Глава 7
Прощупывание почвы

В деревне Матвеевская поселился страх. Местные жители изо всех сил делали вид, что всё у них в порядке, жизнь идет своим чередом, но страху было плевать на внешнюю показуху – он прочно засел в головах матвейчан и никуда уходить не собирался.

Обезглавленное тело Серпа и трупы остальных лузян закопали позади амбара и забросали могилу навозом – как и не было тут никого. Только ведь каждый знал, что, как ни прячь концы в воду, сделанного назад не вернешь. И почти никто не надеялся, что это им сойдет с рук. Нет, никто из деревенских не жалел о содеянном, всё равно бы с голоду зимой поумирали. Но боялись они не столько самого наказания – самым ужасным было его ожидание.

Поэтому, когда в избу Авдея ворвался долговязый Семён и принялся, словно мельница, крутить длиннющими руками, тот сразу всё понял – еще до того, как гость начал вопить:

– Едут! Едут, Авдеюшка! Хана нам!

– А ну, цыть! – поднялся с лавки Авдей. – Пошто нам хана-то? Тады справились и теперича не пропадем. Беги-ка лучше в Емельяновскую за тамошними, а я покуда наших соберу.

Собственно, собирать никого и не пришлось. «Гостей» из Лузы ожидал не только Авдей – каждый нет-нет да поглядывал на видимый от деревни участок дороги. И вот, как и в прошлый раз, возле амбара стояли вооруженные кольями, вилами и косами матвейчане. Только теперь, не считая убежавшего в соседнюю деревню Семёна и самого Авдея, их было не тринадцать, а девять – в сражении с лузянами, помимо Варьки Лешей, погиб и однорукий Алексей. Емельчане тоже потеряли одного человека.

– Скока их? – прищурившись, бросил Авдей взгляд на дорогу.

– Пока одну телегу тока видели, – сказал горбатый Степан. – Чичас и остальные подоспеют.

Но, к удивлению Авдея и всех остальных, других подвод так и не появилось. А к амбару уже подъезжала запряженная тощей, костлявой лошадкой телега, в которой сидели двое – державший вожжи коренастый безухий парень в засаленной кепке с длинным козырьком и мужчина лет пятидесяти с гаком, одетый, будто капустный кочан, в многочисленные разномастные одежки и в натянутой до самых бровей вязаной черной шапочке.

Когда подвода остановилась, мужчина неспешно слез на землю, осмотрелся и подошел к амбару.

– Кто тут у вас главный? – обвел он собравшихся взглядом.

В этом взгляде, как и в голосе, не было ни презрения, ни злобы. А еще – в нем полностью отсутствовал страх, несмотря на то, что стоявшие перед ним девять мужчин и женщина сжимали в ладонях оружие – пусть примитивное, но ему бы хватило, – а руки самого гостя были пустыми.

Матвейчане переглянулись, и вперед шагнул Авдей.

– Ну, я, – сказал он. – И чо?

– Да нет, ничего, – пожал плечами приезжий. – Просто хочу знать, с кем говорить. А вы все тут?

– А ты со всеми враз говори. И како твое дело, все мы тутока, али нет?

Стоило ему это сказать, как из-за амбара вышли шестеро емельяновских мужиков и Семён.

– Чо тут, Авдей? – забегал вокруг глазами один из них. – Где ишшо кто?

– Слышал? – спросил у приезжего Авдей. – Говори, где другие?

– Какие другие? – сделал тот удивленное лицо. – Вы еще кого-то ждете? Нас с господином Стащуком, – показал он на возницу, – как вы видите, двое.

– А кто ты такой? – крикнул один из емельчан.

– Я-то? Кардан. Хозяин города монстров.

«Заседать» решили в избе Авдея. Кардан попросил, чтобы от каждой деревни присутствовали по два человека – иначе было бы слишком тесно и шумно, а разговор, как он намекнул, предполагался серьезный. От матвейчан, помимо самого Авдея, за грубо сколоченным дощатым столом восседала Степаха – остальные из-за ее бойкого языка и перечить не стали. Были тут и двое угрюмых, кособоких, похожих друг на друга как близнецы жителей деревни Емельяновская; оба представились именем Пётр, так что братьями они всё же вряд ли являлись.

Кардан сел на противоположную лавку. Обвел деревенских взглядом, достал из-за пазухи блокнот, что-то в нем записал и сухо произнес:

– Что ж, начнем, время не ждет.

– Тебя мы тоже не шибко ждали, – мотнула головой Степаха, но на нее тут же зашикали, а потом Авдей, откашлявшись в кулак, сказал:

– Ежели ты за урожаем, то ехай взад.

Остальные одобрительно загудели. Степаха хихикнула.

– Да на кой мне ваш урожай, – отмахнулся Кардан. – Его моим бойцам и на неделю-то вряд ли хватит. Дольше грузить-разгружать. Так ведь?

– Так ли, не так, тока мы его не дадим, – не очень сильно стукнул по столу кулаком один из Петров.

– Я уже сказал, мне вашего урожая не надо. Только сдается мне, что вам его тоже до лета может не хватить.

– А то уж наша забота, – пробурчал второй Пётр.

– Это да, – кивнул Кардан. – Только я хочу вам предложить не с голоду подыхать, а жить нормально – так, как вы еще и не жили.

– К тебе, што ль, идти, бандюками сделаться? – насупился Авдей. – Тока кого грабить-то станем, таких, как мы? Вот уж хрена тебе, – сложил он кукиш.

– Эти бандюки, – скрипнул зубами Кардан, – сами скоро ноги с голоду протянут. Я всем хочу помочь – как им, так и вам. Но если вы со мной говорить не хотите, то можете свои фиги сосать, или еще чего, по желанию.

Он сделал движение, чтобы подняться, но тут вдруг заговорила Степаха. Голос ее был по-бабьи звонким, но звенел он железом.

– Не слушай ты их, дурней, – сказала женщина, глядя прямо в глаза Кардану. – Раздухарились они, как дети малые, оттого, што ты не убивать их пришел, а так, побалакать. Мужик – он ить до смерти ребенок, хошь мамкину сиську сосет, хошь женкину тискает. Ты не им, бестолковым, ты мне-ка скажи, чо ты хошь?

– Да уж от тебя-то, клуши рябой, он ничо, поди, не захочет, – выдавил гаденький смешок один из Петров, за что тут же и получил от Степахи кулаком по носу – только сопли кровавые на стол брызнули. После чего женщина вновь перевела взгляд на Кардана и спокойно сказала:

– Говорю ж – дети. Так пошто ты к нам приехал-то?

– В городе жить хотите? – спросил гость, глядя теперь уже только на Степаху. – Одетыми-обутыми, с крышей над головой, и чтобы еды вдоволь?

– Ты ж сам говорил, што у тя в городе тож с голодухи ноги протягивают! – вскочил, не выдержав, Авдей.

– А я не про свой город, – ответил Кардан, продолжая смотреть на женщину. – Не про Лузу.

– А каки ишшо города тутока? – свела она куцые брови над изрытым оспинами носом.

– Я говорю сейчас о Великом Устюге.

– Сдурел?! – повскакивали на ноги теперь уже и оба Петра, и вместе с хозяином избы замахали руками.

– Ты хоть слыхал, што в том Устюге?! – завопил Авдей.

– Тамока уроды краше нас! – подхватил один Пётр. – Больше нас вдвое, что вверх, что вширь!

– И их тамока столько, – загундосил второй разбитым носом, – што комарья на болоте!

– Они там друг дружку едят, как зверье дикое, – добавил Авдей. – И нас с говном схарчат, коли сунемся. Не, иди ищи других дурней.

– Хорошо, пойду, – теперь уже и впрямь поднялся на ноги Кардан. – Только учтите, второй раз я вам этого предлагать не буду.

– А ну, сели все! – гаркнула Степаха так, что с потолка посыпалась какая-то труха, а на лавки тут же опустились не только деревенские мужики, но и хозяин Лузы. Увидев, что порядок восстановился, женщина тихо, даже ласково, сказала Кардану: – А ты, милок, тож не ерепенься шибко-то. Растолкуй сперва, што да как, а опосля уж мы покумекаем.

– Я хочу захватить в Устюге власть, – просто и буднично, словно речь шла о походе в лес по грибы, сказал Кардан. И от этой будничности, от почти равнодушного тона, несущего в себе куда больше уверенности, чем какой-нибудь похожий на лозунг звучный призыв, находящиеся в избе мутанты сразу прониклись доверием к этому незнакомому им в сущности человеку, которого еще несколько минут назад считали чуть ли не главным своим врагом. И который, почувствовав это, тут же заговорил более эмоционально и властно: – Я знаю, что это не так уж легко, что устюжане просто так не сдадутся. Вот только бояться их не стоит – ничем они от нас не отличаются и друг друга не едят. А то, что их много – это верно. И всё же не бесчисленное множество, насчет комарья – это уже байки. Однако сейчас их наверняка больше, чем моих бойцов. Вот поэтому-то я и пришел к вам.

– А ты што, не видишь, скока нас тутока? – не выдержал Авдей. – Вот уж прибавка твоему войску будет – устюжские сразу в штаны наложат, как нашу Степаху с косой увидят!

Женщина свирепо зыркнула на Авдея, но ничего не сказала, видать, думала примерно так же, а потому снова перевела взгляд на Кардана.

– Я вас пока не в войско записывать пришел, – сказал тот, между тем что-то черкнув в блокноте. – Если уж на то пошло, я даже своим еще об этом плане не говорил, вы первые, кто о нем услышал.

– А пошто тады? – спросила Степаха.

– Я хочу, чтобы вы обошли как можно больше деревень и сел в окрестностях Лузы и узнали, готовы ли их жители поддержать меня, выступить вместе со мной на Устюг и остаться в нем жить.

– Дык… – мотнул головой один из Петров. – Это ж не быстро, ежели всех-то обойти.

– А сильно быстро и не надо. Я планирую операцию на позднюю осень или даже на начало зимы, когда прочно встанет река. Но до этого я должен буду точно знать количество тех, кто согласен пойти со мной.

– Как мы тебе колвишество скажем, коли никто у нас, окромя как по пальцам своим, щитать не умеет? – нахмурился Авдей.

– Будете брать с собой в деревни палки и ставить зарубки – столько, сколько человек согласится. Потом дадите эти палки мне, и я сам всё посчитаю.

В избе повисла тишина, мужики и Степаха задумались. Как раз она наконец и прервала молчание:

– Так што, зарубок-то мы тебе наделаем – чай, не лес рубить.

– Нужно не «наделать», а сделать их ровно столько, сколько будет согласных меня поддержать! – резким тоном поправил ее Кардан. – Если вы решите в угоду мне «приписать» побольше людей – по сути, «мертвых душ», – то сделаете хуже не только мне, но и себе, ведь я потом увижу реальную картину и вас за обман по головке не поглажу. Наоборот, будет лучше и правильнее, если вы не станете отмечать тех, в ком не уверены, кто будет колебаться. Это понятно?

– Чай, не дурни, – пробурчал Авдей. – Зарубим так, как есть.

– Своих тоже не забудьте «сосчитать», может, и у вас не все согласятся.

– Согласятся, куды денутся! Всяко лучше в бою голову сложить, нежели с голоду загнуться.

– Вот и я о том, – поднялся Кардан и направился к выходу. Возле двери остановился и добавил: – Кто-то голову и впрямь положит, войны без жертв не бывает. Но кто в живых останется – не пожалеет, что со мной пошел, это я вам обещаю.

Да, именно это и было главным планом Кардана – завоевать Великий Устюг, захватить в нем власть. Став «хозяином города монстров», он поднялся всего лишь на первую ступеньку. Теперь нужно было просчитать и продумать всё, чтобы шагнуть действительно высоко. Впрочем, думано-передумано было уже предостаточно. А кое-что из задуманного Кардан уже начал осуществлять. Сейчас вот запустил процесс увеличения численности войска. Чуть раньше – тоже неспроста – приказал своим людям ловить собак и волков.

Нападение на Устюг он запланировал на конец осени – начало зимы, когда прочным льдом покроется река, но снега будет еще не слишком много. Впрочем, снег – это не так страшно, в любом случае для этого будут изготовлены снегоступы. А вот крепкий лед на реке для успешного выполнения плана необходим, поскольку именно по нему и побегут запряженные в легкие сани – на одного человека – собаки с волками. Но и это было лишь частью плана, стратегической задумкой.

Полной, детальной схемы у Кардана еще не было, да и быть не могло, поскольку он пока не владел самым для этого важным – информацией. Поэтому он и не объявил еще своим «монстрам» о том, какое событие ожидает их вскоре. Очень хотелось сказать, аж язык чесался, ведь это так воодушевило бы бойцов, да и его авторитет поднялся бы как никогда. Но Кардан не привык давать обещания, если не был уверен в их исполнении. А сейчас он еще ни в чем уверен не был. Он понятия не имел, что творится в Устюге, какой там расклад, сколько вообще человек может оказать им сопротивление.

До Лузы долетали слухи о возглавляемых жестокой Святой злобных храмовниках – чуть ли не поедающих младенцев подземных чудовищах. И о не менее жестоких, похожих на громадных мохнатых пауков, заполонивших надземную часть города, слугах ужасного Деда Мороза, умеющего превращать людей в лед. Кардан не верил в чудеса и сказки, он прекрасно понимал, что услышанные им байки прошли через длинную цепочку рассказчиков и обросли небылицами, как гнилой пень мхом. Но что-то ведь лежало в их основе! Как минимум, можно было сделать вывод, что в Устюге хозяйничали и противоборствовали две силы – подземные слуги некой Святой и наземные мутанты, подчиненные какому-то Деду Морозу. Впрочем, в превращающего в ледышки людей Деда Мороза Кардан тоже не особо верил – наверняка приврали для красного словца. А про Святую он слышал не раз – забредали в Лузу жители дальних лесных деревень, спасавшиеся от неких карателей, якобы посылаемых для «разборок» как раз этой самой злобной хозяйкой.

Именно Святую и ее храмовников Кардан почему-то и считал главной опасностью, той силой, которая в первую очередь и будет противостоять его войску. Про нее, не сбрасывая, конечно, со счетов и бородатого сказочного старца, ему хотелось узнать как можно больше. Но послать разведчиков непосредственно в Устюг, не зная положения тамошних дел, он не рискнул, слишком велика была опасность провала. На то, что его разведчики вынесут пытки и ни в чем не сознаются, Кардан и надеяться не смел. А сообщать заранее неприятелю о своих планах он ни в коем случае не собирался. Потому и отправил он людей не в сам Устюг, а в окрестные деревни и села. Там он надеялся получить информацию, более приближенную к действительности, чем та, которой он располагал.

Кроме сведений о неприятеле, разведчики должны были выяснить настроения самих деревенских жителей. Кардан полагал, что вряд ли они получали от лесной жизни наслаждение, и наверняка не отказались бы поселиться в городе. Поэтому он велел своим людям, не выдавая даже им своих окончательных планов, оценить расклад: кого в окрестных устюгских лесах больше – сторонников или противников городской власти (если таковая вовсе имеется). Это знание весьма пригодилось бы Кардану в дальнейшем для возможного увеличения своей армии.

Цапл отделился от других разведчиков почти сразу. Впрочем, сделал он это не по своей воле – четверо остальных попросту не захотели иметь с ним дело, помня, как он отказался идти с Карданом. Цапла это не особо огорчило, по своей натуре он и так был, что называется, сам по себе.

Правда, теперь ему предстояло быть куда осторожнее – если хищник-одиночка не решится напасть на пятерых, то на одного вполне может осмелиться. Утешало то, что теперь, осенью, зверье в лесу, как правило, сытое, что всё-таки уменьшало риск быть съеденным. К тому же, имелся у Цапла и арбалет с десятком коротких тяжелых стрел – так что даже от четырех-пяти мутоволков, вздумай они напасть на него, парень надеялся отбиться.

Но ему повезло, никто на него не напал ни днем, ни даже во время ночевки, которую он устроил себе в густом переплетении ветвей мутировавшей кривой березы, практически не сомкнув, правда, при этом глаз, реагируя на любой шорох.

А еще больше повезло Цаплу на исходе второго дня, когда он уже начал тревожиться, так и не повстречав на своем пути ни единой деревни. Сначала он услышал, как невдалеке хрустнула ветка. Парень прижался к стволу ближайшего дерева – разлапистой, изуродованной радиацией сосны, – снял с плеча арбалет и, стараясь сделать это бесшумно, потянул взводный рычаг. Однако натянувшаяся тетива в момент сцепления с замком щелкнула, и Цапл тут же услышал, как невдалеке, по другую сторону сосны, кто-то тихонечко ойкнул.

Голос был непонятно чьим, то ли мужским, то ли женским, но уж, во всяком случае, человеческим точно, так что парень, держа наготове взведенный арбалет, вышел из-за дерева и позвал:

– Эй! Кто там? Выходи, не трону.

Из-за куста ольшаника метрах в трех впереди показалась худая, тонкая рука. Она отодвинула в сторону ветки, и на Цапла уставились испуганные глаза, которые на морщинистом, темном, не то загорелом, не то просто грязном лице выделялись особенно ярко. Лицо обрамлял грубый серый платок, закрывавший и лоб, и подбородок.

– Выходи, выходи, – опустив арбалет, махнул рукой Цапл.

Ветки дрогнули, закрыв на мгновение лицо, а потом из-за кустов вышла женщина – невысокая, худенькая, одетая в длинное, до земли, серое, как и платок, сшитое из мешковины залатанное платье. Если бы не откровенно немолодое лицо, ее можно было бы принять за девчонку. В одной руке незнакомка держала корзинку, до половины наполненную грибами, другой схватилась за платок, словно пытаясь натянуть его еще сильнее на подбородок.

– Не бойся, – сказал ей парень. – Я дурного не сделаю. Я людей ищу, второй день по лесу плутаю.

– Почему? – робко спросила женщина. Голос у нее и впрямь оказался слишком грубым, почти мужским.

– Почему плутаю-то? А не был здесь никогда раньше. Я ведь издалека сам-то, из Азулова, слыхала когда?

Цапл выдумал название деревни, но сделал это так, чтобы не забыть потом самому: перевернул имя родного города Луза и добавил распространенное для названий сел и деревень окончание «ово». Парень вообще давно вывел для себя правило: если уж приходится врать, то делать это нужно не огульно, а весьма аккуратно, по возможности используя максимум правдивой информации – так потом и вывернуться, если прижмут, проще, и сам в своем вранье не запутаешься.

– Нет, не слыхала, – мотнула головой женщина.

– Да и ладно, – махнул рукой Цапл, отпустил взводным рычагом тетиву и забросил арбалет за плечо. – В Азулове никто боле не живет, так что и знать его незачем. А ты сама-то откуда? Есть тут рядом жилье? Да, звать-то тебя как? Я вот – Се́рьга. Серёга.

– Я – Мария. Можно Маша. Живу в Усовом Починке, рядом тут.

– Как думаешь, примут меня там? Заночевать хотя бы дозволят?

– Так ежели ты, как говоришь, дурного делать не станешь, чего бы и не принять? Решать, конечно, не мне, пусть и другие на тебя посмотрят. А ночевать есть где – на днях тетка Клава померла, изба пока свободная. Но там с Лёхой нужно говорить… В общем, пошли, коли хочешь.

– Я смотрю, – сказал Цапл, шагая по лесной тропинке, на которую они вскоре вышли с Марией, – что ты говоришь шибко правильно, не по-деревенски.

– Так я родом из Устюга, – сухо выдавила женщина, а потом вдруг всхлипнула, плечи ее затряслись, и Цапл, заглянув ей в лицо, увидел, что она плачет.

– Ты чего, Маш?.. – участливо спросил парень, в то же время лихорадочно нащупывая кнопку включения лежащего в кармане диктофона; она из Устюга, вот уж нежданная удача-то!

– Дочка у меня там осталась, – подняла на него яркие, блестящие от слез глаза Мария. – Доченька моя родная, Катюшенька!.. Я ведь там ее родила, в Устюге, я думала, что несмотря на любую беду, мы с моим солнышком всегда будем вместе! А потом…

Она вдруг одним рывком сорвала платок, и Цапл, будучи сам мутантом и каких только уродств не насмотревшийся, всё же невольно вздрогнул. Женщина оказалась не просто лысой – с нее будто по самые брови сорвали скальп, настолько изъязвленной, покрытой багровыми рубцами и гнойными коростами была ее голова. Но это было еще не всё. Словно восполняя потерю, шею Марии закрывала окладистая рыжая борода. Женщина поймала ошарашенный взгляд Цапла, горько усмехнулась, а затем ее будто прорвало, и она поведала ему такую историю, что он лишь мысленно молился: только бы не села в диктофоне батарейка.

В Усовом Починке его приняли настороженно, но Цапл и сам повел себя так же: посматривал на деревенских мужиков с опаской, отвечал односложно – короче говоря, пытался произвести впечатление простого, недалекого, обиженного жизнью еще больше, чем местные. А поскольку и внешне он был стопроцентным мутантом – с маленькой, изъязвленной головой и длиннющим загнутым носом, – то ему быстро поверили. Во всяком случае, гнать пока из деревни не стали и даже предоставили жилье – как и говорила Мария, оставшуюся после смерти некой тетки Клавы избу. Правда, молодой парень Лёха, являвшийся покойной, как понял Цапл, кем-то вроде зятя, угрюмо на него глядя, сказал:

– Пока живи, но ежели чо – турну в шею. И не трожь в избе ничо, я опосля сам приберусь.

– Хорошая была женщина? – осторожно спросил Цапл.

– Не твово ума дело! – огрызнулся Лёха, а потом всё же сказал на удивление теплым голосом: – Шибко хорошая. Таких боле нет. А ить жизнь ее с рожденья наказала – уродство на спине было, будто ишшо одни руки, маленькие тока… И енто ить ишшо до радияции той, будь она неладна!.. Другой бы озлобился, а тетка Клава нет – жила так, што и другим радостно делалось. И дочку родила – таку, што… А-а!.. – махнул вдруг рукой, будто отрубая что-то, парень и, вновь став хмурым, закончил: – Так што смотри мне, в избе штоб не трогал ничо!

А на следующее утро тот же самый Лёха разбудил его, бесцеремонно зайдя в избу и начав трясти за плечо:

– Эй, Серьга, хорош дрыхнуть, а то и смерть свою проспишь! – А когда Цапл раскрыл глаза и сел, спросонья моргая на незваного гостя, добавил: – Учиться хошь? К нам тут хрен один из Устюга прилетел.

– Прилетел?! Из Устюга?!.. – подскочил Цапл, не понимая, на самом ли деле он проснулся, или всё это ему только снится.

Но Лёха понял его реакцию по-своему:

– Да ты не боись, то не каратель! Он от Сашки нашей.