Мама была недовольна. Мария обещала явиться к семи, но опоздала на сорок минут.

– Ужин остыл, – с надрывом в голосе проговорила родительница.

– Ничего, погреем.

– Будет не то! Кому понравятся раскисшие макароны!

– Мне. Я просто обожаю такие! Сейчас руки помою и сяду за стол.

Маняша бодро улыбнулась и направилась в ванную.

Мама Даша была бы замечательной женщиной, не будь она такой странной. Если кто-то считал чудачкой Марию Корчагину, так он просто не был знаком с женщиной, которая произвела ее на свет.

Она всю жизнь жила для себя. Родив дочку в двадцать три, оставила ее, девятимесячную, с мужем, который только из армии пришел, и уехала на Кавказ. Не с каким-то горячим армянином или абхазом, то есть не за мужчиной последовала, а просто потому, что потянуло в определенную, пусть и размытую, географическую точку. Сказала, вернусь через две недели. Отсутствовала почти год. Увлеклась альпинизмом, прибилась к базе, где работала за жилье и еду. Как сама потом рассказывала, так спасалась от послеродовой депрессии. О Маняше вспоминала. Звонила регулярно, справлялась о здоровье. Если бы та серьезно заболела, примчалась бы… Наверное… Но Маша не доставляла проблем отцу и его матери, которая, собственно, и занималась воспитанием малышки.

Вернувшись с Кавказа, Даша развелась, устроила дочь в детсад, а сама пошла на курсы крупье. Отучилась, получила работу в казино. Другие жаловались. Говорили, тяжело не спать ночами, терпеть домогательства, не реагировать на оскорбления проигравших. Большинство не выдерживало, увольнялось. Но Даше все нравилось. Да, нелегко, но интересно. И чаевые хорошие.

Когда Маняше исполнилось пять, Даша опять испытала охоту к перемене мест. Устроилась на теплоход официанткой. Плавала сначала по Волге, затем по Каме, а когда знакомствами обзавелась, то смогла устроиться в морское пароходство. Маняша, когда не торчала круглосуточно в садике, кочевала от одной бабушки к другой. Но больше всего она любила бывать в гостях у прадеда. Правда, к обожаемому деду Федору Машу отправляли только летом.

Жил тот в селе Решетове под городом N-ском, до которого три с половиной часа по железной дороге добираться. Старьевщик и очумелец (от словосочетания «очень умелые ручки»), он подбирал на помойках всякий хлам и мастерил из него разные штуки. Особенно любил аппаратуру. Чинил приемники, магнитофоны, колонки. Маняша помогала. Как-то они с дедом соорудили устройство, которое, как им думалось, засекает сигналы из космоса. Потом выяснилось, перехватывает позывные садящихся в ближайшем аэропорту самолетов.

Тогда-то Мария Корчагина поняла, чем хочет заниматься, когда вырастет. Она будет вслушиваться во Вселенную в надежде уловить голоса далеких миров.

А Даша тем временем жила своей весьма насыщенной жизнью. Даже чуть не вышла замуж за болгарина, который, отправившись в морской круиз, влюбился в симпатичную официантку. Но что-то не сложилось. Вроде бы из-за неверности невесты. Маше, естественно, хотелось, чтобы мама была рядом с нею. Но когда подросла и поняла, что ее мама не такая, как все, смирилась. И жила дальше, не чувствуя себя ущербной. Хуже тем, у кого родители алкаши или наркоманы. Дебоширы, тираны, изверги. Или их вовсе нет. А у нее все не так плохо. Отец живет на Севере, она его не видит, но получает письма и слышит голос в телефоне. Мать иногда берет ее с собой на теплоход, а четыре месяца в году они живут под одной крышей. Другие «сходят на берег» на полгода, но Дарья не могла так долго находиться на одном месте, все рвалась куда-то.

Маняша выросла. Окончила институт. Устроилась на работу. Мать не присутствовала при вручении аттестата и диплома. А когда узнала, что дочка защитила кандидатскую, удивилась. Она как-то умудрилась не заметить, что Маша пишет научную работу.

Все изменилось год назад. Дарья без предупреждения явилась домой со всеми своими чемоданами, бросила вещи в прихожей, а свое тело водрузила на кровать в спальне и велела ее не беспокоить. Маняша и не собиралась. Она не нарушала личного пространства матери и вообще не лезла в ее жизнь. Захочет рассказать, в чем дело, расскажет.

Оказалось, Дарью уволили с теплохода. Точнее, перевели из официанток в кухонные работники. Но Машина мама не хотела убирать грязные тарелки, а желала по-прежнему их подавать, фланируя между столами в коротеньком платьице, фартучке с оборками и кокетливой кружевной наколочке. Но директор ресторана решил, что Дарье пора дать дорогу молодым. Мол, та уже не справляется, работает медленно, да и привлекательность подрастеряла. Богатым посетителям нравится, когда их обслуживают хорошенькие девушки с точеными ножками, а не морщинистые бабы с варикозом.

– А мне ведь еще и пятидесяти нет, – всхлипывала Дарья.

– Разве? – удивилась дочь.

Мать шикнула на нее и продолжила причитать.

– Найдешь другую работу, чего ты? – пыталась успокоить ее Маняша.

– Какую? В официантки я, видишь, уже не гожусь.

– Есть и другие профессии.

– Но я ас в этой. У меня стаж почти двадцать лет. И вранье, что я не справляюсь. Бегаю, не хуже молодых.

– Мам, твоим ногам на самом деле пора бы уже отдых дать.

– И работать смотрителем биотуалетов? Сидеть на стульчике, принимая мелочь и выдавая бумагу для подтирки задниц?

– Давай я тебя в наш институт устрою?

– Кем?

– Не знаю пока. Спрошу, кто требуется.

– Может, официанткой? – оживилась Дарья.

– У нас столовая самообслуживания.

– Я на кассе сидеть могу.

– Я поспрашиваю. А ты пока отдыхай.

Но в институтскую столовую, как назло, требовалась только посудомойка. Маняша и предлагать матери эту вакансию не стала.

Работу мать через пару месяцев все же нашла. Устроилась продавцом в отдел восточных сладостей. Ей нравилось. Там вкусно пахло, можно было полакомиться лукумом и пахлавой, пококетничать с покупателями. Но через полгода Дарью уволили, чтобы ее место за прилавком заняла двадцатитрехлетняя хохлушка, без регистрации и даже медицинской книжки. Естественно, заполучила она место, переспав (очевидно, не один раз) с хозяином.

Так Дарья и мыкалась, работая то здесь, то там. Откуда-то ее увольняли, но часто она уходила сама. Однажды психанула, собрала манатки и снова уехала на Кавказ, как когда-то в молодости. Сказала, не вернусь, но уже через две недели оказалась дома. И там не нашла себе применения. Захандрила. Засела в квартире и решила всю себя посвятить дочери. Думая, что недодала ей заботы и внимания в детстве, оттого и выросла ее Маняша чудно`й и холодноватой. Но что, если сейчас вывалить на нее все запасы нерастраченных чувств и эмоций? Долюбить! Наверняка выправится доченька.

Дарья очень старалась. Маняша тоже. Ей важно было не показать матери, что участие той в жизни чада запоздало на пятнадцать, а то и двадцать лет. Кто-то скажет, ложка дорога к обеду. Но Мария думала, что лучше поздно, чем никогда. И принимала заботу, пусть иногда и стиснув зубы. Вот, как сегодня, например. Ей не хотелось макарон. Дыни – да. Но раз дыни нет, то она съела бы творог или йогурт и фруктовый салат.

Помыв руки и переодевшись в халат, Мария прошла в кухню. Мама накрывала на стол. Выставляла стаканы с морсом, салат из овощей и тарелки с макаронами.

– О, паста болоньезе! – постаралась изобразить восторг Маняша.

– Это макароны по-флотски с кетчупом, – улыбнулась мать. – В детстве ты их любила.

Дарья ошибалась. Маша с удовольствием ела спагетти с сыром или яйцом. А если давали с фаршем, то тщательно выбирала мясные комочки. И просто добавляла к макаронам кетчуп.

– Мам, в твоем роду аристократы были? – спросила Маша, подцепив на вилку несколько макаронин. Они не сильно раскисли и вполне были пригодны к употреблению.

– Мои родители – москвичи в первом поколении. Лимитчики. Какая аристократия? – фыркнула Дарья.

– В провинции проживало много знатных людей. Не все же в столицах…

– Наверное. Но мы к ним отношения не имеем.

– А что о папиной родне скажешь?

– Он москвич в четвертом поколении. Но бабку-то с дедом ты же помнишь? Обычные работяги.

– А прабабка Крестовоздвиженская?

– Знаменита лишь благозвучной фамилией. Дочь подкидыша, а вела себя так, будто царевишна.

– Может, так и было. Мы же не знаем, кто оставил младенца на ступеньках церкви.

– Глупости это все, – отмахнулась Дарья. – И с чего вдруг ты завела этот разговор?

Маняша рассказала о картине. А о Михаиле решила не упоминать. Мать и так не дает ей покоя вопросами о мужчинах и советами, где с ними можно познакомиться. Если она узнает, что сегодня к ее дочке в парке подошел весьма привлекательный и подходящий по возрасту кабальеро, то одними советами не обойдется, придется прослушать целую лекцию «Как соблазнить красавца-мужчину».

– Покажи мне эту картину, – попросила женщина, выслушав дочь.

Маша сходила за планшетом, нашла в Интернете каталог работ Кон-Невского и открыла страницу с портретом княжны Анненковой.

– Совершенно на тебя не похожа, – покачала головой Дарья.

– Я тоже сначала так подумала, а потом присмотрелась к отражению.

– Хм… Да, в профиль что-то есть, но… – Она отдала дочери планшет. – Это смешно! Вот у нас на теплоходе был матрос. Копия Моны Лизы! Да, да, матрос. Мужик! И нос, и улыбка, и даже волосы. Только он их в хвост забирал.

– Бывает же такое!

– И странная какая-то картина. Дама в шикарном платье и с высокой прической, а стоит посреди какой-то халупы.

– О, это художественный прием, – Маша рассказала историю создания портрета.

Дарья нахмурилась. В ее светло-карих глазах появилась задумчивость.

– А ну-ка, дай сюда планшет. А я-то думаю, что мне таким знакомым кажется!

– Профиль?

– Ой, да нет же… – Она отмахнулась. – Я видела фотографию этой женщины. Только в другом костюме, с другой прической – короткая стрижка и челка волной, а не эти букли. Да и интерьер был другой…

– Где ты видела ее?

– У деда, Федора Ивановича. Твоего любимого старьевщика и очумельца. Я в детстве тоже любила к нему приезжать. Столько в его доме всего интересного находилось.

– Да, всякие штучки-дрючки.

– Если ты о приборах всяких, то меня они не волновали. Больше открытки, фотки, рисунки всякие. У него в обувных коробках столько всего лежало.

– Он и это по помойкам собирал?

– Нет, это все от матери осталось. Он был очень привязан к ней. Когда она умерла, ничего не выкинул. В том числе одежду. Я ее примеряла. Платья, туфли, шляпки. Деда Федя все это на чердак отнес, а я туда лазала.

– Когда я у него жила, на чердак уже невозможно было забраться. Дом прогнил.

– Слушай, – встрепенулась Дарья, – а ведь мать твоего прадеда вполне могла быть из благородных. Наряды у нее были шикарные! Шелка, бархат, натуральная шерсть. Конечно, когда я до этих «сокровищ» добралась, половину уже моль сожрала. Но остатки былой роскоши все равно впечатляли.

– А саму прапрабабку ты в живых не застала?

– Нет. Она до моего рождения скончалась.

– А дед Федор когда?

– Разве я помню? Давно. И мы, кстати, даже на его похороны не ездили.

– Почему же? Я была. Тогда я училась в институте… – Она стала высчитывать в уме, когда скончался дед, но все равно точной даты не вспомнила. Стыд ей за это и позор!

– Интересно, кому дом достался? Точнее, то, что от него осталось.

– Точно не бабушке. Она бы сказала.

– Значит, ее брату. – У Дарьи был дядя, с которым она ни разу в жизни не встречалась. Военный моряк, служил на Камчатке, там же и остался, уйдя в отставку. Своего отца никогда не навещал, и никто не знал почему.

– Он-то жив еще?

– Без понятия. – И, увидев, что дочка ничего не ест, помрачнела. – Невкусно?

– А? Нет, вкусно. Просто я не голодная. Кексами аппетит перебила.

– Тебе их можно? – Теперь Дарью беспокоила и дочкина аллергия, хотя раньше она считала, что Маша просто ипохондрик. Придумывает себе болячки ради привлечения внимания, а на самом деле ничем не болеет. – Я тебе испеку печенья миндального. С собой возьмешь на работу, чтоб всякую дрянь не покупать.

– Мам, у меня как раз на орехи аллергия.

– И на них тоже? Я помню о цитрусовых и газировке.

– И на них, – коротко ответила Маняша. После чего задумчиво проговорила: – Съездить бы в село…

– Зачем? Даже если у дядьки можно отсудить долю наследства, оно того не стоит. На адвокатов больше потратишь. Дом – развалюха. Хотя земля, возможно, и стоит чего-то. Места там красивые.

– Не нужна мне доля. Могилу деда навестить хочу. Мне стыдно, что я не вспоминала о нем так давно.

– Сейчас вспомнила, и хорошо. Зачем же тащиться в такую даль?

– Ехать всего три с половиной часа.

– Это до Турции лететь ВСЕГО три с половиной часа. Потому что там море, солнце, фрукты, красивые мужчины…

– У меня аллергия.

– На мужчин?

– На солнце и многие фрукты. – Маняша встала, чтобы включить чайник. Мама добавила к макаронам острый кетчуп, и теперь во рту жгло. Морс был выпит, воды не хотелось, оставался чай. – В поселке еще наши родственники есть? – спросила она, доставая чашки и коробку пакетированного «Гринфилда».

– Дальние если только, – пожала плечами Дарья и, подхватив тарелку дочери, принялась за макароны. «Нужно доедать все!» – считала Машина мама, хотя и расплачивалась за свои убеждения нездоровой полнотой. – Неужели тебя так заинтересовал портрет княжны, что ты решила выяснить, не является ли она твоей прапрапрабабкой?

– Да, – согласилась Маша.

– А если бы это была картина, на которой художник запечатлел крестьянку в поле или работницу у станка?

– Все равно.

– Поскольку тебя впервые интересует что-то кроме радиофизики, я даю тебе добро. Езжай, дочка. Это, конечно, не отдых в Кемере, но хотя бы смена обстановки. Хочешь, за билетом съезжу завтра?

– Я в Интернете закажу.

И, поблагодарив маму за ужин, отправилась к себе в комнату, чтобы поработать над статьей. Мысли о Михаиле она из головы выбросила. Первым делом, как пелось в песне, самолеты, ну а девушки потом. В ее случае: радиоволны и парни. Мария Корчагина умела расставлять приоритеты