Глава 9
И снова пластохинон

Марина шла по коридору, стараясь не думать ни о чем. Каждая не высказанная вслух мысль обжигала душу, каждая эмоция казалась ударом, от которого хотелось упасть и никогда больше не подниматься.

За ней в молчании следовали заключенные, сопровождаемые конвоем. Алексеева физически чувствовала их страх. Если бы она могла им помочь! «Нет, не смей, не смей жалеть! Они – не люди, они образцы, номера. Задумаешься над их судьбой – свихнешься. Это эксперимент, он планировался очень долго, пленники, в отличие от других, не мучились, не страдали, их не били, кормили. Если пластохинон подействует, это будет феноменальное открытие. Мы сможем выйти на поверхность, вернуться в разрушенные города, не боясь радиации и солнца, воссоздадим потерянный мир и поможем всем выжившим, тем, кто задыхается в метро и бункерах. Всего десять человек пострадают во имя науки, во имя памяти тех миллионов, что не пережили Катастрофу. Препарат сработает, я верю, им придется лишь немного потерпеть, скоро их страх пройдет, все получится, непременно получится! Я могу спокойно выйти на поверхность, полноправным жителем Мытищ, сбежать из подземелий туда, где скоро наступит весна, и они смогут. Пусть мучительно, пусть больно, но цена победы никогда не бывает слишком высокой. У меня получилось, получится и у них. Нужно только чуть-чуть потерпеть», – Марина уговаривала сама себя, но не верила. Что-то внутри противилось рациональным доводам, царапалось, оставляя в душе глубокие раны.

Часовой раскрутил вентиль, дверь на поверхность открылась, и оттуда дохнула морозом зима. Узники зашептались, остановились, но солдаты силой вытолкали их наружу.

– За мной! – приказала Марина, шагая по свежему снегу.

На улице было тихо, только ветер шуршал в черных ветвях деревьев. Алексеева остановилась на пару мгновений, внимательно оглядываясь по сторонам. Все было спокойно, пара солдат в белых маскировочных халатах поверх химзащиты стояли у стены полуразрушенного здания, изредка переговариваясь. Дежурство заканчивалось, через десять минут их должны были сменить те двое, что вышли из бункера вслед за траурной процессией пленников.

Женщина слышала за спиной сдавленные рыдания, один из мужчин плакал от ужаса, не в силах совладать с собой. Марине хотелось обернуться, высказать вслух все те оправдания, что блуждали в спутанных, мрачных мыслях, но она не смогла, зная, что каждое лишнее слово приближает ее к неминуемой истерике. Еще немного потерпеть, и тогда можно будет остаться с собой наедине и разрешить себе быть слабой и несчастной. Только не оборачиваться назад. Это не люди. Это номера, объекты исследования. И Алексеевой становилось горько и тошно от самой себя.

Вслед за женщиной заключенные строем вошли в здание бывшей казармы. Внутри было совсем темно, узкий луч фонаря высвечивал черные провалы дверей по обе стороны коридора. Под ногами скрипела битая плитка и осколки кирпича, на подоконниках, ощерившихся остатками мутных от времени стекол, лежал снег.

За последнюю неделю женщина не раз побывала здесь, по просьбе Доктора Менгеле подготавливая площадку для эксперимента. Ей повезло, в одном из помещений не было окон и сохранилась целая металлическая решетка, заржавевшая от времени, но вполне крепкая. Раньше здесь была комната для хранения оружия, небольшая, но полностью изолированная от внешнего мира. Алексеева в течение нескольких дней выносила оттуда мусор и остатки сгнившей мебели, и сейчас там не осталось ничего, только голые кирпичные стены с частично сохранившейся синей краской.

Во время одной из вылазок она услышала одиночный выстрел из автомата, служивший у часовых сигналом тревоги. Снаружи послышался не предвещающий ничего хорошего рык. Пути к отступлению были отрезаны, в коридоре раздались тяжелые шаги мутанта. Марина скользнула в комнатку и заперла решетку на замок изнутри. Отчего-то ей совсем не было страшно, промелькнула глупая, но очень забавная в тот момент мысль: «Раньше мы ходили в зоопарк и смотрели на зверей в клетках, а теперь звери смотрят на людишек!» Алексеева засмеялась, отходя к дальней стене. Тварь, привлеченная звуком и запахом, появилась из-за поворота и замерла возле решетки, принюхиваясь. Злобные глаза монстра внимательно наблюдали за добычей, всклокоченная шерсть на загривке этой помеси собаки неизвестно с кем стояла дыбом. Мутант бросился на решетку, ржавые прутья затрещали, справляясь с нагрузкой. А Марина продолжала веселиться и истерически хихикать, глядя, как пес пытается достать ее тяжелой когтистой лапой. Женщина потом удивлялась сама себе. Если бы петли не выдержали, спасения бы не было. Тварь загрызла бы ее, растерзала на мелкие клочки в крохотном помещении. Но страх отступил. Остался только отчаянный смех. Через несколько минут подоспели опомнившиеся часовые, несколькими выстрелами уложили монстра и в ужасе уставились на Алексееву сквозь окуляры противогазов. Она открыла замок и вышла, со спокойной улыбкой поблагодарила солдат, равнодушно перешагнула через тело собаки, дергающейся в предсмертных конвульсиях.

Теперь Марина была уверена, что кроме радиации, заключенным ничего не грозит. Решетка надежно защищает от хищников, если им вздумается появиться на территории военной части. Стены спасают от солнца и снега. Идеальные условия для продолжения эксперимента Доктора Менгеле.

Алексеева обернулась, прежде чем отдать очередную команду. Те пленники, которым не повезло оказаться одетыми, были уже почти синими от холода. Марине было жаль их до слез, но таково было распоряжение Геннадия. Он искал ответы на несколько своих вопросов, заставив несчастных смертников замерзать в их последней темнице.

Действие пластохинона притупляло эмоции, оставляя только нужные для выживания. «Образцы, помещенные в экстремальные условия, оставшись без надзора, должны каким-то образом отреагировать на происходящее. Те, кто лишился одежды, спустя некоторое критическое для них время, могут наброситься на одетых и отобрать у них теплые вещи. Конечно же, некоторые погибнут, но я и не рассчитываю, что больше трех человек останутся в живых. Итак, повторю, или раздетые отберут у одетых вещи, или замерзнут насмерть, не сумев этого сделать. Возможен иной вариант. Те, у кого остались теплые вещи, могут проявить эмпатию и сострадание, отдав часть из них замерзающим, но тогда сами будут страдать от холода. Количества одежды хватит на то, чтобы так или иначе одетыми оказались все, но ее недостаточно, чтобы каждый мог согреться. Все, о чем я сказал, произойдет в первые двенадцать часов эксперимента. Дальше уже начнется исследование действия радиации в сочетании с эс-кей-кью», – объяснял Алексеевой Доктор Менгеле. В какой-то момент женщину и саму заинтересовало, что же возьмет верх у этих несчастных, измученных людей. Желание выжить любой ценой или человечность? Марина много раз задавала себе вопрос, что бы она сделала, если бы перед ней встал такой выбор, но не находила ответа. Ради тех, кто любим и дорог, можно пожертвовать многим, но сработает ли это со случайными людьми, пусть и прожившими почти два года бок о бок? Несомненно, у них когда-то были симпатии и привязанности, но ученый и полковник прекрасно знали, что делали. Они мастерски стравливали заключенных между собой, лишая их еды и сна, и наблюдали, как поведет себя каждый из них.

Геннадий поступил с несчастными в лучших традициях концлагеря, оправдывая свое страшное прозвище. Два года узники прожили в одной большой камере, где стояли лишь деревянные нары, и в углу занавеской было отгорожено отхожее место и умывальник. Доктор Менгеле сыграл на естественных потребностях человека. С утра дежурный будил их ручной сиреной, заключенным полагалось встать у стены для обязательного осмотра. Медики, служившие в лаборатории, ежедневно брали у них кровь и кололи довольно болезненные инъекции пластохинона и сопрющих препаратов. Дальше отводилось лишь пятнадцать минут, чтобы успеть поесть, одеться и отправить естественные надобности. Десять человек за пятнадцать минут. Всего девяносто секунд каждый заключенный мог потратить на то, чтобы сходить в туалет, умыться и отправиться на завтрак. Спустя несколько недель за место в очереди к умывальнику началась настоящая грызня. Тем, кто был в числе последних, на завтрак обычно оставались жалкие несколько минут. Не успевая управиться с содержимым тарелки, они до обеда страдали от голода. Доходило до драки, и тогда часовые разнимали узников, лишали еды и сна. Несчастным не приходило в голову договориться и меняться местами, животное начало взяло верх над человеческим. От скудного питания и нехватки витаминов у пленников начались желудочные расстройства, а остальные подгоняли, не давая лишние мгновения провести за спасительной шторкой. Опоздавшего заставляли унизительно отпрашиваться или терпеть. Те, кто не мог справиться с физиологией, подвергались издевательствам надсмотрщиков. Алексеева страшно ошибалась, полагая, что пленников не били. Телесные наказания были основной воспитательной мерой, показательные, жестокие.

Как и жители второго этажа, заключенные были обязаны по сигналу отставить миски и встать в строй. После отправлялись на самый нижний ярус бункера, на обязательные работы, которые длились почти весь день.

Рабы в убежище жили по точно такой же системе, и подопытные образцы ученого работали с ними наравне, но помимо всего прочего, им вводили препараты и готовили к завершающей ступени эксперимента.

Однако порой Доктор Менгеле на несколько недель освобождал своих подопечных от обязательного труда, и узники оставались в камере постоянно. Тогда ученый занимался исследованием реакций несчастных на различные нестандартные ситуации. Он выдавал нескольким паек, которого хватило бы на всех понемногу или одному, чтобы утолить постоянно грызущий голод, и наблюдал, кто поделится едой с товарищами. Первыми результатами Геннадий остался недоволен: сострадание и жалость к сокамерникам, которые голодными глазами смотрели на тех, кому повезло, возобладали, и еду делили на всех.

Тогда ученый поступил иначе. Под страхом наказания он запретил двум пленникам делиться своим пайком, еще два такого распоряжения не получили. Первый в итоге перенес показательную порку, решившись ослушаться Доктора Менгеле. Второй отказался делиться, и на следующий день его порция увеличилась вдвое. Еще неделю одни получали еду, другие голодали, но сытые не решались им помочь. Через несколько дней их поменяли местами, и ни один из голодавших не разделил свой паек с товарищами, желая отомстить. В камере росло взаимное недоверие. Дружба не поощрялась, вводилась коллективная ответственность. Почти за любое действие можно было получить как похвалу, так и кару, и вскоре узники перестали различать, что хорошо, что плохо. Началось доносительство, каждый желал утопить соседа, чтобы заслужить небольшие поблажки. Любой знал, что от него уже ничего не зависит, а потому пытался выиграть хоть что-нибудь.

Однако страшное слово «смерть» так и не прозвучало, Доктор Менгеле внимательно следил за тем, чтобы его образцы остались живы, и скоро результаты исследований перестали устраивать ученого. Ему было интересно, как поведут себя люди в совершенно иных, экстремальных условиях, лишившись надзирателей, вольные поступить так, как велит им совесть, зная, что от их действий зависит жизнь товарищей.

«Смог ли Геннадий сломать их настолько? Переступят ли они черту, из-за которой нет возврата? Какой ценой попытаются сохранить себе жизнь?» – думала Марина, глядя, как конвой заталкивает заключенных в их тесную клетку.

Алексеева закрыла за ними решетку и кивком отпустила часовых, оставшись одна в темноте коридора. В камере было тихо, все десять человек смотрели на нее, один из пленников, тот самый, который умолял о пощаде, схватился за прутья, напрасно ища сочувствия в ее лице.

Женщина присела на металлический ящик у стены, наблюдая. Узники, наученные садистскими методами полковника и Доктора Менгеле, не задавали вопросов, но их глаза были полны отчаянной надежды. Марине потребовалось несколько минут и немало мужества, чтобы заговорить первой.

– Вы стали частью эксперимента, призванного найти способ защитить человечество от губительного действия радиации! – начала она, и вдруг устыдилась. Ее речь прозвучала как пропаганда, лившаяся с трибун в мирное время, исполненная дешевого пафоса и несбыточных обещаний. Женщина осеклась на полуслове, не в силах продолжать, испытывая отвращение к самой себе.

– Мне жаль, что так вышло, – уже тише сказала она, сложив руки на коленях. – Вы останетесь здесь на несколько дней, Геннадий Львович проверит ваше состояние и результаты действия препарата, который вам вводили эти два года. Решетка защитит вас от мутантов, если они сюда явятся, я сама проверяла. Послушайте… Те, кто в одежде, вы имеете полное право поделиться ею с товарищами и помочь им пережить ночь. Это – часть эксперимента, поверьте мне, если вы проявите милосердие и жалость, Доктор Менгеле оставит вас в покое.

– Отпустите нас! Вы же не такая! – крикнул один из мужчин.

Алексеева поднялась и ответила, глядя в сторону:

– Точно такая же. Я – подчиненная начальника бункера, и должна выполнить приказ. Зря вы думаете, что получите помощь от меня. Вы сейчас – образцы под номерами, у вас нет имен и личностей. Всего лишь часть эксперимента. Я желаю вам пережить его. До встречи.

Ее душили слезы. Еще минута здесь, и Марина не смогла бы сдержаться, показав всем этим людям свою слабость. Нет, нельзя. Просто немного потерпеть, нельзя давать несчастным ложные надежды. Просто уйти отсюда. Не смотреть, малодушно закрыть глаза.

Женщина поспешила прочь по коридору, слыша за спиной мольбы и плач, затылком ощущая боль и отчаянье позади.

Женя спустился вслед за полковником на самый нижний ярус. Поверху шел балкон с металлическими перилами, а за ним… Пленник застыл, глядя вниз, и ему показалось, что именно так и выглядит преисподняя. То, что он видел раньше, не шло ни в какое сравнение с ужасной картиной, открывшейся ему.

Огромный зал был наполнен людьми, они ходили строем, одинаковые, в серой форме с нашитыми на грудь номерами. Изможденные, худые, похожие на скелеты, узники уходили в туннель в противоположном конце зала, другие возвращались им навстречу с деревянными тачками, полными земли и камней, высыпали их содержимое в ящики, которые на веревках уползали вверх, в широкую вентшахту. Такие же измученные, безразличные к происходящему заключенные крутили тяжелые валы, приводившие механизм в движение. За деревянной перегородкой прямо на полу спали люди, сверху их было прекрасно видно. У дверей появился дежурный, отдал команду «Встать!», и пленники мгновенно вскочили и выстроились в ряд.

– Отряд номер восемь, за мной, шагом марш! – приказал солдат, и узники побрели за ним, на ходу оправляя смятую после сна одежду. Один из них вышел из строя, подошел к конвойному и умоляюще зашептал что-то, но тот бросил на него равнодушный взгляд и заставил вернуться обратно. Несчастный опустил голову, схватился за живот и пошел как-то странно, чуть согнувшись, не смея повторить просьбу.

– Отряд номер три, работу завершить, к приему пищи приготовиться! – донеслось откуда-то из другого конца зала. Заключенные оставили тачки, торопливо построились и скрылись за фанерной перегородкой.

Такие же худые, почти бесплотные женщины вынесли им миски с едой и поторопились уйти, стараясь лишний раз не смотреть на часовых.

Издалека послышались крики, конвоиры вытащили в центр зала юношу. Он не пытался вырваться, лишь повторял в отчаянии:

– Помилуйте, прошу…

– Всем смотреть! – рявкнул солдат с автоматом, и заключенные, до этого отводившие глаза, как по команде остановились и обернулись туда, куда им приказали.

Полковник прищурился и повернулся к своему спутнику.

– Ну-ка, ну-ка, думаю, тебе будет интересно на это взглянуть. Идем, – приказал он, подталкивая парня в спину.

– Смирно! – скомандовал дежурный, заметив начальника.

– Вольно, – нетерпеливо ответил Рябушев, спускаясь по шаткой металлической лестнице. Женя остановился рядом с ним, всматриваясь в лицо узника. Перед ним стоял Сергей. Его взгляд был совсем пустым. Заключенный посмотрел на товарища, на мгновение его губы дрогнули, но он не решился сказать ни слова.

– Серега… Это невозможно…

– Что здесь случилось? – спросил Андрей Сергеевич.

– Заключенный отказался смотреть на наказание товарища и оказал сопротивление часовому! – отчитался конвоир.

– Ну что же, он понесет ответственность. Как тебя зовут? – обратился к юноше полковник.

– Номер сто сорок три, – бесцветным голосом ответил Сергей, не отводя взгляда.

– Серега, какой номер, что же ты говоришь! Это же ты, очнись, прошу тебя! – крикнул Женя, не в силах вынести этого кошмара.

Пленник не посмел посмотреть на своего друга, но его плечи едва заметно дернулись, это заметил и Рябушев.

– Ты знаешь этого человека? – спокойно спросил он, но от его голоса веяло чем-то очень нехорошим.

– Знаю, – прошептал парень.

– Кто же это?

– Мой друг Женя, – голос узника дрогнул.

– Разве у номеров есть друзья? – недобро спросил начальник бункера.

– Нет. Виноват, – Сергей побледнел, понимая, что ошибся.

– Раз виноват, ответишь, – кивнул полковник. – Снимай рубашку.

Юноша дрожащими пальцами расстегивал тугие пуговицы серой формы.

– Зачем, зачем? – в ужасе проговорил Евгений. – Прекратите! Так нельзя!

– Закрой рот и смотри, – раздраженно оборвал его Рябушев.

Двое часовых подошли и взяли его под локти, лишая возможности двинуться с места.

– На пол, лицом вниз, руки за голову. Считать вслух, – приказал полковник заключенному. Сергей повиновался без слов, лег на пол, прижавшись щекой к грязному бетону. Один из конвойных принес кусок провода и со свистом опустил его на спину юноши. Тот вздрогнул от боли и мучительно выговорил:

– Раз.

– Серега, почему?! Почему так?! Разве ты когда-нибудь позволял себя так унижать?! – крикнул Женя, задергавшись в руках солдат.

Товарищ стиснул зубы, чтобы не закричать после второго удара, закрыл глаза, делая вид, что не услышал, прошептал:

– Два.

– Пожалуйста, хватит! – Евгений отвернулся, не желая видеть страшную экзекуцию.

– А ну не сметь закрывать глаза! Смотри! – прикрикнул на него начальник бункера. Один из часовых силой заставил парня повернуться обратно.

– Пять, – чуть слышно выговорил Сергей и уткнулся лицом в пол. На спине несчастного выделялись ярко-алые следы.

После десятого удара Рябушев жестом велел остановить наказание.

– Встать!

Заключенный с трудом поднялся и замер в ожидании разрешения заговорить. Андрей Сергеевич повелительно кивнул.

– Помилуйте, – зашептал узник. – Признаю свою вину, такого больше не повторится.

– В чем именно ты виноват?

– В непослушании, – Сергей опустил голову, покорный и сломленный.

– Я повторяю еще раз – в чем ты виноват? – полковник явно не был удовлетворен ответом, и несчастный вздрогнул от ужаса, ожидая новых пыток. Он растерянно сжимал и разжимал пальцы, не понимая, чего от него хочет мучитель.

– Я не знаю, – выговорил парень.

– Ты виноват в своих мыслях. У тебя нет друзей, нет имени, ты – никто, запомни это. На сегодня ты прощен, но впредь не ошибайся, – вдруг сказал Рябушев, позволяя конвою увести заключенного. – Что нужно сказать?

– Спасибо… – юноша вздохнул с видимым облегчением, следуя за часовыми.

– Почему он не сопротивлялся, не кричал, почему принял это издевательство даже не как должное, а как милость?! Что вы с ним сделали, что?! – воскликнул Женя, не в силах справиться с душащим его горем.

– Это воспитание рабской силы, идеальных, послушных людей, которых совсем не жалко. Когда они попадают сюда, им запрещается сохранить даже собственную личность. Они не имеют желаний и мыслей, ожидают только милости хозяина – бессмысленная, тупая биомасса. Это рабы, номера, на смену одним приходят другие вот уже три года подряд. Тебе интересно, как мне это удалось? Всего несколько шагов, не так сложно, как могло бы показаться. Человек – куда более бестолковое существо, чем ты можешь себе представить. Тяжелый физический труд, постоянный контроль, настолько тотальный, что даже в уборной они не могут остаться наедине с собой, нехватка пищи и сна – и база уже заложена. Первое время в них даже остается что-то человеческое, типа сострадания или воли к сопротивлению, но отлаженная система не дает сбоев. Тяжелый физический труд иногда принимает самые бессмысленные формы, а вопрос, почему так, а не иначе, задавать нельзя, за это последует наказание. Потому что так велено – и точка. Здесь существует сотня правил, нередко последующее исключает предыдущее, поэтому не нарушить их невозможно. Рабы живут в постоянном страхе сделать что-то не так, и делают, но в один день за проступок несут кару, а в другой – получают поощрение. Такие эмоциональные качели приводят к тому, что личность постепенно стирается, замещается послушным номером. За тяжкие проступки – коллективная ответственность. Все эти люди поделены на отряды, и если один вдруг упорствует в ошибке, виноваты оказываются и его товарищи. Слежка, шпионаж, попытки договориться с надзирателями, чтобы избежать наказаний. Собственного мнения уже нет, есть коллектив. Вне его существование невозможно, сокамерники уничтожат бунтовщика, боясь поплатиться за его ошибки своей шкурой. А дальше – самое интересное. Заставить понять, что от них ничего не зависит. Ты только что видел, в какой панике был твой товарищ Сергей, когда понял, что я недоволен его ответом. Оцени – наказание последовало за непослушание, он точно это знал. Но стоило мне усомниться в этом, у него едва сердце не остановилось от страха. И каждое из этих существ знает, что слово надзирателя – истина в последней инстанции, даже если тот говорит одно, а спустя пару минут – совершенно иное. Абсолютная беспомощность, непонимание происходящего, страх пыток за несуществующие провинности – и человек уже не личность. Он сломлен, раздавлен, им просто управлять. У номера нет друзей и желаний, он полностью зависим. Конечно, встречались упорствующие, но даже их удалось растоптать и заставить подчиняться. И последнее, самое, на мой взгляд, прекрасное. Заставить человека не видеть и не слышать. Или, наоборот, по указке часовых смотреть и не сметь отворачиваться. Взгляни вокруг – достаточно одного слова, и все замерли и смотрят, хотя до этого проходили мимо, старательно отводя глаза. То, что не положено, они не видят, их избирательное зрение включается только по команде. Они сознают свое бессилие, их мучает постоянный стыд и чувство вины. Вот и вся хитрость.

– Я не верю, – простонал Женя, закрывая лицо руками. – Они подчинились, слабые, жалкие, но Серега, он не такой, он всегда был сильным! Почему он сдался? Не верю, не верю, не верю!

– Вызвать его обратно, пусть сам расскажет, как его ломали мои верные ребята? – по-иезуитски спросил полковник.

– Нет! – пленник помнил искаженное болью лицо Дмитрия, которого Рябушев заставил перечислить вслух все свои унижения. – Но за неделю? Всего за неделю…

– Сергей уже был надломлен, оставалось посильнее надавить – и внутренняя струна в нем лопнула. По твоей милости он видел смерть друзей, которых вытащил из теплого убежища на растерзание псам, держал на руках умирающую от сепсиса любимую девушку. Твой товарищ был потрясен смертью подруги, сутки смотрел в стену, не реагируя даже на побои, а потом попытался сопротивляться. Лучше не представляй себе, какие пытки он пережил. И да, если бы ты не увел диверсантов в Москву, возможно, у Сергея был бы шанс попасть не сюда, а на верхние этажи. Он – физически крепкий, выносливый, мы могли бы договориться. Но предателям путь туда закрыт. А ты расхаживаешь почти свободный по бункеру. Представь, каково твоему другу было увидеть тебя, – полковник говорил жестко и отрывисто, и каждое слово казалось пощечиной.

Юноша вскинул голову, чувствуя, как на щеках вспыхивает румянец стыда. «Это я погубил ребят, я лишил их шанса на спасение! – вдруг промелькнула в сознании нехорошая мысль. Но тотчас нашлось и оправдание: – Нет, нет, не так, их всех убил Рябушев, нельзя ему верить. Мы были обречены. Но как теперь жить, зная, что друзья могли бы спастись? Они все равно попали бы сюда. А Серега не сдался бы, никогда, даже под пытками не стал бы служить полковнику. Или я вновь ошибаюсь?»

– Но на нем не было следов, синяков… – наконец вслух сказал он.

– Наивный мальчик! – ухмыльнулся Андрей Сергеевич. – Думаешь, мучения доставляет только фонтан крови, хлещущий из ран? Нет, все куда интереснее. Лишить сна на несколько дней. Дать на пару минут забыться, и снова лампу в лицо – встать! И так – сутки, потом вторые. Добавить еще немного унижений, и все, готово. Примерно так с твоим другом и поступили.

– Он молчал… Считал удары… – бессвязно шептал Женя, больше всего на свете желая забыть опустошенное, измученное лицо Сереги.

– Заключенный усвоил, что послушание и раскаянье во время наказания – лучший способ уменьшить его. Кричать и вырываться бесполезно, этим можно разозлить надсмотрщика, тогда будет еще больнее. Уверяю, тебе хватит пары дней в карцере, чтобы стать таким же.

– Невозможно, немыслимо. Так нельзя! Но кто все эти люди, откуда столько рабов?

Полковник вздохнул, утомленный непонятливостью спутника.

– Мне иногда кажется, что над тобой даже не придется работать, ты и так видишь только то, что приказано. Оглянись вокруг, посмотри на них. Отпустите его, пусть идет. Ну, вперед!

Люди по-прежнему стояли, ожидая приказа разойтись. Женя пошел вдоль рядов, вглядываясь в лица, и с каждым шагом ему казалось, что он летит в бесконечную, бездонную пропасть. Взгляд на мгновение задержался на немолодом мужчине, у него на руке была татуировка, потускневший от времени дракон. Заключенный, казалось, не заметил его интереса, продолжая смотреть перед собой. Юноша отвел глаза и вновь оглядел заморенных, усталых пленников. Большинство из них он знал. Люди из его бункера, из убежища «Метровагонмаш», многих парень видел каких-то несколько дней назад, смеющихся, живых, но сейчас это были жалкие подобия его друзей и знакомых. Где-то в глубине души Евгений предчувствовал еще тогда, когда уводил ребят в Москву, что подобное случится рано или поздно, но увидеть это собственными глазами было невыносимо. Однако самым страшным было другое. Годы лишений и пыток, пустые остекленевшие глаза изменили облик товарищей до неузнаваемости, но все же это были они. Разведчики автоконструкторов, не вернувшиеся из экспедиций. Эти люди уже несколько лет считались пропавшими без вести.

– Не может быть… Но как?! Как?! – пленник обернулся к полковнику, бледный, с перекошенным от страдания лицом.

– О, ничего сложного, – самодовольно протянул Рябушев. – Увидел, наконец. Эти люди совали нос не в свои дела. Три года назад мы поймали пару таких, особо любопытных, в районе улицы Колпакова и доставили в бункер на допрос. Потом хотели расстрелять, но нам в голову пришла идея получше. Зачем убивать рабочую силу? У нас как раз намечалось довольно непростое мероприятие по расчистке нескольких километров туннеля, ведущего к теплоцентрали, и мы решили привлечь пленников. Знаешь, это очень облегчило задачу. За несколько лет мы поймали около сотни таких вот неудавшихся разведчиков из двух мытищинских убежищ, КБ АТО и ТЭЦ, еще с полсотни нам добровольно предоставил Рыбаков. Не думай плохо об Олеге, он не предвидел, что его подопечные будут жить в таких условиях. Несомненно, весь процесс был растянут во времени на несколько лет, больше сорока человек здесь не было никогда, но одни умирали, а на смену им мои ребята ловили новых. Это сейчас у нас просто столпотворение. Когда три бункера слились в один, нам пришлось провести сортировку. Согласные подчиняться, в основном жители «Метровагонмаша», подготовленные Рыбаковым, оказались наверху. Лояльные к режиму, принявшие нашу систему координат, самые верные остались в числе свободных. Тех, кто пытался сопротивляться, но осознал свою ошибку, перевели на третий этаж. Упорствующие и бунтовщики попали сюда и в лабораторию, им придется поработать на благо выживания, пусть даже в таких условиях. Сейчас здесь около семидесяти человек. Пять отрядов «старослужащих», они тут уже давно. И два отряда новичков, в числе которых и твой Сергей. Они еще не до конца осознали свое положение, надеются на что-то, пытаются остаться людьми. Но мои надсмотрщики – мастера своего дела, успели научиться отличным методам обеспечения дисциплины и подчинения. Пока заключенных было мало, человек десять, мы справлялись своими силами. В конце концов, они могли работать под дулом автомата, людей для их контроля хватало. Но когда их стало больше полусотни, стихийно возникший бунт угрожал смести надсмотрщиков. Пришлось строить систему, практически такую же, как в концлагерях фашистской Германии во время второй мировой. И надо сказать, она оказалась крайне эффективной. Здесь уже не люди – так, биомасса, рабочая сила. Впрочем, в отличие от эсэсовцев, мы были ограничены в человеческом ресурсе, поэтому массовые расстрелы все же не практиковали и старались оказать медицинскую помощь тем, кто стоял на грани жизни и смерти. Кстати, показательных казней почти не потребовалось, хватило десятка человек, забитых насмерть у всех на глазах, и жертв Доктора Менгеле. И вот, как видишь, уже несколько лет в моем убежище существует рабство в классическом его смысле.

Рябушев говорил спокойно, но чувствовалось, что он сияет от гордости, показывая пленнику то, что он строил годами. Мужчине, казалось, доставляло истинное удовольствие смотреть, как тот бледнеет от негодования и страха. Для Андрея это было лучшим признанием действенности его методов, от осознания собственной значимости было приятно.

Женя смотрел, как по команде люди группами расходятся по своим делам. Рабы. Номера. Биомасса. Страшные слова, казалось, отпечатывались в сознании раскаленным клеймом. Это все неправда. Так не может быть. Бред, ложь, кошмарный сон. Парень ущипнул себя за руку, надеясь проснуться, но продолжал видеть то, что желал забыть.

Он обернулся, посмотрел в глаза полковнику. Равнодушные, серые, как сталь. Лицо практически без эмоций. Идеально чистый китель, неприлично опрятный на фоне грязи и страданий. Будто сам дьявол явился навестить грешников в преисподней. Пленник сделал полшага вперед. Взгляд застилал слепой, безотчетный гнев, внутри пожаром разгоралась ненависть, выжигая душу, сердце колотилось, как безумное, кулаки сжимались сами собой.

Евгений бросился на своего мучителя. Рябушев, не ожидавший нападения, упал на землю, и юноша начал душить его цепью наручников. В глазах Андрея на мгновение мелькнул страх, он захрипел, пытаясь вдохнуть, но Женя озверело ударил его головой об пол с неизвестно откуда взявшейся силой. Прошло несколько секунд, прежде чем опомнившиеся часовые оттащили его от мужчины. Парень вырывался, не замечая боли от ударов, не слышал ничего вокруг. В ушах звенел его собственный крик, полный бесконечного отчаянья и ярости. Он будто ослеп, перед глазами все было черно.

В предплечье впилась иголка шприца. Пленник по инерции дернулся еще несколько раз и затих. Эмоции отступили, выплеснувшись до дна, внутри были тишина и пустота. И от этого спокойствия становилось радостно и легко. Ему казалось, он может сейчас полететь, настолько невесомым было тело. Женя с облегчением вздохнул и тотчас провалился в сон.

Марина спустилась в бункер, отряхивая с волос влажный снег. К ней подскочил часовой, торопливо заговорил:

– Вас срочно вызывает начальник! Это приказ, не терпит отлагательств. Поспешите.

Алексеева скинула куртку на пол и бегом бросилась по коридору. Тон дежурного ей очень не понравился.

Женщина влетела в кабинет. Рябушев полулежал в кресле, над ним хлопотала медсестра.

– Что случилось?

– Сядь, – прохрипел Андрей Сергеевич.

Медик исчезла за дверью, и Марина увидела на шее полковника багровый след. Мужчина с усилием поднялся, подошел к столу. На затылке у него была до крови содрана кожа, как будто его возили головой по полу. Рябушев залпом осушил стакан коньяка и снова вернулся за стол.

– Что произошло? – вновь спросила Алексеева. Ей стало очень тревожно.

– Твой щенок пытался меня задушить. Набросился, еле оттащили. Я тебя предупреждал, что с ним станет, если он позволит себе хотя бы еще одну выходку? – зло бросил полковник.

– Что с Женей? – побелевшими от страха губами выговорила женщина. Ее замутило от нехорошего предчувствия.

– Он в камере, я ввел ему транквилизатор, который разрабатывает Гена. Тебя совсем не волнует, что мерзавец пытался меня убить?

– Разреши мне пойти к нему, – попросила Марина, поднимаясь со стула, не слыша слов.

– Ты не поняла, кажется, твой подопечный совершил преступление! – повысил голос Рябушев.

– Позволь. Мне. Идти, – упрямо повторила Алексеева, будто не замечая покрасневшего от ярости лица мужчины.

– Иди. Я вызову тебя через час, поговорим, – отпустил ее Андрей.

Женщина выскочила из кабинета и помчалась по коридору. Ей казалось, земля уходит у нее из-под ног, а воздух на этаже становится густым и липким, как кисель. Марина вбежала в камеру и замерла у порога.

Женя сидел на кровати, пустыми глазами уставившись в стену. На его лице блуждала безумная улыбка, парень языком слизывал кровь, сочившуюся из разбитой губы, из уголка рта свисала ниточка слюны. Пленник выглядел абсолютно сумасшедшим и счастливым, не замечал ничего вокруг.

– Что же ты наделал, – прошептала женщина, опускаясь на колени у его ног.

Он смотрел на нее, но не видел, полностью погруженный в себя. На лице юноши наливались синевой кровоподтеки, одного зуба не хватало, его жестоко избили за нападение на полковника, но несчастного это, казалось, совершенно не тревожило.

– Женя, ты меня слышишь? Пожалуйста, говори со мной, не молчи, я прошу тебя! – умоляла Марина, обнимая его колени. По ее щекам текли горькие слезы и тяжелыми каплями падали ей за воротник.

Но юноша молчал. Ему не было дела до внешнего мира.

– Потерпи. Я придумаю, чем тебе помочь, мы непременно справимся. Только дождись меня, пожалуйста, – тихо попросила женщина, вставая.

Она вышла за дверь, отерла мокрое лицо рукавом и решительно направилась к Доктору Менгеле. «Плакать будешь потом. Дело прежде всего. Нужно вытрясти из Гены правду. Что за препарат дал полковнику этот подлец? Женька, Женька, бедный мой, милый мальчик, что же ты натворил!»

Алексеева толкнула тяжелую дверь, миновала полутемный коридор, наполненный стонами боли, и вошла в кабинет Геннадия.

– О, быстро ты, – казалось, ученый был совершенно не удивлен ее визитом.

– Что с моим подопечным? – без приветствий спросила женщина, присаживаясь на краешек стула.

– Я же тебе сказал тогда, что в случае неадекватных реакций мы примем решение ввести парню транквилизаторы.

– А я сказала вам, что вы этого делать не будете! – взвилась Марина, стукнув кулаком по столу так, что звякнули многочисленные пробирки.

– Ну-ну, перестань, твой пленник совершил огромную оплошность, и только благодаря нашему огромному уважению к тебе он до сих пор жив. Не нарывайся, Марина, не стоит, – спокойно предупредил ее Доктор Менгеле, но Алексеева каждой клеточкой ощущала исходящую от него опасность.

– Простите меня, – тяжело вздохнула женщина. – Вымоталась за последние дни, подготовка площадки для эксперимента отняла у меня последние силы. Я только что вернулась с поверхности и бесконечно хочу спать. Расскажите мне, что за препарат вы ввели Евгению?

Гена примирительно поднял руки, плеснул в стакан чаю и протянул его собеседнице. Алексеева подозрительно принюхалась, уловив до боли знакомый запах.

– Ты мне настолько не доверяешь? Даже обидно. Это банальная валерьянка. Выпей, успокойся, – беззлобно укорил ее медик. – А мальчишке Андрей ввел новый транквилизатор. Надо думать, ты увидела его дебильное – в медицинском смысле этого слова – выражение лица и поспешила ко мне. Огорчу тебя, эта фаза – самая безобидная и очень приятная для самого подопытного. Он сейчас не ощущает ничего, кроме эйфории. Кстати, должен поблагодарить за то, что ты принесла мне с поверхности бесценный материал – споры грибов. То вещество, которое в них содержится, в малых дозах производит великолепный седативный эффект. Правда, мгновенно вызывает зависимость. Через полчаса максимум у твоего подопечного начнется ломка. Ему будет очень и очень плохо, предупреждаю сразу, заходить к нему в камеру одной – самоубийство, он может выдать неадекватную реакцию. Единственный выход – приказать часовым сопроводить его ко мне и оставить под моим бдительным надзором.

– Отдать его на растерзание вам? – тихо проговорила Марина. Она была бледной до синевы, глаза, обведенные темными кругами, смотрели с бесконечной усталостью. – Мы справимся сами. Спасибо за совет.

– У него не выдержит сердце. Он все равно обречен, отдай пленника мне, а я, возможно, немного продлю его жизнь. Ты же не хочешь, чтобы мальчишка скончался в невыносимых мучениях? – издевательски протянул доктор.

– Я не отдам его вам. Пусть лучше он умрет у меня на руках, – прошептала женщина.

Геннадий встал, набрал из пробирки в шприц светло-коричневое вещество.

– Грибы-грибы-грибочки, доведут до точки, – с садистской ухмылочкой пропел ученый, протягивая его Алексеевой. – Можешь ввести еще одну дозу. И так до конца жизни. Короткой жизни.

– Что нужно сделать, чтобы парень остался жив? – Марина посмотрела ему в глаза, ища там спасительную ниточку надежды, но шприц не взяла.

– Отдать его мне, – безжалостно ответил Гена. – Смесью препаратов, возможно, удастся купировать действие транквилизатора.

– Что будет дальше, если я соглашусь на ваши условия?

– Возможно, какое-то время твой несчастненький Женечка будет жив, – ехидно заметил Доктор Менгеле.

Женщина торопливо поднялась.

– Мы справимся сами, – повторила она, но в голосе на мгновение проскользнуло сомнение.

– Ну-ну. Имей в виду, даже если вдруг ты совершишь невозможное и вытянешь мальчишку, Андрей все равно не простит ему покушения. Твой протеже отправится на исправительные работы, а оттуда – прямиком ко мне. Тогда я с ним поквитаюсь. Хочешь, чтобы он страдал еще больше? – Геннадий пристально смотрел на нее, похожий на изготовившуюся к броску кобру.

– Это мы еще посмотрим, – бросила Алексеева, выходя за дверь.

Едва переставляя ноги от изнеможения, она дошла до камеры, где ее ждал пленник.

– Женя! – Марина бросилась к нему, позабыв об усталости.

Парень скорчился на полу, прижав колени к груди. Его глаза были залиты кровью из лопнувших капилляров, руки казались совершенно ледяными. На бетоне остались кровавые следы, несчастный царапал пол ногтями и сорвал их практически до мяса.

Марина попыталась приподнять его, уложить обратно на кровать, но ей не хватило сил. Женщина замерла, обняв его, положила голову страдальца себе на колени и гладила спутанные волосы. Собственная беспомощность приводила ее в отчаянье. Юноша стонал, покрывшись испариной, вздрагивал всем телом и не реагировал на звуки и прикосновения.

– Пожалуйста, держись. Мы справимся, все переживем. Только держись, – Алексеева укачивала его, словно младенца, чуть слышно бормотала что-то утешающее и беспредельно нежное. Лишь бы не молчать.

Женя вскрикнул и резко сел. Его безумный взгляд с трудом сфокусировался на женщине. Парень открыл рот, желая что-то сказать, но из горла вырвался почти звериный вопль.

Марина потянулась к нему, желая успокоить.

– Женя, ты слышишь меня? Пожалуйста, говори со мной, говори! – умоляла она, едва не плача.

Пленник взвыл и со всей силы толкнул ее на пол. Алексеева рухнула навзничь, ударилась затылком и на несколько мгновений ослепла от боли. Когда в голове немного прояснилось, она увидела юношу, нависшего над ней. В его лице практически не осталось ничего человеческого. Изо рта капала алая слюна, лицо вытянулось, искаженное мукой, в груди клокотало рычание.

– Не надо! – крикнула она, но он не слышал.

Женя прижал ее своим телом, не давая пошевелиться, и сомкнул на ее шее холодные пальцы. Марина всхлипнула, пытаясь освободиться, но он вдруг оказался невероятно сильным. Воздуха не хватало, в груди жгло, как огнем. Вдруг парень разжал пальцы и тотчас же ударил женщину в лицо, не давая ей опомниться. Алексеева взвизгнула и отпихнула его, на четвереньках выползла из камеры, последним усилием захлопнула дверь и дернула задвижку. К ней по коридору уже спешили дежурные.

Марина лежала на полу, не двигаясь, пытаясь отдышаться после пережитого ужаса. Голова кружилась, из носа на подбородок струйкой стекала кровь, оставляя на губах металлический привкус.

Часовые помогли ей подняться, один придерживал ее за плечи, второй держал на прицеле дверь камеры.

– Откройте решетку, – сдавленным шепотом попросила Алексеева. – Без приказа не стрелять.

Солдат открыл смотровое окошко в двери, женщина подошла, заглянула внутрь. Из темноты на нее смотрел совершенно безумный красный глаз на перекошенном лице. Существо, сидевшее в камере, уже не было человеком.

– Закрывай, – безнадежно проговорила Марина. – Помогите мне дойти до кабинета начальника.

Рябушев вышел ей навстречу, помог Алексеевой войти и усадил в кресло. Женщина закрыла глаза, справляясь с тошнотой.

– Доигралась? – спросил полковник. Его голос прозвучал будто издалека, как сквозь вату.

– Андрей… – простонала Марина. Надо было говорить, оправдываться, делать хоть что-нибудь, но от слабости мир вокруг расплывался, казался нечетким. Нужные слова не шли.

Из-за двери появился как всегда нетерпеливый и очень недовольный Доктор Менгеле, закружился вокруг нее с тонометром и пузырьком перекиси, обтирал влажной тканью залитый кровью подбородок. Марина запрокинула голову и замерла, просидев так несколько минут. Геннадий и Рябушев о чем-то переговаривались, не повышая голоса, но по их интонациям было ясно, что речь шла о проступке Жени.

Ученый поднес к ее губам таблетку и стакан воды, Алексеева залпом выпила, не задавая вопросов. Через пару минут сознание прояснилось, гудящий в висках колокол затих. Женщина нашла в себе силы присесть, даже сумела удержать в дрожащих руках теплый стакан чая.

– Андрей, я виновата… – начала Марина, но полковник прервал ее.

– Ты просто дура! – раздраженно бросил он. – Гена сказал тебе не ходить туда без охраны? Сказал или нет?! Так какого лешего ты потащилась в камеру одна?

Мужчина сорвался на крик, не в силах сдержать свой гнев.

– Я сама виновата. Не послушала, понадеялась на свои силы. Не трогай Женю. Пожалуйста, он здесь ни при чем, он не контролировал себя. Если ты хочешь кого-нибудь наказать, лучше меня… – зашептала женщина, избегая смотреть ему в глаза.

– Гена, ну сделай же что-нибудь! – взвыл Рябушев, расхаживая по кабинету. – У нее мозги отключаются, когда речь заходит о ненаглядном Женечке. Может, сдать тебе ее на опыты? По-моему, интересное исследование бабской глупости получится. Сил нет это слушать.

Доктор Менгеле повесил на стойку капельницы пакет с раствором и присел на корточки рядом с женщиной.

– Руку давай, – приказал он, и Марина беспрекословно закатала рукав, позволив ученому вставить в вену иглу. – Не бойся ты, плохого не сделаю. По крайней мере, не сейчас.

– Что это? – безразлично спросила Алексеева, глядя, как светлые капельки препарата побежали по резиновой трубочке.

– Глюкозка для мозга, – с усмешкой срифмовал Геннадий, пластырем фиксируя иголку. – Тебе полезно, может, начнешь головой думать. Я тебе сказал, что реакция подопытного будет непредсказуемой? А ты что сделала?

– Извините меня. Я виновата.

– Да что ты заладила – виновата и виновата! – взвился полковник, падая в кресло. – За свою глупость ты по физиономии уже получила. Красивая такая, нос картошкой, вся в кровище. А гаденыша твоего надо пристрелить!

– Нет! Он тут ни при чем, он себя не контролировал! Гена, пожалуйста, скажите, что это правда! Это действие препарата! – в голосе женщины послышались слезы.

– Пусть так. А что мы будем делать с покушением на меня? – Андрей Сергеевич машинально потер ушибленный затылок и поморщился.

– Умоляю о милосердии!

– Пулю в лоб – и дело с концом! Надоел, сил нет! – рявкнул полковник. – Тем более, что я уже отдал приказ запереть его в карцере. Автомат сквозь решетку, одна очередь – и никуда этот щенок не денется.

Марина вскрикнула и вскочила с кресла, но не смогла удержаться на ногах из-за головокружения и рухнула на пол, потеряв сознание.

Женя очнулся и закашлялся, будто вынырнул с большой глубины. В голове пульсировала тугая назойливая боль, во рту ощущался вкус крови. Зрение фокусировалось с трудом, в сознании вспыхивали и гасли обрывки видений.

Покорный, будто неживой, Сергей. Красные стены жилого этажа. Узники, катящие тачки с землей. Перекошенное, красное лицо полковника с пульсирующей на виске жилкой и цепь от наручников, сдавившая ему горло. Разноцветный и радостный мир, где не было боли и страданий, чувство эйфории, от которой хотелось петь. Испуганные глаза Марины. «Не надо!» И темнота.

Что из этого правда, а что – кошмарный сон? Не разобраться. Хотелось проснуться и забыть.

Пленник огляделся вокруг. Каменный мешок, два шага в ширину и три в длину. Лечь невозможно, получается только сидеть и стоять. Сквозь приоткрытое смотровое окошко, забранное решеткой, пробивается свет из коридора.

«Что произошло? Ничего не помню… Сколько времени прошло? Где Марина?» – мысли путались, бессвязные, тревожные.

Мышцы ломило, будто он много времени пролежал без движения. Справа под ребрами боль была такой сильной, что парню казалось, ему в бок вонзили нож и медленно проворачивали в ране. Очень хотелось пить, губы растрескались и ощущались огромными и бесформенными.

«Нужно встать, позвать часового… Почему я здесь? И отчего так плохо?» Тело не слушалось, попытавшись опереться о стену, Женя едва не взвыл – ногти превратились в жалкие обрубки, на них коркой запеклась кровь.

– Какого черта? – голос прозвучал странно, надтреснуто, будто принадлежал глубокому старику.

Пленник с трудом встал, но не удержался на ногах и с грохотом врезался в металлическую дверь. Тотчас же приоткрылось окошко, на юношу уставилось дуло автомата.

– Чего шумишь? – недовольно спросил часовой.

– Позови начальство! – потребовал парень. Ему, наконец, удалось подняться.

– Не положено.

– Алексееву тогда. Хоть кого-нибудь, – уже тише попросил Женя, вцепившись в прутья решетки, чтобы не упасть.

– Не положено, – раздраженно рявкнул солдат, продолжая держать заключенного на прицеле.

– Пожалуйста, позови врача! Мне плохо, прошу тебя!

– Заткнись, иначе пристрелю. У меня приказ – стрелять на поражение, если ты окажешь сопротивление!

Пленник примирительно поднял руки и едва не задохнулся от приступа боли. Он рухнул на пол, скорчился и застонал, уткнувшись лицом в холодный металл двери.

– Помоги… Позови врача, умоляю… – шептал несчастный, не зная, слышит ли его часовой.

За дверью послышались шаги и негромкие голоса, в обрывках фраз можно было различить: «Пришел в себя… Доложи… Полковник…»

Женя заскребся в створку, отчаянно умоляя о помощи, но ответом была тишина. Парень забился в угол и скорчился там, чувствуя, как внутри все горит огнем.

– Воды… Пожалуйста… Прошу вас… – повторял он в надежде быть услышанным, но в коридоре молчали. Часовой захлопнул смотровое окошко, и темнота окружила пленника плотным коконом, давила, будто желая уничтожить это жалкое существо.

Юноша тихонько заплакал, размазывая слезы по грязным щекам. Ему было совсем худо и смертельно хотелось пить.

– Пожалуйста… Помогите… – умолял он кого-то неведомого, и перед глазами лицо Марины отчего-то сменялось строгим ликом бога над дверями заброшенной церкви.

Кромешный мрак был живым, чутким, полным видений и бреда. «Наверное, так выглядит смерть. Мучит, разрывает. А если это уже ад? Наверное, я все-таки умер тогда в лесу, так и не проснувшись. Остальное мне чудится, это все неправда. Марина, полковник, бункер… Все это преисподняя, и я здесь навсегда, до скончания веков…»

Мысли разбегались, причудливо переплетались с болью, вспыхивали яркими и страшными картинами в воспаленном мозгу. Евгению мерещились моменты детства и невыносимые события недавних дней, они тревожили и ранили, и непонятно было, что здесь правда, а что придумал умирающий разум.

Мама… Наталья в лучшие дни своей жизни, каштановые волосы каскадом спадают на плечи. Она добрая и ласковая, с теплыми руками, учит читать буквы в большой книге с яркими рисунками. Ее лицо, светлое, радостное, вдруг бледнеет, становится восковым и безжизненным. «Вы совсем ее не любили и доконали своим равнодушием… Неужели вы настолько ненавидели свою жену и ребенка?» Нет, нет! Помертвевшие, пустые глаза отца. Это правда. Это все – правда. «Папа!» – маленький Женька бежит ему навстречу, бросается на шею, но Егор осторожно опускает его на землю и уходит в свой кабинет. Из глаз льются слезы обиды – почему он так? Воспитательница тетя Ксюша его хвалила, говорила, что он лучше всех мальчишек читает, а дядя Коля, старший разведчик, обещал взять с собой на поверхность через несколько лет. Но отцу все равно, он вечно занят, ему нет дела до успехов семилетнего сына.

Восемь лет. Для детей бункера организовали конкурс рисунков. Мальчик с любовью вырисовывает каждую деталь автомата Калашникова и долго расспрашивает Николая, как выглядит мутант, чтобы изобразить его страшный оскал. Работы разложены на столе в общем зале, Егор останавливается возле каждой, ласково треплет по волосам мальчишек и девчонок, нарисовавших простенькие каляки-маляки. Другие взрослые с восторгом разглядывают рисунок младшего Коровина, искренне радуются его художественным успехам. Женя с замиранием сердца ждет, когда же отец оценит его творчество, но тот бросает равнодушный взгляд, безразлично пожимает ему руку и уходит прочь. Парень больше не плачет – знает, что это не к лицу мужчине, но внутри кипит бесконечное огорчение. За что папа так поступает? Почему?

Четырнадцать лет. Евгений – лучший среди сверстников, даже старшие ребята, разведчики восемнадцати-двадцати лет, разговаривают с ним на равных. Парень упражняется, не жалея сил, прилежно учится, ответственно подходит к каждому дежурству, будь то уборка, помощь на плантации или что-либо еще. Отец сухо хвалит его за успехи, но за ошибки сыну попадает больше всех. Егор без стеснения отчитывает его на людях. Взрослые смотрят с пониманием. «Он любит тебя, надеется, что ты вырастешь сильным, не хочет, чтобы ты пользовался поблажками его руководящего положения. Ты – его ребенок, поэтому к тебе он относится строже, чем к кому-либо», – спокойно объясняет ему психолог Светлана, а у парня от злости сжимаются кулаки и кровь приливает к щекам. Свете легко говорить. Она вниманием отца не обделена. В душе зреет ненависть и желание самоутвердиться. И это чувство заставляет еще упорнее тренироваться и еще лучше учиться. Единственное, что навсегда остается с ним, – это стремление рисовать, Женя прячет рисунки в тайнике под полом и никому никогда не показывает.

Семнадцать лет. Первая вылазка на поверхность. Отец здесь, он напутствует отряд, произносит традиционное «Бона менте».

Пленник открыл глаза и уставился в темноту невидящим взглядом. Из-за металлической двери не доносилось ни звука. В теле будто поселился демон, стремящийся во что бы то ни стало вырваться наружу. Боль усиливалась, лишая воли к сопротивлению и желания жить. «Что угодно, лишь бы это кончилось… Пожалуйста, что угодно…» Хотелось умереть, лишь бы страдания прекратились. Измученное сознание уцепилось за фразу «Бона менте», вертело ее на все лады. «Вот такие добрые намерения. Бона менте. С добрыми намерениями. У полковника их нет. У Марины их нет. У отца их тоже не было. Знал ли папа, что все кончится так? Где он сейчас? Жив? Какая разница. Все равно. Меня уже нет…» Не человек – сгусток боли и отчаянья. Женя корчился в муках, царапая остатками ногтей бетон, умолял о помощи, но его никто не слышал. А перед глазами продолжали вспыхивать бесконечные видения.

Возвращение домой. Первая вылазка завершилась оглушительным успехом для молодого разведчика. Он не растерялся, встретившись с монстрами лицом к лицу, расстрелял одного из них, не промахнувшись. Задание было выполнено. Когда парень спустился в убежище, у него дрожали колени от радостного возбуждения и пережитого страха. Ему так хотелось похвалиться своими подвигами отцу, заслужить его одобрение, разбить эту стену равнодушия и отчуждения. Егор очень сдержанно поблагодарил сына за проделанную работу, однако своего поощрения Коровин-младший добился, ему позволили принять под командование отряд. Самый младший из командиров, юноша светился от гордости, отправляясь во главе своих товарищей в очередную вылазку.

Жене казалось – каких-то три месяца назад все было хорошо. Но потом жизнь превратилась в кошмарный сон, который продолжается до сих пор.

Ребенок в бункере, улыбающийся во все свои зубы, слишком разумный для младенца. Дневник Алексеевой, превратившейся в страшного мутанта.

Мертвое лицо Славы, кровь, заливающая руки и одежду. Отец казнил его, вынес приговор, не разобравшись, – и ошибся. Товарищ никогда не посмел бы их предать, его подставила Светлана, изобразив все так, будто это он продал дневник Марины военным. Все это казалось настолько нереальным… но это было.

Вылазка на территорию части, разведчики, расстрелявшие друг друга в лесу возле больницы, и галлюцинации – отвратительные лица тех, кто был его друзьями.

«Я умер там, меня тоже убили, а все, что было дальше, – предсмертный бред. Пусть это будет так. Пусть все скорее кончится!» – уговаривал сам себя юноша.

Но память услужливо подсовывала новые и новые воспоминания.

Мутант, прикованный к столу. Нисходящее глиссандо его крика, сверху – вниз, оно сводит с ума. Тварь – уже Марина. Или еще нет? Она кричит не переставая, испытывая чудовищные муки, умоляя о смерти, а Доктор Менгеле вновь и вновь приходит в камеру и продолжает ее пытать.

Бегство через мертвый заснеженный город, сзади – сигнал машины. «Не зря я тогда его испугался!» То же самое слышали и его товарищи перед тем, как попасть в рабство и исчезнуть для человечества. Они больше не люди, сломленные, исковерканные волей полковника Рябушева. Бледное, опустошенное лицо Сергея, он считает удары вслух и благодарит своих мучителей за то, что они решили завершить наказание. Так не может быть. Это все ложь, фальшь!

«Человек не может сломаться настолько! Нет в мире такой пытки!» – с юношеской поспешностью решил тогда Женя. Новый приступ боли был таким сильным, что пленник несколько раз укусил себя за руку, лишь бы отвлечься от пылающих внутренностей. Есть такая пытка. Есть. Сейчас несчастный был согласен на все, на любые унижения, только бы мучения прекратились. Он готов был целовать ноги полковнику, лишь бы тот закончил все это.

– Помогите… – ему хотелось закричать, но голос не слушался.

Ему мерещилось лицо Марины. Почему он так ищет ее общества? Зачем ему женщина, которая столько раз предавала его?

«Она спасла тебя!» Лаборатория Доктора Менгеле, тот несчастный заключенный, почти без кожи, он стонал не переставая. Даже страшно представить, что он пережил.

Спасла… Обрекла на новые муки, не позволив Рябушеву расстрелять его. «Не расстрел! Хуже!» Конечно же, хуже. Его истерзанное тело – на месте того пленника. Спасла… Пожалуйста, пусть она придет, пусть прекратит эти мучения! Такая же, как мама. Заботливая. Она одна жалела его, когда все остальные отворачивались. Пусть Алексеева придет, пусть снова спасет его!

– Марина! Помоги мне! – последним отчаянным усилием выговорил Женя, прежде чем провалиться в черное, полное боли беспамятство.

И она услышала.

Марина проснулась от дурного сна. Она лежала в небольшой комнатке на чистых, посеревших от времени простынях. Затылок болел, под глазами набухли темные мешки, но женщина чувствовала себя гораздо лучше.

В углу сидела Светлана и в свете ночника читала книгу.

– Ну, как ты, подруга? Полегчало немного? Красота неземная ты у нас, морда белая, глаза красные, прелесть, – беззлобно съехидничала она, поднимая голову.

– Да уж будет тебе ерничать. Случилось и случилось, – отмахнулась Алексеева, присаживаясь на кровати. – Я долго спала?

– Случилось? Да этому мелкому негодяю за такие дела голову оторвать мало! Двое суток в отключке провалялась, Гена и Андрей переживали, – взвилась Света, подавая ей кружку с чаем.

– Они переживали не за меня, а за свои эксперименты, – устало заметила Марина, делая большой глоток. – Что с Женей?

– В карцере. Часовой говорит, он на людей бросался, а потом потерял сознание и до сих пор без чувств. Я удивлена, что он все еще жив.

– Потому что его хочет заполучить Доктор Менгеле. Какие-то распоряжения на этот счет были?

– Нет, никаких. Одевайся, пойдем к Рябушеву, побеседуем.

Пока Алексеева натягивала выцветшую от многих стирок военную форму, Светлана пристально наблюдала за ней, продолжая говорить:

– Вот скажи мне, подруга, чего тебе дался этот мальчишка? У тебя от него одни неприятности. Влюбилась ты, что ли?

Марина обернулась к ней и покрутила пальцем у виска.

– Совсем крыша съехала? – недовольно спросила она. – Мне сорок лет скоро, мальчишка меня вдвое младше. Какое, к чертовой матери, – влюбилась? Ты немного не вовремя затеяла задушевные разговоры.

– Ну так ответь, зачем тогда? Андрей подождет, у него своих дел хватает, – подначивала ее Света, накручивая на палец прядь волос.

Алексеева села на кровать, положила ногу на ногу и усмехнулась невесело:

– У меня таких женских разговоров лет пятнадцать не было, с тех пор как моя последняя подруга застрелилась, не выдержав жизни под землей. Впрочем, давай поговорим. Знаешь, сколько человек погибло по моей вине? Мне до сих пор снятся все, каждый из них. Во имя выживания я сделала столько гадостей, что если там, за чертой, есть ад, то мне там будет отведена самая раскаленная сковородка. Да и сейчас, ты себе не представляешь, чего мне стоило вывести ту группу образцов Геннадия на поверхность – подыхать от радиации. Переступить через все свое сострадание и милосердие, какое только осталось, а по ночам уговаривать себя, убеждать, что это – во имя великой цели и всего человечества. А когда я увидела Женю… Знаешь, меня перемкнуло, показалось – спасая его, я могу хоть немного искупить то, что я сделала. Он похож на меня в молодости – нелюбимый, несчастный парень, которому так хотелось похвалы и заботы, а получал он только тычки и упреки. Я много лет прожила так же. Как я мечтала, чтобы мне кто-нибудь помог тогда, когда столько раз приходилось делать тяжелый выбор, когда было так больно, что хотелось сдохнуть. У меня никого не было. А у Жени есть я. Это мое искупление. Мне нужно жить ради чего-нибудь. Ради себя – не выход, мне настолько опостылело мое существование, что я готова была приставить пистолет к виску, лишь бы все кончилось. А мальчишка придает моей жизни хоть какой-то смысл. Веришь, нет, мне легче вставать каждое утро и делать что-то, зная, что он есть. Это сентиментальность, если хочешь, жертва. И звучат мои оправдания, как дешевый пафос. Я сама не до конца понимаю, но его жизнь сейчас дороже моей, бесполезной.

– Но ты так легко подставила его! Обвинила в поджоге, а потом отдала полковнику!

– Нет! – слишком громко и нервно перебила ее Марина. – Он – один из лучших в нашем болотце, у Жени чувство справедливости обострено до предела. Он все время был у меня на виду, я могла просчитать каждый его шаг и уберечь!

– Ты так легко принесла в жертву столько жителей бункера, ты знала, что будет с теми, кто не подчинится Андрею. Но пожалела одного мальчишку!

– Всех не спасти! Ради выживания сильнейших кто-то должен пасть жертвой. Ты думаешь, я не жертва? А ты? Мы – заложницы, и не лучше ли катать тачки с землей и слепо выполнять приказы, чем жить так, как жила я! – в голосе Алексеевой проскальзывали истерические нотки, она поминутно срывалась на крик. – А ты? Тебе лучше жилось? Во имя той же самой цели ты ложилась в постель к Егору, против своей воли, столько лет!

– Перестань! – воскликнула Светлана, вскакивая с кресла. И добавила тише: – Прости меня. Зря я начала этот разговор. Нам нужно идти.

– Не обижайся, – устало попросила Марина, застегивая пуговицы на рубашке. – Война началась двадцать лет назад и до сих пор не кончилась. Для кого-то это битва за выживание, кто-то борется с обстоятельствами, а для каждой из нас это сражение с самой собой. Идем.

Их прервал стук в дверь. На пороге показался часовой.

– Марина Александровна, ваш заключенный пришел в сознание, просит врача, говорит, что ему очень плохо. Андрей Сергеевич и Геннадий Львович уже в курсе и ожидают вас возле карцера, – доложил он.

Женщина сделала пару шагов и пошатнулась от слабости. Света подхватила ее под локоть.

– Может, тебе не стоит сейчас туда идти? – мягко предложила она.

– Ему плохо. Рябушев отдаст его Доктору Менгеле, если я сейчас не вмешаюсь.

– Может, это выход? Гена, по крайней мере, завершит его мучения, хоть и не быстро. Андрей все равно не позволит мальчишке остаться на свободе после того, как паршивец едва не придушил его и тебя. Ты хочешь, чтобы он гнил в камере, пока не умрет сам? – тихо спросила Света, и Марина передернулась от ее правоты.

– Нет. Так нельзя. Только не Доктору Менгеле. Как угодно, только не ему, – Алексеева сбросила руку подруги и торопливо зашагала по коридору. Мысли о страданиях юноши придали ей сил. Спасти любой ценой. Думать – потом. Сейчас – спасти.

В коридоре перед дверью одной из камер стояли двое часовых с автоматами наизготовку, полковник и Геннадий.

– Ну вот, собственно, и момент истины. Сейчас нужно будет решить, что делать с твоим пленником. Открывайте, что ли, – приказал Рябушев, отходя на шаг назад.

Солдаты приоткрыли створку, взглядам собравшихся предстал каменный мешок, в углу скорчился заключенный. Он выглядел жалко. Спутанные грязные волосы зарывали лицо, окровавленная майка задралась, обнажая его худой, впалый живот, черты лица заострились. Несчастный тихо всхлипывал от боли и бормотал:

– Марина… Помоги мне… Спаси…

Женщина бросилась к нему и упала перед парнем на колени.

– Женя, Женечка, это я, я здесь, с тобой, – шептала она, обнимая юношу за плечи. Она отвела прядь волос с его лица, и на нее глянули полные невыразимой муки глаза.

– Ты пришла. Нет, это бред, тебя не существует, мне все это кажется, – голос пленника звучал жалобно и умоляюще, на растрескавшихся пересохших губах выступила капелька крови.

– Тише, тише, тише, – Алексеева баюкала его, прижимая к себе.

«Я хочу забрать хотя бы часть твоей боли и страданий. Пожалуйста, потерпи, дружочек, ты не один, я с тобой!» – просила она, не решаясь говорить вслух. Горькие мысли прервал резкий окрик Рябушева:

– Отойди, дай Геннадию его осмотреть.

– Потерпи еще немного, – шепнула Марина и вышла в коридор. – Только осмотреть.

– Хватит! Евгений совершил преступление, он за него ответит. Ты больше не будешь его выгораживать. Надоело! – рыкнул полковник.

Женя закричал от боли, когда Доктор Менгеле в своей грубой манере начал осмотр. Женщина побледнела и с огромным трудом заставила себя не вмешиваться.

– Ты обещал, Андрей! Это мой пленник, я сделала все, что ты приказывал!

– Он совершил преступление. Покушался на жизнь начальника бункера. Если я оставлю его в живых, не поймут свои же. Такое не прощается никому. Ты не уследила за своим пленником. Он должен быть наказан смертью! – непримиримо возразил Рябушев.

– Мальчик болен, он не понимал, что делал! Я прошу, я умоляю! – горько воскликнула Марина, однако лицо полковника осталось равнодушным.

Геннадий вышел из камеры и насмешливо взглянул на женщину.

– А ты жестокая. Твой несчастный Женечка умирает, и подыхать он будет долго и мучительно. Медикаменты нынче в цене, зачем продлять страдания того, кто уже обречен? Не лучше ли пустить ему пулю в лоб? – протянул ученый.

– Спасите его! Гена, пожалуйста, я сделаю что угодно, только спасите его!

– Зачем? Чтобы он прожил еще месяц и все равно отправился к праотцам? У него отказали почти все системы организма. Забавный опыт вышел. Острый токсический гепатит развился всего за два дня, повышенная возбудимость нервных окончаний, риск инфаркта. В любой момент он может загнуться от болевого шока. Вот если бы он был моим образцом…

– Нет! Это вы его убили! Это все из-за того транквилизатора! – в отчаянии закричала Марина, совершенно лишившись самообладания.

– Побочные эффекты непредсказуемы, – пожал плечами Доктор Менгеле. – Парень – не жилец. Видимо, действие препарата наложилось на общий стресс, и ослабленный организм не справился. Твоему Женечке осталось несколько часов, в лучшем случае.

– Нет… – Марина всхлипнула и схватилась за стену, у нее подкосились ноги.

– Ты хотела, чтобы твой Женя был свободен, – жестоко начал полковник. – Я не буду отдавать расстрельный приказ, если ты так просишь.

Алексеева с надеждой взглянула на него снизу вверх, на мгновение поверив в чудесное спасение для своего пленника, но Рябушев продолжил, безжалостно и холодно:

– Я отправлю его на поверхность. Пусть природа решит все за нас.

– Нет! – крикнула Марина, падая перед ним на колени. – Пожалуйста, вы же можете ему помочь!

– Я все сказал, – бесстрастно заметил мужчина, стараясь не смотреть на искаженное ужасом лицо женщины. – Геннадий тоже считает, что Евгений смертельно болен, не вижу смысла тратить драгоценные лекарства. Выведите заключенного. Алексееву держите.

Два солдата подхватили Марину под руки.

– Простите, приказ, – грустно вздохнул один из них, сжимая цепкими пальцами ее локоть.

– Пустите, пустите! Нет! Нет! – женщина кричала, срывая голос, плакала, умоляла, но полковник был непреклонен.

Женю вытащили из камеры и силой поставили на ноги. Парень смотрел невидящим взглядом, не понимая, где находится. Он был бледен, с залитым слезами лицом, перекошенным от боли.

Часовые потащили его к двери, юноша не сопротивлялся, покорно позволяя увести себя.

– Мы обязательно встретимся, в этом мире или в другом! – Марина смотрела ему вслед, бессильно обмякнув в руках солдат.

Пленник и конвоиры скрылись за поворотом коридора, через минуту гулко хлопнула входная гермодверь. Все кончено. Жени больше нет…

Алексеева всхлипнула и лишилась чувств.

«Мы обязательно встретимся, в этом мире или в другом!» Отчаянный крик до сих пор эхом звенел в ушах. Голова раскалывалась, тело обжигал холод. Под руками был снег, глаза ослепли от яркого света.

Несколько минут Женя лежал ничком, даже не пытаясь встать, зачем-то досчитал до двухсот, чувствуя, как намокает одежда и замерзают конечности.

Наконец юноше хватило сил приподнять голову и открыть глаза. Сквозь тяжелые тучи пробивалось алое закатное солнце, сугробы кроваво сверкали в его отблесках.

«Это конец. Все. Остается только замерзнуть насмерть», – безразлично подумал он, пытаясь сесть. Мысли вдруг прояснились, бредовые кошмары остались в темноте, и даже боль немного отступила, затаившись где-то внутри. Парень потер слезящиеся глаза. Что-то тревожило его, очень важное, какое-то воспоминание, вспыхнувшее и погасшее во мраке карцера.

– Пленники… тоннель… теплоцентраль… – бессвязно шептал сам себе Женя. – Мне нужно туда! Чем скорее, тем лучше!

Ему вдруг с небывалой ясностью представилась страшная картина. Ничего не подозревающие жители бункера ТЭЦ падающие под огнем пулеметов, лежащие в лужах крови, и Рябушев, отдающий приказы: «Этих – на обязательные работы, тех – Доктору Менгеле, бунтовщиков казнить!» Перед глазами снова встало белое лицо Сереги с пустыми глазами. Видение было настолько ярким, что Женя передернулся от ужаса.

– Мне нужно идти. На теплоцентраль. Предупредить, рассказать. Нужно. Идти, – парень с трудом поднялся на ноги.

«Я не хочу умирать просто так. Если мне суждено сдохнуть сегодня, то я хочу помочь хотя бы кому-нибудь. Жители ТЭЦ не заслужили стать рабами полковника. Идти, идти. Боже, как больно…»

Парень медленно побрел по территории части в сторону улицы Колпакова. Он почти не видел, куда шел, перед глазами стоял туман. Хотелось лечь и забыться, но мысль о смертельной опасности, грозившей незнакомым товарищам, придавала решимости. Шаг. Еще шаг. Еще один. Под ребрами вновь заворочался раскаленный нож. Женя схватился за живот и закашлял кровью. Он зачерпнул рукой пригоршню снега и засунул себе в рот, пытаясь утолить бесконечную жажду. Его больше не волновала радиация, все равно умирать. Только бы успеть до того, как Рябушев нанесет удар.

«Давай, тряпка! Вперед!» – приказал он сам себе и снова пошел, пошатываясь и оскальзываясь на обледенелых кочках. Впереди уже показался покосившийся бетонный забор, ограждавший владения военных. За ним начиналась узкая длинная улица. Все время прямо. Пусть час, пусть два, сколько угодно, только дойти. И тогда смерть уже не будет такой страшной и бесполезной. Шаг. Еще шаг.

В ушах гулко стучало, перед глазами расплывались пятна. «Иди. Только не останавливайся! Дойди, пожалуйста, дойди!» По лицу снова потекли отчаянные, полные муки слезы, они замерзали на щеках, обжигали, тревожили незажившие царапины.

По сторонам потянулись дома, покосившиеся пятиэтажки с черными окнами. Издалека слышались приглушенные звуки и злобный рык, но юноше было все равно.

Мутант появился внезапно и словно бы из ниоткуда. Спутанная черная шерсть, злобные глаза с узким вертикальным зрачком, голова покрыта бугристыми наростами. Хищная тварь, не брезговавшая человечиной.

Женя попытался бежать, но согнулся от боли и упал на колени, глядя, как к нему приближается монстр. Зубастая пасть щелкнула в нескольких сантиметрах от его лица, беглец отпрянул, упал навзничь и застыл, мысленно умоляя все высшие силы о спасении.

– Уйди, уйди! – в панике шептал он, понимая, что это конец. Мутант навис над ним, с оскаленной морды на щеку парню капнула горячая слюна. Юноша задергался, завопил: – Вон, уходи вон!

Он нащупал рукой кусок льда, сжал в кулаке и изо всех сил ударил тварь по носу. Монстр взвыл и отскочил, Женя с неимоверным усилием поднялся на ноги, пошатываясь. От испуга организм собрал последние силы. «Глупо так погибнуть. Сейчас нельзя, нужно дойти, а там уже все равно. Что же делать, что делать?» – билась мысль. Нужно было срочно что-то предпринять. Разум услужливо подбросил фразу из прочитанной еще в детстве книги: «Если ты встретился в лесу с медведем, попробуй испугать его шумом, вдруг сработает. Хлопай в ладоши, кричи, подними над головой руки с курткой – так ты будешь выглядеть в его глазах более крупным соперником». Мутант медленно двинулся вперед, не желая упускать свою добычу. Терять было уже нечего. Беглец перехватил ледышку в другую руку и первым бросился в атаку. От неожиданности зверь остановился и присел на задние лапы.

– А-а-а-ааа! Зашибу! Убью! – орал Евгений, петухом наскакивая на тварь, размахивая сосулькой на манер шпаги. Его взгляд был совершенно безумным. Это могло бы быть забавно, если бы не было так страшно.

Монстр вопросительно рыкнул и начал медленно отступать, видимо, решив не связываться с неадекватным представителем человеческого рода. Женя обернулся и бросился вперед по улице, забыв про усталость.

Он пробежал несколько сотен метров и упал на землю, задыхаясь. Внутри разгоралось адское пламя, от боли парень с криком катался по земле, ослепнув и оглохнув, не замечая ничего вокруг. Он кусал снег, окрашивая его красным, сглатывал отдающую железом влагу, пытаясь преодолеть внезапный приступ.

Когда в глазах прояснилось, парень попытался встать, но понял, что не может идти.

«Вставай. Ты должен. Ты должен!» Он пополз, сдирая кожу на локтях и коленях, утопая в сугробах, плакал, но полз. Сейчас его никто не спасет, никто не придет на помощь. Только бы успеть.

«Марина тоже на стороне полковника. Если я выживу, мы встретимся, непременно встретимся в этом мире, и тогда она ответит за все!» – мрачно подумал Женя, в очередной раз пытаясь встать. Злая решимость вытеснила остатки боли, дала сил для нового рывка.

Сквозь просветы между домами показались пережившие Катастрофу трубы теплоцентрали, бело-красные, пальцами пронзавшие серые тучи. Еще немного. Осталось совсем чуть-чуть. Вперед. Шаг. Шаг. Шаг.

По правую руку остались высотные дома, впереди до самого забора ТЭЦ убегало шоссе, забитое разломанными автомобилями, а дальше до горизонта, насколько хватало глаз, тянулось кладбище. Покосившиеся могилы и кресты, засыпанные снегом, навевали тоску и мысли о бренности бытия.

Парень остановился на минуту, собираясь с силами. Каждый шаг казался невыносимой мукой, тело окоченело от холода, кожа на руках покраснела, покрылась сеточкой сосудов. Дышать было трудно, легкие горели на морозе, под ребра вонзались спицы. Хотелось забиться в одну из квартир и прилечь ненадолго, но юноша знал, что он больше не встанет никогда. Ноги замерзли, потеряли чувствительность, пальцы не слушались.

– Мне нужно идти! – крикнул Женя, вложив в этот вопль всю боль и отчаянье прожитых дней. С крыши ближайшего дома сорвалась стая ворон и с карканьем устремилась в небо. Парень проводил их взглядом, жалея, что человек не имеет крыльев, и медленно побрел по шоссе, обходя остовы машин.

Идти под горку стало проще, и юноша даже успел обрадоваться временному облегчению. Впереди показался забор теплоцентрали. На снегу были видны свежие следы.

«Слава богу! Здесь есть люди!» – радостно подумал беглец и заторопился вперед.

Новый приступ заставил Женю рухнуть на землю и свернуться в клубок, прижимая колени к груди.

«Только не сейчас! Я почти дошел! Пожалуйста, только не сейчас!»

– Помогите! – последним усилием выкрикнул парень и лишился чувств.