Преследователи

Дым, едва поднимающийся в снежное небо, заметили с трудом. Валило со вчерашнего обеда и всю ночь, какие тут следы? «Выдра», порскающая, аки борзая, впереди каравана, блеснула развернутым прожектором, еще и еще. Блики складывались в точки и тире древней и надежной азбуки Морзе.

Белое давило не хуже серого сверху. Белизна наваливалась со всех сторон, прижимала грязно-серые коробки, пыхтящие выхлопами, мерно-устало ползущие вперед. На броне сидели только дозорные. Половина – из оставшихся военных, половина – сплошь наемники. Последние ворчали все громче, косились на майора, спокойно рассматривавшую степь в бинокль редкими привалами. Пока не огрызались, терпели. Пока…

Клыч, выбравшись наружу, внутрь не желал совершенно. От слова совсем. Вонь немытых тел с носками и портянками не раздражала. Куда там… Просто хотелось перебить весь экипаж с десантом, не более того. И сильно мечталось о горячей воде. Хотя боролась мысль о бабе. И само собой очевидно, о которой.

Не о Семерке, не приведи Госпо… Иногда Антон Анатольевич начинал опасаться самого себя и желал удариться лицом о металл, чтобы мысли дурные в голове не совокуплялись, порождая таких вот монстров.

Витало вокруг и в воздухе что-то… эдакое, так и подсказывающее в ухо: скоро, сударь, ох, скоро…

Что – скоро? Ошибиться сложно. Эти дела Антон Анатольевич чуял всеми порами собственной кожи, всеми рецепторами носоглотки и каждой гребаной папиллярной линией пальцев. Ох, да…

Скоро будет много крови. Очень, очень, совершенно бесстыдно много кровищи. Просто по самую шейку в нее окунутся все, чьи рожи видел день ото дня. Да и он сам, бывший батька Сатана, бывший хозяин огромного куска земли крохотной части земли, бывший повелитель пары тысяч выживших, обмакнется в нее по уши. И ему, ври, да не греши, сам себе, это жутко нравилось и дико хотелось.

А ждать? Ух, научился, жизнь и не такое заставит вбить в себя, если нужно. Подождет, не обломится. Все необходимое – здесь, далеко ходить не надо. Руки, ноги, «маузер» с парой ножичков за пазухой и в сапоге. И штука, куда как больше необходимая для грядущей мясорубки… голова.

Колонна, фыркая дизелями и чернея сгорающей солярой, развернулась, потекла к «выдре». Конец уже близок. А какой он случится – дело другое.

Антон Анатольевич смотрел на серый прямоугольник впереди. Форт, что ли? Крепкие стены, кровли над башнями делали сплошь из железа, крепко… А все ж рухнули. Огонь тут постарался на славу, отсюда аж на языке перекатывается едкой горечью, смешанной с гекатомбой славно прожарившегося мяска. Хех, эт точно, тут он не сомневался, какого рода говядинка пошла на огненное приношение богам прошлого и грядущего. В настоящем боженька жил один. Или одна. Алчная, злобная, мерзкая паскуда Беда.

Крепость-новодел была мертвой. На въехавших смотрели пустые глаза. Совершенно пустые. И мертвые. В живых не осталось никого.

Вороны, скопом слетевшись с округи, пировали. Каркали, перепрыгивая и перелетая с тела на тело, выклевывали оставшиеся глаза, мелькали клювами в выпотрошенных телах и распущенных пополам горлах, тянули склизкие пленки внутренностей, раздирали начавшее сереть мясо.

– Седьмая, выставить караулы, – майор спрыгнула вниз, размялась. – Долго задерживаться не стоит.

Седьмая запнулась, хотела что-то спросить. Тронула пальцами маску, потянула ее… Клыч замер, внутренне торжествуя.

– Что несет Орден? – Войновская хрустнула пальцами.

– Порядок.

– Кто мы?

– Солдаты порядка.

Майор кивнула. Едва заметно остановившиеся бойцы снова засновали взад-вперед, как муравьи, слушающиеся королеву. Не выгорело. Пока…

– Буран через час начнется, – рыжая наемница из Похвистнево остановилась рядом. – Час, не больше. И до ночи, не меньше. Люди выдохлись.

Как эта огненно-плотная телка стала вдруг верховодить у вооруженного сброда, идущего с Войновской? Клыч-то знал, да молчал. Все на руку, все как надо идет. Майор уставилась на нее.

– Почему уверены?

– Вы умеете воевать, я – искать людей. Или их головы, – рыжая сплюнула, дернув верхней губой, намертво рассеченной шрамом от ножа. – Работа кормит, я ее знаю. Буран будет, руку не увидим. Те тоже встанут. Нам бы следы поискать, найти кого живого, порасспросить. Люди отоспятся. Сколько прем-то?

Войновская улыбнулась. Самой своей доброй улыбкой. Таких у нее в запасе есть немного, но все очаровательные. Даже на баб действуют, это Клыч понял давненько.

– Клыч?

– Да?

– Пройдемся.

Антон Анатольевич кивнул. И только отойдя на десяток метров от каравана, понял, что чего-то не хватает. Кого-то.

Восьмой, следуя незаметному жесту, остался у машин.

– У нас прямо свидание, майор. Ты, я, романтично хрустит снег и воняет спаленной цивилизацией. Это прекрасно.

– Здесь нет цивилизации. Здесь дремучее средневековье и моральное разложение с духовным людоедством.

Клыч удивился. Без слов, но выдав себя изумленно выгнутой бровью.

– Место называлось Асгард. Язычники-нацисты, ведомые шизофренией жрецов и считавшие себя чистой кровью истинной белой расы. Мужчины погибли в бою или после него. Баб с детьми прикончили выпущенные рабы.

Клыч удивился еще больше и не удержался.

– Майор, вы – медиум, общаетесь с душами умерших или по утрам гадаете на кофейной гуще, бараньих лопатках или, даже хуже, на человеческих потрохах, как римские гаруспики? То-то, думаю, пропадают у нас новобранцы…

– Новобранцы пропадают у меня, не у тебя. Это первое. Второе, если подумать и не ерничать, вычисляется логически. С логикой у тебя, Антон Анатольевич, явно в порядке. Спишу на усталость и вынужденную поездку поверх брони.

Клыч сплюнул. И добавил в голове новый разряд для блондинистой сволочи: перед употреблением переломать все пальцы на руках и ногах. В качестве компенсации морального ущерба.

– Ладно… – майор начала подниматься по лестнице на стену. – Прогуливаемся же, Антон Анатольевич. Мило беседуем. Рассуждаем о жизни, смерти, убитых местных жителях и сожженной фортеции, вместе с прочими разными пустяками. Ты ж не против, друг сердечный?

Ну как можно отказать такой… бабе в ее глупостях? Антон Анатольевич всегда считал себя воспитанным кавалером и галантным ухажёром, стоило соответствовать.

– Только за. Так чего мы поперлись на ветер и под снежок?

– Поговорить, дружок…

– Куртуазно, хм. Слушаю, майор. Хотя… что все же тут случилось? Душа горит, правды алчет.

Войновская остановилась, глядя в непроглядно-белое перед глазами. Запахнула воротник короткой бекеши, приобретенной в Похвистнево, постучала стеком по голенищу.

– Вон там, прямо на стене, вполне четко и даже художественно, написано о свободе али смерти. Идиотский выбор, но всегда в почете у не желающих жить спокойно, готовых творить чего вздумается и бороться с любой властью. Верно?

Клыч почесал все больше раздражающую заросшую щеку. Интересный разрез… Пооткровенничать захотелось, стих нашел, подвох какой-то?!

– Разведка всегда идет впереди войск. Разведка есть двух типов – диверсионная, силовая, с ударами по нужным точкам, и внедренная, скрытая, прячущаяся под масками. Извиняюсь, что говорю так нудно, но уж как научили.

– Искренне интересно слушать, майор. Польщен откровением и честностью.

– Искренне рада, боюсь представить, чем эта искренность мне обернется, если окажусь в ваших нежных властных руках. Подозреваю, что вот этот самый стек вы мне мечтаете запихнуть в совершенно неподходящие для этого отверстия моего же тела.

– Как можно такое даже представить, ай-ай-ай, откуда такие подозрения, майор?

– Оттуда же, откуда мои подозрения по разброду и шатанию воинского коллектива, служащего под моим началом. Откровенность сейчас необходима для понимания тобой простейшей вещи.

Войновская явно ждала вопроса. Или действия. Клыч поиграл бровями, поправил перчатки, бросил взгляд назад, не таясь.

Восьмой остался внизу? Седьмая руководит обустройством? Майор ему так доверяет? Ну да, так оно и есть. Верю-верю всякому зверю…

Сколько снайперов в отряде? Верно, двое. Известных лично ему. А сколько человек в разведке? Шестеро оставшихся. А есть ли там снайпер? Глупый вопрос.

– Ты жив, Антон Анатольевич, потому как ты хоть и засранец, но засранец полезный и нужный. Ребят спас, только из-за этого жив. Седьмая только благодаря тебе сейчас может орать. Но сентиментальной дурой считать меня не стоит.

Вон те ублюдки, нанятые в Похвистнево, уже несколько раз делили навар, что получат за твою голову. Именно за голову, а не тебя целого. Кому ты там так насолил, дело не мое, мальчишка ты взрослый, память отличная, сам все знаешь. В одиночку, здесь, ни черта ты не стоишь. А раз так, то?…

М-м-м… Антон Анатольевич озабоченно покачал головой. Вот как оно все обернулось, прям хоть на колени падай да сапожки милостивице языком нализывай до зеркального блеска. Точно, именно так.

– Допустим… Так что по поводу погибших здесь?

– Сказочный темперамент у тебя, Антон Анатольевич. Разведка, как я говорила, очень важна для армии. Повторюсь, что вот прямо здесь проживала странноватая колония как бы язычников, считавших себя истинным воплощением белой расы. Поклонялись какому-то забытому славянскому подземному богу и с чего-то называли скопище сараев и бетонный забор Асгардом. Но Одином себя никто не считал.

А вырезали их подчистую анархисты-наемники, сбившиеся в банду пару-тройку лет назад. И знай они, что где-то рядом солдаты Ордена, даже не сунулись бы, понимая про удар в спину и отсутствие альтернативы помереть. Так что тут все просто. Вопрос только в нахождении здесь вашего… должника.

Клыч скрипнул зубами.

– Должника?!

Войновская прошлась льдом своих глаз, чуть улыбнулась. Сука чертова…

– А кто он вам? Бросьте, сестренка ваша точно не была фиалкой, друг друга вы стоили. Наш псарь умеет не только носиться по округе со сворой, он еще вполне себе дельный рассказчик. Вам, Антон Анатольевич, не занимать изобретательности в способах воздействия на человеческие души с телами. Конечно, Азамату не стоило разделывать вашу двойняшку, как тушу на скотобойне… Но ведь ничего не происходит просто так.

Красное навалилось сразу, заставило дрогнуть пальцы, дернуться к этой твари в форме, вцепиться в горло, выдрав его к чертям собачьим, воткнуть спрятанный нож в кишки, разрезав брюхо, и залить падлу собственной кровищей пополам с дерьмом из потрохов.

Пуля тенькнула в стену, стеганула жесткой крошкой, срезав кожу со скулы. Вместе с, мать ее, жесткой рыжей щетиной.

– Охолонули? – протянула-пропела Войновская. – Не стоит, Антон Анатольевич, недооценивать ни меня, ни моих людей. Рассказать, по каким причинам?

Клыч слизнул кровь с пальцев, массирующих горевшую кожу.

– Весь внимание. Извиняюсь за несдержанность, но… Мы с сестренкой были очень близки. Ужасно близки.

– Так сильно, что ни разу не назвал ее по имени в нашем разговоре.

– А вот это – не ваше дело.

– Мы снова на вы?

– Есть разница?

– Никакой. Мне рассказывать дальше?

– Несомненно, горю от нетерпения. Хотя наша беседа и раскалилась донельзя, так даже интереснее. Есть особая перчинка, заставляющая предвкушать основное блюдо.

– Надо же… экий ты гурман. И что за блюдо ожидаешь? – Войновская прищурилась. И незаметно отодвинулась еще на пару шажков. Эти ее «незаметно» длились уже несколько минут. Клыч и не упорствовал, не лез к ней. Пуля – дура, коли стрелок – дебил. Спорить с «винторезом», чпокнувшим своими девятью миллиметрами так точно… пусть идиоты такими играми балуются, Клыч потерпит.

– Ну, не заставляй женщину ждать, Антон Анатольевич, предварительные ласки хороши в меру, можно перегореть.

– Да откуда же мне о таких изысках знать… я человек простой, деревенский, лапотный, можно сказать. По ндраву бабенка? На сеновал, юбку на голову, и драть ее кверху задом без всяких…

– Простые нравы, простая жизнь. Черт с ним, руби правду-матку, батька Сатана.

– Да как скажешь. Вербовать ты меня хочешь, майор. Заручиться поддержкой для чего-то. Причина простая. Нет у тебя людей, ни здесь особо, так, рожки да ножки, ни у тебя дома, в Ордене вашем. Наемников тянешь, как мясо, чтобы под пулеметы пустить, это понятно. А вернуться ты хочешь, зря думал обратное. Девчонку эту думаешь найти и как-то использовать. И уж на что мне приятно порой на нервах поиграть людских, особенно оголенных, пропуская ток от динамки полевого телефона, но, думаю, тут и мне станет страшно. А башкир тебе нужен, чтобы девочкой управлять, потому как ты давно поняла, что обычные люди привязываются друг к другу.

Время собачье вокруг, час белого хлада и волчьей пурги, мать ее… А башкир со старлеем этой, как ни крути, девчушку эту тащат явно не только из-за задачи. Она им как собственный ребенок стала, иначе давно бы плюнули и нам бы ее сдали, за спокойствие и отдельную плату. Это, вишь как, благородство такое, вредное и ненужное качество по нынешним временам. Так что, может, и получится.

– Никак любил книжки найденные почитывать, да еще фантастические? Метафоры-то какие красивые, удивил. А еще удивил такой проницательностью. Да, Клыч, ты мне нужен. Такие подонки не часто встречаются. Поможешь мне – помогу тебе. Все честно. Считаешь себя самым хитрым и хочешь за моей спиной проворачивать свою контрреволюцию? Пробуй. Мои люди – это мои люди. И, точно так же честно, убью тебя лично. Договорились?

Клыч усмехнулся. Прямо переговоры на высшем уровне и торг титанов современной жизни. Стоя под снегом на стене из плит растасканного коровника и мечтая о сухарях и паре сушеных рыб на ужин. Прямо встреча мировых лидеров на полях саммита, точно.

– Договорились. Вход к вам – рубль, выход – два?

– Как-то так.

– Чем будет отличаться от именно сейчас?

Войновская прищурилась.

– Мне иногда не по себе от твоих мыслей. От твоих паскудных гаденьких мыслей, где есть я и столярный набор из моего же «Тайфуна». Но, понимаешь ли, Антон Анатольевич, таких, как ты, встречать мне приходилось не так и часто.

– Но приходилось?

– А как же, не стоит считать себя уникальным и неповторимым во всем. В чем-то таких же выродков не довелось лицезреть, в чем-то тебя даже опережали.

– Но все же не во всем, верно?

Войновская кивнула, соглашаясь. Щелкнула стеком по сапогу.

Вопрос висел в воздухе. Очень явственно ощущаемый на языке, колючий и болезненный вопрос. И даже не хотелось его задавать. Настолько опасным он казался.

Клыч отвернулся, уставился за стену, любуясь безумством нежданно наступившей зимы. И та обещалась стать лютой, аж до позвоночника достающей ледяными своими пальцами. А пока…

Буран бураном, пока лишь вьюжило. Несло поземку, закидывая степь от края до края, пряча серо-желтое еще глубже, кутая до робкой и чуть теплой весны белоснежным покрывалом, что легко станет саваном.

Бесконечная белизна, покрывающая землю. Не тающая, хрустящая замерзшими людьми, нелюдьми, всем живым, повсюду.

Клыч даже вздрогнул. Не-не, такого ему на хрен не надо. Есть ради чего жить. А весна… весна наступит, никуда не денется.

До тепла стоит дотянуть, весной жить станет веселее, хоть спи прямо вот так, без крыши над головой. Ничего, потерял все – наверстаешь. И эту… жестко-четкую вертел он на кое-чем, как ей ни думается иначе. Он, Клыч, – кислота, разъедающая изнутри все, до чего дотянется, помни об этом, майор. А предложение… Хорошее предложение.

Быть хозяином половины района вокруг мертвого города или стать царем мертвой, но не полностью, области? Выбор очевиден, дураком надо быть, чтобы променять синицу на журавля. Синица родней, и ее он вернет. С журавлем обломаешься по полной, нечего и целиться, если заместо ружья рогатка. А у него сейчас так вообще камень только, пусть и семь шестьдесят два. Ничего, наладится. Хотя…

О, несется через двор военный, спешит, аж падает. Логика, дедукция, мать ее… не дурнее паровоза, красавица. Бывал здесь его дружок-башкир, иначе с чего торопиться солдатику. Нашли кого-то живого в подвалах или еще где, выяснили быстренько, ножик под ногти загнав, про проходивших мимо. А раз несется воин, так жив Пуля, просто снова дальше упорол. Черт ему ворожит, не иначе. Или шайтан, кто там у муслимов?

К гадалке не ходи, так оно и есть. Раз так, то с утра – снова в погоню. И хорошо, если у майора на него виды. Так оно проще будет.

Если бы только не прозвучавший ответ.

– Майор?

– Да?

– Встречала уникумов, это понял. И где они сейчас?

Прекрасные топазы майора льдисто блеснули.

– Гниют. В земле, песках, болоте и прочем говне.