Верховный Хранитель Книг всегда тщательно пережевывал пищу. Вот и сейчас он проглотил кусочек свинины, лишь досчитав до пятидесяти. Благо, должность позволяла никуда не спешить, а пищеварительную систему организма, как и кровеносную, как и нервную, как и все прочие, следовало беречь. Язву желудка, как двадцать лет назад, так просто не залечишь.

«Тщательное пережевывание – один из маленьких секретов здоровья», – подумал брамин, млея от удовольствия.

Полис вообще хранил много тайн: от информации о нетронутых секретных складах с ракетно-ядерными зарядами до весьма подробных атласов центра радиоактивной Москвы с отметками мест, опасных для сталкеров. Казалось бы, зачем скрывать карты, дающие сведения о наиболее загрязненных территориях и лежбищах мутантов? Это спасло бы не одну человеческую жизнь. Можно, конечно, сделать жест доброй воли. Но только возникает один-единственный вопрос, а зачем давать конкурентам такую важную информацию? Нет уж, все имеет свою цену и целесообразность. Вот, например, наркотик под названием «Маёк» в Полисе официально запрещен. Однако любой залетный сталкер (именно залетный, а не свой) легко купит его из-под полы за относительно небольшую цену, потому что продают этот стимулятор с негласного разрешения Совета.

Спрашивается, почему? А все очень просто: у майка есть негативные побочные эффекты. Тот, кто его регулярно принимает, умирает в течение года. Вот если бы наркотик, стимулируя работоспособность, оставался безвредным, его бы сразу засекретили. А так маёк убивает чужаков и приносит небольшую прибыль в казну. С контрабанды тоже можно взимать налог.

Верховный Хранитель, сидя за небольшим столиком в ярко освещенной тесной комнате, медленно доедал свинину и по стародавней привычке разглядывал висящую на стене калачакру. Колесо, двенадцать спиц, вечность времени и неизменность хода истории…

«Скоро, очень скоро все свершится, – думал Хранитель. – Избранный уже спустился в метро через Павелецкий вокзал, и самая долгая безлунная ночь царит над Москвой. Осталось только получить благие вести. Избранный будет в Полисе, избранный будет работать на нас…»

И, словно в ответ на мысли Верховного Хранителя, в дверь постучали. В комнатку вошел бритый послушник с книгой в руках. Молча забрав поднос с остатками пищи, он положил увесистый томик на стол и, поклонившись, удалился. Брамин бросил взгляд на обложку книги. Средневековая Carmina Burana с комментариями какого-то ученого, репринтное издание, автор перевода с латинского, средненемецкого и старофранцузского на русский неизвестен. Как обычно, на сто восьмой странице Хранитель обнаружил расшифрованную записку.

Верховный Хранитель отложил записку. Что ж, агент Спица самостоятельно решил отказаться от дальнейшей слежки за избранным. Если этот самый объект со странным именем Кухулин действительно жаждет увидеть гибельный свет кремлевских звезд, он обязательно придет в Полис, ведь станция Библиотека имени Ленина расположена очень-очень близко к Кремлю. Но если избранный вдруг будет убит, всю ответственность придется возложить на агента Спицу.

«С другой стороны, если избранный умрет раньше срока, то он и не избранный вовсе… – пришла неожиданная мысль, – и, значит, Спица тут ни при чем. Он ведь фанатик. Один из самых преданных Полису людей».

Брамин не смог сообразить, как решить эту дилемму, и потому вознамерился ждать знака судьбы. Как и любой из принадлежащих к касте грамотеев, Верховный Хранитель обратился к книге, лежащей на столе. Он захлопнул Carmina Burana, а затем, открыв ее наугад, бросил взгляд на текст.

«Если Сын Человеческий придет к престолу нашего величества, спросите Его: «Зачем пришел ты к нам?» И если будет, ничего не дав вам, продолжать стучаться, выбросите Его вовне во мрак», – прочитал брамин и задумался, что бы это могло означать.

Однако ход его мыслей был прерван самым бесцеремонным образом. Дверь с грохотом отворилась, и в комнату ворвался пожилой мужчина, круглолицый, лысоватый, с татуировкой в виде двуглавого орла на выбритом правом виске. На плечах шестидесятилетнего здоровяка висел щуплый послушник.

Верховный Хранитель, бросив надменный взгляд на нежданного посетителя, захлопнул книгу и аккуратно накрыл ею расшифрованную записку, лежащую на столе.

– Сними с меня своего дохлика! – прорычал сквозь тяжелую одышку незваный гость. – Иначе я ему шею сверну!

Верховный Хранитель, снисходительно улыбнувшись, сделал жест рукой, и послушник тут же исчез из комнаты, захлопнув за собой дверь.

– Рад видеть вас в добром здравии, генерал Шогин, – сказал брамин бархатным голосом. – Но все же хотел бы просить вас о любезности предварительно уведомлять о своем визите моего секретаря и стучаться перед тем, как войти в мои покои.

– Ты эти штучки, Виталик, брось! – рыкнул лысоватый здоровяк. – Не первый год знаем друг друга! Что это за выкрутасы на Играх ты устроил?!

– Я? Выкрутасы? – Хранитель вскинул брови. – Все, что я делаю, я делаю в интересах Полиса, и только Полиса. И никаких выкрутасов.

– Рассказывай эти сказки шудрам, а не мне! – генерал подошел к столику и, опершись на него задом, положил руку на книгу. – Ответь мне, Виталик, по какому праву ты велел заменить команду моих боевых подготовленных ребят на своих псов? Или ты думаешь, что брамины справятся с гонкой по Кольцевой линии лучше военных? Лучше нас, кшатриев?

Верховный Хранитель бросил осторожный взгляд на томик Carmina Burana, под которым лежала расшифрованная записка от агента Спицы. Генерал Шогин был членом Совета Полиса, о чем многозначительно говорила татуировка на его виске. Разумеется, нехорошо утаивать секретные данные от согражданина и соратника, принадлежащего к высшей касте. Но все же некоторые тайны до поры до времени должны оставаться тайнами даже для генералов.

– У нас есть предсказание, – медленно вымолвил Хранитель, надеясь, что Шогин не сдвинет с места книгу и не заметит записку, – и мы действуем в соответствии с ним. Это очень важно для Полиса, для его великого будущего. Мы ведь все работаем заодно. Не забывай, что сегодня самая длинная ночь в году. И самая темная, потому что в эти часы нарождается новая луна. Это знак свыше.

– Опять эти байки про древние фолианты, – недовольно пробурчал генерал, – про золотые буквы и аспидно-черные страницы. Нашли нового избранного? Неужели ты веришь, что книга, в которой записано будущее мира, существует? Неужели, Виталик, ты действительно думаешь, что с помощью куска макулатуры можно изменить расклад сил в нашу пользу? Здесь стратегия нужна, а не гадание по звездам.

– Речь идет не просто об очередном человеке, – сказал Верховный Хранитель, – речь идет о том, кто, возможно, обладает сверхспособностями.

– Сверхспособностями? – Губы Шогина искривились в скептической полуулыбке, а пальцы заерзали по обложке книги. – Может, расскажешь, кого ты там нашел?

– Обязательно, но не сейчас. – Хранитель выдавил из себя улыбку. – На ближайшем заседании Совета я представлю подробнейший доклад.

– То есть, – генерал успокоился и говорил теперь почти ровно, – ты без санкции Совета заменил команду Полиса в полном составе на своих псов, а теперь даже не хочешь объясниться?

– На ближайшем заседании Совета я представлю подробнейший доклад, – повторил Верховный Хранитель. – У меня нет причин и желания что-либо скрывать от дружественных нам кшатриев, мы ведь одно дело делаем, работаем на благо Полиса. Просто сейчас не пришло еще время…

– Секретничаешь, значит, – сделал свой вывод Шогин. – Что ж, хорошо-о-о… смотри, Виталик, я этого так не оставлю. Твое самоуправство тебе аукнется.

Генерал отстранился от стола и хотел уже направиться к выходу, как взгляд его упал на томик Carmina Burana.

– Ого! А это что такое? – Шогин вновь схватился за книгу.

– Это пустяк, никому не нужная средневековая немецкая поэзия, – нарочито равнодушно сказал Хранитель и накрыл ладонью морщинистую руку генерала.

– Я люблю поэзию, – произнес Шогин и попытался оторвать книгу от стола, но ладонь брамина не позволила этого сделать.

– На русский язык перевод дословный, никаких ритмов и рифм, – сказал брамин, – совершенно унылый труд какого-то эмгэушного историка.

– Все равно интересно почитать, – настаивал на своем генерал, – я и историю люблю.

– Я пришлю ее тебе через пару часов, а сейчас, извини, она нужна мне для работы, – Верховный Хранитель сдержанно улыбнулся.

– Ладно, – сдался Шогин, оторвав руку от книги, – только не забудь.

Генерал направился к выходу и, уже открывая дверь, обернулся, грозно сверкнул очами и, погрозив пальцем, сказал:

– Все равно, Виталик, твое самоуправство я так не оставлю. Вы у меня докукарекаетесь, псы божьи!

Если в начале Игр со станции Павелецкая стартовало восемь команд, то до Киевской добрались всего лишь три. Лишившись одного человека, первыми примчались, как и ожидалось, ганзейцы. Следом пришли Фольгер, Кухулин и Ленора, а третьими – люди из Полиса в странных мешковатых серых одеяниях. Остальные погибли. Правда, были еще парни из Бауманского альянса, которым по воле случая досталась последняя, восьмая позиция, но они, видимо, понимая бесперспективность своего участия, сошли где-то на середине дистанции, и болельщики на Киевской о них даже не вспоминали. Организаторы гонок и простой народ, безусловно, получили незабываемое удовольствие от немалого количества смертей. Радостные зеваки, граждане Ганзы и гости Содружества Кольцевой линии праздно шатались по платформе, шумно обсуждая результаты первого этапа соревнований. Немного расстроила толпу новость о том, что команда Полиса, вооруженная кривыми ножами кукри, по каким-то неизвестным причинам покидает Игры. Однако интрига все же осталась. Два ганзейца и три представителя Четвертого Рейха должны будут в скором времени сойтись в решающей схватке. Команда Грабова стартует первой, а минуту спустя по параллельному туннелю начнет свой бег троица Фольгера. Большинство полагало, что выиграет Ганза, но кое-кто считал иначе. Букмекер в сером джемпере рвал глотку, призывая делать ставки.

Вся эта суета совершенно не интересовала Феликса. Он сидел в разделенном на несколько помещений вагоне для отдыха. Каждому из участников перепало по целой комнатке, и Фольгер, зашторив окна от любопытных взглядов, вздохнул с облегчением, когда остался наедине с собой. Он закрывал глаза, и перед ним вновь и вновь всплывало матово-белое лицо мертвой Евы. Феликс опускался на колени перед покойницей, гладил ее по щеке, касался ледяного лба и окоченевших губ своими горячими губами, шептал нежные слова в маленькое ушко, которое уже ничего не могло услышать. Осознание безвозвратной потери превращало бытие в нестерпимый ад, и тогда Фольгер размыкал тяжелые веки, вскакивал с места, желая выйти на платформу, смешаться с толпой, избавиться от гнетущего одиночества, кидался к выходу. Но видеть все эти возбужденные кровью и дешевым праздничным алкоголем лица было невыносимо, и тогда Феликс, понимая безвыходность ситуации, хватался за голову, садился на топчан, закрывал глаза и вновь в своем болезненном воображении водил дрожащими пальцами по мраморной коже и золотистым волосам убитой девушки.

Эти мучения длились целую вечность, пока кто-то не постучал в дверь и не вошел в комнатку. Феликс открыл глаза. Перед ним стояла смущенная Ленора.

– Что тебе нужно? – хрипло выдавил из себя Фольгер.

– Я… – Ленора, беспокойно теребя белесый локон, прикусила губу, – я хочу… помочь… я знаю, тебе плохо сейчас…

– Ты ничего не знаешь, – внезапно рявкнул Феликс, – ты просто глупая девчонка!

– Прости… – Ленора покраснела и повернулась спиной, чтобы выйти из комнатки.

– Постой, – сказал Фольгер.

Феликсу вдруг показалось, что шестнадцатилетняя девочка – это меньше, чем толпа, но больше, чем одиночество, это спасительный мостик между двумя разновидностями ада. Фольгер уже давно понял, что Кухулин и Ленора – чужие в подземном мире метро. Они пришлые. Наверное, легче выговориться незнакомцу, чем кому-то, кто, как и ты, целых двадцать лет живет безвылазно в сумрачных катакомбах. Да, этой девчонке можно сказать то, что никогда не скажешь и лучшему другу.

– Сядь, пожалуйста, – Феликс похлопал ладонью по топчану рядом с собой, – сядь!

Ленора подчинилась.

– Не обижайся, – сказал Фольгер, – я мерзок самому себе, оттого и на тебя сорвался.

– Нет, ты хороший, – тихо возразила Ленора.

– Хороший, – засмеялся Феликс, – хороший… А тебя не смущает тот факт, что я много лет работаю на Четвертый Рейх?

Девушка пожала плечами.

– Ну, да, конечно, – сказал Фольгер, – ты ведь не местная, тебе что Рейх, что Ганза, что краснолинейцы, – все одно.

Ленора, испуганно моргнув, встрепенулась.

– Даже и не думай отрицать, – Феликс вымучил из себя улыбку, – ты и твой муж – не жители метро. Кожа у Кухулина совсем не бледная, а ты – просто артёмка какая-то, о нашей подземной жизни элементарных вещей не знаешь. Я прав?

Девушка, потупившись, промолчала.

– Но это даже к лучшему, – сказал Фольгер, полез за пазуху и извлек оттуда нож, на пятке которого были выгравированы четыре буквы «My OC» и миниатюрный звездно-полосатый флаг. – Столько лет спустя это оружие вернулось ко мне. Когда-то я отнял этот нож у убитого врага, и вот теперь забрал его снова, но из рук…

К горлу Феликса подкатил горький ком, и он, собираясь с духом, несколько минут молчал, а потом вновь заговорил:

– Я ведь не всегда был Феликсом Фольгером. Когда-то меня звали совсем иначе…

Мое настоящее имя – Филипп Реглов. Когда случилась ядерная война, я был молоденьким лейтенантом, совсем недавно закончившим военное училище. Я всегда хотел жить в Москве, столице великой державы, которую уважали во всем мире и боялись даже в Америке. Так нам, по крайней мере, внушали по телевизору и через интернетовских блоггеров. И вот я прибыл по распределению в Первопрестольную. Мечта сбылась. Здесь я и остался навсегда.

Тысячи одинаковых историй можно услышать от тех, кто выжил в подземке: поездка в метро, вдруг поезд резко тормозит, останавливается, в вагоне гаснет свет. Удивление и недоумение сменяются страхом и даже паникой. Потом пассажиры выбираются из вагонов и бредут к ближайшей станции. А там суматоха, столпотворение, гвалт.

Война! Какая война?! С кем?! Кто первый начал? Никто ничего не знает. Только неистовый ор сотрясает пилоны станции. Представляешь, Ленора, какая была суматоха? Потом вроде все более-менее успокаиваются, находят себе места для отдыха и сна. Поначалу кажется, что ты попал в какой-то дурной сон, который вот-вот должен закончиться. Думаешь, что это ненадолго, сейчас откроются гермоворота, люди выйдут на улицы и будут, как и прежде, ездить в метро, ходить на работу и чем-то там еще заниматься… В общем, все будет обыденно, буднично и серо. Как всегда.

Но проходит день, проходит второй, за ним третий, а дальше счет идет на недели, месяцы, годы. Страшный сон все длится и длится, не желая заканчиваться. И люди начинают жить так, будто и не было прошлого мира. Лишь нечеткие воспоминания заставляют их тосковать по безвозвратно ушедшему. Самые психически неустойчивые добровольно расстаются с жизнью. Остальные как-то приспосабливаются, грызутся, хитрят, крутятся, вертятся, собираются в группы, воруют, грабят, убивают друг друга, – в общем, борются за выживание. Жизнь вновь становится обыденной, будничной, но не серой, а бездонно черной.

Я не знаю, как не сошел с ума и выжил в первые годы. Очень много плохого я сделал, но клянусь тебе, Ленора, что до каннибализма, немотивированных убийств и жестоких изнасилований я никогда не опускался. Первые несколько лет в метро царил хаос и беспредел. Потом, наконец, начал устанавливаться хоть какой-то порядок. Появилась даже надежда, что человечество воспрянет духом, возродится из пепла. Начали самоорганизовываться станции Кольцевой линии, позже объединенные в Ганзу, появились первые форпосты краснолинейцев. При всех своих разногласиях эти силы привносили в жизнь подземки порядок. Люди устали от беззакония и произвола и с радостью отдавали себя в руки тех, кто мог защитить их от грабителей и убийц. Большинству ведь наплевать на идеологию, им просто нужна хоть какая-то уверенность в будущем.

Я тоже не имел политических предпочтений. Я всего лишь хотел облегчить быт жителям метро. Многие организации пытались склонить меня на свою сторону, заставить работать на себя. Но я всегда соблюдал нейтралитет. Глупо воевать друг с другом, когда несчастье – одно на всех. Так и прожил я первые десять лет в надежде на то, что найдутся сильные и влиятельные люди, которые смогут объединить всю подземку, сумеют заразить выживших идеей общего блага. Впрочем, чаще настроение мое было сумрачным, ибо я видел много мерзости людской, о которой не имею никакого желания рассказывать.

Нет ничего хуже, чем быть идеалистом в мире, где нет идеалов. Это я понял слишком поздно. Однажды по всему метро прошел слух, что некие патриоты человечества (да, да, именно так они и назвались: «патриоты человечества») собирают команду для очень важной миссии. Скоро, мол, они найдут способ вернуть людей на поверхность, а затем Москва станет великим центром новой экспансии хомо сапиенс. Звучало красиво и совершенно нереалистично. Но, что удивительно, многие на это повелись. Когда вокруг кромешная тьма, глаза обостренно реагируют на малейший свет, и взгляд цепляется даже за слабый лучик надежды.

Я был одним из таких дураков. Нас собрали на станции Октябрьская, одном из главных форпостов Южной Дуги. В то время существовали два крупных образования: Северная Дуга, тянувшаяся от станции Киевская до Проспекта Мира, и Южная Дуга, во владении которой были Курская, Таганская, Павелецкая, Добрынинская и Октябрьская. Это потом две эти Дуги объединятся в единое Кольцо и назовутся Ганзой.

И вот перед нами выступил один из боссов Южной Дуги, – так я, по крайней мере, предполагаю. Что интересно, его нельзя было назвать харизматичным, он был абсолютно непримечательным, но почему-то многие смотрели на него с благоговением, как на великого спасителя человечества. А один тип в клетчатом пиджаке, с мордой, как у сурка, с незыблемой уверенностью прошептал мне на ухо: «Если бы не он, метро давно бы уже погибло. Это он поднимает метро с колен…»

Я так и не задал уточняющего вопроса, что же такого великого сделал для подземки этот человечишка с восковым лицом, жиденькими волосами и пресыщенным до мутоты взглядом? Впрочем, мне думается, клетчатый пропагандист-сурок не смог бы внятно ответить на этот вопрос. Я вообще теперь полагаю, что в толпе были засланные шептуны, рассказывающие небылицы о величии своего босса и подвигах, которых тот никогда не совершал. Старый мир погиб, а пиар-кампании остались. Не спрашивай меня, Ленора, что такое пиар, эта дрянь страшнее и заразнее любой бубонной чумы.

Справедливости ради стоит отметить, что человечишка с пресыщенным взглядом умел выступать перед публикой. Речи он толкал витиеватые и красивые, говорил о том, что общество московских подземелий испытывает явный дефицит духовных скреп, милосердия, сочувствия, сострадания друг к другу. Говорил, что человечество пора подымать с колен, что в двадцати с лишним километрах от Москвы живут несчастные люди по бункерам и деревушкам, а ведь все люди – братья. Все люди – свои, а мы, мол, своих не бросаем.

Конечно, было ясно, что большие боссы метро имели какой-то интерес, раз снаряжали рискованную экспедицию за пределы столицы, но все же эти слова запали мне в душу. Я даже грешным делом подумал: может, действительно грядет великое возрождение страны, канувшей в небытие. Да и вознаграждение нам пообещали солидное. Впрочем, я, если честно, в тот момент не гнался за прибылью.

В общем, лег я спать с воодушевлением, а на следующий день рано утром колонна из одного БТРа и двух грузовиков выдвинулась в юго-западном направлении. Наша группа делилась на две неравные части: тех, кто должен был заниматься эвакуацией, и тех, кто их прикрывал. Первые были лучше вооружены, на них были такие костюмы химзащиты, каких я раньше не видел, имелись у них и приборы ночного видения. Вторых, то есть нас, снабдили по остаточному принципу, но в общем-то тоже неплохо.

Мы ехали по Киевскому шоссе, облаченные в костюмы химзащиты, бронежилеты и противогазы. Уже тогда мутантов развелось прилично, но, к счастью, на дороге они нам не попадались. Зато перемены, случившиеся с природой за десять лет, очень удивляли. Больше всего поражало непостоянство пейзажа. Едешь по шоссе, смотришь по сторонам, – а вокруг мертвые деревья, сухие, почерневшие, без единого листочка. А уже через двести метров все меняется на глазах: перед тобой непроглядная чащоба, да такая, какой, наверное, и в тропических джунглях раньше не бывало. И растения диковинные, будто из фэнтезийного фильма какого-то, и звуки из этого леса иногда такие доносятся, что в дрожь бросает. Прости, Ленора, за незнакомые слова, ты ведь не знаешь, что такое фэнтези…

Однако ехали мы недолго. Колонна свернула с шоссе, миновала аэропорт Внуково, который, к моему удивлению, остался почти невредим, хотя по идее должен был стать одной из первых целей бомбардировок. Вскоре мы оказалась на месте. Нас высадили возле многоэтажных заброшенных зданий и велели держать позиции, пока из округи не вывезут мирных жителей и нечто стратегически важное из аэропорта. БТР и два грузовика уехали.

Я хорошо запомнил тот день. Он выдался на редкость спокойным. Мы разбили палатки, в одной из которых устроили лазарет. На верхних этажах зданий скучали снайперы. Вечером, когда уже почти стемнело, я поднялся на крышу многоэтажки. Мне любопытно было взглянуть на опустелое Подмосковье с высоты. Удивительно, но эти районы оказались не такими уж и заброшенными. Повсюду, буквально повсюду горели огни. Сигнальные огни. Люди давали таким образом знать, что выжили и просят о помощи. Тогда я подумал, что нашим боссам, которые решили, что не бросают своих, понадобится много дней, если не недель для эвакуации всех бедствующих.

Я посмотрел на запад, в сторону поселка Изварино, туда, где на горизонте гасла багровая кромка. И на мгновение мне почудилось, что никакой войны никогда не было, что я стою на крыше недостроенной многоэтажки и вот прямо сейчас спущусь вниз. Спокойно пойду к ближайшему домику, постучусь в окно, и меня встретят радушные хозяева, пригласят внутрь, и мы будем пить настоящий индийский чай с вареньем и болтать о каких-нибудь пустяках. Ты ведь, Ленора, никогда не пила индийский чай с малиновым вареньем, тебе легче…

Да, это был самый чудесный вечер в моей постъядерной жизни: умиротворяющий, безветренный, прекрасно печальный. Я не знал, что это было лишь затишье перед бурей.

А через час начался ад. С севера, из леса, по пересеченной местности и по Внуковскому шоссе на нас надвигалась огромная орда диких людей. Вернее, даже не людей, а каких-то зомби. Обезумевших от радиации мутировавших дикарей. Трудно объяснить, но веяло от них чем-то нечеловеческим, я бы даже сказал – античеловеческим. Были они грязны, облезлы, с бесчисленными язвами на коже. Мы их прекрасно различали без приборов ночного видения, – было полнолуние. К счастью, вооружение этих недочеловеков состояло в основном из ржавых арматурин и деревянных дубин с гвоздями.

Тактика нападения дикарей являла собой верх примитивности. Подпрыгивая и злобно рыча, они перли лавиной, напролом, не заботясь ни о прикрытии, ни о собственной жизни. Мы просто расстреливали их в упор, а они неустанно шли и шли вперед, влекомые непонятным импульсом, побеждающим даже инстинкт самосохранения.

Это была жуткая бойня. Мы отразили первую атаку и уничтожили, пожалуй, сотню мразей, не потеряв ни одного бойца. Однако большой радости по поводу легкой победы никто не испытывал. Мы израсходовали почти половину имеющегося в наличие боезапаса, и я с тревогой ожидал новых попыток прорвать нашу оборону. Дикарей было много. Очень много. Я до сих пор не в силах понять, откуда их столько взялось. Они рассеялись по лесу и по улочкам заброшенного Изварино. Периодически сквозь ночную тишину прорывались яростные возгласы нелюдей. Мрази были поблизости, но пока не решались снова напасть.

Нас возглавлял Андрей Андреевич Нилин, но все называли его Дедом. Может быть, ты его запомнила, – он участвовал в Играх и погиб. Удивительной чистоты человек. Военврач. Неплохой профессионал. Вызвался добровольцем. Мне думается, что командиром могли назначить кого-нибудь другого, но наемник стоил бы дороже, а босы решили сэкономить. Впрочем, Дед был энтузиастом и свои обязанности выполнял на «отлично». Он велел радисту затребовать помощь. Нам ответили, что для паники нет причин, что нам надо продержаться еще пару часов, и нас эвакуируют.

Два часа прошли в томительном ожидании, но за нами никто не приехал. А ближе к полуночи дикари снова полезли в атаку. Теперь они надвигались не только с севера, но и с запада, со стороны вымершего поселка. Как и в прошлый раз, они наступали беспорядочно и неорганизованно, слепо лезли под пули и умирали пачками. Однако я заметил, что кое-кто из них все же осторожничал, прятался за неровностями местности, будто предыдущая неудача их чему-то научила. Нелюди, издавая горловые отрывистые звуки, лишь отдаленно напоминавшие человеческую речь, рыча и размахивая дубинами, шли вперед, а мы, казалось, сойдем с ума от обильного количества трупов, которые оставляла за собой орда этих странных и страшных существ. Пятнадцать-двадцать минут спустя дикари выдохлись и отказались от бессмысленной атаки. И в этот раз у нас не было потерь.

Боезапас мы израсходовали конкретно, и Дед вновь связался с теми, кто занимался эвакуацией в аэропорту. Он объяснил, что патронов осталось на три, в лучшем случае – пять минут непрерывного боя. Нас все-таки услышали. Наверное, не успевали обтяпать свои делишки, пришлось нам помочь. Вскоре прибыл КамАЗ. Примечательно, что боеприпасы в нем были не из метро. Я это понял по коробкам. Еще нам выдали несколько ПНВ.

Мы разгрузили машину, и она уехала, а час спустя мы вновь вступили в схватку с человекообразными монстрами. Поразительно, но дикари стали намного организованней. Они разделились на группы, по пересеченной местности передвигались перебежками, старались не попадать в зоны обстрела.

У нас появились первые потери. Два бойца в пылу сражения забыли о приказе держать позиции и предприняли контратаку. Слишком углубившись вглубь Изварино, они попали в окружение. На помощь им выдвинулась группа, но мы пришли слишком поздно. Нелюди живого места не оставили на парнях: измолотили, искололи, изрубили, раздели догола, обглодали пальцы и отрезали гениталии… жуткое дело, Ленора. И главное, они бесследно исчезли, когда мы подошли на выручку. Дикари очень быстро учились тактике боя, и это было самое страшное.

Впрочем, нелюдей надолго не хватило, – мы их хорошо побили в прошлые два раза, и они вскоре отступили. Мы даже обрадовались, решили, что твари наконец-то от нас отстанут. Дед рапортовал об успехе, ему радировали, мол, терпите парни, одно дело делаем. Своих ведь не бросаем! И пока вы здесь стоите насмерть, эвакуация идет полным ходом. Людей оказалось очень много и в бункере аэропорта, и в окрестных бункерах. Вы герои, парни, вы герои! – ну и все такое в том же духе.

Как оказалось, мы рано радовались. Ночь ужаса не закончилась. Четвертая атака нелюдей была последней, но самой страшной. Наши силы были рассеяны по периметру. Дикари провели ряд ложных атак в северном и северо-восточном направлениях, а затем нанесли концентрированный удар со стороны Изварино и прорвали оборону.

Ты пойми, Ленора, сейчас я выражаюсь сухими терминами, но тот ад, который творился тогда, десять лет назад, в нескольких километрах от аэропорта, невозможно описать никакими словами. Человекообразные твари сумели навязать нам ближний бой. Мы сражались с двуногими монстрами практически в рукопашную, я лично перерезал глотки пяти или шести выродкам вот этим самым ножом с двусторонней заточкой. А скольких я расстрелял в упор из «калаша» и «стечкина» или просто поранил, и сосчитать невозможно.

Ты ведь со своим Кухулином проходила через Павелецкую, не ганзейскую, а нищую, радиальную, и, может, видела Серегу, такого, со скошенным набок носом и шрамом. Видела? Ну вот, этого здоровенного мужика нелюди облепили со всех сторон, повисли на нем, как собаки на медведе, а особо ретивый дикарь угодил Сереге дубиной с гвоздями по лицу. Вот с тех пор он такой кривой. Если бы не мой «стечкин», если бы не нож, его бы уже в живых не было. Я ворвался в толпу этих тварей с пистолетом в левой руке и кинжалом в правой. Такого неистовства я никогда больше не испытывал. Это был транс. Да, именно транс, в котором человек перестает быть человеком, становится кровавым богом войны, настолько страшным, что даже бесстрашные в своей тупости нелюди с ужасом разбегаются.

Впрочем, вряд ли мой напор мог спасти отряд от неминуемой гибели. Радист сумел убедить наших боссов, что обстановка сложилась критическая и выстоять мы не сумеем. Из Внуково на подмогу пришел бэтээр, и он-то, наматывая на гусеницы кишки дикарей и кося их из пулемета, переломил ход боя в нашу пользу.

На рассвете мы перешли в контратаку. Окраина поселка загорелась, – уж не знаю, как это случилось и кто поджег ветхие дома. В суматохе сражения трудно было что-либо разобрать. Однако факт остается фактом, нелюди оказались между молотом и наковальней. В своеобразном котле. Изваринском котле.

Совершенно обезумевшие, они кидались под пули или впрыгивали в огонь, а затем, охваченные пламенем, выныривали обратно и, дико завывая, метались из стороны в сторону, пока не падали замертво.

Эту непереносимую вонь паленых тел я никогда не забуду. Жутко. Мерзко. Тошнотворно…

Мы уничтожили практически всех человекообразных тварей. И знаешь, ради чего? Ради того, чтобы в метро вывезли какую-то ценную аппаратуру и вещества. Я точно не знаю, что именно искала в аэропорту бригада сталкеров, пока мы воевали с дикарями, но они это нашли. И как ты думаешь, Ленора, кто получил все бонусы? Простые обитатели метро? Нет – все это стало собственностью небольшой кучки людей, новых подземных олигархов, которые не любят о себе распространяться.

И еще: из Подмосковья никого не эвакуировали. Ни единого человека. Россказни в стиле «мы своих не бросаем» оказались пустым блефом, красивой оберткой для дурно пахнущего куска дерьма. И я уверен: сигнальные огни в окрестностях Москвы до сих пор горят повсюду, тщетно взывая о помощи, которой никогда не будет…

Когда бойня почти закончилась, на меня выскочил недобитый дикарь. Он увидел меня и остановился. Я тоже не стал сразу стрелять.

Я посветил фонарем ему в морду. Возможно, мне просто показалось, – но я увидел в глазах нелюдя проблески осмысленности. А еще там были бездонный страх, затравленная ненависть и какая-то потусторонняя зависть к обычным, живым людям. Дикарь был обнажен по пояс, кожа на его плечах тлела. Наверное, до ядерной войны он принадлежал к субкультуре скинхедов: на левой груди его была вытатуирована свастика, на правой – трезубец, а на животе чернела малопонятная надпись: Sector D. В руках он сжимал нож фирмы «Камиллус». Тот самый, с гравировкой американского флага и четырьмя английскими буквами «My OC». Этот нож я потом подарил нашему военврачу и командиру Андрею Андреевичу.

Наконец, у меня прошел ступор, и я убил дикаря. Прострелил голову. Его рожу, Ленора, я запомнил навсегда. И знаешь почему? Потому что, когда я узнал, как нас обманули наши боссы, я понял, что морда нелюдя – это и есть истинное лицо человека, но честное, без маски и без добродушного оскала.

После спецоперации в аэропорту Внуково и Изварино многие из выживших бойцов так и остались солдатами удачи. Кто-то из них, полагаю, преуспел в работе на Ганзу и до сих пор охраняет больших начальников. Но многие из простых бойцов стали погибать при странных обстоятельствах. Кто-то выходил на поверхность и не возвращался, кто-то травился пропавшими консервами, кого-то настигала шальная пуля в туннеле. В общем, от ненужных свидетелей начали избавляться. Вот и пришлось мне переименоваться, стать Феликсом Фольгером и раствориться среди маргиналов подземки.

Я решил помогать становлению Четвертого Рейха. Из принципа. Просто потому, что у этих отморозков лицо было истинным, без прикрас, без фальшивого благочестия, – как у того нелюдя из Изварино. Бездонный страх, затравленная ненависть и зависть к тем, кто живет… и никакой осмысленности…

Жалею ли я о прожитых двадцати годах?.. Конечно, жалею… все неправильно и все не так…

Феликс чувствовал себя опустошенным, однако облегчение действительно наступило. Он посмотрел на Ленору с печальной улыбкой и сказал:

– Единственное, о чем я не жалею, – это о том, что встретил когда-то Еву. Она была особенной, всегда противилась тьме, что окружает нас. Я ее любил, но ни разу в жизни не признался ей в этом, все изображал из себя веселого трахаря. А теперь ее нет. И сказать «я тебя люблю» мне больше некому.

Ленора молчала, и Фольгер, вложив в руки девушки нож с надписью «My OC» и потрепав ее по плечу, прошептал:

– Иди, отдохни, нас ждет решающий забег. Мы должны победить и удивить. Обязательно удивить, поступить не так, как от нас ожидают. Ради Деда, ради Евы, ради тех светлых людей, что канули в безвестность в этих вонючих катакомбах.

Ленора, не произнеся ни слова, поднялась с топчана, подарила Феликсу теплую улыбку и, прицепив нож к поясу, вышла из комнатки, а мужчина, закрыв глаза, лег на дощатую кровать. Ненависть и жажда мести на время сменились непреодолимой усталостью. Фольгер заснул.

Ему снилась Ева. Живая, веселая, в ярко-красном платье до колен. Она была счастлива…

И Феликс тоже.