Высокий черный человек с лицом, пораженным проказой, отрешенно тащил громыхавшую по камням тележку. Повсюду, где он появлялся, его сопровождал приторно-сладкий запах тления. Заслышав грохот двух деревянных ободов, горожане расступались в суеверном ужасе. Они знали, что завтра или послезавтра тоже займут свое место в страшной тележке прокаженного, но предпочитали об этом не думать. Или думать, что это произойдет не завтра, а послезавтра.

Из тележки свисала чья-то покрытая трупными пятнами лысая голова и три пары ног. Два комплекта конечностей – черные и страшные – принадлежали взрослым. Третья пара покрытых грязью и навозом босых ступней, судя по их размеру, были детскими.

Сквозь доски днища с застрявшими между них ошметками гниющей плоти стекали моча и зловонная жидкость, которая образуется при гнилостных изменениях внутри трупов. Очевидно, учуяв запах последней, за тележкой прокаженного увязался тощий пес с изъеденными паршой боками и остреньким шакальим профилем Инпу-Анубиса. Улучив момент, он вцепился в вывороченные кишки одного из трупов, чертившие на песке змеевидную линию – по вздутому, почерневшему лицу мертвеца, под жирными складками которого полностью исчезала шея, было невозможно определить, мужчина это или женщина. А прочие половые признаки были утрачены в процессе тления.

Прокаженный метко ударил своим посохом пса-падальщика по хребту, и тот, жалобно поскуливая, укатился в придорожную пыль со сломанным позвоночником. Черный человек продолжил свой путь, ни разу не оглянувшись.

Город остался далеко позади. За песчаным гребнем взору прокаженного открылась пустыня, до самого горизонта изрытая огромными ямами, с трудом вмещавшими в себя тысячи трупов людей и животных. Испарения от множества гниющих тел поднимались к солнцу плотным вязким маревом, от которого замертво падали прилетевшие полакомиться мертвечиной хищные птицы. И сами становились пищей гиен и лисиц. В воздухе жужжали мириады жирных мух.

Среди окостеневших, воздетых к слепому небу в последней молитве к жестоким Богам конечностей, принадлежавших людям, и копыт павших животных копошились голые, опаленные солнцем фигурки, разыскивая, чем бы поживиться.

Прокаженный направил свою тележку к ближайшей яме и, развернув ее сильными, перетянутыми узлами мышц руками, вывалил страшное содержимое в общую кучу. Четыре тела легко скользнули вниз, воссоединившись с товарищами по несчастью и став равными среди равных в этом уникальном заповеднике посмертного коммунизма, где изъеденная сифилисом уличная проститутка соседствовала с высокопоставленным царедворцем, а тот, в свою очередь, делил причитавшиеся ему несколько локтей пространства с тощим, мозолистым трудягой-верблюдом. Ибо настоящее равенство всех живых существ может быть только после смерти.

Тело ребенка – полностью покрывавшая его грязь не могла скрыть того, что это был мальчик, – воссоединилось с великим братством мертвых последним. Слева его соседкой оказалась старуха с обглоданным лисицами лицом и чудовищно раздутыми от гноя молочными железами. Справа очутился труп существа неопределенного пола, покрытый гнилостными пузырями.

Ребенок упал не так, как другие трупы – не безвольной куклой плюхнулся на кучу склизкой мертвечины и не закостеневшим бревном рухнул. В позе покрытого грязью тела было некое изящество будто живого, но спящего глубоким сном человека. Словно подтверждая это неосознанное ощущение прокаженного, с губ мальчика сорвался еле слышный стон.

Прокаженный знал, что из недр трупов порой исторгаются звуки самой разной тональности, причина которых отнюдь не в том, что внутри них теплится хоть какая-то жизнь, а в естественных процессах гниения. Высокий черный человек вдоволь насмотрелся на мертвых и давно не верил ни в богов, ни в то, что эти скрюченные, смердящие останки могут давать их прежнему обладателю право на какую-то там загробную жизнь. Однако, так или иначе, он не поленился спрыгнуть в смердящую яму, чтобы проверить, в чем дело.

Его прыжок потревожил мириады огромных мух, на которых прокаженный не обратил ровным счетом никакого внимания, хотя они тут же облепили его блестящий голый череп, образовав на нем нечто вроде отвратительного копошащегося волосяного покрова. Он склонился над телом мальчика и дотронулся черными заскорузлыми пальцами до того места на шее, где у людей бьется тоненький ручеек жизни. С некоторым удивлением прокаженный убедился, что изменчивая Ба еще не совсем покинула тщедушное, просвечивавшее каждой косточкой детское тельце.

Тогда черный человек потянулся за своим узловатым посохом, которым он так ловко расправился с бродячим псом и затем оставил лежать на краю общей могилы. Ухватив неказистое с виду, но, как оказалось, весьма грозное оружие половчее, он раскорячил над телом ребенка свои крепкие, как стволы пальм, ноги и высоко занес тяжелый посох над головой…