Макар отпустил нож, застрявший меж ребер твари, вставая с пола, ударил копьем снизу вверх. Да, пусть не в полную силу и не прицельно. Но широкий, почти в ладонь наконечник рассек не-человека от живота до горла, вспорол кожу и мышцы, выпуская содержимое. Твари это не понравилось, она заверещала от боли, отшатнулась, но ударить ей помешала рука, застрявшая крючьями-когтями в глазницах Яги. Та повисла на руке мертвым грузом.

Макар, перехватив копье поудобнее, коротко ткнул тварь в шею. Вогнал острие под подбородок, надавил, толкнул упираясь ногами в скользкий пол, пригвоздил к стене и, видимо, попал куда надо: тварь обмякла. Руки с так и висящей на пальцах Ягой упали плетьми.

В два удара отделил голову от тела, замахнулся еще раз и еще, рубя по тонким девичьим локтям и коленкам – оставлять кадавра за спиной совсем не хотелось. Макар запыхался – копье – совсем не топор, рубить не сподручно, но, видимо, придется, и много. Вытер лоб огляделся по сторонам коридора, нет ли еще гостей.

Отрубленная голова вращала глазами, злобно кривила тонкие почти черные губы, демонстрируя отросшие клыки вместо резцов. Да, звериная морда плохо вязалась с аккуратной девичьей грудью, трогательно торчавшей шоколадными сосками из-за края вспоротой не то ночной сорочки, не то халата. Макар вдруг остро ощутил, насколько же дерьмовая ему досталась жизнь, сколького же в итоге он лишился!

Да, ему почти сорок и бабы у него никогда не было. Да, будучи подростком, он, глупо хихикая, замирал, подглядывая через щель в стенной панели за тем, как Маша моется и вытирается старательно, при этом делая вид, что не замечает наблюдателя. Он был тогда противен сам себе за свой поступок противен за жалость взрослой женщины к нему, подростку-сироте.

Внутри Макара вдруг вскипела злоба, черная злоба с кровавой пеной, захлестнувшей по самые глаза, на мудака, двадцать лет назад запустившего атомные ракеты, на урода Бьярна, укравшего Аню. Нет, не так. Убившего Аню, потому что сейчас он встретил призрака по имени Энн, в которой от прежней веселой и нежной девчонки остался только шрам на щеке.

Злость прочистила Макару мозги, вытравив нахлынувшую вдруг жалость к себе. И теперь торчавшие из-под размочаленных лохмотьев сиськи какой-то туземной девахи никак не вязались с разваленной на две части грудной клеткой, белевшими обломками ребер и кровавым месивом, старавшимся зарастить, стянуть себя тонкими червями шевелящихся усиков. Макар пинком отправил злобно зыркавшую голову с костяным стуком считать углы стального коридора. Закончив необходимое, прихватил копье и, оставив Ягу коченеть вместе с пытавшейся регенерировать тварью, отправился дальше.

Злость, бурлившая внутри, подстегивала Макара. Он шел, топая ногами по ржавому полу, напролом, не думая об опасности. Выскочившего из-за угла не-человека в полосатой, как матросская тельняшка, рубахе, раззявившего зубастую пасть в пол-лица, он обезглавил одним ударом копья, даже не останавливаясь, лишь проследив, как голова откинулась на спину, повиснув на сухожилиях и куске кожи. И пройдя еще метров десять, спохватился: так же и сдохнуть можно. Бравада – это хорошо, когда безопасно. А сейчас совсем не так, надо взять себя в руки, успокоиться, присмотреться, вспомнить, чему учил Дед.

Содрав пальцами со стены немного наледи, Макар умыл лицо, немного успокоился и огляделся. Да, место было жутковатое: стальной гулкий коридор, заросший инеем и льдом. Вездесущие трубы, толстые ребристые кабели, подвешенные наподобие карниза под потолком или вдоль стен. Вроде бы похоже на переходы Треугольника или ледокола, но отличия все же были. Избавившись от нахлынувших эмоций, он понял: воздух пах смертью. Пах уже пролитой или еще предстоящей, но явственно ощущавшейся на языке кровью.

Коридор постоянно стонал, качался под ногами, надсадно потрескивал, в лицо то и дело дышало морозным сквозняком и несло тухлятной.

А еще Макар ощущал постоянный гнет, что-то почти физически давило на плечи и с каждым шагом прижимало к полу все сильнее. Он ощущал не только страх, но и росшее с каждым мгновением беспокойство, чей-то взгляд, сверливший затылок, едва слышные шаги – хруст изморози под чьим-то ногами.

Макар обернулся, ожидая встретить острием копья очередного не-пойми-кого, ползущего по стене или потолку, как тогда не-Семецкий, но нет. Пусто. И Живой молчал. Но молчание паразита было слишком красноречивым, Макара обдавало волнами страха, глухого раздражения, заливавшего лицо жаром. Макар позвал:

«Живой?»

«Да»

«Что происходит?»

«Ничего. Зовет»

«Она?»

«Да. Не обращаю внимания. Тяжело. Сильно зовет»

Макар понимал, что ему просто передается настроение паразита, ведь они связаны. Макару вдруг захотелось хлопнуть себя ладонью по лбу: а зачем он идет убивать гигантское страшилище, ему-то это на кой хрен?!

Ему лично этот рыбозавод на дизельном ходу нужен, как моржам космонавтика. Его, Макара Северова, задача – выжить, найти, на чем удрать отсюда. Выходить тем же люком, каким и пришел, ему не следует, могут сразу положить из автоматов и не спросить, как самочувствие. Пройти по палубам и переборкам вдоль борта и выйти на корме? Вполне правильная идея. А вдруг раскусят?

Макар остановился, снова заметив на себе пристальный взгляд, но осмотревшись вокруг обнаружил все ту же сталь коридора, и те же трубы. Из косой решетки на квадратной трубе под потолком падали снежинки, образуя на полу едва заметный сугроб. В висок несмотря на мороз, так настойчиво тянуло теплым ветерком, он обернулся, заметив в углу на потолке зачем-то прибитый черенком вверх средних размеров молоток… После этой мысли сразу же захотелось хлопнуть себя еще раз по лбу.

«Ну и совсем одичал ты, Северов. Это же камера!» Да, объектив и все остальное, конечно, обросло наледью, и она наверняка не работала, но все же, раз на борту рыбозавода есть камеры, то вполне может оказаться, что кто-то в них наблюдает.

Стены коридора были с отметинами: глубокие царапины, дыры от пуль, кровавые отпечатки. Вот метра два-три кто-то шел опираясь руками в крови. Сначала отпечаток пятерни виднелся четко, но, видимо, шедший терял силы и в конце концов упал, оставив багровый росчерк до пола и небольшую почти черную застывшую лужу. Но вот трупа не оказалось. Сожрали? Ожил и теперь бродит?

Макар поймал себя на мысли, что цвет отпечатков на стене и кровавой лужи, растекшейся по полу, он додумал. Макар, сам того не замечая, давно уже брел в полной темноте и не различал цветов, внутренний мир корабля был строго бело-черным. Дальше коридор сужался, сворачивал вправо и впереди заканчивался полуоткрытой дверью с рычагом запора. На комингсе отчетливо виднелась кровь, причем кровь свежая, не покрытая снежно-льдистой бахромой, как все остальное от пола до потолка.

«Эй, Живой, понюхай, что там насчет…»

«Опасно»

«Это я понял. Конкретнее. Как близко?»

«Опасно. Близко»

Толку от подозрительно молчаливого паразита было мало, он будто находился в полудреме и отвечал неохотно. А обстановка тем временем давила своей неизвестностью: сколько здесь неживых бродит? Сколько из них работники и смертники вроде него, отправленные на разведку?

Отойдя насколько хватало длины копья, он подцепил дверь наконечником и потянул на себя – с громким скрипом та открылась полностью. Никто не выпрыгнул, желая сожрать печень Макара Северова? Отлично! Вот так бы всегда.

Сразу за комингсом виднелась небольшая площадка, кучей наваленное тряпье и лестница, идущая на нижнюю палубу. След тянулся по решетчатым ступеням до самого низа и терялся за пределом ночного зрения. В темноте, кстати, Макар видел не дальше, чем метра на три, маловато. Хотя и на том спасибо.

Спустившись, Макар оказался в просторном вытянутом помещении – разделочной. Зрение Макара ограничивалось парой метров, туши проступали из плотной темноты с каждым шагом. Лахтаки и косатки, подвешенные на крюках под самым потолком, поскрипывали в такт качке. Видимо именно здесь улов потрошили, отделяли требуху от чистого мяса, скидывая на ленту конвейера, который тянулся по всей длине, огибая видимое пространство, и терялся в темноте. А в прямоугольную дыру потолочного люка – сейчас закрытого – улов, очевидно, и спускали.

Кругом столы, ножи, топоры, пилы, горы закаменевшего мяса. Макар осторожно двигался, стараясь не нашуметь лишний раз. К глухому бульканью воды, вою ветра, и скребущих о борт льдин добавился гул. Где-то работал станок или агрегат.

Под ногами то и дело попадались кости, кучи каменных кишок, поскрипывали успевшие примерзнуть гильзы – здесь был бой. Но из трупов только моржи, белухи и какие-то огромные рыбины невиданных Макаром размеров покачивались на цепях, подвешенные за хвосты и лапы. Дышалось тяжело, воздух, несмотря на холод, был липкий, густой, как рыбная каша, после вдоха-выдоха оседал на языке сладковатым привкусом крови. Место смерти.

«Еда. Много еды», – проклюнулся голос Живого.

«Уймись. Не до этого сейчас»

Смертью здесь был пропитан каждый сантиметр, она въелась в инструменты, столы из нержавейки и стены. Макар не раз убивал доверчивых тюленей, дробил им тяжелой колотушкой хребты и черепа, гарпунил белух прямо с берега, подманивая на запах моржового мяса. Но добывал ровно столько, сколько было необходимо, чтобы жители Треугольника выжили.

«Зачем бить зверя больше, чем можешь съесть? Не бери лишнего», – вспоминались слова старого охотника-туземца из потрепанной книжки. Здесь же смерть была поставлена на поток, как промышленная заготовка. Вряд ли столько мяса съедали жители Стального острова, скорее, готовили для продажи.

А свежий кровавый след тем временем снова стал отчетливо виднеться на полу, среди обглоданных черепов и разбитых ради мозга костей. Широкий, будто кого-то волокли или кто-то полз, поворачивал за бочки с отходами и терялся где-то за огромным станком, высотой от пола и до потолка. Макар выставил копье перед собой, чуть помедлил и прыгнул, готовый ударить. В узком пространстве между стеной и массивной плитой машины сидел человек.

– Грек? – тихо позвал Макар. Чернявый больше походил на труп, чем на живого, бледный, почти синий, да и крови с него много натекло. Курчавая голова чуть дернулась, Грек открыл глаза. В тот момент Макар без раздумий ударил бы копьем, если бы не все еще открытая рана на животе Грека и свежая кровь, – у обратившихся раны затягиваются, он знал это по себе.

– Макар?..

– Да. Говори тише.

– Это правда ты?! – человек встрепенулся.

– Да, я. Не ори говорю, услышат. Что с остальными? – Северов догадался, что Грек попросту не видит его в полной тьме а лишь слышит голос.

– Да-да, конечно… Я уже думал, что умру здесь, Макар, – раздался всхлип. – Они напали, сразу несколько, там, на палубе. Я убежал, но меня зацепили. Не хочу умирать в одиночестве. Помоги мне выбраться, Макар.

– Нам с тобой не выжить. Давай перевяжем тебя, я помогу добраться до основного коридора – там чисто, я их убил. Ты выберешься…

– Мне х-холодно. Помоги мне, Макар!

– Не шуми, бля, – зашипел тот.

– Если ты меня бросишь, я заору. Слышишь? Эй! – во все горло рявкнул Грек. – Я буду орать, и твари придут. Эй, урод-ды, сюда-а!

– Не шуми… хер с тобой, давай руку. Ну, я туда не пролезу. Подними жопу-то с пола, встань.

– Ну, вот, – запричитал Грек, – мы вернемся к Бьярну. Расскажем все. Все, слышишь?! Гнид надо сжечь. Залить нефтью с танкера и спалить к чертовой матери…

Макар огляделся по сторонам, не явился ли кто на шум. Потянул успевшего примерзнуть Грека, помогая встать.

– Знаешь как страшно, Макар? – продолжал Грек. – Как страшно умирать одному.

– Знаю.

Когда долговязый встал и оперся на станину агрегата, Макар ударил. Шагнул вплотную, зажал ему рот, чтобы не шумел, и ударил ножом в грудь. Грек дернулся всем телом, промычал что-то, но Макар держал крепко. Грек не сопротивлялся, видимо, сил от кровопотери совсем не оставалось. В глазах чернявого читалось удивление и обида. А чего он ожидал, благодарностей и усиленного питания? Это после обещания сдохнуть самому и его прихватить с собой? Ну уж хрен.

Макар аккуратно уложил обмякшего Грека обратно в простенок и вытер нож об его куртку. Он, если честно, и сам не ожидал, что так поступит, думал дотащить до лестницы, проводить за первую дверь, дать пинка и задраить ее. Но сделал так, как сделал.

Подло? Жестоко? Да. Но в этом мире, как, наверное, и в любом другом, каждый в ответе за себя. Грек сделал свой выбор, а Макар сделал свой. И вообще, он был опасен, мог вцепиться, повиснуть гирей в самый не подходящий момент, уж больно любил себя поклонник крылатых членов. И в конце концов, возвращаться обратно к Федосееву и норвежцу Макар не планировал.

Скр-р-рт. Скр-р-рт. Скр-р-рт.

На шум, поднятый Греком, кто-то пожаловал. Макар фыркнул, подхватил копье и вжался в простенок вместе с трупом.

Скр-р-рт. Скр-р-рт.

Кто-то шел и тащил железное по стальному полу. Скрипел тяжелым. Макар не видел его из засады, и вообще ничего, кроме горы бочек и части стола с висящей на крюке тушей, видно не было.

Скр-р-рт. Скр-р-рт. Скр-р-рт.

Он (или оно?) не торопился. Скреб по мозгам. Шаркал ногами, пыхтел, грузно топая по решетчатой палубе разделочного цеха.

Ток! Ток! Ток!

Как рубят деревья, Макар слышал и видел только по телевизору очень и очень давно. Здесь вряд ли рос лес, и этот кто-то, очень похоже, рубил замерзшую тушу. Макар и сам так делал, когда вернулся с неудачной долгой охоты, привезя в Треугольник замерзшую в камень тушу моржа-подростка.

Ток. Ток. Дзинь. Скрт.

Последовавшее за этим урчание и хруст подтвердили догадку: некто рубил на куски и жрал замерзшее мясо.

Макар сидел в щели между стеной и массивным агрегатом, смахивающим на помесь пресса и мясорубки, уже долго. Тварь бродила по разделочной, чем-то скрипела, жрала, двигала столы, звякала железками, снова рубила туши и жрала. А главное, жрун совсем не собирался уходить. Чуял его присутствие и потому ждал, когда же жертва проявит себя. Макару надоело прятаться и ждать. Он понадеялся на то, что тварь, кормившаяся сейчас окаменелым от холода мясом, видит в темноте так же ограниченно, как и он сам.

Северов взял оба копья в одну руку, и потихоньку на четвереньках выполз из своего убежища. Хруст перемалываемого чьими-то мощными зубами замерзшего мяса слышался совсем близко, рассмотреть что либо мешали туши, висевшие сплошными колоннами, и длинные разделочные столы. Макар полз вдоль стеллажей, пролезал под столами, он надеялся выскользнуть через такой близкий проход в следующее помещение, куда убегала конвейерная лента. Он полз, казалось, уже бесконечно, и в какой-то момент Макар вдруг понял, что не слышит. Тяжелая поступь, щарканье, пыхтенье и хруст исчезли.

«Живой?» – позвал Макар, и почти тут же его подкинуло в воздух. Краем глаза Макар успел заметить массивную тень, метнувшееся к нему нечто и искры, брызнувшие из стального пола. Грохот удара и рев ударили по ушам мгновением позже. Извернувшись в прыжке, Макар ударил незаметно подкравшуюся тварь копьем в объемное брюхо – Северов не знал, где верх, а где низ, он больше не управлял своим телом. Упорно молчавший Живой делал все сам.

Макар приземлился на стол через пару метров, покачнулся, чуть не свалившись, но устоял. А тварь, жравшая мясо и так тихо сумевшая к нему подкрасться, стояла и смотрела: здоровенный мужик с огромным пузом, выпиравшим из-под окровавленного фартука. Как и охотники, напавшие на Треугольник, этот был в маске, криво вырезанной из какой-то белой жестянки, – указателя, на нем даже слово читалось «…ыход». Левая рука этого мясника кончалась загнутой, как у богомола, зазубренной клешней наподобие костяного крюка. А в правой он сжимал топор. Самый обычный топор на длинной рукояти из китового ребра. Додумать мысль о том, что это первый из встреченных не-людей, кто пользовался человеческим оружием, Макар не успел. Мясник прыгнул с места.

Макар перекувырнулся через себя, массивный стол, на котором он только что стоял, с грохотом и стоном сминаемой стали прогнулся от веса мясника. Макар закричал от боли в, казалось, разорванной пополам спине, крюк просвистел слишком близко и чиркнул совсем слегка. Приземление оказалось жестким. Он ударился об замерзшего моржа, упал на руки, перекатился, брошенный следом топор с глухим стуком вонзился в тушу.

О том, что этот не-мертвый ему как противник не по зубам, Макар понял еще до того, как замороженная до состояния камня туша моржа встретилась с его ребрами. Если все отправленные очищать рыбзавод бойцы-смертники встречали на своем пути этого обвальщика, то исход один. Перекатившись на руки, Макар «побежал» на четвереньках. Тварь рычала и бесилась позади, запутавшись в цепях, свисавших с конвейера на потолке, швыряла вдогонку все, что попадало под руку. В распахнутый проход в соседнее помещение Макар влетел «рыбкой» проскользив на пузе по заледеневшему полу.

Помещение – почти точную копию предыдущего – он не рассматривал и таиться не пытался, – не было смысла, пузатый локомотив, топая сапожищами, несся позади. Макар бежал сломя голову, опрокидывая встреченные на пути бочки, которых здесь оказалось до неприличия много. Емкости опрокидывались то с жестяным грохотом то с бульканьем выплескивающейся жидкости и запахом крепкого рассола. Видимо, мясо, полученное из разделочной, в этом цеху сразу же солили. А дальше был сюрприз в количестве десяти-пятнадцати голов. Его ждала засада из толпы не-людей, засевших за высокий штабель из пластиковых контейнеров.

Чтобы не попасть сразу в гостеприимно размахнутые когтистые грабли бегущего на встречу монстроурода, Макар хотел развернуться и бежать обратно, но обледеневший пол решил иначе, и Живой тоже. Это было странным ощущением: наблюдать как твое тело, делает то, что хочет, а ты не в силах помешать. Оставшееся копье встретило первого урода в порванном переднике наконечником в грудь, опрокинуло навзничь, подбрасывая Макара в длинном прыжке через бегущих на встречу охотников. В паре сантиметров от лица просвистела торчавшая из потолка железка.

Впереди мелькнуло знакомое очертание овала, обведенного красной полосой. Лед на полу оказался одинаково скользким и для монстров, потому Макару повезло, он успел на долю секунды раньше проскользнуть под выкинутой в ударе когтистой лапой, просвистевшим длинным и широким ножом на древке.

По инерции Макара протащило по льду и впечатало в стену, на мгновение он потерял ориентацию в пространстве и голова поплыла. Руки сами нащупали рычаг открывания двери, а ноги перенесли через высокий комингс. На закрытую стальную переборку посыпались удары и заскрежетали когти, но, это уже не имело значения. Когда задергалась рукоять запора, Макар повис на ней всем весом, и лишь потом сообразил опустить оба рычага с набалдашниками, фиксирующие дверь в закрытом положении, даже если «замок» открыт.

Твари бесновались по ту сторону. Но расслабляться было некогда. Переведя дыхание, Макар поднялся с пола и осмотрел «арсенал». Выходило, что он остался с голыми руками, – пара ножей, стальной и старый костяной, не в счет, особо не повоюешь. Помещение, в котором он оказался, в прошлом было, видимо, раздевалкой – стенные шкафчики это подтверждали. Но сейчас оно было почти полностью, до потолка заставлено бочками. Макар скинул запорное кольцо с одной, и снял крышку, в нос тут же ударил запах крепкого рассола, и каких-то давным-давно позабытых специй.

«Еда!» – взорвалось в голове.

Да он и сам был не прочь подкрепиться. Подцепил длинную рыбину за хвост, ухватил спинной плавник, разодрав жесткую шкурку, оголяя чистое в слое беловатого жира мясо и впился зубами. Северов вдруг ощутил, насколько он проголодался, ведь наверняка все эти прыжки и кульбиты не прошли для его организма даром.

Как же вкусно!

Вкусно, но очень и очень мало. Тогда в дело пошла еще одна рыбина, и еще. Макар жрал, с урчанием вгрызаясь в рыбий хребет. Соли в солонине было столько, что казалось она хрустит на зубах! Но это крошились рыбьи кости, которые Макар перемалывал челюстями. После пятой или шестой тушки Макар, наконец, ощутил что наелся, по телу теплыми волнами разлилось блаженство. Не-люди все еще долбились в дверь, но уже как-то без прежнего азарта, видимо, постепенно теряли интерес.

«Вкусно»

«Согласен»

Было тепло внутри и хорошо. Огнем горела спина, задетая зазубренным крюком мясника, и почему-то правая рука. Но это отошло на второй план, сам того не замечая, Макар погрузился в дрему под скрежет когтей по железу и завывания тварей за стеной.

Очнулся он так же внезапно, как заснул. Рука и спина больше не беспокоили, Макар ощущал прилив бодрости и страшную жажду. Трясущимися от нетерпения руками ринулся соскребать ножом наледь и иней со стальных стен и тут же запихивать себе в рот. Притушить жажду удалось довольно быстро: пить хотелось, но уже терпимо. Твари еще шумели за дверью, поэтому стоило поискать другой выход.

Бочки занимали здесь почти все пространство, свободным оставался небольшой пятачок, достаточный, чтобы открылась дверь. Макар стал оттаскивать бочки, расставлять их, как в игре «пятнашки», чтобы пройти дальше, ведь это была только раздевалка, впереди обязана быть мойка, и вполне могло оказаться, что душевая камера большая, сквозная и к ней примыкает еще две-три раздевалки.

За одной из бочек – из первого ряда – нашелся труп. Мужик, видимо, здесь спрятался, отодвинул одну бочку, залез, придвинул обратно, да так и замерз. Судя по полупустому «ПМ», хлысту и синей форме, заляпанной кровью, он из «хозяев». Мертвец был зараженным, судя по желто-гнойным «бусинам» волдырей на лице, просто замерз раньше, чем обратился.

Хотел бы он такой смерти для себя? Ответить Макар не смог. Зато нашел рядом пояс и срезал такой же с мертвеца. Из полезного разжился небольшим топориком, парой цилиндров магниевых факелов, одним полным магазином к «макарову», а еще кое-какой мелочью вроде мешочка с чем-то мелко нарубленным и сушеным, листков хрупкой бумаги и отсыревшей зажигалки из патрона. Фальшфейеры он сразу же рассовал по карманам, пригодятся. Топорик повесил в петлю на поясе. Пистолет долго вертел, щелкал затвором, но под молчаливый протест Живого положил на пол.

Переставлять столитровые бочки, полные рассола и мяса, то еще удовольствие. Когда Макар наконец добрался до душевой то оказалось, что вовсе она не смежная, а спина готова просто взорваться от поднятых тяжестей. Когда отставлял последнюю из бочек, от напряжения разжались руки, и бочка с размаху впечатала острый край в ботинок. Макар заорал в голос, но адская боль почти сразу затихла – спасибо паразиту.

Он стянул обувь: зрелище было так себе, палец расплющило и почти отрезало. Кровь уже перестала бежать из разорванных сосудов, красное мясо на глазах серело, прорастая тонкими белыми волосками и стягивая края раны.

Наблюдать, как мутировавшая тварь, пытаясь жить своей странной не-жизнью заращивает только что отрубленную конечность, – это одно. Наблюдать этот процесс на себе – совсем другое. Палец очень быстро покрылся полупрозрачной пленкой, грубеющей на глазах. Северов понимал, что он уже не человек, и как будто принял это. По крайней мере, иного выхода пока не предвиделось. Макар натянул обувь, прошелся, насколько позволяло место, – нога будто онемела, но ходить можно. Зато в душевой нашлось много льда из разорванных морозом труб и съемная стенная панель.

Пистолет пришлось разобрать, чтобы соорудить подобие гаечного ключа из затворной рамки и открутить болты. За стальной пластиной из нержавейки обнаружился небольшой тоннель, по которому были проложены трубы. Макар полз в одной из них, сворачивая на развилках, полагаясь на чуйку Живого. Продолжалось это довольно долго, внутри шахты перешедшей в вентиляцию было даже жарковато – Макар сопрел в одежде. До слуха доносился гул работающих электромоторов, шипение, утробное бульканье. Он предположил, что где-то близко расположены установки компрессоров, снабжавших холодом местные морозильные склады. Странное, конечно, дело – вырабатывать холод, когда за бортом трескучий мороз.

Макару вспомнился стародавний анекдот про чукчу, купившего холодильник: «на улице минус пятьдесят, в холодильнике – минус двадцать, греться буду, однако».

Шум работавших машин тем временем переместился и доносился снизу. Макар не слышал сам себя, только непрерывное «во-во-во-во», заполнившее собой все. Вдобавок воняло тухлой рыбой. Какое-то время назад Макар решил что принюхался, но нет, сладковато-приторный запах теперь стал невыносим. Когда ржавая от сырости и времени жесть вентиляционной трубы разошлась под руками и ногами на кружевные лоскуты, Макар ухнул вниз.

Очнувшись, решил, что видит сон: он шел сквозь толпу длинношеих уродов в масках, с граблеподоными ручищами, с огромными, как ножи, когтями. Он шел по огромному помещению. По бокам возвышались ребристые двигатели, усердно работавшие, а этажом выше, под потолком этого ангара, на ажурных перекладинах лепились бурые от ржавчины цилиндры цистерн.

Он ощущал, как хлюпает кашеподобная гниль, доходящая почти до колена, как куски тухлого мяса липнут к одежде; слышал, как подвывают монстроуроды, и не мог что-либо сделать, не мог пошевелить и пальцем.

«Живой?»

Тишина.

«Живой, твою мать?!»

Снова тишина.

«Сука ты паразитская, куда ты меня ведешь?!»

Макар бился в клетке внутри собственной головы, но шел прямиком к громадной охапке тряпья, разодранной одежды, мешков, матрацев, шкур, сложенных наподобие куриного гнезда. И лишь когда до «гнезда» оставалось несколько метров, Макар смог рассмотреть Ее: та самая мохнатая обезьяна-гигантопитек из видения. Та же здоровенная зубастая пасть, длинная шея. Очень похожа на тварь, плывшую на ките, только нет рогатой короны, и вторая пара рук какая-то усохшая. Тварь сидела на троне из тряпья и ждала.

Это была его смерть, его «большая цель» и конец путешествия, Макар это понимал. Понимал, но смириться, после всего, попросту не мог:

«Ну, ответь же мне, Живой?! Хренов гриб, падла, блядь, паразит!»

Макар остановился, подойдя к местной царице вплотную. Вблизи она была еще страшнее и больше, метра три в высоту, минимум. Сквозь буро-седую жидкую шерсть на шкуре, помимо привычных жгутов толстых вен, виднелась нездоровая желтая поросль, словно эта горилла проросла мхом или лишайником.

Горилла приблизила морду, испещренную многочисленными шрамами, гноящимися волдырями, вплотную к Макару, от нее шли упругие волны страха, вони разложения, боли, тепла, безумия и чего-то неуловимого, давно забытого, нежного, будто мать наконец встретила давно потерянного ребенка. Глупо? Наверное. Но Макар именно так ощущал творившееся в своей голове. Макар решил, что Живой сдал его, подчинился зову Матки.

Королева паразитов долго смотрела ему в глаза, а затем обняла огромными ручищами, прижала к себе. Твари, окружившие гнездо, ухали, наверняка что-то торжественное, а Макар в какой-то момент забылся, отбросил два с лишком десятка лет тяжести и лишений, и снова ощутил себя во Владивостоке, дома, стал маленьким ребенком в объятьях матери. Безграничное счастье заполнило душу Макара. Он снова с семьей.

Макар плавал на волнах счастья, он все так же не владел своим телом, но все чувствовал. Чувствовал, как правая рука шарит по поясу, как нащупывает топорик и вынимает его из петли. Чувствовал приятную тяжесть стали, шершавую рукоять, оплетенную кожаным шнуром. Ощущал, как потрескавшийся от времени и влаги шнур врезался в кожу ладони, а рука налилась силой. Его наполнял страх. Этот страх передался Матери, она чуть отталкивает Макара, чтобы рассмотреть опасность. Он хочет удержать эту руку, но не может.

Описав дугу, топорик с костяным хрустом врубается горилле точно в висок. А костяной нож вязнет в складках на объемной шее, переламываясь у рукояти.

Чудовищный крик и боль заполняют Макара, снова, как тогда на катере, его голову заполняет жидкий огонь пылающей звезды, но провалиться в спасительное беспамятство не позволяет Живой:

«Атака! Атака! Атака!»

Макар запрыгивает на спину горилле и, оттолкнувшись ногами, хватается за обрезок лестницы. Он все еще не управляет телом, но происходит это как-то иначе, он чувствует подбадривающее присутствие Живого. Прутья перекладин мелькают со скоростью автоматной очереди, вот он залез на второй ярус. А внизу повалившиеся в обморок твари только-только приходят в себя, непонимающе водят уродливыми головами. Мать паразитов катается в луже из тухлятины, держась за голову, и ревет. Он окружен и бежать особо некуда.

Макар лихорадочно соображает, не обращая внимания и не разбирая, что говорит паразит в голове, с ним разговор еще предстоит. Он замечает вентили, огромные штурвалы на трубах, идущих от цистерн. Облезлая табличка гласит: «Дренаж». Что в них, солярка, мазут, а может, вода? Или ничего?

«Еда!» – вклинивается Живой, как всегда норовящий пожрать, но сейчас не до него. Внизу слышится злобный рев, доносится костяной перестук, твари карабкаются по стенам и лестницам. Макар открывает первый вентиль, из него лениво и поначалу как-то нехотя вытекает буро-желтая пахучая жижа.

«Еда! Еда! Еда!» – снова визжит в голове Живой. И Макара осеняет: топленый жир. Помимо мяса рыбаки добывали и топили моржовое, белушье и другое сало для готовки и в качестве топлива. Топот тварей близко, первые уже залезли на соседние ажурные перекладины и рычат, размахивая лапами. Сало из цистерны уже бьет тугим мутным потоком, смывая лезущих по стальной колонне не-живых.

Макар прыжками несется к следующей цистерне и дренажному вентилю, когтистая грабля хватает Макара за ногу, разрывает штанину и мясо под ней. Он в два удара перерубает руку топориком, раскраивает появившийся над краем череп в маске. Вентиль поддается с трудом. Сало упруго льется маслянистым потоком, заполняя тухлую жижу внизу сплошной буро-желтой пленкой. Твари барахтаются в моржвом сале, поскальзываются.

Макар достал пластиковый тубус факела, сорвал колпачок, рванул шнурок. Ярко-синее пламя ударило тугим потоком. Фальшфейер, разгораясь все жарче, полетел вниз, плюхнулся в жижу, вынырнул, стреляя искрами. Растекшийся жир вспыхнул, превратившись в огненное озеро. Твари, объятые пламенем, метались живыми факелами. Но Макар не останавливался, открывал все новые вентили, подливая масло в огонь.

Не-живые падали, объятые жидким пламенем, и исчезали под слоем горевшего жира. Машинный зал заполняла удушливая гарь. Королева паразитов бросалась на стены, билась об двигатели головой, затаптывая своих детей, в какой-то момент она будто заметила Макара и огромными прыжками кинулась через весь горящий зал. Вцепилась в решетчатую колонну, перебирая всеми четырьмя руками, стала карабкаться наверх.

Макару было некуда деваться. Оставалась небольшая возможность перебраться на ярус противоположного борта. Но для этого пришлось бы пройти над горящим морем по узкой раскачивающейся балке. Он уже был готов перебираться, умирать совсем не хотелось. Хотелось жить! А голова огромной макаки была уже почти вровень с полом яруса, в последний момент перед отступлением Макар, почти не целясь, метнул топорик.

Крутанувшись в воздухе, топорик вскользь ударил Мать по голове, но этого оказалось достаточно: горилла-переросток покачнулась, схватилась за голову и рухнула вниз, исчезнув в озере горящего жира.