Глава 15

Туми потянулась, с удовольствием провела руками по талии. Ни одного лишнего грамма. Главное – смогла справиться с этим сама, только спорт и правильное питание, никаких таблеток. Посмотрела на себя в зеркало: маленькое, чуть асимметричное лицо, с еле уловимыми азиатскими чертами. Она выглядела моложе своих двадцати семи. Пожалуй, даже лучше, чем два года назад. Как точёная шахматная фигурка.

Она прошла на кухню, заварила травяной сбор, поставила чайник прямо на широкий мраморный подоконник. Скоро листья совсем закроют высокий второй этаж дома, и не будет видно ни машин, ни дома напротив, ни чужой ненужной жизни, ни суеты переулка.

Её первый в жизни вид из окна был совсем другой. Чахлые низкие клёны где-то далеко внизу, блочные девятиэтажки и круглое синее небо. Она любила забираться на широкий кухонный стол, упиравшийся краем в стекло, и растопыривать руки в стороны. Ей казалось, что она птица, которая кружит в небе, трогает пальцами-крыльями влажные и тёплые облака. Бабушка сходила с ума от страха. Сгребала её со стола и говорила, что в следующий раз возьмёт её к себе, только когда сделает решётки на окнах. Но решётки так и не появились. А бабушка всё равно забрала её, потому что родители слишком шумно разводились. Согласны они были только в одном: для ребёнка будет лучше временно пожить у бабушки. Временное превратилось в постоянное. И стало первой настоящей удачей в её жизни.

Любимым воспоминанием детства были бабушкины рассказы, Туми их слушала, привалившись к уютному боку и накручивая на палец бахрому старого платка. История всегда начиналась в Харбине, где прадед Туми, Михаил Васильевич, работал инженером-путейцем на КВЖД, а в свободное время играл на трубе с самими братьями Лундстремами.

– Отца в городе любили, – говорила бабушка. – Везде он был желанным гостем.

В 1935 году КВЖД продали японцам, семья переселилась в Казахстан. Братья Лундстремы со своим оркестром поехали в Москву, но оказались в ссылке – в Казани. Мудрый Михаил Васильевич, хоть и беззаветно любил музыку, рассудил, что от центра лучше держаться подальше. Но разнарядка НКВД настигла его и на окраине советской империи – по обвинению в шпионаже в пользу японцев Михаила Васильевича арестовали и через три дня приговорили к расстрелу.

И вот тут начинались чудеса. Приговор приводили в исполнение в местечке под названием Албасты Сай – овраг, где водится нечисть. Эти слова в бабушкином пересказе звучали страшнее любого проклятия ведьм. И стали тайным заклинанием для Туми. «Албасты сай», – шептала она, когда ей было жутко одной в темноте. «Албасты сай», – говорила, когда вытягивала экзаменационный билет. «Албасты сай», – бормотала под нос перед тем, как выйти на сцену.

То ли эта самая нечисть, то ли счастливая случайность спасли её прадеда от смерти. Расстрельной работы в те времена было много, и даже если конвоиры после приведения приговора в исполнение слышали стоны раненых, то берегли пули – для следующей партии обреченных. По опыту знали, что из этого оврага никто не возвращался.

Но раны Михаила оказались не смертельными. Он выбрался из-под тел убитых, дополз до ближайшего хутора и потерял сознание на пороге чужого дома. Там жила семья счетовода Эркена, и казахи, несмотря на безумный риск, спрятали Михаила и выходили его.

– Они просто не побоялись открыть дверь и втащить еле живого врага народа в дом. С этого момента, – рассказывала бабушка, – начинается вторая жизнь нашего рода.

Когда Михаил окреп, он вышел на центральную улицу посёлка и направился прямиком в НКВД, потому что не собирался всю жизнь прятаться по подвалам, как червь. И вот тут произошло второе чудо – реабилитировать его, конечно, никто не стал, но местное начальство рассудило, что казнить два раза нельзя. Михаила отпустили с миром. Туми, которая была последняя в роду, как реликвию, хранила характеристику Михаила Васильевича с абсурдной записью: «…образованный, коммунист. И даже после расстрела честно служил своей родине».

Жизнь связала Михаила с Эркеном не только историей чудесного спасения. Проработав несколько лет учителем музыки в школе, Михаил женился на Агнешке, светловолосой учительнице математики. Теперь две семьи дружили домами. Бабушка любила говорить, что познакомилась со своим женихом, сыном Эркена, прямо в колыбели.

– Мы друг без друга жизни не могли представить, – говорила она, убирая внучке чёлку со лба, – вот и поженились, когда время подошло. Только представь, сколько в тебе намешано!

По воле деда Михаила в доме всегда звучала музыка. Бабушка стала фольклорной певицей и мечтала, что Туми, у которой оказался абсолютный слух, пойдёт по её стопам.

Именно бабушка после переезда в Москву нашла для внучки хорошего педагога по «народному» вокалу. Но Туми этого было мало. Втайне от бабушки она собрала свою рок-группу. В девятом классе из Анели Тумишевой превратилась в Туми. Борька, их гитарист из параллельного класса, придумал. Ты, сказал, как Туми Иши – пирамидка из камней по-японски. Так и прилипло. Исполняли они в основном каверы. Борька даже договорился, чтобы их пускали поиграть в «Пятнадцать центнеров», на один вечер в неделю – за пиво.

Там-то её и услышал модный продюсер и композитор Макар Фалалаев, больше известный в Москве как «Фа-мажор» – за крутость, а для своих – просто Фафа. Фафа взялся за них всерьёз. Через неделю уволил Борьку и всех школьных музыкантов, подогнал опытных лабухов, запер Туми в студии на три недели, записал диск, оплатил ротацию на радио и отрядил новую группу «Туми» из Москвы – на первый «чёс по провинции». И понеслось: сольники в клубах, сборные концерты на стадионах, корпоративы. Папарацци и подкармливаемая Фафой пресса полюбили Туми. Потихоньку дошло и до изданий «лайф-стайл», была даже одна эротическая сессия у модного фотографа Артемия Могильникова, который особо эффектно снимал азиаток. Где-то между студией и очередным клубным гигом Туми и Фафа забежали в загс, где их в тот же день – звезда же! – и расписали. А потом – потом всё разладилось.

В тот день Туми сидела в студии. Фафа накреативил, что надо записать диск с «коллаборациями» – старый русский рок и новые рэперы. Туми со звукорежиссёром Костей писали голос на трек Инны Желанной «Блюз До-минор». Не получалось ничего. Туми в сотый раз слушала оригинал – ровный и отстранённый вокал Инны, смотрела в ноты, понимала, что нет там ничего, что она не сумела бы спеть, даже смогла бы и чище. Но Костя каждый раз доброжелательно и с адским терпением отматывал фонограмму назад и просил повторить. В какой-то момент, когда Туми готова была сдаться, дверь в студию открылась и вошёл маленький, какой-то несуразный человечек с большой головой, крошечными руками, косой на один глаз. Он молча встал рядом с пультом, послушал, что-то шепнул Косте и пошёл в студию.

– Что ему надо? – спросила в микрофон Туми.

– Это Андрей Мусикян, поговори с ним, – только и успел ответить ей в наушники Костя.

Андрей уже стоял рядом.

– Смотри, милая, ты молодец, отличный голос. Но не зажимай ключицы. И не морщись, не напрягай лицо. Ты когда-нибудь видела, чтобы Элла Фитцджеральд морщилась на высоких нотах? Или Эми Уайнхауз? И попробуй вот что: не пой ты эту соль-бемоль, это ж не урок сольфеджио. Нотки знаешь? Ну умница. Пой «фа», но про себя думай, что поешь «соль», услышь его, в голове у себя услышь.

– Это как? – Туми ничего не поняла.

– И ещё. – Андрей не обратил внимания на вопрос. – Это хоть и блюз, но хитрый: рисунок триольный, Инна Желанная поёт на шесть четвертей, а барабаны играют двойками, как в обычном блюзе на четыре четверти. Смотри!

Он сел за барабаны и начал играть. На четвёртом такте Костя запустил минусовку.

– Пой! – приказал ей Андрей.

И Туми запела:

Она слышала барабаны Андрея в наушниках и понимала, что вот так – вот именно так! – надо играть. Ей вдруг стало удивительно легко. Она незаметно для себя докатилась до этой самой кучерявой нотки.

«Как он говорил, поёшь «фа», слышишь «соль»? – пролетело у Туми в голове. На какой-то момент ей показалось, что она вновь маленькая девочка, сидит коленками на стуле и пальчиками тянется к клавишам бабушкиного пианино. – Где тут «соль»?»

Краем глаза она видела, как довольно кивал за пультом Костя, а Андрей, продолжая играть, выкинул вверх левую руку с барабанной палочкой и показал большой палец. И в этот момент у неё кончилось дыхание. Но вместо того чтобы из последних сил на связках дотянуть ноту, она отпустила лицо и все мышцы, голос нырнул в фальцетный срыв и – чудо – сам вывел её в нужную альтерацию тонального аккорда, совершив какую-то странную, совсем необычную фиоритуру, практически на субтоне, шёпотом.

Костя восторженно сделал локтем знак «Йес!» и откинулся на спинку кресла. Андрей, улыбаясь, сидел за барабанами, показывая ей руками: «Ну ведь можешь же!» Его здоровый глаз смотрел мимо Туми.

«Где же ты был всё это время, странный человек?» – пронеслось в голове.

– Что за хернёй вы здесь занимаетесь! Ты что, только один трек наваяла? Пачки ещё не писали? Оставь вас одних! – В студии стоял Фафа, злой как собака. – Я, между прочим, за это деньги плачу, а вы тут джем замутили! Мусикян, я, конечно, рад тебя видеть, но ты со своим джазом пишешься после нас, так что будь добр, не лезь в мою епархию.

Обычно улыбчивый и спокойный Костя резко встал, да так, что кресло отлетело назад, и объявил:

– У меня обед.

Андрей аккуратно сложил палочки и молча вышел из студии.

– Заебись ты тут устроилась! Думаешь, я тебе дам без конца гонять эту шнягу туда-сюда? Мне сегодня на твой трек еще Васю писать. А он ждать не будет! Я тоже!

Фафа продолжал что-то орать, но Туми не слушала. Она старалась сохранить в себе это чувство восторга, которое испытала несколько минут назад. А потом вползло тучей и закрыло всё второе чувство – Фафа стал ей противен.

Дверь в студию распахнулась, вошёл Мусикян, молча протянул ей огромного плюшевого медведя. Она обняла и прижала мягкую голову к щеке. В наушниках раздалось:

– Ну, вы совсем отвязались! Что за «Спокойной ночи, малыши!»? Завязывайте со своими ласками!

– Пошёл ты на хуй, Фафа! – выдохнула Туми, первый раз в жизни ругнувшись матом.

Конечно, Фафа открыл её. Он дал ей музыкантов, репертуар, концерты. Только сам он считал, что создал Туми и может единолично ею распоряжаться. Продюсером её он остался. Работа есть работа, другой не было. Но в тот день её мужем и учителем Фафа быть перестал.

Туми отошла от окна, налила полную кружку чая, глянула на часы. Было два, Инга Белова придёт в пять. Туми согласилась на разговор, потому что её мучила совесть. И не только за статью в «Шарме», где она свалила вину за слом своей карьеры на Ингу. Белова с этим фотографом из «QQ» просто оказались не в том месте и не в то время. Как жирный восклицательный знак в конце предложения.

Сломал её Фафа. Просто загнал как лошадь. Когда у неё заканчивались силы, пичкал какими-то таблетками. Эффект сначала был хороший: энергия, кураж били ключом. Но потом наступало бессилие, ни отдых, ни сон не помогали, и вернуться в норму уже можно было только при помощи таблеток. А когда от инсульта умерла бабушка, стало совсем плохо.

А потом случился этот обморок прямо во время концерта. Фафа никак не мог допустить, чтобы Туми была не в форме. Укатал её в частную клинику, где распорядился любыми способами поставить звезду на ноги за две недели. Но тут Туми дала, наконец, отпор: вызвала нотариуса прямо в палату и подала на развод.

Тогда-то и появилась эта Белова с фотографом. И всё покатилось под откос. Конечно, Туми винила в этом Ингу. И только неделю назад бывшая помощница Фалалаева рассказала ей всю правду. Организовал то ужасное интервью для «QQ» именно Фафа. Фотографии и рабочие материалы слили в Интернет тоже по его наводке. То ли из мести за развод, то ли из коммерческих соображений – рассчитывал подхлестнуть интерес, а может, и то и другое вместе. Сколько и чем – деньгами или услугами – он заплатил редактору «QQ» Бубнову за этот слив, Туми не знала и знать не хотела. Что она знала наверняка – так это то, что пора, наконец, снять этот груз с души. Когда Инга позвонила договориться о встрече, Туми решила, что это отличный шанс дать опровержение публикации в «Шарме».

Она расскажет Беловой про предательство Фафы. Инга опубликует это в своём блоге. Что ж, пусть наравне с музыкой продаётся и личная жизнь. А музыка ещё будет, будет ещё много музыки. «Рано они меня в «клуб 27» записали. У меня новый продюсер, я в прекрасной форме, в столе лежит подписанный контракт. Я собрала пирамидку Туми Иши».

– «Всё переплетено, море нитей, но! Потяни за нить, за ней потянется клубок! – Слова отлетали от зеркала, Туми ткнула в отражение. – Этот мир веретено. Совпадений ноль. Нитью быть, или струной, или для битвы тетивой!» На хип-хоп, что ли, перейти…

Мелодичный перезвон дверного звонка разнёсся по квартире. Она посмотрела на старые бабушкины ходики: до интервью ещё три часа, наверное, Инга перепутала время.

Она открыла дверь: это была не Белова.

– Албасты сай, – прошептала Туми.

«Я на месте. Ты где?» – отстучала она эсэмэску.

Старое кафе «Дядя Стёпа», стилизованное под советскую квартиру, было их с Кириллом штабом. Инга устроилась в закутке под ковром с оленями. Над головой висело допотопное радио, из динамика негромко и проникновенно бубнил Кобзон про секунды. Пахло жареным луком.

– Заказывать будете что? – Над ней нависла упитанная официантка в кружевной наколке.

– Пока эспрессо, я друга жду.

Кирилл появился в дверях, и по резким шагам, которыми он пересёк зал, Инга поняла, что Архаров не в духе.

– Закрыли дело. – Он ухнул перед ней на стул.

– Какое дело? О чём ты говоришь? – спросила Инга, хотя уже понимала о чём. Желание в красках рассказать про «40К» и Vitaclinic сдулось, как воздушный шарик, проткнутый зубочисткой.

– Огонь в глазах притуши – спалишь заведение. – Кирилл уставился в меню. – Дело об оторванной голове. Убийца пойман и посажен за решётку.

– Спасибо тебе за помощь, ты навела нас на него, раздобыла детали. – Архаров захлопнул меню. – Пожалуй, есть я не буду. Голодным быстрей закончу – отчёты строчить до ночи.

Он начал подниматься, но Инга схватила его за руку:

– Сядь. Ешь. Рассказывай. Ты что-то знаешь, чего не знаю я. За это тебе полагается суп.

Кирилл нехотя опустился обратно. Немного подумал, как будто решался на что-то, и кивнул официантке.

Когда принесли борщ и плошку кабачковой икры с чёрными гренками, Инга попросила:

– А теперь по порядку.

Архаров помедлил, зачерпнул ложкой суп:

– Я после того разговора с тобой к Никите Бу собирался…

– Это я помню, – перебила Инга. Кирилл обжёг взглядом, и она поспешно добавила – Ладно-ладно, солируй.

– А тут звонит знакомый дэпээсник. Тебе интересно будет, говорит: «В машину твоей жертвы «Мазда» въехала. Красный «Мини Купер», госномера такие-то…» – Архарова явно тяготил этот разговор. – Случайность, короче. «Мазда» эта разворачивалась и тюкнула «Купер» на стоянке ТЦ «Столица». Там огромная такая парковка, катакомбы. Стали искать хозяина «Купера» – никого. Чувак пождал-пождал и ментов вызвал. Те пробили собственника по базе. Оказался им Никита Буланов. Но в машине обнаружили генеральную доверенность на Галину Белобородько. Тут я вспомнил и про ключи, которые нашли у Безмернова.

– Ну и? – спросила Инга. – Дальше-то что?

– Стали досматривать. – Архаров вяло намазывал икру на гренку. – Я её фонариком и так, и сяк. Багажник, бардачок. Везде пусто. Уже вылезать хотел, случайно буквально на верх бардачка светанул. А там флешка, приклеенная скотчем.

– А в утке той – яйцо, а в яйце том – игла.

– Ну, короче. – Кирилл даже не улыбнулся. – Никита Антонович Буланов по кличке Бу оказался педофилом, о чём свидетельствовали домашние фильмы, снятые самим Бу и записанные на найденную нами флешку. Он детей… подростков… мальчиков совсем… за айпады и плееры покупал. Гнида. – Архаров отложил ложку, уставился на ковёр с оленями.

– Насиловал?

– Растлевал. Они сами к нему шли. Кто за модные кроссы, а кто и за чупа-чупс.

Инга помолчала. Видела, что Архаров борется с отвращением.

– В общем, – подытожил он, – мы заново вскрыли ноутбук Эвелины – он у нас в вещдоках уже запечатанный лежал. Прорыскали там почту на конкретный предмет. Ну и нашли письма. Белобородько шантажировала этого урода. Деньги у него сосала. Тот же «Мини Купер» от Бу к ней приплыл.

– Понятно, – сказала Инга.

– Я к Буланову с ордером. Он сразу сознался. Ну, почти. И в совращении малолетних, и… в убийстве. Так что спасибо тебе. Ты нам этого Бу на блюдечке принесла.

– Подожди-подожди. – Инга удивлённо смотрела на него. – Про педофилию я поняла, но убийство? Где доказательства?

– Она его шантажировала, он её прикончил, чистосердечное написал, какие тебе ещё нужны доказательства? – ответил Кирилл раздражённо. – Ему теперь прямая дорога на зону, а на зоне ему доходчиво объяснят степень его вины.

– Ну, как он у вас признание написал, я, положим, догадываюсь. Лютая ненависть к таким, как Бу, хорошо известна. Я тебя про доказательства спрашиваю. Письма Джи не являются прямыми уликами. Может, он годами ей платил, и всех всё устраивало…

– Да какая разница? – вдруг гаркнул Кирилл. – Он педофил! Мальчишек трахал, скотина конченая! Если ты его защищать вздумала, я лучше сразу уйду.

– Да не защищаю я его! – Инга тоже повысила голос. – Он рассказал, как именно убил Эвелину? Чем отрезал ей голову? Зачем? Как голова оказалась в канализации? Почему её машину нашли на стоянке ТЦ? Давно она там стояла или кто-то её туда перегнал? Кроме «да, это я», он смог вам что-то внятно объяснить про убийство?

Архаров молчал.

– Кирилл. Даже на самого распоследнего ублюдка нельзя вешать то, что он не совершал. Ну кому я это рассказываю?

– Зачем ты покрываешь его, я не пойму? – прошипел он.

– Да что ты заладил: покрываешь, покрываешь?! Хорошо, ты подозреваешь его на основе шантажа. Но хоть что-то ещё, хоть одна деталь говорит о том, что убийца – он? Что ты дело-то сразу закрываешь? У меня, например, появилось много новой информации, которая позволяет сделать выво…

– Счёт принесите! – Кирилл поднял руку.

– Нет, ты меня дослушай! – Инга всё больше злилась. – Ты не понимаешь, что, посадив Никиту Бу за убийство Белобородько, ты покрываешь настоящего убийцу? А что, если он ещё кого-то убьёт? Ты согласен нести ответственность за эту новую смерть?

Не дождавшись нерасторопной официантки, Кирилл кинул пару купюр на стол, вскочил и направился к выходу, сшибая по пути стулья и углы.

Какое-то время Инга сидела в тишине.

Эдик подошёл не сразу.

– Ты можешь сейчас говорить? Не отвлекаю тебя? – спросила Инга в трубку.

– Не совсем. – Эдик перекрикивал какой-то строительный шум.

– Я ненадолго, – она перехватила айфон в другую руку, – хотела спросить. Я когда в «Житнице» за Безмерновым в фойе пошла, Никита Бу, который был с ним, ничего подозрительного не делал? Может, звонил кому? Не помнишь? – Она понимала, что хватается за соломинку.

– Инга, я работаю, – сказал Эдик. – Навскидку не вспомню. Давай так: я сейчас здесь всё закончу и к тебе! Заодно и поболтаем?

– Не получится. – Инга отвела телефон от уха, глянула на часы. – У меня интервью с Туми через сорок минут. Не знаю, сколько времени займёт. Может, пару минут, а может, пять часов. В любом случае сегодня никак.

– В четвёртую квартиру, фамилия – Белова, – сказала Инга консьержке.

Двери лифта открылись. Инга очень удивилась, когда Туми легко и сразу согласилась на разговор, была мила и радушна – ни враждебности, ни старой обиды, ни тем более оскорблений.

Инга позвонила в дверной звонок. Подождала. Тишина.

Стало досадно. Она ещё раз позвонила. Глухо. На площадке – никого. Она приложила ухо к двери. Для опоры взялась за ручку, дверь неожиданно подалась, Инга потеряла равновесие и буквально ввалилась в квартиру.

В прихожей горел свет. Она увидела в большом арочном проёме гостиную и две двери: одна была открыта, виднелся кусочек кухни, другая не пропускала ни одной полоски света.

– Ау! – крикнула Инга в пространство. – Есть кто дома? Я вошла.

Она недолго потопталась у порога. Тщательно пошаркала ногами о коврик, стараясь произвести побольше шума, покашляла и, оставив входную дверь нараспашку, прошла в гостиную.

Большой чёрный рояль занимал полкомнаты. Через портьеру пробивался свет, в нём плясали пылинки. С улицы донёсся детский смех. Прямо под козырьком подъезда курили и шумно переговаривались водители персональных машин, припаркованных во дворе. Сверху от соседей донёсся звук перфоратора.

– Туми, вы где? – Инга сморщилась, уж очень глупо прозвучал вопрос.

Она огляделась и насторожилась. Ей почудился какой-то посторонний звук – как будто сквозняк сдвинул на несколько сантиметров тяжёлую дверь. Инга достала мобильник, набрала Туми. Пока ждала, нервно отстукивала ногой по паркету. Где-то в глубине квартиры раздался музыкальный рингтон: «Не грусти обо мне, я уже не вернусь…» – пел тягучий женский голос. Инга пошла на звук.

Телефон лежал на широком каменном подоконнике, соединённом с кухонной столешницей. Инга осмотрелась: кухня как кухня, матовые серые поверхности, строго, стильно, функционально. Ничего лишнего.

Она прошла к мойке, обратила внимание на лужицы вокруг, даже на полу, как будто кто-то впопыхах мыл посуду. Только посуды нигде видно не было, один чайник с какой-то бурой жидкостью стоял на подоконнике. Инга присела на корточки и увидела, что вода на полу насыщенного розового цвета, как будто здесь недавно резали свёклу.

Инга резко выпрямилась. В груди больно бухало сердце. На негнущихся ногах, стараясь ступать неслышно, она вернулась в прихожую.

Входная дверь была наглухо закрыта.

Во рту моментально пересохло. Как сомнамбула, она подошла к плотно притворенной двери в комнату и взялась за ручку. Выдохнула весь воздух. Постояла, закрыв глаза.

И рывком распахнула.

Это была спальня. Туми лежала на кровати поверх золотистого покрывала. Босая, в зеленых джинсах и белой блестящей майке. Её поза была самая естественная, как будто певица просто прилегла отдохнуть после работы. Вот только голова… Голова лежала рядом, недалеко от тела. Волосы были красиво разложены по покрывалу, на лице – идеальный макияж.

Ноги у Инги подкосились, она протянула руку в поисках опоры, зацепилась пальцами за край туалетного столика и, уже падая, смахнула с него одинокую чёрную шахматную пешку.