Глава 11
Поезд в огне

Федор стоял на рельсах. Справа и слева шумели деревья, в слабом свете луны казавшиеся черными, поодаль виднелись полуразрушенные дома. А там, вдали, где рельсы расходились в разные стороны, открывался простор – опасный, но такой манящий. Дул ровный ветер, Федор стащил противогаз и жадно вдохнул. Воздух был свежим и вкусным. «С чего взяли, что на поверхности радиация, что дышать опасно? На самом деле это все придумали, чтоб мы не смели высовываться из подземки. Радиации уже давно нет. Вот мутанты – другое дело. Но мы зачистим город, мы вернем его себе». Федор ждал. И вот, наконец, вдали он увидел темную громаду, которая быстро, бесшумно приближалась. Красный фонарь наверху был как единственный глаз – яркий, кровавый, зловещий. Федор, превозмогая страх, замахал руками, хотел крикнуть, но голос пропал. Ему зачем-то обязательно нужно было, чтобы его заметили.

И поезд замедлил ход. В последний момент Федор отскочил с пути, и через секунду громада, пропахшая мазутом, покатилась мимо него, обдав его теплым воздухом. За первым вагоном тянулась открытая платформа, на которой стояли суровые бородатые люди. Один из них показался Федору смутно знакомым. Федор крикнул, и они оглянулись. Двое бородачей нагнулись с платформы, протянули руки. Но пока он колебался, поезд вдруг охватило пламя. Бородатые, не обращая больше на него внимания, повернулись, глядя в одном направлении – туда, где впереди виднелся просвет. Они хором запели странную, дикую, варварскую песню. Поезд мчался мимо, охваченный огнем, горячий воздух обжигал легкие. «Господин! – отчаянно прохрипел Федор. – Забери меня с собой! Мы все умрем здесь!» Кто-то в зеленой форме обернулся к нему, протянул руки…

– Федя, – услышал он тревожный Веркин голос и чуть не застонал от облегчения и разочарования. Значит, все случившееся вновь оказалось сном.

– Чего тебе? Отвяжись, дай поспать, – буркнул он неприветливо.

– Очень уж страшно ты во сне кричишь. Ох, Федя, Феденька, чует мое сердце, сглазили тебя. Чужой ты какой-то вернулся – словно подменили.

Федор слышал это от нее уже много раз – с тех пор, как вернулся.

На Китай-городе все, кроме Веры, встретили его без особого удивления. Какие-то слухи о гибели оружейника дошли и до них, но в сильно искаженном виде, и казалось, особого значения им никто не придавал. А на Вере лица не было, она выглядела совсем измученной. Когда он, весь заросший и грязный, ввалился в палатку, она только охнула. Потом опомнилась, захлопотала вокруг него, спрашивала о чем-то, причитала над ним. Бледнела, синела, задыхалась. Хваталась за сердце, смеясь и плача. Но его вдруг одолела такая усталость, что он рухнул на старенький спальник, едва раздевшись, и заснул глубоким сном без сновидений. Проспал чуть ли не сутки, и только тогда почувствовал, что вроде бы пришел в себя. Хотя все кости до сих пор ныли при каждом движении.

И потянулась прежняя жизнь. Вера, конечно, расспрашивала его, но он предпочитал все больше отмалчиваться. Но Вера своим женским чутьем сразу уловила неладное. Она чувствовала – Федор вернулся совсем другим.

А Федор понемногу впал в апатию. Как будто, оказавшись в относительной безопасности, понял – самое страшное кончилось, но и самое интересное – тоже. А теперь изо дня в день снова мелкие хлопоты ради хлеба насущного. Одному достань оружие, другому приспичило еще какую-то игрушку себе раздобыть. Опять те же слухи – черные упыри лезут с Ботанического сада, хотят всех сожрать на ВДНХ, а может, уже сожрали. В туннеле нашли труп и опять грешили на Кошку. Вполне возможно, что эта неутомимая мстительница, отрезавшая обычно своим жертвам ухо и мизинец, прикончила и этого беднягу. Но было ли у трупа отрезано ухо, не представлялось возможным проверить, так как у него вообще напрочь отсутствовала голова.

Все, что случилось с Федором на поверхности, вскоре стало казаться далеким и нереальным, словно бы и не с ним произошло. Первые дни он наслаждался комфортом и относительной безопасностью на станции. А потом его стали мучить сны, в которых он вновь и вновь переживал поход. Он метался, вскрикивал, Вера просыпалась, успокаивала его. После этих снов он просыпался весь разбитый, не отдохнувший, и ничего ему не хотелось.

Однажды вернулся старый кошмар – ему вновь приснился поезд, открывший перед ним двери. Но теперь он сделал шаг в темноту – и оказался среди людей. Они были бледны и молча смотрели на него. Тем временем поезд тронулся с места, набирая скорость, и вдруг из темного туннеля вырвался на свет. Он мчался среди руин куда-то вдаль, а потом в вагоне вспыхнуло пламя. Но никто, кроме Федора, казалось, не обратил на это никакого внимания – все так же пристально смотрели вперед тихие, молчаливые пассажиры, мужчины, женщины, даже дети.

Федор задыхался, жар ударил ему в лицо, он несся в неизвестность в охваченном пламенем составе. Оглянувшись, он вдруг заметил, что рядом стоит Фил, а потом встретил взгляд Нели. Она хрипло рассмеялась: «Этот поезд идет в ад. Ты поедешь туда со мной?» Он хотел что-то сказать ей, но в этот момент проснулся и долго не мог понять, где находится.

То, что среди мертвых он увидел Фила, было понятно, но откуда там взялась Неля? Ведь она еще жива? Или нет? «Это был только сон, – утешал себя Федор, – снам верить нельзя».

Он вспомнил книгу, которую подсунул ему как-то торговец, соблазнив низкой ценой. Книга почти рассыпалась, но читать оказалось интересно, была она правдивой, судя по всему. Жизнь там описывалась трудная, похожая на нынешнюю, с голодом, войнами, бедами. И даже оборотень там был – почти волколак. Особенно запомнилось Федору, как герой, разгильдяй и оболтус, отправляясь в путешествие, повесил себе на грудь в мешочке пепел неправедно убитого отца. И все повторял: «Пепел стучит в мое сердце». Это не давало ему забыть родину, помогало идти вперед.

Теперь Федор понимал, на что похоже это чувство. Ему казалось, что он тоже никогда больше не сможет успокоиться. Сначала он думал, что забудет поход, как страшный сон. Но вышло наоборот – забывалось все остальное, а каждая минута этого путешествия стояла перед глазами, словно все произошло вчера. Он вновь и вновь переживал драку с прядильщицами, сражение с ручейником, ночевку в туннелях возле Яузы и все их разговоры, уход Фила, встречу с пауком в системе Солянки, теплые губы Нели, треск рвущейся ткани. Ему казалось, что из всего, что он успел до сих пор пережить в метро, это – самое важное.

А потом он в первый раз почувствовал что-то странное. Сначала он не понял, что это такое, маялся. Это были не голод и не жажда, но ощущение неудовлетворенности, беспокойства – словно чего-то не хватает, словно какой-то червячок точит изнутри. Мучимый этим беспокойством, Федор бродил по станции, не зная, чем заняться.

Потом он понял, в чем дело, или ему показалось, что понял – его тянуло на поверхность. Тянуло снова побывать на берегах Яузы, поглядеть на замок, где спит вампир, и узнать, работает ли снова электростанция. Самое неприятное было то, что умом Федор понимал – делать этого не стоит. То, что он побывал на поверхности с проводником и каким-то чудом вернулся живым, еще не означает, что и следующая вылазка сойдет ему с рук. Для Фила, например, дело кончилось трагически, и Федор отдавал себе отчет в том, что сам только чудом не оказался на его месте. А червячок внутри все грыз, точил.

Иногда снилась ему темная вода – кто-то звал его из глубины. Голос такой родной, знакомый. Но женский он или мужской – не разобрать.

Федор маялся. Что означали эти сны?

Вера приставала к нему, выпытывала – отчего он кричит во сне? Он неохотно рассказал ей про поезд, охваченный пламенем.

– А я такую историю слышала, – всхлипнув, сказала Вера. – Когда-то в метро поезд загорелся в туннеле. Машинист не знал, что делать, и решил доехать до следующей станции. Он думал, он успеет спасти людей. Но он не успел. Пламя разгоралось все сильнее. Когда поезд пришел на следующую станцию, в нем не было никого живого. Они погибли, они все погибли в этом поезде.

– Не про то ты говоришь, Вера, – пробормотал Федор. – Не понимаешь ты ничего.

Вскоре к тому, что творилось на станции, он окончательно потерял интерес, забросил все дела и большую часть времени лежал, апатично глядя перед собой. Ждал, пока удастся зас-нуть и снова увидеть во сне Нелю и старого Данилу.

Вспоминались слова старика: «Наверху еще столько всего осталось – умей только взять». И такой мелочной, пустой казалась Вера с ее суетой, со всей этой торговлей. Конечно, Федор понимал, что только благодаря этому он сам может не думать о пропитании, и все равно ничего поделать с собой не мог. Он вдруг понял, что его тянет обратно – к старику, к Неле. Они жили естественной и простой жизнью, пусть трудной, рискованной, зато настоящей. Зачем перепродавать какую-то дрянь по нескольку раз, когда можно просто пойти наверх и взять все, что приглянется. А то, что добыча дается с боем, делает ее еще желаннее.

«Так вот почему старик не взял с меня платы, – думал Федор. – Он душу мою в уплату забрал. Кто он – черт? Или – проводник?»

Он пытался расспрашивать людей – что означают его сны. Большинство качало головой и отмалчивалось, один мужик, уже в годах, рассудительно сказал:

– Может, тебя маленьким, в прежней жизни еще, до Катастрофы, на дачу возили – вот и вспоминаешь теперь те электрички. И на метро небось доводилось ездить с матерью.

По-своему логичное объяснение дал Леха Фейсконтроль, когда однажды случилось им вместе выпить:

– На самом деле это значит, что фигово тебе живется. И видишь ты во сне поезд, потому что тебе хочется, чтоб он увез тебя куда-нибудь отсюда к чертовой матери.

– И что делать? – тупо спросил Федор.

– Эх, братан, а кому сейчас легко? – вопросом на вопрос ответил Леха. – Терпи.

В тот вечер Федор снова напился. А протрезвев, начал собираться.

– Ты куда это? – спросила Вера.

– Да вот, дела кое-какие наметились, – уклончиво отозвался Федор. – А то совсем засиделся.

– Ну, сходи, конечно, чего на месте сидеть. Под лежачий камень вода не течет, – с готовностью поддакнула Вера. И видно было – она не знает, радоваться ей или нет, что он, наконец, проявил интерес к чему-то. Она теперь словно караулила его, следила – он и думать о своем в ее присутствии боялся, чтоб она не прочла мысли у него по глазам.

Федор и впрямь решил сходить на Новокузнецкую, потолкаться среди народа, узнать последние новости. Надо было, наконец, чем-нибудь заняться, чтоб не скиснуть совсем.

Он посидел возле блокпоста, дожидаясь попутчиков, – конечно, туннель вроде не особо опасный, но мало ли. Вспомнились слова Данилы: «На бога надейся, а сам не плошай». Тут подошла группа челноков, мелькнуло знакомое лицо – этому мужику Федор помог купить партию грибного чая довольно выгодно. И Федор отправился с ними.

Они довольно быстро добрались до южного зала Третьяковской. Станция была похожа на Китай – такой же светлый зал, массивные четырехугольные колонны. Федор покосился в сторону перехода в центре станции, наглухо замурованного. Он вел в южный зал Третьяковки, куда уже давно никто не наведывался. Самым страшным наказанием считалось быть отправленным туда – ибо то был путь в один конец.

Южная Третьяковка не была вовсе необитаемой. Тот, кто отважился бы войти в темный зал, быстро понял бы, что он не пустует. Приглядевшись, он увидел бы тлеющие угли, принюхавшись, уловил бы запах дыма и жареного мяса. Человеческого мяса.

Здесь обитали морлоки. Отсюда брал начало Мертвый перегон, ведущий на Марксистскую. Никто не знал толком, что там творится, редким смельчакам удавалось оттуда вырваться. Но все были уверены – там поселилось зло.

Федор невольно поежился. Хорошо, что проход заделали. А вот на Новокузнецкой проход в южный зал Третьяковки замуровывать не стали. Там поставили прочные двойные двери, затянутые металлической решеткой, посадили караульных. Пожалуй, это было разумно – лучше было знать, что творится на проклятой станции. По слухам, караульных часто меняли – подолгу там не выдерживали даже самые закаленные и непробиваемые. От зловещей ауры Мертвого перегона напрочь сносило крыши у самых отпетых мерзавцев.

Федор пообщался со знакомыми на Третьяковке и уже совсем было собрался обратно, как вспомнил слова Нели: «Кто любит хороший шашлык, идет в кафе «Грев» на Третьяковской».

«Зайти, что ли, раз я все равно тут рядом», – вяло подумал он.

Над входом в кафе «Грев» – большую матерчатую зеленую палатку – висела картонка с криво написанными углем буквами «Перерыф». Федор чертыхнулся. Открыть могли и через пять минут, и через пятьдесят – торопиться хозяину было явно некуда. Не искать же его теперь по всей станции? Федор подумал – а не плюнуть ли на эту затею? На что ему, в самом деле, старик с девчонкой? И все же любопытство пересилило – он решил дождаться хозяина. А чтобы скоротать время, отправился на Новокузнецкую. Она была под контролем другой группировки, и обычно со всех брали плату за проход – три пульки. Но Федору здесь слишком многие были обязаны, и его пропускали по знакомству.

Новокузнецкая сильно отличалась от Китай-города. Видно было, что над оформлением этой станции трудились долго и вдумчиво. Между массивными квадратными проемами арок, отделанными бежевым с прожилками камнем, стояли скамьи с высокими спинками, оканчивавшимися затейливыми завитушками. Скамьи тоже были сделаны из камня – наверное, оттого и сохранились до сих пор, хотя кое-где были уже нацарапаны неприличные слова. На потолке разноцветными камушками были выложены рисунки. Вдоль зала стояли в ряд через равные промежутки светильники на длинных ножках. И хотя тут стоял такой же гвалт, как на Китае, Федору казалось, что даже девчонки здесь красивее. Многие девчонки здесь знали его, и знали, что он живет с Веркой, так что не особо навязывались, зазывали больше для порядка.

Навстречу попался сам пахан Новокузнецкой – Данила Иванович, Учитель. Невысокого роста, зато широкий в плечах, он двигался вперед, выпятив грудь, сухое морщинистое лицо расплывалось в благожелательной улыбке, открывавшей крупные щербатые зубы. «Бабушка, зачем тебе такие большие зубы», – вспомнилось вдруг Федору, и он чуть не фыркнул. Однако вовремя удержался и на всякий случай демонстративно громко поздоровался, хотя Учитель, казалось, не замечал его – с паханом лучше было дружить. Данила Иванович благосклонно кивнул в ответ, и у Федора отлегло от сердца.

Потолковав с нужными людьми на Новокузнецкой, Федор вернулся обратно на Третьяковку. «Грев» был уже открыт. Хозяин, Лелик, здоровый качок, весь в наколках, самолично поворачивал крысиный шашлык на углях. Услышав пароль, взглянул на Федора с умеренным интересом.

– Данила не заходил? – спросил Федор.

– Лодочник, что ли? – хмыкнул хозяин. – Пару дней назад заглядывал.

– Один?

– Нет, с девчонкой своей.

«Эх, черт, чуть-чуть бы пораньше спохватиться», – подумал Федор. Стало так обидно при мысли, что мог бы увидеть Нелю – и не успел.

– Теперь ушли, долго их не будет, – сообщил хозяин, как показалось Федору, со скрытым злорадством.

– А поправился старик-то? – спросил Федор.

– Да вроде на здоровье не жаловался, – флегматично протянул хозяин. – Вот девчонка – та бледнющая как смерть и кашляет. Ну и немудрено, от такой жизни. А тебя как звать-то, коли не секрет? Заглянут опять – скажу, кто их спрашивал.

Федор, поколебавшись, назвался. Хозяин полез куда-то под стойку.

– Тогда это тебе, – сказал он, протягивая куколку. Федор схватил деревянного уродца. На сердце у него почему-то сразу стало теплее. Теперь он знал, что с Нелей все в порядке и что она не забыла его. Писать она толком не умеет, но подарок говорил о ее настроении лучше всяких слов.

– А можно им записку оставить? – спросил Федор.

– Отчего ж нельзя – оставляй, – согласился хозяин. Федор задумался, а хозяин поглядывал на него с непроницаемым видом. Но в его взгляде Федору чудилась насмешка. Он, наконец, решился и торопливо черканул на вырванном из тетрадки листке бумаги огрызком карандаша:

Спасибо за подарок. До скорой встречи.

«Она поймет, – подумал он. – Поймет главное, что я тоже думаю о ней, помню». Но на душе было как-то тяжело, муторно. Федор заказал шашлык и кружку браги, чтобы задобрить хозяина кафе. И когда он уже поел и поднимался из-за стола, вдруг услышал сзади низкий голос:

– Дай погадаю, касатик.

К таким предложениям на родной станции он уже привык, гаданием в метро промышляли шлюхи и цыганки. Та, что пристала к нему, скорее была похожа на цыганку – для шлюхи была старовата. Из-под замызганной пестрой когда-то шали, окутывавшей голову, выбивались черные пряди с проседью, лицо было в морщинах. Федору редко попадались красивые цыганки, но эта, видно, даже в молодости хорошенькой не была – черты лица были правильными, но тяжеловатыми. А взгляд был властным, завораживающим. И Федору показалось, что где-то он уже видел эти глаза.

– Брось, – ответил он, – я не собираюсь платить за плохие новости, а хороших не жду.

– А я бесплатно погадаю, касатик. Такой день у тебя сегодня – все видно, что дальше с тобой будет.

Федор и сообразить ничего не успел – а она уже схватила его руку своей, неожиданно сильной. Повернула ладонью вверх и всмотрелась. Пальцы ее были сухими и теплыми, ногти – коротко острижены и, как ни странно, не грязные. Федор вдруг почувствовал запах оружейной смазки и удивился – странные нынче пошли цыганки. И волосы у нее вроде чистые – тоже необычно. Из-под ее просторной черной юбки высовывался остроносый черный сапог, и это тоже было необычно – цыганки чаще ходили в разбитых башмаках или в шлепках, в чем придется.

– А была у тебя недавно, касатик, дальняя дорога, – ехидно, как показалось Федору, произнесла цыганка. Он вздрогнул.

– Вижу, касатик, тяжело тебе, – протянула старая ведьма почему-то басом. – Встретил ты девушку, запала она тебе в душу.

Федор снова вздрогнул, и это не укрылось от цыганки. Она пристально взглянула на него и снова затянула:

– Не к добру эта встреча – смерть у нее за спиной стоит. Не про тебя эта красавица. Забудь ее, а то погубит она тебя.

«Вот стерва старая», – в сердцах выругался про себя Федор. Выдернул руку.

– Я же сказал – не хочу плохих новостей.

И пошел. Он успел уже выйти из забегаловки, и вдруг услышал вслед:

– Берегись, касатик, не лезь, куда не надо.

Это было уже чересчур. Федор оглянулся, желая ответить резкостью, но старухи уже не увидел.

На душе у него было тяжело – зачем только слушал ее, не надо было задерживаться. Это ведь такой народ – чуть увидят, что поддаешься, постараются что-то вытянуть из тебя. Но какая ей польза была оттого, что наговорила ему гадостей? Он ни на минуту не поверил ей – наверняка она слышала, как он расспрашивал хозяина про старика и девушку, оттого и сочинила свое предсказание тут же на ходу. Да и выдала она ему обычный набор цыганских банальностей: любовь, смерть, кровь, морковь. «Блин, – подумал он, – вот назло старой ведьме обязательно вернусь как-нибудь на Электрозаводскую, найду там Нелю. Мы с ней и со стариком опять пойдем в поход. Только интересно, как он лодку обратно дотащит – он же ее оставил в штольне под Яузой. Или у него на Электрозаводской целый склад таких? А может, на него еще кто-нибудь здесь работает?»

Федор сидел в лодке посреди Яузы, прислушиваясь к ночным звукам. Лодку тихонько сносило вниз по течению. В свете луны он увидел непонятный предмет, тихо покачивавшийся на воде. Он вгляделся – и озноб прошел по спине. Это была Неля.

Лицо у девушки было спокойным, словно она спала. Течение мерно колыхало ее. Но вот она пошевелила рукой.

«Она жива», – и Федор в несколько гребков направил лодку ближе, перегнулся через борт, протянул к девушке руки. Та, не открывая глаз, снова пошевелилась – словно непонятным образом следила за ним, чувствовала его приближение. Он вновь испытал это ощущение сосущей тоски внутри – словно его тянет куда-то, а куда – непонятно. Тянуло погрузиться в темную прохладную воду рядом с девушкой, обнять ее, отдохнуть от душной городской ночи, да и вообще – от жизни.

Ему померещилось, что Неля из-под полуопущенных век следит за ним. Что-то показалось ему невозможным, неестественным. Рука Нели вновь дернулась, словно жила своей жизнью. Федор хотел было уже взять ее за руку – и замер: из-под тела девушки вдруг показалось что-то черное, скользкое, отвратительное. Вышла из-за туч луна, и в ее призрачном свете Федор заметил, что глаза у Нели приоткрыты – застывший, неживой взгляд был устремлен в одну точку куда-то поверх его головы. Монстр выпустил щупальца, оттолкнув ненужный ему уже труп девушки, оплетая Федора. Тот закричал и принялся кромсать чудовище ножом, но на месте отвалившейся конечности тут же вырастали две новые. Федор вскрикнул отчаянно – и проснулся.

– Пусть сойдет с тебя печаль-тоска, – услышал Федор чье-то бормотание, и на лицо ему полилась вода. Тут он проснулся окончательно. Хотя еще минуту думал, что спит – над ним нагнулось какое-то морщинистое лицо без возраста, обрамленное неопрятными седыми косицами. В косицы вплетены были разноцветные ленточки, бусинки, нитки. Пахло от них прогорклым жиром. И лишь по этому запаху Федор узнал местную знахарку, неопрятную грузную старуху в одеяниях с многочисленными пестрыми заплатами.

– Сгинь, – пробормотал он.

– Вишь, как тебя корежит, болезный, – проворчала старуха. – Это оттого, что опоили тебя, чары навели. Ну, да я супротив них такое слово знаю.

Он увидел бледное лицо Веры.

– Гони эту дуру к черту, – гневно сказал он. – Вот еще что вздумала – колдовать.

– Это не я, это там, где ты был, околдовали тебя дурные люди, – запричитала Вера. – Старуха мне рассказала все. Другую ты встретил, разлучницу, оттого ты и ходишь смурной, и на меня глядеть не хочешь.

Федор сунул руку под подушку. Нелиного талисмана не было.

– Ты зачем мои вещи берешь? – заорал он на Веру. – Обыскиваешь меня, сонного? Дрянь!

– Ничего, ничего, так надо было, – торопливо забормотала Вера. – Куклу колдовскую я в огонь кинула. Увидишь, тебе скоро легче станет.

Федор выругался. Теперь даже на память о Неле ничего у него не осталось. Тут в душу ему закралось подозрение.

– Так вы что – опоили меня вчера? – заорал он. – То-то чай мне странным показался. Добавили какую-нибудь дрянь, оттого мне и снятся кошмары.

– Это люди лихие тебя опоили! – отчаянно крикнула Вера.

– Тихо, тихо, мой золотой, – забормотала старуха. – Все знаю, все вижу. Долгая дорога. Верхние боги злые, просто так не пропустят, им жертва нужна. Боги воды тоже жертву хотят.

Федор вспомнил шлюз, черное гладкое щупальце, утащившее человека, и ему стало плохо.

«Жертва, – подумал он. – И Данила знал об этом. Напрасно Фил строил планы на будущее – он уже был обречен. Недаром старик сказал ему – не спеши, вернись сперва. Он знал, что Фил не вернется. Вот зачем он взял с собой его – а может, и меня. Мы для него были расходным материалом, рыбьим кормом. А Фил еще так восхищался этим старым чертом. Бедный Фил! Но как так можно – старик шутил с нами, разговаривал, как с друзьями – и знал, что мы обречены. Гениальная задумка – использовать нас по дороге как грузчиков, а потом – как пропуск через шлюз. Отличный план. Наверное, когда Фил заговорил про вход из системы в Д-6, старик окончательно решил, что Фил не должен дойти до метро. На шлюзе его не съели – вместо него погиб тот егерь, что стрелял в нас. И тогда старик дал ему уйти на верную гибель. Ведь сначала его еще можно было остановить, но старик нарочно не стал этого делать».

– Ты видишь, что с ним творится? – в отчаянии тормошила старуху Вера. – Но ты поможешь ему, ты ведь обещала? Все, что хочешь, отдам, только помоги.

Старуха тем временем пристально вглядывалась в Федора. И судя по всему, то, что она видела, ей не нравилось. Она качала головой укоризненно.

– Ты же сказала, что ему полегчает, если куклу колдовскую сжечь, – не унималась Вера.

– Так-то оно так, – протянула старуха, – куклу правильно ты сожгла, только поздно. – Она еще раз пристально вгляделась в Федора. – Зря он наверх поднимался. Там живет зверь. Теперь зверь взял его след. Я это по глазам вижу. Ничего поделать уже нельзя. Он принадлежит зверю, и зверь заберет его, когда пожелает.

Федор вздрогнул. Знахарка, воспользовавшись его замешательством, шустро выскользнула из палатки.

А на Федора навалилась такая тоска – хоть иди и топись в той самой Яузе. «Кажется, я попал, – подумал он. – Может, и впрямь околдовали?»