Глава 20. Пасынки Третьего Рима
На поверхности Москвы наступил цветущий зеленый июнь, а в Большом метро по-прежнему было все так же неприветливо, неуютно и чуждо.
Шла вторая неделя О’Хмарина рабства.
– Шшши-и-ирк, шшши-и-ирк, – визгливо скребли по дощатому настилу очередной клетки разболтанные (сколько раз, блин, просил починить!) в местах креплений грабли. Убирать было, правда, практически нечего – так, остатки еды да скудный (зверей практически не кормили – а чего переводить и без того небогатый харч на смертников?) помет. Подстилок обитателям Зверинца (или «живого уголка» – как острили местные служители) – в силу отсутствия в обозримых окрестностях хоть какого-то производства сена, соломы, опилок и прочих расходников – тоже не полагалось. Немногочисленные узники клеток довольствовались решетчатыми поддонами, натасканными из окрестных магазинных и вокзальных складов. Да и те уже – в силу длительной и почти бессменной службы – имели самый непрезентабельный вид.
По всему минус второму уровню стоял неистребимый даже ежедневным поливом из шланга запах зверей и их экскрементов. Воду качали ручной помпой из какого-то ближайшего подземного водоема, и это тоже была ежедневная обязанность служителей Зверинца. График смен висел на видном месте – по четыре человека на смену. Двое качают, двое отдыхают. Потом меняются.
Стараясь не поворачиваться спиной к обитателю клетки – молодому и потому очень борзому клыкану, – Марк неторопливо сгребал в кучу отходы его жизнедеятельности. Сам клыкан, просунув острую морду сквозь прутья, внимательно следил за уборщиком из «чулана» – маленького второго отделения при каждой клетке, куда на время уборки обычно выгоняли или силой выпихивали их узников. И все пытался улучить момент и схватить этого мельтешащего перед носом двуногого зубами за что-нибудь, что удачно подвернется. Но лишь впустую клацал внушительными зубищами и тонко взвизгивал от досады и разочарования.
– А граблями по рылу?! – наконец не выдержал Крыс после очередной такой провалившейся попытки покушения. И погрозил монстру упомянутым инвентарем: – Отвали, хрень зубатая!
Как ни странно, к обитателям «живого уголка» Марк не испытывал ни ненависти, ни даже какой-либо неприязни, что частенько случалось в бытность его охотником на своей станции. Они сейчас находились в одинаковом положении – он и эти звери. Все они – мутанты в чужом и враждебном мире «чистых» людей, все – пленники… и все рано или поздно обречены на гибель под рев беснующейся на трибунах толпы. За то, что предыдущая попытка Мазюкова избавиться от него окончилась ничем, следовало благодарить бойцов Атриума, сговорчивых администраторов Зверинца и счастливое стечение обстоятельств, благодаря которому крысяры приняли их с Костей за своих и не тронули.
Но где гарантия, что за первой попыткой не последует вторая, третья… двадцать третья?.. Мазюков производил впечатление человека, последовательного и упорного в своих решениях. Вот так попадет ему под хвост очередная вожжа – и привет!
«Надо что-то делать, – в который уже раз думал Крыс. – Придумать, как выбраться отсюда… интересно, а как сумела удрать Шушара?..»
Знакомые шаги отвлекли его от мыслей.
– Кость, погоди, я сейчас доубираю и выйду, – не оглядываясь на подошедшего друга (бдительность и еще раз бдительность!), бросил через плечо Марк.
Клыкан оживился при виде нового лица и новой потенциальной добычи. Завозился в своем «чулане» и заскулил. Ему очень хотелось добраться до этих вкусно пахнущих двуногих. Но мешали эти чертовы стальные прутья, об которые он, пытаясь их перегрызть, едва не обломал себе зубы!..
– Ишь, ты, – с уважением протянул Квазимодо, рассматривая зверя за решеткой. – Хоть и поймали его, хоть и заперли в клетку – но ведь все равно не смирился и по-прежнему рвется на волю. Прям как ты, Марк!
Крыс лишь хмыкнул в ответ. Получилось почему-то довольно саркастично.
Закончив убирать клетку, он вышел и тщательно запер за собой дверь. Потом поднял решетку-задвижку, выпуская уже истомившегося в тесноте «чулана» клыкана. Тот, не мешкая, тут же кинулся на прутья.
– А вот фиг тебе! – злорадно сказал Марк, для убедительности показывая настырному монстру кукиш. – Пойдем, Кость!
Они ушли в подсобку, где отдыхали и перекусывали служители.
– Ну, как там оно? – первым делом осведомился Крыс. – Как успехи в тренировках?
– Не так хорошо, как хотелось бы, – поморщившись, отозвался Квазимодо, думая о чем-то своем. – Но я стараюсь.
Немного помолчав, он вдруг совсем другим тоном сказал:
– Мазюков опять приходил. На тренировку. Сидел и пялился на то, как я работаю. И это уже не первый раз. Вот чего ему надо, как думаешь?
Марк пожал плечами, давя в себе разом встрепенувшееся беспокойство. От Мазюкова можно было ожидать всякого! Но не станет же он…
– Не нравится мне все это! – Костя передернул плечами и снова поморщился. – Очень не нравится!
Полным ходом шла подготовка к очередному субботнему боевому шоу. Предназначенных для травли зверей по возможности осматривали на предмет скрытых и явных повреждений, чтобы оценить, насколько раны и травмы могут повлиять на поведение монстра на арене.
Марк уже знал, что иногда Хикс, выполняя чьи-то – скорее всего, Мазюкова – указания, специально во время охоты или после ослаблял незначительными, но довольно болезненными ранами слишком опасных мутантов. Чтобы во время боев более-менее уравновесить силы и возможности людей и монстров.
…Этот зверь – к слову, та самая «зверинда», о которой упоминал Людоед еще в давешнем разговоре – был ОЧЕНЬ опасным! И ранить его пришлось прямо на охоте. Иначе его просто не удалось бы захватить.
Огромный – выше Людоеда – светло-коричневый с проседью, очень похожий на медведя, каким-то чудом приобретшего несколько очеловеченные черты, монстр был одновременно и жуток, и великолепен. Он сидел на мохнатом заду в углу клетки и болезненно поджимал правую переднюю лапу, из которой сочилась сукровица. Сквозь короткую шерсть просматривался набухший, но пока еще не готовый лопнуть, гнойный нарыв. Рана явно причиняла чудовищу страдания – монстр иногда беспокойно возился, вздрагивал всей своей мохнатой тушей и тихо поскуливал.
– Хренасе, какая знатная медвежуть! – выдохнул обычно невозмутимый Людоед, когда гладиаторы пришли посмотреть на своих будущих противников и оценить степень их серьезности. – На такую, пожалуй, в одиночку идти – чистое самоубийство!
– Все равно придется, – отмахнулся Кевлар, пристально разглядывая зверя. – Но кому на нее идти – решит жребий.
– А что, его уже решили против кого-то из нас выставить? Собаками, разве, не станут травить?
– А хрен его знает, чего там про него решили! – обычно всезнающий, как и положено командиру, Гай поморщился. – И вообще, решили уже или нет. Элвис, паскуда, молчит, как рыба об лед, и только глаза загадочно закатывает!
– Элвис однажды дождется лечебно-воспитательных пилюле́й! – мрачно предрек Шаолинь. И добавил: – Интриган хренов!
И вот настала суббота, и принаряженная ради выхода «в свет» толпа жителей подземки снова заполнила амфитеатр Арены. На слуху еще были события прошлой недели, когда с треском и незапланированными сенсациями провалилась попытка Мазюкова расправиться с обидевшим его дочь мальчишкой-мутантом. Событие все еще обсасывалось на все лады, обрастая новыми, совсем уж фантастическими подробностями. Но жадная до всего, что будоражило кровь, толпа уже ждала новой лакомой пищи для сплетен и пересудов. Ждала и предвкушала – что подарят им сегодняшние бои? Какие впечатления?
По рядам сновали торговцы нехитрым фаст-фудом. У них сегодня тоже был праздник.
А бои и показательные выступления-дивертисменты бойцов шли одни за другими – от самых, так сказать, легких и не слишком опасных – к самым зубодробительным. Элвис как распорядитель и организатор хорошо знал свое дело!
– Хорошо песики отработали! – одобрительно кивнул Людоед, привычно поигрывая ножом и наблюдая, как служители баграми уволакивают с арены труп затравленной клыканами кикиморы. Сами клыканы – двое из троих – не обращая внимания на людей, сидели тут же и зализывали полученные в бою раны. Третий, дергаясь в предсмертной агонии, истекал кровью рядом со своими более везучими собратьями. Вот он вздрогнул в последний раз, вытянулся и затих, стекленея глазами.
Для него кончились дни тягостного плена, и наступило долгожданное освобождение.
«Вот и я когда-нибудь так… – сумрачно думал Марк, помогая коллеге тащить труп. Погибший клыкан оказался старым знакомцем – тем самым, что так рьяно рвался на волю и все пытался укусить Крыса. – Стану свободным в этом чертовом Атриуме, уже будучи мертвым… Если, конечно, что-нибудь не придумаю раньше, чтобы свалить отсюда!»
Какое-то неясное мрачное предчувствие мучило его с самого утра, и скавен все никак не мог от него отделаться. И потому, занимаясь своими рабочими обязанностями, был осторожен и внимателен втрое.
Жребий сражаться с той самой «знатной медвежутью» выпал Буру.
Боец никак не показал, что он обеспокоен или разочарован тем, что биться с довольно опасным противником предстояло именно ему. Он продолжал все так же подшучивать над товарищами и над собой. Только взгляд его стал чуть более серьезным и цепким. Самую малость.
– Валер, проверь? – попросил он друга.
Шаолинь педантично осмотрел каждое крепление его клепаного чешуйчатого панциря, кое-где потуже затянул ремешки, кое-где, наоборот – чуть ослабил.
– Порядок?
Бур пошевелил плечами, сделал пару взмахов руками.
– Порядок!.. Ну, я пошел!
Он по очереди стукнул сжатым кулаком о кулаки товарищей, взлохматил волосы ожидавшему распоряжений «оруженосцу» Квазимодо и взял из его рук тяжелую рогатину.
– Удачи, Бур!
– Аве, Цезарь, бляха-муха! – хохотнул гладиатор и, вскинув в приветственном жесте копье, под громкий рев зрителей величественной походкой героя древних мифов прошествовал на арену.
– Ну, превед… псевдомедвед! – ухмыльнулся он навстречу медленно открывающимся воротам «монстроприемника».
«Псевдомедведа» служителям пришлось в буквальном смысле выпихивать на арену с помощью специально предназначенных для подобных ситуаций крепких шестов с железными остриями на концах. Зверь, раздраженный неволей и измученный болью от раны, не желал идти – упирался, отмахивался здоровой лапой с растопыренными жуткими когтищами, рычал и огрызался. В его рыке отчетливо слышалось почти истеричное: «ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ, СВОЛОЧИ!!!», и время от времени мутант срывался на жалобное, совершенно не вяжущееся со столь грозным созданием поскуливание.
Но никого не трогали жалобы гонимого на заклание, страдающего от боли существа. На трибунах, словно хищник сочного куска мяса, ждала кровавого зрелища алчная толпа. И устроители никогда не обманывали ее ожиданий.
Зверя наконец выпихнули на арену, и тут же за его спиной с гулким лязгом опустилась крепкая решетка, преграждая ему путь назад. От неожиданности медведь-мутант нервно взвыл и шарахнулся прочь, поджимая раненую лапу.
А на арене ждал поединка его противник.
Бур отчетливо понимал, что измученный болью, голодом и неволей зверь тем не менее не будет легким трофеем. Да, все это ослабило его, лишив части знаменитой медвежьей скорости и маневренности и сделав бесполезной правую переднюю лапу. Но даже в таком состоянии зверь-инвалид легко мог впасть в слепую, неконтролируемую ярость, и потому стать вдвое, втрое опаснее.
Добавляла экстрима и существенная разница в весовых категориях противников. С этим зверюгой и Людоед – при его-то габаритах – далеко не сразу управился бы. Чего уж говорить о более легком и «компактном», хоть и довольно высоком, Буре!
– Ну шо, косолапый, погнали? – обратился боец к своему мохнатому противнику. Тот неподвижно сидел на клочкастом заду и лишь следил за человеком маленькими, красновато светящимися глазками.
Первый выпад рогатины зверь почти проигнорировал. Лишь отмахнулся здоровой лапой – мол, отвали, гад двуногий, не видишь – и без тебя тошно!
Но Бур, подстегиваемый недовольной реакцией трибун на вялость «псевдомедведа», не отступал. Выпады и уколы следовали один за другим, не давая зверю опомниться, раздражая, провоцируя. Выбранная бойцом тактика, может, и не отличалась оригинальностью, но была единственно приемлемой в данном случае. Тактика охотничьей собаки: наскочить – куснуть – отскочить на безопасное расстояние. И так – раз за разом, пока более массивный зверь не выдохнется и не истечет кровью.
– «Мишка, Мишка, где твоя улыбка… – процитировал сквозь зубы гладиатор, нанося противнику очередной, довольно болезненный укол, – …полная задора и огня?..»
С трибун раздался ропот. Зрители, уже настроенные на экшен, были недовольны ходом сражения.
– Ну что вы хотите, не проснулся еще виннипух после зимней спячки! – громко бросил через плечо Бур. – Мне что, ему – кофию налить прикажете, чтоб он взбодрился?
В зрительских рядах послышались одобрительные смешки и хлопки. Публика обожала Бура и Шаолиня за то, что их выступления всегда проходили с такими вот шуточками.
– Да я бы и сам сейчас от кофейку не отказался! – подмигнул трибунам боец. – Со сливками! – Он снова повернулся к мутанту. – Але, прачечная! Мы сегодня работать будем – или как?
Бур сделал новый выпад. Медведь вдруг рявкнул и резко крутанулся на месте, уворачиваясь от рогатины. Лапа – левая, здоровая – ударила по древку возле привязанной поперечины, едва не выворачивая копье из рук бойца. На трибунах ахнули несколько человек.
– Во, это уже куда ни шло! – одобрил Бур, ловко перехватывая оружие и отскакивая за пределы досягаемости медвежьей лапы. – Бодрячком, пацанчики! Бодрячком!
…Стоя за оградой среди других служителей, Марк с замиранием сердца во все глаза следил за ходом поединка человека и зверя. С точки зрения его довольно солидного – для подростка – охотничьего опыта там было, на что посмотреть и чему поучиться! Несколько раз он уже невольно ловил себя на том, что инстинктивно пытается повторять за Буром его движения.
На него косились остальные уборщики, но не одергивали. Лишь понимающе усмехались.
Шорох за спиной возвестил о приходе Кости. Перевод Марка в уборщики автоматически развел друзей по разные стороны Арены. Одному предписывалось неотлучно быть возле так называемого парадного входа, при бойцах, и помогать им во всем. Другому же выпал удел ждать возле «монстроприемника» и быть наготове, если вдруг потребуется утаскивать с арены трупы. Неважно, чьи.
– Я ненадолго, – предупредил Квазимодо и кивнул на ристалище. – Ну, как впечатления?
– Круто! – отозвался Крыс. – Но мне кажется, что зря он так дразнит зверя. Это опасно.
– Это его работа, – пожал плечами черкизонец. – И он должен ее делать. Хотя вот лично мне, представь себе, вообще не по нутру, что этого медведя так мучают. Не по-человечески это как-то. Слишком жестоко. Но правила здесь, к сожалению, устанавливаю не я.
– Тебе так жалко монстра? – удивился Марк. На какое-то время он даже отвлекся от происходящего на арене. Все равно там пока не наблюдалось ничего интересного.
– А он что – не живое существо, что ли? – вздернул бровь Квазимодо. – И разве ему не больно? Ты ведь тоже, как и он – мутант. Но разве это делает тебя… менее живым и чувствующим?
Скавен окинул друга долгим изучающим взглядом, словно впервые видел.
– Боюсь, что с такими принципами ты вряд ли станешь хорошим аренным бойцом, – наконец сказал он. – Если будешь жалеть каждого своего противника. Дождешься однажды, что тебя самого… того.
– Стану или нет – до этого еще дожить надо, – отмахнулся Костя. – А я пока… АХ ТЫ Ж, ЧЕРТ!!!
Марк вскинулся от внезапного тревожного крика друга и резко развернулся в сторону арены.
– Ох, блин! – вырвалось у него.
И впрямь, было чего испугаться!
То ли чаша медвежьего терпения переполнилась, то ли болезненные уколы все же достигли желаемого эффекта… Внезапно зверь вскочил и пушечным ядром ринулся на гладиатора.
Спасло Бура только то, что он был готов к ответному ходу, да еще то, что медведю пришлось не бежать, а ковылять на трех лапах – что существенно замедлило его скорость. Гладиатор ловко отскочил за ближайшую колонну и оттуда, под восторженный визг трибун, нанес не успевшему затормозить монстру удар.
В самый последний момент зверь ухитрился извернуться, из-за чего лезвие рогатины скользнуло по его плотной шкуре и вонзилось не под лопатку, куда метил Бур, а в плечо. В плечо правой – раненой – лапы!
Душераздирающий рев мутанта едва не снес его противника к ограждению. В этом реве потонули испуганно-восторженные возгласы и дружные хлопки зрителей.
Видимо, Бур и правда сумел не на шутку разозлить, а может, даже и напугать медведя. Осатаневший от боли и ярости мутант вдруг поднялся на дыбы, продолжая прижимать к груди уже совсем бесполезную конечность. На фоне его туши высокий и мускулистый боец показался совсем маленьким и слабым.
– О, боже! – истерически взвизгнула над головами служителей какая-то зрительница в амфитеатре.
Марк, не отрывая напряженного взгляда от происходящего, машинально стиснул черенок метлы и сделал им невольный выпад вперед – словно копьем.
И тут же, будто откликаясь на его жест, Бур сделал ловкий уклон (левая лапа медведя опасно просвистела над самой его макушкой, едва не содрав скальп) и принял зверя на острие рогатины!
Кто взревел громче – получивший очередную рану монстр или трибуны – было непонятно. Напоровшийся на кованую сталь медведь вздрогнул, на миг замер… а потом, издав еще один громоподобный рев, с новой силой и яростью двинулся вперед.
– Он же его не удержит! – одними губами проговорил Марк. – У них же вес…
И действительно! Под напором звериной туши раза в три тяжелее его, Бур, не сумевший с первого раза нанести зверю смертельный удар, не устоял на месте – его ноги заскользили по залитому медвежьей кровью бетону, вынуждая бойца отступать все дальше и дальше назад. А монстр, остановленный было поперечиной-ограничителем, продолжал слепо и упорно двигаться вперед, не обращая внимания на боль и кровь, обильно льющуюся из ран.
– Ну, сделай же что-нибудь! – обращаясь непонятно к кому, в отчаянии простонал скавен.
Он знал, что в подобных случаях рогатину следовало упереть так называемой пяткой в податливую землю, чтобы остановить напор зверя. Но под ногами Бура был бетон. Скользкий от крови, гладкий, несокрушимый, чтоб ему, гаду, раскрошиться, бетон!!!
Однако опытный Бур все же нашел выход из опасного положения. Быстро оглянувшись, он скорректировал направление своего отступления и упер рогатину пяткой в место соединения попавшейся на его пути колонны с полом.
Вздох облегчения вырвался разом у всех присутствующих… чтобы тут же, в мгновение ока, смениться дружным воплем ужаса.
…Когда-то древки рогатин делали из прочных и гибких пород древесины – рябины или черемухи. Более того, будущие ратовища срубали в определенное время года, специально обрабатывали и особым образом сушили, чтобы они верой и правдой служили своим хозяевам-охотникам и, не дай бог, не подвели их в самый критический момент.
Из чего было сделано древко рогатины, которой сражался Бур, так и осталось неизвестным. Но судя по тому, как, не выдержав напряжения, будто тростинка, хрустнул и переломился достаточно толстый стволик, его специальной обработкой вряд ли когда-нибудь кто-то озабочивался.
Отдача сломавшегося древка была настолько сильна и внезапна, что оба противника не сумели удержаться на ногах. Медведь по инерции впечатался мордой в колонну, а более легкий Бур, неловко взмахнув руками с зажатым в них длинным обломком, отлетел в сторону и с размаху грянулся об пол. Перекатился навзничь, да так и остался лежать – безоружный, пугающе-недвижимый. Только пальцы его чуть подрагивали, судорожно сжимая кусок дерева, показывая, что боец еще жив.
А очухавшийся монстр с торчащим между ребер окровавленным обломком копья уже стремительно – из последних, запредельных сил – разворачивался в его сторону. И все зрители на трибунах прекрасно видели, что полуоглушенный ударом о бетонный пол Бур катастрофически не успевает подняться на ноги. Не успевает!..
Рядом с Марком охнул и, подавшись вперед, вцепился в бортик ограды Костя.
«Псевдомедвед» как-то небрежно и, как показалось скавену, медленно, словно нехотя, взмахнул здоровой лапой…
…Бур был опытным, очень опытным бойцом! И обломок рогатины, вскинутый им навстречу противнику отчаянным, полусознательным и почти инстинктивным движением, все же достиг своей цели. Монстр коротко всхрапнул, с размаху наткнувшись на острые щепки, жирно и влажно хлюпнул вспоротым нутром. И, уже ничего не видя, уже дрожа в предсмертной агонии, но все еще стремясь достать, схватить, разорвать, снова попер на своего врага.
…Лапа уже почти мертвого чудовища, по инерции довершив начатый замах, обрушилась на гладиатора. Крепкие когти с визгливым скрежетом прошлись по боковым пластинам панциря, сильным ударом подбросив и пару раз перевернув тело бойца. И почти тут же тяжелая безвольная туша рухнула, заливая темной кровью пол и погребая под собой не успевшего убраться с дороги человека.
Трибуны дружно ахнули и погрузились в звенящее молчание.
– НАЗАД!!!
Старшина уборщиков, дядя Вася, метнулся наперерез сорвавшемуся с места Шаолиню и преградил ему путь взятым наперевес багром.
– Сдурел?! – чуть ли не на весь уровень рявкнул он. – Монстр, может, еще живой!
– А Димка?! – с неменьшей яростью вызверился кореец. – Димка-то как?! Он ведь тоже…
Подоспели остальные бойцы, а следом за ними – Дим-Саныч со своим сундучком. Гай и Людоед осторожно приобняли бледного, как смерть, товарища за плечи и очень деликатно оттеснили его от места разыгравшейся драмы.
– Он дело говорит, Валер, – тихо произнес старший гладиатор. – Потерпи немного. Пожалуйста.
Шаолинь дернулся, зыркнул на него бешеными глазами… но спорить и вырываться все-таки не стал. Лишь снова устремил исполненный боли и тревоги взгляд на неподвижное, залитое кровью тело друга.
А дядя Вася уже командовал своей гвардией. Медведя – предварительно убедившись, что он все-таки мертв – крайне осторожно, поочередно приподнимая баграми лапы и голову, зацепили веревочными петлями и стали потихоньку стаскивать с поверженного бойца.
– Только ни в коем случае не трогайте его! – тут же предупредил Дим-Саныч, становясь над гладиатором. – И, ради бога, не переворачивайте! Возможны повреждения органов и внутренние кровотечения!
На публику, хаотично толпившуюся на трибунах и лихорадочно обсуждавшую случившееся, уже никто из тех, что стояли на арене, не обращал внимания.
Определенно, боев на сегодня было уже достаточно. Да и какие тут, к черту, бои!
Шаолинь и Дим-Саныч одновременно склонились над по-прежнему не подающим признаков жизни Буром. И одновременно вздрогнули, увидев красноречиво расплющенный панцирь и широкую темно-красную полосу, безостановочно тянущуюся из уголка рта павшего.
– Раздавил-таки… – обронил в пространство врач, бессильно опуская руки.
На Шаолине, что называется, лица не было. Он крайне бережно, чтобы ненароком не причинить каким-нибудь неловким движением еще большей беды, коснулся пальцев друга. Погладил. Чуть сжал. И больше не отпускал. Взгляд его был неотрывно устремлен на лицо того, кого он уже несколько лет – с того рокового дня, как они, двое разгильдяев-студентов, вместе оказались в метро – считал почти братом.
Веки лежащего дрогнули и приоткрылись. Шаолинь в крайнем волнении подался вперед, не замечая, что уже довольно крепко стискивает липкую от своей и чужой крови руку друга.
– Димка! – выдохнул он. И повторил – выстонал, тихо, почти беззвучно, одними губами – онемевшими и непослушными. – Димка…
– Ва-алер… ка… – вдруг с усилием прохрипел Бур, вместе со словами выталкивая изо рта сгустки багровой, почти черной крови. – Ты… обещал…
Шаолинь вздрогнул. Кинул исполненный безумной надежды взгляд на Дим-Саныча. Но тот медленно опустил глаза и еле заметно покачал головой.
Взгляды двух друзей встретились. Губы Бура медленно, с мукой, растянулись в призрачное подобие его обычной «буратинской» улыбки.
– Д-давай же!.. Ну?!..
Шаолинь со сдавленным всхлипом запрокинул лицо к потолку. А потом выхватил нож.
Холодный высверк клинка, вязкий и хищный звук стали, вспарывающей живую плоть… и улыбка Бура навсегда застыла на его губах.
…Словно в тумане, Марк смотрел, как Шаолинь медленно вытягивает нож из тела, как скупым движением закрывает убитому им другу глаза. Лицо корейца, до дрожи спокойное, неподвижное, сейчас походило на жуткую, траченную временем и тленом маску.
Кевлар и Людоед молча придвинулись к товарищу, готовые – если что – поддержать его. Но Шаолинь повел плечом – и они отступили.
– Я буду у себя, – низким, черезчур низким для него голосом сказал Сказочник, поднимаясь на ноги. – Позовете… если что…
Кровь друга капала с его рук и ножа. Гай попытался было осторожно отобрать у него оружие, но Валерий не позволил.
– Не надо, Слава, – как-то спокойно и даже мягко произнес он. – Я пока еще адекватен.
И, развернувшись, ровной походкой направился прочь с арены.
Дим-Саныч отчаянно засигналил Гаю глазами – мол, не отпускай бойца, мало ли что! Но тренер отрицательно покачал головой.
– Сводить счеты с жизнью Валерка не станет, – сказал он. – Не тот характер. Но сейчас его лучше не трогать.
Бои на сегодня были окончены. И если в планах администрации Арены и стояло что-то еще, то после гибели Бура продолжать программу было просто бессмысленно. Хотя гладиаторы, нанимаясь на Арену, и знали, на что идут и чем рискуют, но выпускать их сражаться после только что пережитой ими трагедии было как минимум чревато высокой вероятностью роковых ошибок и, как следствие – новыми возможными смертями.
При всех своих неприятных чертах характера, Мазюков имел одно неоспоримое достоинство: своими людьми он не разбрасывался и, как никто другой, умел их беречь.
… – А что такого обещал Шаолинь Буру? – спустя пару дней после похорон погибшего осторожно спросил Костя у Кевлара.
Боец вздохнул. Отложил в сторону сильно потрепанную книгу без обложки, которую читал. Снял и тоже отложил очки, которыми в таких случаях пользовался.
– Они оба друг другу обещали… – неохотно проговорил он. – Что если когда-нибудь один из них получит на арене раны, несовместимые с жизнью, то второй его добьет. Даст возможность уйти быстро и без мучений.
Подростки разом вздрогнули и синхронно переглянулись.
Перед глазами Марка вдруг снова возникли окровавленные руки Шаолиня. Каково было Валерию убивать своего лучшего друга – практически побратима! – зная, что иного выхода у них все равно нет? Каково ему теперь жить с этим? И… смогли бы они с Костей – доведись им самим вдруг оказаться в подобной ситуации – поступить так же?
Обжигающая волна страха и ярости всколыхнулась в душе юного скавена, и он тут же мысленно выругался самыми грязными и непотребными словами, которые только знал (а уж в Алтухах-то всяко понимали толк в нецензурщине!).
– Ну уж нет! – злобно прошипел он, отлично поняв безмолвный вопрос, мелькнувший в глазах Квазимодо. – Я лучше сделаю все возможное, чтобы ты выжил! ПОНЯЛ?!..
От неожиданности Костя вздрогнул и прикусил губу. Глаза его расширились, и черкизонец со странным выражением лица уставился на друга-мутанта.
– И узоры на мне тоже не нарисованы! – огрызнулся враз смешавшийся Крыс.
Ему вдруг припомнилось, как еще совсем недавно (и целую жизнь назад!), в ночь своего вероломного похищения, он смотрел на звезды и мечтал подружиться с каким-нибудь мальчишкой оттуда. Что ж, судьба и правда послала ему друга из другого мира. Правда, мира не звездного, небесного, а подземного. Но ведь – если разобраться – и Большое метро, и общество «чистых» людей для юного обитателя самоизолировавшегося от остальных станций мутантского Серого Севера и правда были самыми что ни есть иными мирами! И думал ли когда-нибудь он, Марк О’Хмара, «грязный мут», что однажды назовет своим другом «чистого»? И не просто назовет, а настолько прирастет, прикипит к нему душой и сердцем, что одна только мысль о возможной потере будет вгонять его в неконтролируемый ужас?
В Косте было что-то такое, что неудержимо влекло к нему людей. Влекло и как-то легко, с исподволь приходящим спокойным пониманием своей ведомой роли, подчиняло. И сам Марк, обычно не терпевший над собой ничьего верховодства (за редкими – по пальцам одной руки пересчитать – исключениями), почему-то как должное воспринял все явственнее и явственнее проявляющееся лидерство Квазимодо в их тандеме. Скавен и сам был достаточно волевым и далеко не робкого десятка парнем… но Костя был тем, за кем ему самому хотелось идти.
Прирожденным вожаком!
И когда черкизонец предложил ему сходить навестить Шаолиня, не показывавшегося на глаза товарищей со дня похорон Бура, Крыс не колебался с ответом ни секунды.
Шаолинь лишь мазнул отсутствующим и расфокусированным взглядом по вошедшим и снова вперил его в крышку стола, за которым сидел. Прямо перед ним стояла бутылка дешевого грибного самогона, и еще несколько пустых валялись у ножки стола. В комнате стоял тяжелый сивушный дух.
Здесь они жили вдвоем с Буром. Жили с того самого дня, когда вместе пришли наниматься в аренные бойцы. Теперь же комната опустела наполовину и словно осиротела.
Марк поежился от невольного диссонанса испытываемых ощущений. Вещи Бура лежали и висели так, словно боец лишь на минутку отлучился из комнаты. И казалось, что вот-вот скрипнет дверь, послышатся знакомые шаги, и веселый голос Сказочника заведет очередную захватывающую историю из прежних довоенных времен.
Пусто и непривычно тихо было в комнате. И одиноко.
Тем временем Квазимодо потянул носом и, неодобрительно покачав головой, с решительным видом уселся напротив Шаолиня. Однако тот даже глаз на него не поднял.
Они сидели так несколько минут. Затем Костя взял стоявшую перед Валерием бутылку и аккуратно переставил ее к себе.
На лице гладиатора не отразилось ни единой эмоции. Он безмолвно, и все так же глядя в стол, протянул руку и вернул бутылку на место.
Так же безмолвно Квазимодо повторил свой жест.
Шаолинь мрачно-недоуменно зыркнул на него из-под бровей… и емкость с грибным пойлом снова перекочевала к нему. Движение тем не менее получилось чуть более резким, чем предыдущее.
Невозмутимый, словно книжный вождь краснокожих, черкизонец опять переставил бутылку к себе.
Шаолинь ответил – уже слегка раздраженно.
А дальше – пошло-поехало.
«Тук! Тук! Тук!» – стучала донышком об стол кочующая от одного к другому бутылка. Со стороны это смотрелось так, будто Квазимодо и Шаолинь вели какую-то странную шахматную партию с одной-единственной фигурой. Марк с нескрываемым интересом наблюдал за этим необычным противоборством и все пытался понять: чего добивается Костя?
Наконец, уже не на шутку раздраженный, гладиатор в очередной раз протянул руку, чтобы вернуть вожделенный сосуд на место… и пальцы его сомкнулись на пустоте.
– Какого…?!
Квазимодо – все с тем же выражением индейского спокойствия на лице – поставил на пол так ловко выхваченную из-под носа замороченного им бойца бутылку и поднял глаза навстречу его тяжелому и яростному взгляду.
– Вообще-то у нас через полчаса тренировка! – вдруг заявил он. – А ты тут бухаешь, как последний алконавт!
Шаолинь застыл с полуоткрытым ртом, огорошенный и выбитый из колеи, а Марк про себя даже зааплодировал: да, Квазимодо воистину был мастером внезапных сюрпризов!
– У меня есть уважительная причина! – наконец пришел в себя и огрызнулся кореец. И добавил: – К черту тренировки! К черту Атриум! К черту все!..
Черкизонец даже бровью не повел в ответ на эту вспышку. Только насмешливо сузил глаза.
– Я тут слыхал, что на Тимирязевской роют огромную яму, чтобы докопаться до ада, – сообщил он, и Крыс невольно вздрогнул, услышав о знакомых местах Серого Севера. – Вот когда докопаются – тогда и правда все полетит туда, куда ты сказал. А сейчас пока рановато!
– Ишь, умник! – пробурчал Шаолинь. И сделал попытку встать со стула – впрочем, в его состоянии – безуспешную. – Откуда только такой взялся?.. Отдай бутылку, Квазиморда, будь человеком!
– Фиг тебе! – гладиатору под нос демонстративно была сунута комбинация из трех пальцев. – И вообще – давай уже трезвей, алкаш хренов, и в себя приходи! Совсем себя запустил, смотреть тошно! Думаешь, Буру понравилось бы смотреть на тебя – такого?!
Опухшее от многодневного пьянства и бессонницы лицо Шаолиня перекосилось в страшной гримасе.
– Бура больше нет!!! – взорвался он, разом выплескивая накопившиеся эмоции. – Моего друга! Моего лучшего друга, почти брата – нет!!! И не тебе, сопляку, решать за меня, что мне делать и как жить дальше! И срать я хотел на…
Загремел стул, отодвинутый решительной ногой. Квазимодо неторопливо и даже как-то величественно поднялся с места и, глядя в налившиеся кровью воспаленные глаза Шаолиня… с расчетливой медлительностью демонстративно перевернул вверх дном бутылку, которую теперь держал в руке.
Мутная, резко пахнущая жидкость с плеском и бульканьем хлынула на пол.
– Костя… – тихо предостерег Марк, которому стало казаться, что черкизонец нарывается. Но «чистый» только плечом дернул, продолжая пристально и сурово смотреть на Шаолиня.
А тот, в который уже раз ошеломленный очередным выбрыком этого вредного черкизонского засранца, сидел и квадратными глазами беспомощно наблюдал, как растекается лужей его дневной заработок, спущенный на самое доступное в метро средство утопить горе.
– Ирод… – наконец простонал он, бессильно опуская руки. – Что ж ты творишь-то, а?..
Что-то как будто надломилось в только что пылавшем злобой и яростью бойце. Шаолинь сгорбился, уронил который уже день не чесанную голову на сложенные на столе руки. Плечи его вздрогнули – раз, другой…
– К черту!.. – расслышали ребята его глухой, сдавленный голос. – Пусть провалятся к черту Атриум, Ганза, красные, черные, белые… серо-буро-малиновые… Все метро и весь этот долбаный прогнивший мир, в котором уже нет места ничему человеческому!.. Стоило выжить в Большом Кабздеце, чтобы потом, сидя в этих вонючих норах, снова грызться, как псы, за каждую кость? Чтобы снова одни жировали за счет других, вместо того, чтобы вместе начинать как-то выгребаться из этого дерьма? Чтобы на потеху всяким сволочам и дегенератам гибли лучшие люди – такие, как Димка?.. ОНО ТОГО СТОИЛО?!
Он вдруг вскочил и, потрясая стиснутыми кулаками, закричал, глядя куда-то вверх, сквозь низкий потолок уровня и, кажется, вообще сквозь всю земную толщу:
– Сраный Третий Рим, да чтоб ты в очередной раз сгорел, чтоб ты провалился сам в себя, сука!!! И мы вместе с тобой – паразиты, кишащие в твоей чумной утробе! Придет время следующей Большой Чистки – и от нас даже костей не останется, их все растащат по норам новые хозяева этого мира! Да еще и поржут над тем, какими же редкостными мудаками были эти людишки!.. И вот, что я вам скажу, парни: так нам, идиотам, и надо!..
Шаолинь тяжело оперся кулаками о стол, длинно выдохнул и снова сгорбился, поник плечами и головой.
– Москва и раньше была не слишком-то приветлива к тем, кто не обладал ни солидным капиталом, ни связями, ни весом в обществе, ни властью, – сказал он уже совсем другим тоном – тусклым и измученным. – Ничего не изменилось и после Удара. И сейчас, когда, казалось бы, после столь наглядного урока надо поумнеть, объединиться и вместе возрождать нормальную жизнь для всех, находятся те, кто по головам, по трупам лезут к власти и сытому личному благополучию. Вот уж кто – воистину достойные и любимые дети этого нового, но не изменившего своим старым привычкам Третьего Рима! А все остальные, кому не повезло ни с деньгами, ни со связями, ни с властью – это так… пасынки. Нелюбимые и нежеланные пасынки, обреченные на нищету и унижения, голод и болезни, деградацию и вымирание… Жратва и подстилка для тех, кто богат и силен. Аве, Третий Рим, идущие на смерть приветствуют тебя! – боец вдруг отвесил неведомо кому донельзя издевательский поклон, пошатнулся и едва не рухнул. В последний момент он успел снова ухватиться за край стола.
Костя и Марк поддержали его с двух сторон, после чего довели до койки и помогли сесть.
– А вот Димка не захотел идти ни по головам, ни по трупам, – закончил свой монолог Шаолинь, грузно опускаясь на скрипнувшую сетку. – Не захотел шиковать, пока другие умирают от голода. Хотя имел все возможности для сытой и безбедной жизни – как бывший представитель так называемой «золотой молодежи» и близкий родственник одного из приближенных самого Главного Менеджера Ганзы. Но со своим влиятельным родичем он порвал после… одного очень некрасивого случая. И с тех пор жил своим умом и своими деньгами.
На некоторое время в комнате воцарилось почти осязаемое молчание, в котором подростки осмысливали открывшийся им неожиданный факт биографии Бура.
А потом Костя, зачем-то мельком глянув на Марка, присел рядом с Шаолинем и мягко накрыл его ладонь своею. И так же мягко попросил:
– Валер… Расскажи нам о том, каким был твой друг?.. Чтобы мы тоже о нем помнили? Как и ты…
