Глава 28
– Стой! – кричала она, спадая с пещерной плоти.
Серафима Викентьевна повернула за угол, замелькала серыми пятками.
Склизкие стены. Она искала голову. В клетках с мышами – нет. В клетках с собаками – нет. В ящике с пуговицами – нет. Старуха вытряхнула мешок. Центрифуга.
– Раковина забилась! – захрипела Серафима Викентьевна. – Она у меня! Она у меня в сифоне!
Ливень. По ногам (босые ноги, ноги босые) текут, катятся, огибают кочаны капусты. Скрипят. Крысы скрипят. Кочаны смотрят. Она побежала.
У выхода из пещеры забор. Через него. Упала на траву.
– Ты обещала и не пришла!
Сзади неё гигантская голова торчит из земли. Её шаги тянулись от зубов. Выплюнула? Выковыряла? Отпустила? Поймала?
– Я в сифоне, – медленно шевеля прогнившим ртом, сказала огромная голова Эвелины.
Инга села на кровати. Сон был настолько глубоким, что, проснувшись, она ещё какое-то время выныривала, а моргая, ощущала, что всё ещё спит. Форточка всасывала и с оханьем отпускала незнакомую штору. Она медленно оглядывала комнату: бельё, шкаф, кресло – чужое. Только скомканная одежда – своя. Воспоминания приходили по очереди. Не сразу.
Я в Серёжиной квартире. Мою разбомбили. Холодивкерский Вертман оказался убийцей. Женя в больнице. От лаборатории Vitaclinic камня на камне не осталось. Допросы, допросы, допросы.
Инга посмотрела на айфон: она проспала шестнадцать часов. Гудела голова, тянуло мышцы рук. Справа под волосами нащупалась болючая шишка: где успела посадить? Когда?
Что мне снилось? Какое-то отвратительное послевкусие. Что-то про Серафиму Викентьевну… Неужели кончено? А цех в Барсучьем? Синегорье? Петрушка? Снова свалит за границу?
Желудок свело в приступе голода. Она не помнила, когда ела в последний раз. Ей захотелось всего и сразу: горячего кофе, яичницы со шпинатом, эклеров, лимонного пирога, пиццы со сгоревшей корочкой из правильной печи и даже, может быть, плова. Настоящего узбекского плова с жёлтой морковью, нутом, бараниной и несладким изюмом. Но у Серёжи не было еды. Она натянула джинсы, покопалась в сумке в поисках кошелька: пора совершить рейд по ближайшим продуктовым. И паралелльно подумать, как составить материал для блога.
Обычно каркас статьи вырастал у Инги сам собой, как кровеносная система человека, как корневина баобаба, как… геоподоснова района. В ноутбуке ещё не было напечатано ни одного слова, но в голове уже жил сложный механизм текста, все эти ответвления и стрелочки, логические переходы от лида к первому абзацу, подзаголовки и выносы. Но сейчас, то ли от усталости, то ли она так и не проснулась окончательно, – мысли рассыпались. Она старалась продумать логику будущей статьи от начала до конца, мысленно расставить основные удары для читателя, понять, где вовремя нужно кинуть те или иные детали, но у неё ничего не получалось. Всё летело в тартарары.
В дверь позвонили. Инга замерла, бесшумно расправляя майку на спине. На цыпочках подошла к глазку. Рыбий глаз смешно выпячивал и без того крупный нос Марата.
– Как ты меня нашёл? – холодно спросила Инга через дверь.
– Открой, – тихо приказал он.
Марат пролетел в квартиру мимо неё, методично прошагал все комнаты. Проверил ванную и туалет.
– Где он? – Ноздри раздувались, в голосе слышалось еле сдерживаемое бешенство.
– Ищешь кого-то? – Инге стало почти смешно.
Марат навис над ней: капельки пота на лбу, утробной волной его запах. На мгновение захотелось поцеловать его в шею, потом за ухом и дальше.
– К бывшему переехала?
– Как жена? – Тон вышел металлическим, как надо.
Марат оторопел.
– Что ж ты мне не сказал, что в Казань едешь, я бы сыновьям твоим сувениры передала.
Ей показалось, что он сейчас начнёт оправдываться, скажет какую-нибудь глупость или вовсе станет отрицать. Но Марат растерялся только на секунду. Её контратака лишь сильнее распалила его гнев.
– Только посмей ещё раз вякнуть про моих детей, фахише!
Слово ударило, как пощёчина. Инга не знала, что оно означает, но этого и не требовалось. Она оттолкнула Марата, чувствуя начало приступа. Она не умела это контролировать: живот скручивало, в виски впивались железные скобы, цвета постепенно уходили, а за ними и зрение. Оставался только тошнотворно-яркий белый. Надо было успеть сесть.
Она прошла в гостиную и схватилась за стеллаж: услышала, как от её прикосновения на полках зазвенели бутылки и статуэтки – подарки Сергею от благодарных пациентов. На ощупь дошла до дивана, вцепилась в подлокотник. Села, закрыла глаза. Комната кружилась.
– Уходи.
– Мы ещё не закончили. – Марат стоял прямо перед ней, их колени соприкасались. – Ты вернулась в семью?
– А ты из своей даже не уходил.
– Не нужно моих сюда приплетать. Они здесь ни при чём. Я схорониться уезжал. От бандюков, что в нас стреляли!
– Схорониться, значит? Меня бросил, а сам – в камыши?
– Тебе что угрожало? Машина-то моя была! А тебя не видел никто! Я за тобой ухаживал. Защищал. Ласкал тебя. Чего тебе ещё надо, женщина? – Марат застыл в недоумении.
– Уже ничего. Значит, говоришь, ты меня защищал? А тот, кто тебе слил, где я, не удосужился рассказать, что случилось со мной, пока ты дома казы кушал? – Голос помимо её воли набирал обороты. – Ты обещал мне пойти на маскарад? Обещал! И ты просто свалил в свою Казань, ничего не объяснив! При мне застрелили Агаджаняна, я барахталась на полу в крови Арега! – Теперь она орала в полный голос, и крик снимал приступ, слепота уходила. Она уже видела пятна: тёмное на Марате, зелёное в углу на месте фикуса, фиолетовое там, где кресло. – Мою квартиру разгромили! Хорошо, что дочка на море с отцом! Я видела, как живьём сгорел Анатолий Вертман! Я тащила Холодивкер из огня и думала, что мы обе погибнем! Я… я… да пошёл ты вон…
Гневная складка на лбу Марата разгладилась.
– То есть он на море? – спросил он. – Дэн мне сказал, ты живёшь у бывшего. Он же не говорил, что в твою квартиру влезли и что ты тут одна. Значит, не спишь с ним?
– …пошёл ты… – слабо повторила Инга.
Марат приблизился к ней, горячо обнял, потянулся к её губам. Она отвернулась, выставила руку, упёрлась ладонью в его рубашку. В сжавшемся кулаке сладко зудело желание врезать ему в нос. Инга дёрнула его за ворот.
– Отстань! – крикнула она.
– Ты что? Я же тебя утешить хочу.
– Вон!
– Совсем ошалела, дивана! Потом придёшь в себя – жалеть будешь! Локти кусать!
Встретившись с ней глазами, он резко замолчал, сгрёб куртку и вышел. Инга услышала, как хлопнула входная дверь. Она присела на диван, случайно задев локтем пульт. Резко зажёгся телик. Загромыхала музыка. По подиуму туда-сюда ходили тощие модели в рваной одежде – будто кто-то изрезал старые пальто из бабушкиного шкафа. В углу крутилась дата. Что-то говорили ведущие, парень и девушка, Инга не могла сконцентрироваться на словах. FashionTV. Лучше не бывает.
Она рассеянно следила, как девушки одна за другой доходят до края подиума, хмуро разворачиваются и направляются обратно, демонстрируя камере костлявые задницы. Брови у всех были выкрашены кислотным голубым, ресницы – ярко-жёлтым. И ещё, судя по всему, модельер отбирал себе исключительно ушастых. Дырявое платье, толстовка, плащ, похожий на дачный парник.
Не сразу она сообразила разжать затекшую ладонь и увидела в ней пуговицу от рубашки Марата. Она нежно потрогала её гладкий край.
И вдруг подскочила, вспомнив свой сон.
– Архаров! – через несколько минут Инга прижимала телефон к плечу и была уже у двери. – Это не Вертман! Я еду!
– Белова, куда едешь, зачем? Скинь адрес! – закричал Кирилл.
* * *
Глупое обещание не подниматься наверх без него держало её на этих качелях. «Что за чёрт! Теряю время!» – Инга нетерпеливо перебирала ногами по вытоптанной траве. Теперь, когда она всё поняла, ей казалось, что нельзя терять ни секунды. На детской площадке стояла ленивая жара, лишь одна мама пряталась с коляской в тени тополя. «Ты скоро?» – набрала Инга. «20 мин», – прилетело сразу же от Архарова. Она вздохнула и написала Холодивкер: «Как ты?» «Найдены беспроводные сети», – ответил айфон. Инга машинально кликнула на сообщение, которое перебросило её в настройки. Kolobok – увидела она в первой строке.
Она решительно направилась к подъезду. В лифте нажала на кнопку с цифрой девять и зажмурилась: у неё не было никакого плана, тело ныло, из оружия – связка ключей. Но ждать дальше она не могла.
Дверь в сто третью была приоткрыта. Инга медленно подошла к проёму, стараясь двигаться бесшумно. Из глубины квартиры донеслись возня и приглушённые крики. Она бросилась вперёд.
Это была малогабаритная двушка, давно не видевшая ремонта. Дальняя комната, по-видимому, служила Серафиме Викентьевне гостиной и спальней одновременно: тут стоял засиженный диван, который ночью превращался в кровать, полированный стол и румынская стенка. Но Инге было некогда обращать внимание на детали: единственным, кого она увидела, был мужчина, который душил хозяйку квартиры подушкой. Пожилая женщина отчаянно сопротивлялась.
Она не успела ни о чём подумать: просто кинулась ему на спину, чтобы отодрать от Серафимы Викентьевны. Но мужчина, почувствовав движение сзади, быстро повернулся и наотмашь ударил Ингу по лицу. Упав на ковёр, Инга упёрлась взглядом в его ноги, схватила за щиколотки и изо всех сил дёрнула на себя. Не ожидая такой прыти и проворства, он потерял равновесие и тоже упал. Старушка, быстро пришедшая в себя, схватила свою палку и ударила ею по потемневшему бинту.
Павел Гнищин, молодой человек Лиды Тихоновой и ассистент Анатолия Вертмана, взвыл от боли. Инга, плохо соображая, что делать дальше, навалилась на него всем телом.
– Держи!
Серафима Викентьевна кинула ей смотанную в клубок бельевую верёвку. С неожиданной для пожилой женщины силой она крутанула Паше руки, ловко приматывая их к ножке массивного стола. Инга быстро и крепко связала ему ноги. Гнищин стонал и вырывался, но женщины неожиданно оказались сильнее.
– О-ох! – Закончив, Серафима Викентьевна отступила от Павла на пару шагов, наклонилась, приходя в себя, уперев руки в колени. – Ох, изверг, ох! Квартиру-то как перевернул.
Инга только сейчас заметила, что в комнате всё вверх дном: ящики стола вытащены и брошены на пол, створки шкафа раскрыты, все вещи вывалены.
– Зря искал-то. – Старушка распрямилась, убрала под шпильку выбившуюся прядь. – Я её с собой на дачу возила.
Она покопалась в сумке, стоявшей на серванте, достала что-то, перекатывая на ладони.
– За это ты её? За брильянты? – Серафима Викентьевна вытянула руку, и Инга увидела изящную серёжку в форме английской буквы «G», инкрустированную мелкими капельками блестящих камушков.
Паша, ослеплённый болью, скрючился на ковре.
– …пипец…
Попытался притянуть ударенную руку к себе, но та была крепко привязана к ножке стола. Он напрягся изо всех сил, но не смог сдвинуть его ни на сантиметр. Гнищин весь взмок. От усилий съехал бинт, и Инга уловила сладковатый запах гниющего мяса.
– Серёжки Эвелины, – сказала она. – Первую «E» нашли вместе с её головой. Вторая «G» осталась у убийцы. А Лида нашла её у себя дома. Ты сережку, что ли, от крови отмывал да в раковину уронил? Или просто пытался избавиться? Думал, смыл, и концы в воду?
– Я… не знаю… о чём вы говорите. – Паша был в горячке. – Мне нужно… обезболивающее… там.
Инга увидела торчащий из заднего кармана шортов блистер, ловко вытащила его. Гнищин постарался извернуться и ударить её ногами, но движение дёрнуло ему руку, и он снова взвыл:
– Сссссссс…
– Инночка, нужно бы в полицию позвонить, – спохватилась Серафима Викентьевна.
Она уже вполне успокоилась. Инга восхитилась этой женщиной.
– Полиция едет. – Инга глянула на таблетки. – Эти колёса тебе нужны? – Она помахала упаковкой перед Пашиным лицом.
– Две… – он закрыл глаза, – штуки… по пятьдесят миллиграммов…
– Как запустили вы себя, Павел! – язвительно сказала Инга. – Говорили же вам, идите к врачу. Таблетки ваши – Витазидон – они же не лечат. Только боль и страх снимают. Таблетки счастья, да?
Гнищин молчал. Ему было трудно концентрироваться и открывать глаза. Он немного откинулся назад, прикрыл веки.
– Да нет, Серафима Викентьевна. – Инга повернулась к пожилой женщине. – Не из-за бриллиантов он Лиду с Эвелиной убил. Из-за таблеток.
– …каждый год одно и то же: «я на пороге открытия, я на пороге открытия…» – неразборчиво, как в бреду, пробормотал вдруг Паша, – а воз и ныне там. Чистоплюй… хренов! Хотел вывести идеальную… а такого не бывает. Теперь нет её… уничтожил свою формулу навсегда. – Он кивнул на таблетки в руках Инги. – Последние запасы… Инга… мне нужна… хотя бы одна… я буду… говорить.
– Дай ему, – попросила сердобольная Серафима Викентьевна, – больно человеку, не видишь?
Инга не обратила на неё никакого внимания.
– Как ты сообразил, что у Вертмана можно воровать и варить грязный препарат с эффектом похудения? Не Лида же тебе подсказала? Кто? Эвелина?
Паша отрицательно мотнул головой:
– Эвелина… меня… с Тихоновой… мы с Джи на работе познакомились. Мне жить негде было. Вот она мне про подругу и рассказала… что та комнату сдаёт. Лида большая была, под сто кило. – Его речь снова свалилась в неясное бормотание.
Инга прислушалась: Паша пытался заговаривать свою руку.
– Боль-болина… тупая кручина… – он мучительно вспоминал, – шаром… покатись, в речку… грянься, в ней… останься.
– Дай ему, пусть уже утешится, – повторила Серафима Викентьевна.
– Говори! И получишь свою наркоту, – металлически продолжала Инга. – Вы с Эвелиной решили подсадить на таблетки Лиду, чтобы проверить, работает ли эффект потери массы на людях, так?
– Лида… мышь моя белая, – вдруг ласково сказал Паша, – сбросила тридцать килогросов, на экскурсиях зажиматься перестала… Придумал я. А название – Эвелинка. Веточка… красиво! И всё завертелось…
– Но Эвелина захотела больший процент, так?
– Сама всё знаешь… Мне… хотя бы полдозы.
Серафима Викентьевна поёрзала на стуле.
– Ох, деточка, иногда лучше всего и не знать…
– Я дату увидела по телевизору, – объяснила ей Инга, – тридцатое сегодня. Как у вас в записке было написано. И у меня вдруг сложилось! Я видела Лиду в день гибели. Она сказала мне о вас и ещё что-то про сифон и засоры. Но тогда я ничего не поняла. А сегодня вспомнила про серёжку и мгновенно сообразила, что именно нашла и отдала вам Лида.
– Хреновый из вас Чип энд Дэйл, – с неожиданной силой сказал Паша, – я б и раньше пришёл. Если б не Валерий Николаич. Он после гибели Вертмана на меня насел. Вари, говорит, больше некому. Ах блин! – Он зажмурился. – Потемнело…
– А вы его жалеете! – укоризненно сказала Инга. – Да он двух молодых девушек убил! И вас бы убил! Рассказывай про Эвелину, – приказала она Паше.
– Липкая была… пиявка, – он приоткрыл веки, – как рука-то болит. Отвязали б вы меня, а?
– Сиди как сидишь, – отрезала Инга.
– Принесла мне очередную порцию баблоса и… не отдаёт. Пополам хочу теперь, говорит. Я говорю: будет как всегда – тридцать на семьдесят… – Он замолчал, справляясь то ли с болью, то ли с тошнотой. – Иначе Арегу скажу, отвечает. Угрожать мне вздумала… Будто я других торгашей не найду. А вот она без Химика куда денется? Ни-ку-да… у меня в лабе бутылочка стояла… ну кто ж её просил хлебать-то. Я маленько только помог, по голове стукнул… что тут рассказывать. Отвёз её и сжёг… где собак своих сжигаю.
– Да голову потерял.
– Боль болина… тупая кручина… только серёжка от неё и осталась… – Он будто заново удивился. – Шаром… куда делась, перекочевала в мои… кошмары… покатись, в речку… грянься, в ней… останься. Страх у меня сделался: что найдут голову отдельную и мне принесут. Я тогда и Витазидон пить начал – иначе страх жить не давал.
– Бедняжка, – брезгливо сказала Серафима Викентьевна. – Лидоньку-то мою за что?
– Да рыжая уж вон всё сказала. – Гнищин кивнул на Ингу. – Засорилась раковина, она чистить полезла, да ещё мастера вызвала. Залила бы «жидким сантехником», химия бы всё пробила! Нет, приспичило ей… Жива бы сейчас была.
Гнищин опустил голову и закрыл глаза, замолк. Лоб у него был красный, весь в траншеях морщин, а щёки вдруг впали, посинели. Инга испугалась, что он потерял сознание. Она выдавила таблетку Витазидона из блистера.
Павел услышал шуршание и мгновенно выпрямился. Инга сунула таблетку ему в пересохшие губы, и он сразу же, не попросив воды, её сжевал, откинулся на диван в ожидании блаженства.
– Пять минут… сейчас отпустит… вот сейчас. Оно отпустит. Всегда отпускает…
– Ты Лиду с балкона столкнул?
– Она на маскараде решила отношения выяснить. Вот дура-то, правда? Объясни мне, говорит, откуда серёжка у тебя. Думала, что спал я с Эвелиной. Я возьми и скажи ей всю правду. А она и поверить не может, что я Эвелинку того… и на балконе вертится, будто сама подсказывает, что делать. В платье этом ещё, нелепая, ноги вроде худые, а всё равно мучные, как булки. Ну, пришлось её через перила-то. Неприятно это всё. Жили ж вместе. – Он раскачивался, будто распевал. – Я с маскарада сразу домой, всё обыскал. Да тут вы у соседней двери… ошиваетесь в костюме своём полуголом. Я и понял, что Мышь моя серёжку соседке сбагрила да вам сболтнуть успела.
– А Безмернов? – Инга продолжала допрос.
– Этот олух сам виноват. – Паша равнодушно пожал плечами. – Я хотел, чтобы он вместо Эвелинки Веточку толкал. Он же в «40К» был, все дела. А он, видать, знал, что Джи в тот вечер ко мне пошла барыши требовать. Догадался гадёныш, ну и боялся, что я теперь и его грохну… Случайно это, рыжая, получилось, случайно. Я и за куртку его хватанул, да только пуговица и оста- лась…
Не договорив, Гнищин вдруг рванул на неё, накинул верёвку на шею. От неожиданности Инга не сопротивлялась: усыпив их бдительность и разыгрывая обморок от боли, Паша незаметно вытащил верёвку, которой были связаны его руки, из-под ножки стола. А Витазидон придал ему нечеловеческих сил: шею Инге сдавило, дышать стало нечем. Где-то сбоку, на периферии зрения, кудахтала в беспомощности Серафима Викентьевна.
– Полиция! – выбив с ноги дверь, в комнату влетел Архаров.
Гнищин под дулом пистолета ослабил хватку, Инга сдёрнула удавку с шеи и отползла к стенке, беспрерывно кашляя. В бессилии Паша упал обратно на ковёр.
– И где тебя носило? – прохрипела Инга, счастливо глядя на Кирилла.
* * *
Дэн выровнял последнюю расчёску на туалетном столике: он любил, чтоб порядок, чтобы всё с чувством, с толком, с расстановкой. На плазме под потолком округлая блондинка говорила нуарно-тревожным голосом:
– Волна загадочных смертей молодых женщин от интоксикации с одинаковыми симптомами спровоцировала расследование, в результате которого полиции удалось обнаружить подпольный цех по производству таблеток для похудения в селе Барсучьем…
– Что это ты вдруг телик смотришь? – Инга плюхнулась на крутящееся кресло перед зеркалом, взбила мокрые волосы.
– Вашу маму и тут, и там показывают. – Дэн оттянул и отпустил её рыжие кудри, отчего те жгутиками подпрыгнули вверх. – Каково это, чувствовать себя причиной всей этой бучи, центром «молний» и срочных новостей? На тебя везде ссылаются, звезда моя.
– Пять миллионов просмотров! Прикинь, в Думу зовут, – Инга прикрыла глаза, – просят комментарии к законопроекту по ужесточению мер о нелегальной торговле фармакологическими средствами. Как-то так называется. Я точно не запомнила.
– Ну, я и говорю: пора тебе представлять Дениса Лазутина как своего официального стилиста. – Дэн запустил руки Инге под волосы, мягко массировал кожу. – Мне бы из твоих пяти миллионов хотя бы пару сотен… Прям коротко хочешь? Уверена?
– Ага. Радикально.
Он в предвкушении защёлкал ножницами:
– Ну чего там за таблетки-то были, поведай.
– Витазидон, который разрабатывал Вертман и который Арег продавал военным компаниям через Петряева, был препаратом для увеличения выносливости, снижения чувства страха и болевого порога. Человек становился этаким биороботом: сила есть, боли нет. Воткнётся тебе в руку стекло, например, а ты его как занозу вынимаешь и пластырем заклеиваешь. Шоубизу этот витазидон толкали в Vitaclinic – шикарно помогал от неврозов и сценобоязни. Опять-таки, концерт можно доплясать с вывихнутой лодыжкой.
– Клёво! – Дэн аж присвистнул. – У лица каскадик сделать?
– Делай, как мне будет красиво, – Инга нагнула голову, – ага, вот так. А Гнищин, после экспериментов над мышами и собаками, обнаружил интересную побочку – снижение веса. Протестил втихаря на своей Лиде и наладил подпольное производство в том же цеху в Барсучьем, за спиной у Петряева и Арега. Варили в третью смену, по ночам. Рабочим он приплачивал прямо на месте. Проверять было некому – Гнищин там главным технологом числился. Только вот хреновым он оказался химиком. Побочек куча, и какую ни возьми – все страшные. Правда, насколько я понимаю, Веточка смертельно действует далеко не на всех: только при определенном индексе массы тела или если есть в организме слабина – туда и бьёт. Вот Лида была полностью здорова, и Веточка ей почти не навредила. Эвелина тем временем быстро наладила сеть распространения в «Nасвязи»: спрос на их товар оказался колоссальным. Какая женщина не хочет похудеть без усилий?
– Не встречал таких, – хмыкнул Дэн, клацая инструментом около её уха. – Я и среди мужчин таких не видел.
– На слабостях играть легче всего, – продолжала Инга. – Про побочки Паша прекрасно знал: и крысы, и собаки у него гибли регулярно. Он даже нанял догхантера потравить собак в собственном приюте – надо было замять следы своих экспериментов. Слово за слово – оказалось, что этот гондон ещё и дурь подросткам толкает. И этот сукин сын Паша после смерти Эвелины пошёл через него к молодняку. Для Паши это было везение невероятное: подельники-то погибли, а к лёгким деньгам уже привык. И Веточка начала косить подростков. – Инга поймала взгляд Дэна в зеркале. – И знаешь, ведь он считал себя настоящим учёным, вёл подробные записи обо всём, даже о подонках, которые подросткам его колёса толкать начали. Надеюсь, Архаров благодаря его дневникам возьмёт всю эту банду.
– А про кабак и Безмернова расскажи. Что за цирк они там устроили?
– Схема проста как три копейки, прикинь. – Инга даже улыбнулась. – Безмернов толкал Веточку в «Красном коне» и ещё в нескольких точках. Чтобы в случае облавы в самих клубах ничего не нашли, они с Эвелиной держали весь товар в машине. В том самом красном «Мини-Купере», который Никита Бу подарил Джи за молчание. Когда в клуб приходила клиентка, подельник Безмернова Вячеслав Лампов – бармен Славик – устраивал шоу бутылочек, как оно там называется…
– Флейринг?
– Точно. Диджей включал специально заготовленный на этот случай трек. Это был знак для Безмернова идти за товаром. Развлекались так. У «Купера» было три комплекта ключей: один – у Эвелины, один – у Безмернова, один – у Славика. Когда Безмернов упал под поезд, Лампов решил продолжать общее дело в одиночку: влез в машину, забрал оттуда всю Веточку и, не заморачиваясь, отогнал «Купер» на парковку ТЦ «Столица», а Веточку стал держать прямо в баре. Группу «Nасвязи» он, конечно, не вёл и вообще бизнесменом был неаккуратным. Девушки в «40К» обсуждали «Коня» как последнюю точку в Москве. Кирилл туда наведался, ну и накрыл этого Славика с остатками Веточки. Тот ему всё сразу и выдал. С Пашей напрямую он не общался, кто такой Химик – знать не знал. Да и не хотел – боялся его как огня. Так что и этот поток мы перекрыли.
– Скорее жалкий иссыхающий ручеёк.
– Ага. Теперь уж «40К» точно загнётся.
– Слушай, то есть получается, – Дэн на мгновение перестал её стричь, – что дочка Вертмана умерла от разработок своего отца. Вот ведь судьба! Ужас!
– Нет, Дэнушка. Её убили грязные таблетки Гнищина, который возомнил, что равен своему учителю. Но в чём-то ты прав… – Инга вытащила руку из-под простыни, взяла сигарету.
– Не кури здесь!
– Я вот о чём всё чаще думаю… – Инга затянулась и выпустила клуб дыма. – Судьба в том, что Вертман – великий учёный, он своей формулой хотел помочь людям. Но вот кому эти таблетки доставались? Тем, кого жизнь и общество выбросили на обочину и держали в чёрном теле – неустроенным мужикам, которым дали автомат и отправили воевать черт-те куда, за деньги или за идею – неважно, потому что по сути это одно и то же, только обёртка разная. Или молодым девчонкам, которые ради внимания окружающих, да тех же мужиков, только с деньгами, сходят с ума от чужих стандартов красоты, готовы не жрать, подсесть на химию и сдохнуть. Вместо счастья и избавления от страданий – сплошной круг насилия над личностью.
– Ну, это ты загнула, Белова! Не вздумай в Думе такое говорить. Если что, скажу, тебя не знаю. Пусть со своим депутатом Петряевым разбираются.
– Петряев-то исчез опять. – Инга бросила окурок в стакан с водой. – Я уверена, что смерть Арега на нём висит.
– Это только твои догадки?
– Ну, сам подумай. Сделка по купле-продаже клиники происходит за несколько часов до смерти Агаджаняна. А на следующий день после его убийства ко мне в квартиру вламывается телохранитель Петряева в поисках флешки с компроматом.
– И ведь опять уйдёт.
– Ну, хотя бы у него сейчас не очень радужные времена. Vitaclinic прикрыли, цех в Барсучьем – тоже, уголовное дело по таблеткам не замнёшь: я его на всю страну раструбила. Партнёры его не очень довольны, не сомневаюсь. А ребята они серьёзные. Самое время Петрушке снова валить за кордон. Тут другое интересно.
– И что? – Дэн отошёл на пару шагов, как художник, который оценивает свою картину.
– Кирюхе нашему Архарову позвонили вчера и сказали, что внутреннее расследование закончено и он может возвращаться на работу. Так что дело было явно не в жалобе педофила. Нет Петряева – нет дела.
– Кстати, как там наш Холодильник себя чувствует?
– Знаешь, ничего. Ожоги заживают, порезы уже зажили. Рвётся на работу, извела в больнице весь персонал. Периодически рыдает: невиновность Вертмана стала для неё огромным потрясением.
– В положительном смысле, надеюсь?
– Конечно!
– Ничего, скоро выпишут, вернётся обратно к своим возлюбленным трупам. Слушай, – Дэн сделал театральную паузу, – как ты догадалась, что это был Гнищин? Я так и не понял. Расскажи мне, пока мы тут одни.
– Если конспективно, то пуговица и сахар.
– Ты даже до ста сорока знаков не дотянула. Давай подробности!
– Тогда лови лонгрид. Я после пожара хотела статью написать. – Инга задумалась. – Вертман вроде признался, мотивы налицо, а в голове всё равно не складывается. И вот сижу я перед телевизором, тупо смотрю какой-то Fashion-канал. И вдруг – на одной из моделей вижу костяную пуговицу, продолговатую такую, на толстом шнурке. И у меня как щёлкнуло! У Безмернова, когда он под поезд упал, были точно такие же на куртке. И одну так и не нашли. И вот представь: я вдруг вспомнила, что тогда на маскараде, в ночь смерти Лиды, Паша суетился вокруг тела и вертел в руках… именно эту пуговицу!
– Охренеть!.. – присвистнул Дэн. – По такой мелочи?..
– Нет! – перебила Инга. – Она для меня отправной точкой стала. Дальше я уже думала по накатанной.
– Ну, всё равно, эта улика с натяжечкой, я бы сказал. – Дэн специально подзадоривал её.
– Слушай дальше! – Инга хлопнула себя по коленям. – Когда я познакомилась с Павлом, он ругал Лиду за то, что та забыла купить сахар. Тихонова ещё потом объяснила: у него давление низкое, голова часто болит, поэтому он чай пьёт исключительно с сахаром. Засела в голове почему-то эта деталь. А в Барсучьем я подслушала разговор двух работников, которые халтурили по ночам. И они говорили про сахар и Химика. Я тогда подумала, что им нужен сахар для каких-то опытов, а уже потом вспомнила этот Пашин пунктик с сахаром. Так у меня окончательно сошлось, что Химик – это он, а не Вертман. Ну и серёжка Эвелины, конечно.
– Крутяк, Белова! И ты полезла в логово убийцы в босоножках и с коктейльной сумочкой.
– Я честно хотела подождать Кирилла, правда! Но, когда телефон поймал ту же сеть вайфай, что и рядом с цехом в Барсучьем, я вдруг поняла, что, если тупо просижу на качелях на детской площадке, время может уйти.
– И была права, – торжественно закончил Дэн, – ты спасла жизнь старушке с непроизносимым именем!
– Она сама оказалась не промах. – Инга улыбнулась, вспомнив лукавое выражение лица Серафимы Викентьевны. – Обожаю таких женщин!
– И что теперь будет с Гнищиным?
– Пожизненное, наверное, – удовлетворенно сказала Инга. – Слушай, а сзади не коротко?
– Ты сама сказала – радикально.
– Но не настолько же!
– Сиди и не дёргайся! Такая стрижка – это прям твоё. Давно мечтал эти кудри обкромсать. Щаз громко будет. – Дэн включил фен, сдувая с неё волоски.
Инга рассматривала себя. Она замирала от предвкушения, как восторженно поползут вверх Катькины брови, как ахнет мама.
– Любуешься? – самодовольно спросил Дэн. – Подожди, я ещё не уложил.
Он сосредоточенно жужжал феном.
– Как Катьке новая обстановочка? – спросил он через какое-то время.
– Привыкает. Эдик мне очень помог, конечно, но я хочу кое-что переделать. – Она говорила тихо, не пытаясь перекричать фен. – Теперь, надеюсь, у меня будет свободное время, можно и ремонтом заняться.
– Ну, вот и всё. – Дэн поправлял ей пряди у лба. – Отпадно же, сознайся?
– Сойдёт для сельской местности. – Инга покрутила головой, потрогала затылок. – Блин, а приятно-то как!
– А то!
– Спасибо, – она поднялась, разминая затёкшие ноги, – в следующем видеоблоге обязательно скажу: стрижка Дениса Лазутина.
– Стайлинг, – поправил Дэн, – стрижка, кто щаз так говорит! Дерёвня!
– Всё, побежала, – Инга оставила купюры на туалетном столике, – новый имидж обнашивать.
– Стой-стой-стой! – Дэн поймал её почти у дверей. – Что-то ещё хотел у тебя спросить. А! Туми! Неужели Туми – это тоже Гнищин? Чем ему певица-то помешала?
– А вот с Туми странно. – Инга застыла, знакомое выражение мелькнуло на её лице. – Паша охотно говорит и про Эвелину, и про Безмернова, и про Лиду, даже про свои кошмары о потерянной голове, а вот убийство Туми отрицает наотрез. Конечно, кто его будет слушать: сейчас на него повесят всё, но – действительно, зачем Паше было убивать Тумишеву? Я про это всё время думаю… Мы ж ещё тогда с Кириллом поссорились, я над ним издевалась, что не может быть двух разных дел подряд с отрубанием голов, а он орал на меня, что два этих убийства настолько не похожи, что походу действительно не связаны между собой… И мне кажется, что он прав: почерк… почерк совсем другой.
Она рассматривала расставленные на комоде сувениры.
– У тебя есть шахматная доска?
– Чё?
– Доску тащи.
Дэн послушно открыл шкаф, встал на цыпочки, чтобы дотянуться до верхних полок:
– У меня настоящая есть, деревянная, от деда досталась. Вспомнить бы где…
Он зацепил прямоугольную коробку, плюхнул на журнальный столик, смахнув пыль:
– Вот она, родимая!
Инга сдвинула вбок медные крючочки:
– Расставляй.
– Ты же спешила куда-то. – Дэн не без удовольствия доставал из бархатной утробы доски чёрные и белые фигуры. – Передумала? Я в детстве шахматы очень любил. Великая игра.
– Ты их правильно ставишь? – напряжённо спросила Инга.
– Канешн! – Дэн любовно оглаживал ферзя. – Начинать расстановку всегда нужно с белых, они на первых двух рядах. Чёрные всегда на последних цифрах – основные фигуры на восьмом, пешки…
– На седьмом, – закончила за него Инга. – Дэн, милый, чёрные пешки всегда стоят на седьмом ряду? Это точно?
– Точно… вроде. – Дэн растерялся от её взволнованного тона.
– У Ларисы, труп которой нашли два года назад, в желудке был кубик, – медленно произнесла она. – Все грани на нём были срезаны, кроме цифры пять. У Куприянова, которого обнаружила Катя прошлой осенью во время ночной игры, в кармане была игральная карта: шестёрка пик.
Дэн напряженно смотрел на неё.
– У Туми на тумбочке стояла чёрная пешка. А шахмат-то не было… Дэн, Туми – седьмая!
