Спуск в люк занял у Артема минут пять – хотя, если бы не безумная скачка по следам болоньевого, он бы управился за секунду. Все тело болело, башка кружилась, и «картинка» перед глазами вертелась, как в детстве во время неумеренной езды на карусели.

Вертикальная шахта сменилась горизонтальным лазом – столь узким, что Казарину пришлось идти, пригнувшись, а иногда и вовсе ползти на карачках под свисавшими с потолка железными трубами. Как в подводной лодке, подумалось почему-то ему. Сходство с тонущей подлодкой усиливалось наличием ледяной воды, хлюпавшей под ногами, от которой в момент раскисли старенькие Артемовы ботинки. В некоторых местах ее уровень был по щиколотку, и он недовольно подумал, что это, видимо, не предел. Простуда ему обеспечена железно.

Вскоре Казарину удалось наконец выпрямиться в полный рост. Повсюду из стен туннеля торчали запущенного вида трубы, сикавшие грязью и ржавчиной. Однако пыльные лампочки под потолком горели исправно, хоть и встречались нечасто – на расстоянии нескольких десятков метров друг от друга.

Но вскоре и они исчезли, а Артем очутился в полумраке подземелья. Наконец глаза его привыкли к темноте, и он начал различать на стенах матерные надписи. Все чаще встречался мусор – места эти были явно обитаемыми, хотя Казарин никак не мог взять в толк, кто тут может бывать и зачем. Судя по названиям западных рок-групп, кое-как накорябанным на кирпиче, здесь тусовалась развращенная их тлетворным влиянием советская молодежь. «Темнота – друг молодежи, в темноте не видно рожи», как любит говорить Стрижак.

Даже во мраке здесь зародилась жизнь – маленькие бледные грибы на тонких ножках тянулись вверх, слабо мерцая в потемках фосфоресцирующим свечением.

Вдруг Артем уперся носом в развилку. Тоннель раздваивался, как башка Люцифера, на два больших рога, которые, плавно загибаясь, уходили куда-то в темноту.

Такого подвоха Казарин не ожидал. Он где-то читал, что при неосознанном выборе направления человек в большинстве случаев поворачивает направо. Но Артем бы копейки гнутой не поставил на то, что беглец передвигается неосознанно.

Казарин все-таки шагнул наугад в правый коридор и нашарил в кармане куртки коробок спичек – к счастью, он оказался сухим на ощупь. Артем чиркнул тоненькой хрупкой палочкой, и ее дрожащий огонек выхватил кусок кирпичной кладки. Кладка этого мрачного подземного хода была совсем старая. Его своды были сделаны из кирпича с примесью яичного желтка – явно еще в прошлом веке. На некоторых обглоданных безжалостным временем кирпичах еще можно было разглядеть полустертое клеймо с мечтой любого орнитолога – хищным двуглавым орлом.

Оберегая ладонью от сквозняков слабый огонек, Казарин осторожненько двинулся вперед по тоннелю.

Подземный ход был и вправду зловещим. В самом его начале потолок просел, так что идти тут пришлось осторожно, пригнувшись. Вода здесь по-прежнему доходила Артему до щиколотки. В ботинках мерзко хлюпало. Ногам было холодно и гадко.

По бокам время от времени встречались какие-то ходы-ответвления, но они были настолько темными и подозрительными, что Казарин даже не пытался туда соваться.

Спички нужно было экономить, и большую часть времени Артему пришлось шагать в почти полной темноте. Когда он чиркнул четвертой серной палочкой, то чуть не выронил с перепугу коробок. На сухом участке стены процветала целая колония насекомых. Белых коконов, затянутых липкой даже на вид паутиной, было столько, что за ними почти не видать было красноватую кирпичную кладку. В самом центре паучьего поселения покоилась отрезанная голова очень крупной собаки, с выколотыми глазами и высунутым из пасти невероятно длинным синюшным языком. Из-под черных от запекшейся крови верхних клыков вдруг выполз здоровенный паук. Он начал спускаться по языку как по мосту, но потом передумал, вскарабкался наверх и проворно скрылся в пустой глазнице собачьей башки.

Казарин вскрикнул от боли и выпустил спичку – укус пламени обжег ему пальцы. Догорающая палочка спикировала в самую середину паучьей колонии. Обтягивавшая коконы паутина вспыхнула, осветив набухший водой свод тоннеля. Ближний к Артему кокон лопнул с противным чавканьем – и из него выползла дюжина омерзительных белых паучат.

И тут же коконы стали лопаться один за другим. Из них полезли наружу полчища мелких белых тварей. Они проворно прыгали Артему на ботинки, норовя забраться под брюки. Казарин бросился дальше по коридору, лишь бы поскорей проскочить страшное место. Нечто похожее он видел только в фильме с гнусавым переводом, который смотрел однажды у друга дома на видеомагнитофоне – чуде иностранной техники, которое стоило зарплаты следователя прокуратуры за несколько лет работы. Затем Артем уперся в какой-то тупик, заметался, свернул куда-то… И неожиданно понял, что заблудился.

Костер из паучьих коконов то ли потух, то ли остался где-то позади – его не было видно. Вообще ничего не было видно, кроме полумрака, напоминающего скудное освещение склепа, к которому снова постепенно привыкли глаза. Казарин некоторое время топал наугад, сам не зная куда. Время от времени над головой появлялись решетки ливневой канализации, из них лился особенно яркий в контрасте с полумраком подземелья дневной свет. Отрезки пути между ними приходилось преодолевать при скудном язычке пламени от спички или на ощупь.

Сунув в очередной раз руку в карман за спичечным коробком, Артем нащупал там увесистую милицейскую рацию, которую ему очень давно, сто жизней назад всучил Стрижак. Он выудил ее из кармана и щелкнул выключателем. Красный огонек слабо подмигнул ему в темноте – аккумулятор работал. Однако ничего, кроме шипения и помех, Артему из переговорного устройства выжать не удалось.

Казарин пошлепал по воде к очередной ливнёвке. Решетка светилась метрах в пяти над его головой. Оттуда же, сверху, доносился далекий и неровный гул. Артему стало как-то не по себе, когда он понял, что это шумят проезжающие у него над головой автомобили. Вот один из них закрыл на мгновение свет. По решетке прошелестели шины. То ли его, Казарина, какая-то сволочь засадила в тюрягу, то ли это мир изолировали от него чугунными прутьями… Артем поборол неприятное чувство и встал прямо под засаженным в кутузку прямоугольником света. Затем, приподнявшись на цыпочки, вытянул вверх руку с зажатой в ней рацией, пытаясь поймать сигнал из «арестованного» мира.

Рация зашипела, заперхала, а потом до Казарина донеслись обрывки милицейских переговоров:

«…На улице Клары Цеткин, дом тринадцать… с территории сельхозпредприятия… угнан трактор «МТЗ-80»… По поступившим данным, на нем в настоящее время катаются пьяные подростки… Сбита насмерть беременная женщина… Принять меры к задержанию транспортного средства и угонщиков…»

Рация чихнула еще раз и захлебнулась. Артем стоял под решеткой ливневого стока до тех пор, пока не устала вытянутая вверх рука. Затем медленно опустил ее, еще раз потыкав в кнопки на черной пластиковой коробочке. Переговорное устройство не издало ни звука. Связь с «Большой землей», как он уже окрестил про себя поверхность, установить не удалось.

Казарин принялся запихивать бесполезную приблуду обратно в карман – не забыть бы вернуть Стрижаку подотчетное имущество, когда он отсюда выберется. Если, конечно, выберется.

– Ты никогда не выйдешь отсюда, – произнесла вдруг внятно, хоть и странным загробным голосом, рация в руке Артема.

Он тут же поднес говорящую коробочку к уху, и другой голос, гнусавый и противный, будто принадлежавший тому переводчику, что озвучивал видеофильмы, но какой-то замедленный, словно видак зажевал пленку, мерзенько прогундосил:

– Ты сдохнешь!..

Артем принялся тыкать в кнопки рации, стоя в столбе света, спускавшемся от ливневки. Но пластмассовая коробочка была мертва. Даже красный огонек больше не загорался.

«Вот и глюки начались, – подумал Казарин как-то совсем уж равнодушно. – Давно пора».

Он запихнул дохлую тушку рации в карман куртки и, пошатываясь, побрел вперед, куда глядели глаза. Спички он больше не зажигал. Ему стало как-то все равно.

Наконец Артем увидел вдалеке то, что не было тьмой. Он ускорил шаги и вскоре различил, что это множество горящих свечей. Парафиновые огарки разной длины и калибра были налеплены там и сям на поверхность пола, ими были утыканы ниши вдоль стен и дыры от выпавших кирпичей. Все они были зажжены для одного существа. Это была человеческая фигура, распятая на наспех сколоченном из оконной рамы кресте вниз головой. Впрочем, понятие «вниз головой» было условным, поскольку головы у фигуры как раз и не наблюдалось. Зато живот был распорот и оттуда свисали перекрученные узлами фиолетовые внутренности.

Казарин сделал еще шаг и разглядел, что распятый человеком не был. На самодельном перевернутом кресте висела туша здоровенной дворняги. Это был кобель – его гениталии бесстыдно свисали вниз, дополняя общую симфонию безумия неким завершающим аккордом. Так вот чья голова была брошена на корм паукам. Из пролома по правую руку от кощунственного распятия, который Артем только сейчас заметил, вдруг донеслось странное протяжное пение, похожее на церковное. Ну, или показавшееся Артему таким – Казарин, родившийся много позже всех «безбожных пятилеток», прокатившихся по разоренной большевиками стране, в храме и не бывал ни разу.

Над проломом Артем различил надпись, сделанную белой краской: «Lasciate ogni speranza voi ch’entrate». «Оставь надежду, всяк сюда входящий», – машинально перевел он знакомые по универу строчки из Данте. Кажется, эта фраза красовалась над вратами ада. Что ж, Казарин не имел ничего против. Пора уже заканчивать эту ни разу не божественную комедию. А то что-то она слишком затянулась. Он медленно поднял руку и перекрестился чуть ли не впервые в жизни. А еще через мгновение решительно шагнул в черный пролом.