложной она ни была. Подобную вольность маги позволяли один раз на поколение отпрысков древнего рода, но Леверн, спеша навстречу со спасителем, отлично знал, что никто еще такой возможностью не воспользовался.

Леверн был готов верить в магию до конца своих дней, наблюдая, как исчезают раны на теле Клер, как кожа, лохмотьями свисавшая с ног, заживает прямо на глазах, а лицо приобретает здоровый румянец. Юноша, склонившись в низком поклоне, предлагал в знак благодарности старцу, который не снимал потертый плащ даже в душной комнате, что угодно, но тот отказался от любой предложенной награды.

– Раны не пройдут бесследно, – предупредил маг, смотря, как спокойно дышит Альвах, немного ворочаясь во сне. Они остались вчетвером в маленькой комнате, освещаемой полной луной. Указывая на спящего юношу, он пояснил: – Ему придется платить. Я не знаю, что с ним, – признался старец. – Я исцелил тело, вернул язык, но вместе с голосом к нему вернется боль, намного сильнее той, что он испытал. Она не уйдет, будет приходить все чаще и чаще, и однажды сведет его с ума. Боль не вернется, если я заберу его голос, но тогда мальчик больше не произнесет ни звука. Реши, что мне отнять, а что оставить.

– А с Клер? – Леверн скрестил пальцы, впервые ощутив тяжесть, никогда ему не знакомую. Он не хотел решать. Не хотел, чтобы за его ошибки платили другие. Но никто не спрашивал о его желаниях, и теперь жизни родных, с таким трудом отвоеванные у смерти, требуют еще лишений.

– Я забрал и боль, и шрамы, это несложно. Но забрать память мне не под силу. Что они чувствовали, что пережили, останется с ними навсегда

Маг окинул взглядом спящих. Он узнал людей, встречу с которыми однажды напророчил ему собрат. Брат и сестра, которые перешли дорогу одной семье с древним именем. Один ее сын бросил их в бурю; другой же, имя которому дало солнце, оказался спасением. Вещие слова до сих пор звучали эхом. Старец знал дальнейшую судьбу тех, кого спас, но не собирался говорить о ней кому-либо.

Он поднялся со стула с несвойственной его возрасту прытью и, сжав морщинистой рукой плечо Леверна, сказал:

– Ты сохранил жизни – этот поступок не пройдет бесследно. Не кори себя, а радуйся возможности изменить их судьбы. Они в твоих руках, потому воспользуйся шансом разумно. И реши наконец.

Леверн посмотрел на старца и нашел ответ. Отныне он знал, что ему делать.

– За услуги маг потребовал свою цену, которая стала для меня непредвиденным обстоятельством.

– Что может понадобиться человеку, который ранее от всего отказался? – опасливо спросила Фелиция.

– Что может быть нужно человеку, который из-за своего дара навеки обречен прятаться? – Едкий, полный желчи голос Леверна наполнил коридор. Альвах сжал зубы, жалея, что не может уйти, ведь за этой дверью была его сестра и он обязан убедиться, что она пришла в себя.

– Он попросил избавить его от одиночества. Ему было все равно, кто согласится пойти с ним, – маг хотел взять с собой человека, который до конца своей жизни будет сопровождать его.

Леверн дернулся, пряча лицо в руках.

– Я согласился. Я был согласен на что угодно, даже отдать свою жизнь. Но отец был против, – Леверн с трудом договорил последние слова, и Фелиция поняла, что ее брат сдерживает слезы. – Он сказал, что мы – его дети и он заплатит. Мой настоящий отец, жаль, что не по крови, не хотел и слушать о моей вине – я был его сыном, пусть и не похожим на него, и он без сожалений ушел с магом, зная, что мы будем жить.

Леверн поднял красные глаза на Альваха, в который раз моля о прощении. Но Альвах, вопреки всем домыслам Леверна, никогда его не винил. Но если ему нужно прощение, то он готов дать его еще раз – названному брату от этого легче, пусть будет так.

Фелиция, утирая рукой слезы, поняла, что это конец.

После всего этого Леверн навсегда покинул отчий дом, отказавшись от фамилии Флоресов. Он бежал, гонимый желанием стать другим – сильным человеком, способным защитить близких ему людей. Его любовь к Алю и Клер повлияла на них так, как не влияет ни одно событие в мире, и они приняли его, навсегда связав свои судьбы. Фелиция не представляла, кем нужно быть, чтобы разорвать их круг, ведь даже Маркусу не удалось оторвать от них брата.

Дверь неожиданно скрипнула. Фелиция, оторвав дрожащие руки от коленей, подняла опухшие глаза и тут же встала. За дверью, кутаясь в плед, стояла бледная Клер и смотрела на присутствующих туманным взглядом. Увидев Леверна у дальней стены, она попыталась было закрыть дверь, но Альвах, находившийся ближе всех к сестре, придержал ее и протиснулся в комнату. Взволнованные объятия брата длились не дольше секунды – Клер приходила в себя, и вместе с этим тело сковывал ужас. Альвах, ощутив облегчение и устало прикрыв глаза, поцеловал сестру в лоб. Они пережили и этот приступ. «Последний», – пообещал себе он, вглядываясь в бледное лицо Клер.

Фелиция, погладив притихшего Леверна, поднялась, неловко пробормотала «пойдем» и увлекла за собой Альваха, напоследок сообщив, что они пойдут за лекарем. Она видела, что Леверн не успокоился и его эмоции не утихли спустя часы, которые они провели за беседой. Только очнувшаяся девушка могла помочь ему справиться с ними.

В одиночестве Клер стояла недолго. Леверн, поднявшись с пола, одним шагом пересек коридор, зашел в комнату и резко захлопнул дверь. Клер едва могла разглядеть своего друга – единственный огарок свечи, доживавший свои последние минуты, не мог разогнать окутавшую комнату темноту.

– Ты… – Леверн запнулся, и, прокашлявшись, посмотрел на нее.

По телу Клер пробежала крупная дрожь. Ей стоило умереть хотя бы ради того, чтобы не видеть вины, мучавшей друга по ее милости.

– Тебе так претит жизнь? – голос мужчины скрипел, словно он кричал долгое время. Леверн обвинял ее, с трудом удерживая себя на месте. – Я могу ее забрать. Если хочешь умереть, я буду тем, кто убьет тебя, и даже Аль не помешает мне. Только скажи. – Он дрожал, и в глазах его горела решимость, ведомая безумием. – Давай же, ну! Скажи хоть что-то! Что? Что мне делать?!

Клер сильнее прижала к себе край пледа. Она забыла, что не одна, а потому подвела к черте не только себя – впереди нее, балансируя на краю, пытался удержаться рыцарь, надеясь заслонить ее от бед. Стыд жег ее изнутри.

– Я буду жить. Прос… – жалобно пропищала Клер, шагнув к другу, и сердце сжалось – Леверн поднял ладонь, останавливая ее.

– Я умолял тебя столько раз, надеясь, что ты услышишь: не живи прошлым. Перестань прятаться. Ты никогда не встретишься лицом к лицу с опасностью, потому что между тобой и Маркусом всегда встану я.

Рыцарь замолчал. Его голова гудела подобно пчелиному рою – многое, чему он ранее не придавал значения, начинало складываться в одну картину. Его постоянные переживания за брата и сестру, такие одинаковые, но в то же время разные по своей природе. Ради Альваха он однажды уже пытался убить Маркуса, но рука дрогнула – он был не в состоянии лишить жизни родного брата. Сейчас Леверн с холодной ясностью понимал, что ради Клер, робко замершей перед ним, он убьет Маркуса без колебаний.

Тишина в комнате звенела, время словно остановилось, но только для того, чтобы ринуться вперед быстрее. Неплотно прикрытое окно, встретив сильный поток воздуха, с громким стуком врезалось в откос, запуская в комнату морозный ветер. Клер, испугавшись, громко взвизгнула, и тут же оказалась в крепких объятиях рыцаря. Он среагировал инстинктивно, привычно прижал ее к себе, только вот в этом движении больше не было ничего знакомого. Клер отчаянно жмурилась, и рыцарь, успокаивая ее, провел теплой ладонью по ее щеке и приподнял подбородок.

– Я найду тебе новый смысл, – прошептал он, касаясь ее губ своими.

Во мраке предрассветного часа жизнь снова восставала из пепла.

Леверну не хватило ни вздоха, ни громкого стука сердца, чтобы остановиться. Получив в свои объятия ту, которую он любил всей душой, он едва ли думал о том, что делает. Только цель, неожиданно найденный смысл, который он никогда не искал. Она ответила, потянувшись к нему всем телом. Все события вечера вмиг показались стеной воды, рухнувшей куда-то в темные глубины сознания. Теряясь в поцелуе, Леверн чувствовал на своей щеке дрожащие пальцы; холодные, они отбивали мелкий ритм. С мягким шелестом упал на пол тяжелый плед. Сознание, сонно выглядывая из окутавшего голову тепла, заставило мужчину открыть глаза.

Клер непонимающе на него смотрела, но отстраниться не спешила. Леверну казалось, что сейчас она стоит ближе, чем когда-либо, – девичий подбородок касался его груди, а согревшиеся нежные пальцы остановились на шее, подрагивая от пульсации крови в венах. Клер выглядела виноватой, и, вдохнув побольше воздуха, будто набираясь сил, прошептала:

– Прос…

Леверн вновь остановил ее, приложив ладонь к губам. Извинения – последнее, что он хотел слышать.

– Молчи, – выдохнул он. От ярости, не умещающейся в его груди, не осталось и следа – ее выжгло тепло, укрывшее ноющее сердце. Рыцарь не сводил глаз с девушки – он знал, что иначе потеряет это ощущение безграничной близости между ними.

– Сейчас – молчи.

Послышался звук открывающейся двери, и на пороге остановился Альвах вместе с лекарем. Лицо стрелка скрывала тень, и Клер попыталась отойти от рыцаря. Только Леверн не отпускал ее, не собираясь прятаться. У Альваха с глаз словно спала пелена – раньше подобное зрелище не вызвало бы в нем и капли смущения, но сейчас в их позе, взглядах и поведении было что-то новое – слишком уж горели их лица, слишком отчаянно переплелись руки – словно они жалели о прерванном уединении и желали запомнить каждый миг до того, как дверь открылась.

Леверн понимал, что неизбежность разговора, нависшая над ними, не может быть спасена отсрочкой, какой бы заманчивой она ни была. И, получив, наконец, в свои объятия ту, что жила в его мечтах, он не свернет с выбранного пути.

Этой ночью мало кто спал. Маркус задумчиво вертел в руках обгоревший кусочек письма, сожженного его братом. Он не отрывал взгляда от горизонта – ему казалось необычайно важным увидеть сегодня желтый диск восходящего солнца. Он хотел почувствовать надежду, а что, как не солнце, способно воодушевить уставшего человека.

Письмо в его руках тихонько хрустнуло, и на белый ковер осыпалась еще горсть пепла. Леверну стоило быть немного внимательней – прочитай он письмо, отправителем которого значилась Фелиция, не посмел бы его сжечь. Маркус помнил текст письма наизусть, хоть оно и пришло спустя год после того, как он поставил на место людей, посмевших украсть у него брата. Судьба всегда отличалась иронией и в этот раз не преминула воспользоваться шансом.

Его сестре, женщине, за которую он готов сломать мир, необходима помощь. Но Леверн, выручив своих друзей, отнял у Маркуса единственный шанс на спасение сестры. Глава рода Флоресов никогда не признает, что судьба поставила его на место гораздо быстрее, чем он предполагал, ударив самым сильным оружием – его любовью к родной крови: преданностью сестре и неравнодушием к брату.

Адалин завороженно наблюдала за своими пальцами, обводя ими контур шрама над ключицей Винсента, и не знала, откуда в ней столько смелости. Командир сегодня был другим. Ранее он не выгнал ее из своей комнаты, а сейчас стоял неподвижно, позволяя ей находиться так близко, покорно перенося ее любопытство. Принцесса не понимала, с чем это связано, но не собиралась упускать подаренную возможность.

– Неужели не больно? – робко спросила она, испугавшись, что могла навредить человеку, который так нехотя пускал ее в свой внутренний мир. Но дверь туда была открыта, замок висел всего на паре гвоздей, и Адалин знала, что за дверью только ее ждет награда, знала, что сможет прорваться, лишь бы хватило времени.

– Нет, – соврал Винсент, чувствуя себя неудобно. Он отвернулся, когда принцесса поднялась на носочки, чтобы рассмотреть рану на плече. Она смотрела так, будто он – редкий камень, который должен вести себя соответствующе, пока его разглядывают со всех сторон. Только близость Ады не была ему противна – она пугала тем, насколько оказалась желанной.

А Адалин упивалась накрывшими ее чувствами, поглаживая ключицу кончиками свободных от когтей пальцев, которые приятно покалывало. Винсент что-то сказал, но голос его звучал издалека и приглушенно, она продолжала завороженно смотреть на свои пальцы, скользящие теперь по плечу защитника. Насколько непередаваемо волшебно, и как только у нее так получается, когда рука горит проклятым пламенем, а лицо исходит испариной. А страх, он жаркой темнотой закутал в кокон, не оставляя ни воздуха, ни пространства – одно удушье, такое, что хочется расцарапать горло в надежде найти хоть один вздох. Но руки не слушаются – когтей нет, пальцев нет, и осталась только пустота, пытающая огнем, – Ада молила всех Санкти, желая выбраться из этой западни как можно скорее.

Рассвет, осветивший комнату, едва не стал последним для пылающей в лихорадке принцессы.

Ранним утром Винсент не спал. Ночь в поместье была нестерпимой – лекари трижды прерывали его мимолетные сны, приходя осматривать гостью. Два раза тревога была ложной, но сердце Адалин, остановившееся под утро на несколько секунд, надолго отбило у Винсента желание закрывать глаза.

Мужчина открыл окно, и солнце игриво заглянуло в комнату, разгоняя уныние и апатию, нависшие над постелью принцессы. Большую часть ночи он провел в угнетающих размышлениях. К его удивлению, Флоресы со своими семейными тайнами отошли на второй план. Его мысли направились дальше, в сторону храма, хотя все естество рвалось в другую сторону. Рассматривая Аду, Винсент пытался понять, почему ему так важно сохранить ее жизнь. Он всегда был с собой честным и не скрывал симпатий к принцессе – только глухой и слепой человек не проникся бы ею. Но инстинкт подсказывал, что благосклонность – не единственное, что вело его к нарушению приказа.

Он был уверен, что Адалин не должна умереть. Не мог себе представить, что, спустя день, отделяющий их от храма, ее жизнь прервется. Винсент не верил ни в Санкти, ни в Тенебрис, но что-то внутри подсказывало, что все они упадут на землю в едином порыве, стоит только принцессе испустить последний вздох.

– Винсент.

Командир едва не подскочил, вырванный из размышлений слабым окликом. Адалин смотрела на него красными, опухшими, непонимающими глазами. На ее лице читались остатки ужаса – Винсент не знал, что она видела в своих снах, навеянных горячкой, но надеялся, что они были мимолетны.

– Я жива? – спросила Адалин, и командир понял, что она всерьез сомневается.

Не находя слов, он кивнул. Ада снова закрыла глаза и мысленно поблагодарила Санкти. Значит, это не после смерти ее ждет невыносимая боль, пожирающая тело. Она все еще может надеяться на небытие.

– Где мы? Где остальные? – тревожно спросила раненая.

– Все живы, и мы в безопасности. – Винсент счел приемлемым опустить абсолютно все подробности, включая назревающую стычку двух армий, одна из которых стекалась к поместью подобно дождевой воде. Маркус, вопреки опасениям Винсента, не отказался защитить принцессу. Он не терял зря времени и собирал силы – уже с ночи воины под окнами нарушали сонную тишину бряцанием оружия и громкими разговорами, которые Адалин, к своему счастью, не слышала.

Она не ответила. Телом вновь овладевал жар, и принцессу уносило в кошмары, из которых она мечтала выбраться. В какой-то миг стало легче – большая прохладная ладонь легла на ее лоб, и она услышала слова Винсента, перед тем как уснуть:

– Это последняя боль, которую тебе посмеют причинить.

Не спала и Фелиция. Она никак не могла перестать плакать и то и дело утирала мокрые щеки белым платком. Она просидела на коленях подле Леверна большую часть ночи. Страх, отвращение, запоздало нахлынувшая жалость и скрываемая ею беспомощность – все смешалось в груди молодой хозяйки, мешая нормально дышать. После того как Клер пришла в себя, Фелиция отвела ее брата к гостевым покоям, сухим голосом приказав служанке проследить за тем, чтобы гость уснул. В ответ он посмотрел на нее так, что у Фелиции не осталось сомнений – она еще долго будет помнить его: светлые глаза гостя оказались полны неизведанной глубины, заглянув в которую она, словно в зеркале, увидела отражение своих страхов. Он молчал, и миледи ощутила себя виноватой. Этот человек был неудобен в общении абсолютно во всех смыслах.

Фелиция направилась в кабинет Маркуса, желая поговорить, хоть и не представляла, что ему скажет. Она знала историю с другой стороны – и там, где для Леверна Маркус был безразличным родственником, она видела занятого человека, взвалившего ответственность за семью на свои плечи. Там, где Леверн был одинок, она была счастлива: жизнь в стенах поместья воспринималась ею иначе. Фелиция видела безграничную свободу, развязанные руки; никто не перечил ее увлечениям, считая, что художественный вкус девушки будет только преимуществом в глазах будущего жениха. Так и вышло, поэтому свадьба, которую Фелиция ждала как чуда, стала вершиной ее счастья, пока оно, оступившись, не полетело вниз, как со скалы. И только Маркус защищал сестру от нападок целого мира, видевшего в ней глиняный сосуд, так кощунственно выдаваемый за дорогую чашу, и был для нее опорой во всех последующих бедах.

Для Леверна Маркус был врагом, растоптавшим жизни его друзей; для нее – едва ли не главным смыслом существования. Две правды теснились в ней, и Фелиция, ненадолго остановившись, нервно прибавила шагу и сменила путь.

Ей нечего было выяснять у старшего брата – она не сможет осудить его, сколько бы зла он ни причинил другим, она не сможет понять. Маркус был ее слабостью, о которой Фелиция отлично знала, но она не могла позволить родственникам диктовать ей, как жить. Ни к чему более ворошить прошлое, когда ей под силу изменить будущее.