Раздражительный народец

Чарльз Кроссли, президент компании «Американские корабли на реактивной тяге», развалился в своем любимом кресле в гостиной. Голос в телевизоре завывал. Европа. Кроссли передернулся. Секретные атомные заводы. Кроссли содрогнулся. Полудиктатуры. Кроссли покрылся потом. Политическое давление. Война. Кроссли скорчился.

Его жена с негодованием выключила телевизор.

– Бред! – Она уставилась на своего безвольно обмякшего супруга. – У Тройственного Союза нет никакого оружия! И у нас нет! И у России с Британией нет. И вообще ни у кого нет! С оружием давно покончено. Оно запрещено. Когда? В тысяча девятьсот шестидесятом?

Кроссли со вздохом провел рукой по редеющим волосам.

– Они производят атомные бомбы в глубокой тайне, – сказал он, обронив на ковер сигарный пепел.

– Прекрати! – вскричала жена. – Ах, мой милый ковер!

– Ковер. Ох уж мне этот треклятый ковер, – проговорил он и, прикрыв глаза, надолго погрузился в невнятное бормотание. Затем он открыл один глаз. Посмотрел на жену. Посмотрел на ковер, на сигару в руке и на опавший пепел.

– Ковер? – Он снова закрыл глаза. Пять минут спустя он вскочил, наделав много шума. – Ковер! Эврика! Придумал! – Он стиснул в объятиях и расцеловал жену. – Ты гениальна! Я люблю тебя! Именно! Именно!

В буйном порыве он ринулся по направлению к Европе!

Так началась война 1989 года между Тройственным Союзом и Америкой.

Небольшой реактивный корабль пересекал Атлантику, движимый вспышками пламени. В нем летел Чарльз Кроссли – человек, озаренный догадкой. За ним, оставляя позади пустоту, следовали еще три тысячи кораблей. Они принадлежали ему. Ими владела его компания. Эти люди работали на него. Эта была его частная война.

– Ха! – явственно хохотнул мистер Кроссли.

Неожиданно заговорило радио:

– Кроссли?

– У аппарата, – ответил Кроссли.

– Говорит Президент, Кроссли. – Голос звучал резко, и атмосфера в кабине корабля весьма накалилась. – Поворачивайте обратно, во имя здравого смысла. Что вы затеяли? А не то я конфискую вашу компанию!

– Дело не терпит отлагательств, господин Президент. Мы бились над этим многие месяцы. Тройственный Союз ни за что не признается в том, что прилаживает к Европе фашистский скелет. Мы не можем доказать, что они этим занимаются, но слухи циркулируют, знаете ли. Мы должны играть в открытую. Ждать больше нельзя. Извините, я должен действовать в одиночку. Операторы бомбометания?

Три тысячи голосов: «Готовы!»

– Кроссли!!! – закричал Президент.

– Под нами Вена! – Кроссли взмахнул рукой. – Приступить к бомбометанию!

Три тысячи голосов:

– Бомбы сброшены!

Президент:

– Кроссли!!!

– Бум! – откликнулся Кроссли.

Из прозрачного прохладного летнего воздуха посыпались розовые конфетти. Тонны и тонны завихренных конфетти! Целые бомбовые отсеки, набитые конфетти. Три тысячи бомбовых нагрузок, состоящих из очень розовых, тончайших конфетти!

– Подумать только, – задумчиво проговорил Кроссли, ложась на обратный курс, – подумать только, что весь замысел обязан своим рождением просыпанному на ковер пеплу! Йо-хо-хо!

Президент Соединенных Штатов потрясал кулаками:

– Вы разбомбили их!

Кроссли зевнул.

– Закон не запрещает сброс бумажных отходов, – тихо сказал он.

– Вы совершили налет на граждан Тройственного Союза!

– Никто не пострадал, – невозмутимо сказал Кроссли. – Ничего не взорвалось, никто не получил синяков, никто не умер. Разве хоть кому-нибудь конфетти попало в глаз? Ответ отрицательный. Нет – слово из трех букв.

Кроссли закурил сигарету.

– Пятьдесят тысяч фрау-домохозяек и сто тысяч ребятишек расчистили тротуары. Мужчины выстроились в длиннющие очереди в венских бюро по трудоустройству за вакансиями подметальщиков улиц. Но вот ведь незадача с этими дьявольскими конфетти! Все дело в их электрической и химической пропитке. Стоит рукам человека прикоснуться к ним, как они исчезают! А потом появляются опять, когда поблизости нет людей. От метлы мало толку. Если взвихрить конфетти, то они скачут, как блошки или прыгающие бобы. Очень чувствительные штучки. Осмелюсь предположить, на очистку Вены уйдет много недель. Вот что я сделал с Тройственным Союзом. Всемирная Организация запрещает нападение. Разве это было нападением, сэр? Конфетти на ветру? Гм?

– Всемирная Организация запрещает войну! – гаркнул Президент.

– Это не война. – Кроссли подался вперед, напряженно постукивая по столу. – Допустим, мы будем сбрасывать конфетти ежедневно, заставляя народонаселение Тройственного Союза триста шестьдесят пять дней в году выщипывать и прочесывать свои лужайки. А ведь мы способны и на кое-что другое, господин Президент. Мелкие, доводящие до исступления пакости. Только представьте, господин Президент!

Президент дал волю своему воображению. Ненадолго. Потом его губы медленно растянулись в улыбке.

В провинции Брюгер Тройственного Союза выдался погожий денек. Синело утреннее небо, и очаровательно белели облака. А на волнистых зеленых холмах раскинулся пикник – тысячи брошенных бумажных салфеток, сотни хлебных горбушек, корочек, открывалок, жестянок из-под сардин, оброненных яиц и скомканных картонок. Пикник, подобно реке из тысяч притоков, наводнил холмистые парки. Мальчуган, пробегавший по лощине, задержался, чтобы избавиться от недопереваренного обеда.

Смех. Бульканье винных бутылок! Пение!

Президент Соединенных Штатов и мистер Кроссли звякнули бокалами, возглавляя пикник, залпом выпили, вновь наполнили бокалы, выпили снова. Остальные улюлюкали, визжали от восторга, играли в догонялки, швырялись бутылками!

А на двадцати тысячах других холмов Тройственного Союза приземлились двадцать тысяч малолитражных семейных кораблей. И разразились еще двадцать тысяч пикников. Шестьдесят тысяч хорошенько скомканных салфеток были отброшены после того, как ими вытерли рот! Были разбросаны сто тысяч раскрошенных яичных скорлупок! Шестьдесят тысяч блестящих консервных банок из-под супа остались сверкать на солнышке. Триста миллионов муравьев радостно бросились им навстречу. И еще тридцать миллионов граждан Большого Брюгера вытаращились на вторжение, не зная, что предпринять и куда катится мир?

К вечеру последний мальчонка освободился от противного содержимого своего желудка, последняя девчушка взвизгнула от жгучего ядовитого плюща, последняя сардинка прибыла по месту назначения, последняя пивная бутылка оставила после себя пенистый вакуум.

Улетая в ночь, американские интервенты исторгли боевой клич, который весьма напоминал отрыжку, и, скорее всего, таковым и был.

Генерал Краусс, личный представитель Брюга, новоиспеченный полудиктатор Европы, кричал из телевизора:

– Мистер Президент! Внушающие доверие свидетели наблюдали, как вы, именно вы облупили яйцо и скорлупку за скорлупкой выбросили под вековую липу!

Кроссли и Президент находились в святая святых Белого дома. Президент говорил:

– Краусс, законы о мире гласят, что ни одна страна не имеет права производить вооружение для убийства населения либо нанесения увечий оному, или уничтожения имущества другой страны. Следовательно, мы не в силах напасть на вас. В то время как вы тайно производите вооружения…

– Вы не можете этого доказать!

– …производите вооружения, – сурово повторил Президент. – Соответственно нам ничего не остается, кроме как применять оружие, вовсе не являющееся таковым. Мы ничего не разрушили и никого не убили.

– А-а-а!!! – Глаза Краусса сверкнули на экране. Его лицо исчезло. На смену ему пришло другое изображение – зеленая лужайка. За кадром раздавались каркающие комментарии Краусса. – Имуществу Большого Брюгера нанесен ущерб! Послушайте! Приблизительная оценка! На вашем пикнике были затоптаны шестьдесят пять тысяч муравьев, мелких и крупных, черных и рыжих, кусачих и некусачих!

Изображение погасло, уступив место другой картинке.

– Внемлите! Десять миллионов травинок. Приблизительно. Десять миллионов вытоптано и раздавлено. Две тысячи прекрасных цветов. Вырвано с корнем!

– Это по недосмотру, – извинился Кроссли. – Дети расшалились.

– Две тысячи цветов, – свирепо повторил Краусс. – С корнем!

Крауссу понадобилось время, чтобы совладать с собой. Он прокашлялся и продолжал:

– Около тридцати миллиардов атомных частиц древесины содраны взрослыми с платанов, дубов, вязов и лип Большого Брюгера во время игры в догонялки. И!.. шестьдесят миллионов частиц содраны с заборов Большого Брюгера молодыми мужчинами, удиравшими от разъяренных быков Большого Брюгера. И! И… – Его голос громыхал. Изображение снова погасло, и появилась весьма любопытная сценка. – И шестнадцать тысяч кубических футов первоклассного, первосортного лесного мха было раздавлено, изуродовано и приведено в негодность молодыми любовниками, уединившимися в чаще леса! Вот доказательства! Это – война!

Первые воздушные корабли Тройственного Союза пролетели над Нью-Йорком спустя неделю. Из их чрева выплыли желтые коробочки на парашютиках.

Кроссли, отдыхая в своем саду, занимался придумыванием новых методов противодействия противнику, как вдруг с изумлением увидел одно такое устройство, зависшее у кирпичной садовой стенки.

– Бомба! – закричал он и запрыгнул в дом, раскаиваясь в им же развязанной адской войне.

Его жена Эдит выглянула из заднего окна.

– О-о, возвращайся, – сказала она. – Это всего лишь радио.

Они прислушались. Музыка. Блюз.

– Из Безумных сороковых годов, когда я носила косички, – сказала Эдит.

– Гм, – пробурчал Кроссли.

Так называемая музыка – «бл-ю-у-у-з» – в исполнении дамочки, страдающей оттого, что «сходит с ума по нему, скучает без него, не знает радости, если его нет рядом».

– Любопытно, – сказал Кроссли.

– Да, – согласилась она.

Песня закончилась. Они ждали.

– И это все, что оно играет? – недоуменно спросила Эдит. – Здесь нет никакой шкалы, чтобы сменить запись.

– Ох-ох, – сказал Кроссли и закрыл глаза. – Кажется, я догадываюсь…

Песня закончилась и началась в третий раз.

– Этого я и ожидал, – сказал Кроссли. – Ну-ка, помоги мне.

Песня плавно перешла в четвертое, пятое, шестое исполнение, пока они пытались ткнуть чем-нибудь в болтающуюся в воздухе машинку, а она упархивала от них, как птичка-колибри.

– Радарные датчики, – изумился Кроссли, отказываясь от этой затеи. – Вот черт!

Эдит прикрыла уши ладонями.

– О, Чарльз, – сказала она.

Они зашли в дом и плотно захлопнули дверь, а окна – еще плотнее. Музыка все равно просачивалась.

После ужина Кроссли посмотрел на Эдит и спросил:

– Сколько у тебя?

Она посчитала на пальцах.

– Следующий раз будет сто тринадцатым, – сказала она.

– У меня столько же, – сказал он, протягивая ей ватные затычки для ушей.

В тот вечер он лихорадочно работал. Он задумывал военные действия с применением конфетти, недействующих тюбиков зубной пасты, химического вещества, от которого бритвы затуплялись после первого же бритья, и, гм, ну-ка, что тут у нас еще…

Его двенадцатилетний отпрыск делал уроки в соседней комнате.

– Совершенно не обращает внимания на эту кошмарную музыку, – восхищался Кроссли. – Дети – это просто чудо. В любом бедламе могут сосредоточиться. – Он подкрался к сыну и заглянул через его плечо.

Мальчик писал сочинение:

«Эдгар По написал «Бочонок амонтильядо», «Маску красной смерти» и «Я схожу с ума по нему, скучаю без него, не знаю радости, если его нет рядом»…

– Блюз, – сказал Кроссли. Он обернулся. – Эдит! Укладывай чемоданы. Мы уезжаем!

Они забрались в семейный вертолет. Как только вертолет взлетел, младший сын Кроссли сказал, глядя вниз на музыкальный ящичек в саду:

– Двухсотый раз!

Кроссли отвесил ему подзатыльник.

Убегать было бесполезно. Парящие радиоприемники завывали повсюду, и в воздухе, и на земле, и под мостами.

Сбить их было невозможно. Они уворачивались, и музыка не прекращалась.

Эдит пристально смотрела на мужа, в некотором смысле ответственного за все происходящее. Сыночек примеривался к его коленкам для нанесения удара.

Кроссли позвонил Президенту.

– ЭТО ВЫ!!! – возопил Президент. – КРОССЛИ!!!

– Господин Президент, я могу все объяснить!

Итак, война продолжалась. Всемирная Организация пристально наблюдала, с нетерпением дожидаясь того момента, когда одна из сторон перейдет грань дозволенного, выстрелит или пойдет на убийство. Но…

Поддерживались нормальные цивилизованные отношения. Продолжались импорт с экспортом и товарообмен продовольствием, одеждой и сырьем.

Если бы одна из сторон порвала отношения, начала бы производить пушки, ножи, гранаты, то Всемирная Организация тут же вмешалась бы. Но не было собрано ни одной пушки, не было заточено ни единого ножа. Не было ни убитых, ни раненых, ни покалеченных. Всемирная Организация ничего не могла поделать. Войны не было.

Почти не было.

– Хайнрих!

– Да, женушка?

– Подойди, посмотри на это зеркало!

Хайнрих, заместитель начальника полицейского департамента Большого Брюгера, подошел вразвалочку, в шлепанцах и с глиняной трубкой, словно с ручной птичкой в руке.

Хайнрих посмотрелся в зеркало, которое было чистым издевательством, будто из ярмарочной комнаты смеха.

– Что с ним стряслось за одну ночь? – недоумевал он. – Взгляни на меня. Я стал похож на идиота! – усмехнулся он. – У меня лицо вытянулось, как резина, обезображено, изуродовано. Значит, зеркало перекосилось.

– Сам ты перекосился! – закричала жена. – Прими меры!

– Ладно. Куплю новое. А пока пользуйся тем, что наверху…

– Оно тоже перекошено! – рявкнула жена. – Как я могу правильно надеть шляпку, увидеть, аккуратно ли наложена помада или пудра? Неповоротливый тюфяк, беги сей же час за новым зеркалом! В темпе, мигом, одна нога здесь, другая там!

Кроссли получил указания. Либо найти выход, либо заключить перемирие. Если последующие атаки Соединенных Штатов не принесут результатов, тогда Соединенным Штатам придется договариваться о мире. Да, о мире. И покое. Чтобы их оставили в покое, избавив от отвратительной тетки, поющей отвратительный блюз двадцать раз в час, денно и нощно. Американская общественность будет держать оборону столько, сколько понадобится, сказал Президент, но времени оставалось мало, и вряд ли проблему можно было решить поголовным прокалыванием барабанных перепонок. Кроссли предстояло отправиться туда и энергично взяться за дело.

Так он и поступил. Его реактивный самолет летел над Европой во главе большого наступления. По его приказу были сброшены три тысячи бомбовых нагрузок всякой всячины. После чего три тысячи фирменных кораблей развернулись и легли на обратный курс. Он же задержался, курсируя над Европой в ожидании результатов.

И дождался.

Мощный невидимый луч захватил его корабль и неумолимо повлек вниз, в мрачные горы Большого Брюгера.

– Что ж, – сказал Кроссли. – Приключение!

Захват произошел тихо и добропорядочно. Когда он вышел из своего принудительно посаженного корабля, его вежливо препроводили в город, застроенный ультрасовременными зданиями, с улицами, проложенными между гор, и там, в небольшом сооружении, в маленькой комнате он встретился лицом к лицу со своим врагом.

Когда Кроссли вошел, Краусс восседал за столом. Кроссли кивнул и отвесил поклон:

– Привет, Краусс. Вас будут судить за похищение.

– Вы можете уйти в любое время, – каркнул Краусс. – Это разговор по душам. Садитесь.

Стул имел форму приплюснутой пирамиды. Сидеть на нем было возможно, но при этом седок съезжал с него во все стороны. Потолок помещения, где предстояло сидеть Кроссли, был очень низким. Ему пришлось выбирать между болью в пояснице и соскальзыванием. Он предпочел соскальзывать.

Краусс перегнулся через стол и ущипнул Кроссли.

– Ай! – вскрикнул Кроссли.

Краусс повторил свои действия.

– Перестаньте! – закричал Кроссли.

– Ладно, – согласился Краусс.

Стул взорвался под седалищем Кроссли.

Кроссли подскочил, издавая нечленораздельные звуки. Ударился головой о потолок. Схватился одной рукой за поясницу, другой – за голову.

– Мистер Кроссли, не поговорить ли нам о мире?

– Да, – сказал согбенный Кроссли, – когда вы прекратите тайное производство вооружений. В противном случае еще больше конфетти, пикников и свиных голяшек.

– И еще больше музыки в Америке, а? Мистер Кроссли?

Снова щипок.

– Ай! Мы перетерпим вашу музыку, а там подоспеет наше очередное оружие. Мы всегда будем впереди вас, чванливые зануды. Вы изобрели психологическую войну, а мы ее слегка усовершенствовали.

– И музыку усовершенствуете, мистер Кроссли?

– Способ найдется. Ай! Руки прочь!

– Я подробно освещу наши планы, Кроссли. Во-первых, снабжение Америки избыточной партией комаров. Причем голодных. Далее, химическое вещество, вызывающее скрип всей обуви при каждом шаге. В-третьих, электрические импульсы, заставляющие будильники звонить каждое утро на час раньше…

У Кроссли возник чисто профессиональный интерес.

– Неплохо. Все в рамках Мирного соглашения. Все безвредно. Гммм, кроме, пожалуй, комаров.

– Всего лишь раздражители кожи.

– Все равно Всемирная Организация будет против.

– Ладно, комаров долой!

– Ай!

– Что, больно? Извините. Теперь посмотрим, можем ли мы сделать вам еще больнее. В этой бумаге у меня на столе говорится о вашей смерти, наступившей пять минут назад в результате крушения вашего самолета. Мне остается лишь транслировать сие сообщение, а затем привести вас в «соответствие» с содержанием документа. Вам понятно?

Кроссли усмехнулся:

– Я должен докладывать Президенту каждый час. Не будет доклада – последует немедленное расследование Всемирной Организации. А вам понятно?

– Ваш самолет разбился.

– Номер не пройдет! Двигатели Бриндли – Коннорс никогда не отказывают, а новое реактивное топливо на моих кораблях предотвращает жесткие посадки. Так что…

Краусс заерзал.

– Мы что-нибудь придумаем.

– Мне пора звонить Президенту. Можно?

– Вот. – Ему подали телефон.

Кроссли взял телефон. Электрический разряд ударил его в грудь через протянутую руку.

– Черт! – Он выронил телефон. – Я подам на вас рапорт!

– Доказательств нет. Ведь мы оба играем в игру на раздражение? Вот. Телефон.

На этот раз Кроссли соединили с Президентом:

– Кроссли, вы уже слышали новость?

– Какую новость, сэр?

– Про жвачку, олух вы царя небесного, про жвачку!

– На улицах, сэр?

Президент заскрежетал зубами.

– На улицах, на крышах, в собачьей шерсти, на машинах, на кустарнике. Везде! Комьями, с бейсбольный мяч! И липучая!

Краусс слушал и ликовал.

Кроссли сказал:

– Проявите отвагу, мистер Президент. Используйте крокетные воротца.

– Крокетные воротца? – Краусс схватил Кроссли за руку.

– Невидимые крокетные воротца, – улыбнулся Кроссли.

– Нет. – Краусс торжествовал. – Люди могут споткнуться, покалечиться, даже убиться. Всемирная Организация вам не позволит!

– О-о, – сказал Кроссли. Разочарованно. – Господин Президент, забудьте о них. Вместо этого переходите к Плану номер сорок и Плану номер сорок пять.

Зазвонил другой телефон. Краусс поднял трубку и ответил.

– Ладно. Соедините.

– Я в порядке, господин Президент. Двигатель немного забарахлил.

– Что?

– Катрина, у меня нет времени. Я очень занят.

– Это очень важно, идиот! Это кошмар какой-то!

– Ладно, в чем дело, liebchen?

– Ответьте мне, Кроссли? Вы были сбиты?

– Не совсем, господин Президент. Они придумывают, как меня убить. Пока не придумали.

– Прошу вас, мистер Кроссли, не так громко. Я не слышу, что говорит жена. Да, моя дорогая?

– Ханс, Ханс, у меня перхоть!

– Повтори, здесь так шумно, Катрина!

– Я позвоню вам через час, господин Президент.

– Перхоть, Ханс, перхоть. Тысяча. Пять тысяч хлопьев перхоти на моих плечах!

– И ты звонишь, чтобы поведать мне об этом, женщина? До свидания!

БУМ!

Кроссли и Краусс повесили трубки одновременно. Краусс оборвал разговор с женой. Кроссли – с Президентом.

– Итак, на чем мы остановились? – сказал Краусс, обливаясь потом.

– Вы собирались меня убить. Помните?

Снова затрезвонил телефон. Краусс ругнулся и поднял трубку.

– Что еще?

– Ханс, я пополнела на десять фунтов!

– Почему ты упорно звонишь и сообщаешь мне такие вещи?

– Миссис Лейбер, миссис Креншниц, миссис Шмидст тоже пополнели на десять фунтов!

– Да? – Краусс повесил трубку, недоуменно моргая. – Так. – Он уставился на Кроссли. – Вот как, значит. Ладно, Кроссли, мы тоже способны действовать утонченно. Доктор!

Дверь в стене отъехала в сторону. За ней стоял мерзкого вида негодяй с закатанными рукавами, пробуя, не без удовольствия, уколоть себя в тощую руку иглой для подкожных инъекций. Он посмотрел на Кроссли и сказал:

– Практикуюсь.

– Схватить его! – закричал Краусс.

Все набросились на Кроссли.

Затемнение.

– Как вы себя чувствуете, Кроссли?

Как он должен был себя чувствовать? Нормально, подумал он. Он поднялся с операционного стола и посмотрел на доктора и Краусса.

– Вот, доктор, – сказал Краусс. – Объясните мистеру Кроссли, чего ему ожидать в ближайшие десять лет.

– Десять лет? – встревожился Кроссли.

Доктор отвесил поклон, соединив свои тонкие пальцы. И вкрадчиво зашептал:

– Через десять лет у вас может случиться… небольшое недомогание. Оно начнется через год. Ненавязчиво. То небольшое расстройство желудка. То нарушение сердечной деятельности. Или незначительное внутреннее раздражение легкого. Временами головная боль. Землистый цвет кожи. Возможно, будет постреливать в ушах.

Кроссли вспотел. Вцепился в колени.

Доктор продолжал, довольный собой:

– Затем, с течением времени, сердце начнет трепетать, подобно крылышкам птички. Кинжальная боль в паху. Спазм брюшины. Горячий пот по ночам, вымокшее постельное белье. Бессонница. Ночь за ночью, сигарета за сигаретой, головная боль за головной болью.

– Достаточно, – мрачно сказал Кроссли.

– Нет-нет, – доктор поднял иглу, – я еще не закончил. Я совсем забыл. Еще временная слепота. Да, временная. Искры в голове. Голоса. Паралич нижних конечностей. Затем ваше сердце в последнем порыве начнет колотиться и за десять дней измолотит себя в кровавое месиво. И вы умрете ровно… – он справился по календарю в своей памяти, – через десять лет, пять месяцев и четырнадцать дней. Отсчет пошел.

Тишину в комнате нарушало только прерывистое дыхание Кроссли. Он попытался встать, задрожал и откинулся на спину.

– Что самое замечательное, не будет никаких доказательств того, что мы с вами сделали, – сказал Краусс. – В ваш организм были введены некоторые гормоны и молекулярные примеси. Ни один анализ, ни сейчас, ни после смерти, их не выявит. Ваше здоровье просто будет подорвано. Никто нас не привлечет к ответственности. Хитроумно, не правда ли?

Доктор сказал:

– Вы свободны. Теперь, когда мы настроили вас, как часовую мину, чтобы вы умерли не сразу, вы можете идти на все четыре стороны. Нам бы не хотелось вас тут убивать. Нас привлекли бы к ответственности. Но десять лет спустя, да в другом месте, как это может быть связано с нами?

Телефон.

– Ваша супруга, герр Краусс.

– У меня выпадают волосы!

– Терпение, женушка!

– Кожа пожелтела! Прими же меры!

– Я буду дома через час.

– К тому времени от дома уже ничего не останется, ИДИОТ!

– Мы должны идти к Победе, дражайшая моя!

– Но не по дороге же, усыпанной моими золотистыми, ах, золотистыми волосами!

– Да, женушка, я передам от тебя привет доктору.

– Ханс, не смей вешать трубку, когда я с тобой разговариваю. Не…

Краусс, с трясущимися руками, безвольно осел на стул.

– Жена позвонила сказать, что у нее все в порядке.

– Ха, – слабо выговорил Кроссли.

Краусс дотянулся до него и ущипнул.

– Ай.

– Так-то, – сказал Краусс. – Помалкивайте, если вас не спрашивают.

Кроссли встал и засмеялся. Доктор посмотрел на него как на сумасшедшего.

– Я знаю, что делать. Я покончу жизнь самоубийством!

– Да вы спятили, – сказал Краусс.

– Я все равно умру через десяток лет. Так почему бы не совершить самоубийство здесь и не напустить на вас следователей Всемирной Организации, а? Мистер Краусс?

– Нельзя! – сказал Краусс отупело. – Я не позволю!

– Вот возьму и спрыгну с крыши здания. Вы не можете продержать меня здесь дольше часа, а не то Организация заявится сюда посмотреть, что тут творится. И как только вы меня выпустите, я сигану с крыши.

– Нет!

– Или преднамеренно разобью свой корабль на обратном пути. Почему бы и нет? Ради чего мне жить? А если в результате вас будут судить, так это же только к лучшему. Да, я решил. Я умру.

– Мы удержим его здесь, – сказал доктор Крауссу.

– Мы не можем, – сказал Краусс.

– Отпустите его, – сказал доктор.

– Какая глупость, – сказал Краусс.

– Убейте его!

– Еще большая глупость, – вырвалось у Краусса. – О, это просто ужас!

– Где тут у вас самое высокое здание в городе? – поинтересовался Кроссли.

– Дойдете до следующего угла… – начал было доктор и прикусил язык. – Нет. Стойте. Надо его остановить!

– Прочь с дороги, – приказал Кроссли. – Я иду.

– Но это же нелепость, – возопил Краусс. – Доктор, мы должны что-то придумать!

На улицах рыдали женщины, сжимая дрожащими руками пучки выпавших волос. Там, где женщины собирались поплакать, образовались лужицы. Смотрите, смотрите, мои прекрасные волосы выпали! Твои волосы, ты, сожительница мясника? Подумаешь! Вот мои волосы выпали, это да! Мои! Твои были, как пеньковая веревка, лошадиный хвост! А мои, ах! Мои! Как пшеница, полегшая от бури!

Кроссли вел доктора и Краусса по широкой улице.

– Что происходит? – наивно спрашивал он.

– Чудовище, вам лучше знать, что происходит, – яростно прошипел доктор. – Моя жена, моя красавица Тиккель! Ее пепельные волосы погибнут!

– Еще раз посмеете нагрубить мне, – пригрозил Кроссли, – и я брошусь под первый же автобус.

– Нет, ни в коем случае! – закричал Краусс, вцепившись ему в руку. Доктору: – Глупец, неужели ваша жена важнее повешения?

– Моя жена ничем не хуже вашей, – огрызнулся доктор. – Катрина и ее шампунь с экстрактом хны!

Кроссли привел всех в здание и поднялся со всеми на лифте. Они прошагали по террасе на тринадцатом этаже.

– Это бунт, – стенал доктор, глядя на улицу внизу. – Женщины штурмуют салоны красоты, требуя помощи. Неужели Тиккель тоже бушует вместе с ними?

Огромные толпы горожанок держались за свои головы, словно те могли скатиться с плеч и шмякнуться о мостовую. Они спорили, звонили мужьям в высших эшелонах власти, посылали телеграммы Вождю, поколотили и надавали пинков какому-то лысому мужчине, который посмеялся над их горем.

– Извините, Краусс, – сказал Кроссли. – Вот. – Он щелкнул пальцами по созвездию перхоти на лацкане Краусса.

– Мои волосы! – воскликнул сраженный догадкой Краусс. – Мои прекрасные волосы!

– Вы подпишете условия мира или мне спрыгнуть с этого здания и оставить вас и вашу разгневанную жену лысыми?

– Мою жену, – всхлипнул Краусс. – Лысой! Ах, боже!

– Выдайте всех секретных исполнителей вашего заговора, признайте свою вину, и нападение будет приостановлено. Ваши волосы останутся в сохранности, – сказал Кроссли. – И излечите мою смертельную болезнь.

– Этого мы сделать не можем, – сказал Краусс, – я имею в виду болезнь. Но условия мира… Ах, моя лысеющая жена! Я вынужденно принимаю условия. Значит, мир!

– Отлично, – сказал Кроссли. – Но еще одно условие. – Он сграбастал доктора и поволок на самый край, как бы намереваясь столкнуть его вниз.

– Стойте! – Доктор лихорадочно извивался. – Я солгал! Мы ничего с вами не сделали. Это была психологическая уловка. За десять лет вы переволновались бы до смерти!

Кроссли так изумился, что разжал руки.

Он и Краусс смотрели вниз на уменьшающегося в размерах доктора.

– Я совсем не хотел его сбрасывать, – признался Кроссли.

– Шлеп, – пробормотал Краусс спустя миг, глядя вниз.

Кроссли гнал свой реактивный корабль домой.

– Эдит, все кончено! Через час музыка выключится!

– Любимый! – радировала она. – Как ты этого добился?

– Запросто! Они думали, что достаточно раздражать людей. В этом и был их просчет. Они не задели нашу психологию до самых глубин. Их раздражитель действовал поверхностно, выводя людей из себя…

– И вызывая сонливость.

– А мы нанесли удар по их самолюбию, а это уже кое-что иное. Можно выдержать радиоприемники, конфетти, жвачку и комаров, но им не вынести облысения или пожелтения. Такое немыслимо!

Эдит побежала встречать его, как только он совершил посадку. Радио все еще болталось в саду, парило и распевало.

– Сколько ты насчитала? – воскликнул он.

Она поцеловала его.

Она сделала шаг назад, быстро складывая в уме, взглянула на дрейфующее радио и машинально сказала:

– Две тысячи триста десять!