Глава 5. Профессионалы
– Сэр, для нужд милиции поселения Нью Хоуп, в связи с угрозой террористической атаки на нашу общину, мы просим вас предоставить нам ваш телескоп.
Антонио Квалья оторвался от своих набросков, сделанных после очередного наблюдения за вулканом, и поднял взгляд. Перед ним стоял рослый афроамериканец с автоматом Калашникова, видимо, американского же производства.
– Проваливай, – коротко ответил Антонио и вернулся к изучению своих зарисовок.
– Сэр, нам нужен ваш телескоп, – продолжал настаивать ополченец.
– А мне нужна Моника Белуччи. И что мне прикажешь делать?
– Сэр, я прошу вас добровольно предоставить мне ваш оптический прибор, для наблюдения за силами террористов, которые угрожают и вашей безопасности в том числе.
– Я наблюдаю за вулканом. Он может угрожать и твоей безопасности в том числе, болван.
– Сэр, я буду вынужден применить силу.
Антонио вздохнул и поднялся со стула. Оказывается, ополченец был не так уж и высок. Во всяком случае, по сравнению с ним.
– Слушай, приятель. А что, если я сейчас возьму этот телескоп и разобью его об твою башку? Это, конечно, не то же самое, что оказаться в постели с Моникой Белуччи. Но хоть какое-то удовольствие я получу.
– Вы угрожаете мне, сэр?
– Как ты узнал об этом? – наигранно изумился Квалья.
Ополченец резко развернулся от толчка в спину. Теперь, в помещении на втором этаже, которое обживал Антонио, находился и Михаил Крашенинников.
– Слышь, ты чего к моему другу пристал? – зло и даже с нескрываемой агрессией рыкнул на ополченца Михаил.
– У нас военная ситуация. Не надо так ко мне подкрадываться, сэр. Я могу стрелять без предупреждения…
– Да я не сомневаюсь! Проваливай из нашего дома!
– Сэр, я обязан реквизировать ваш телескоп для нужд обороны Нью Хоуп…
– Убирайся отсюда, я сказал! И мы требуем, чтоб сюда немедленно явился Рон Джонсон! Я очень хочу обсудить с ним ваши диктаторские замашки!
– Сэр, мистер Джонсон сейчас занят. И я, конечно, сейчас уйду. Но ненадолго. Я вернусь с шерифом Риггзом. Приведу его прямо сюда. – Ополченец спустился по лестнице вниз и направился к выходу.
– Давай, давай, убирайся! И приведи сюда еще вашего президента и госсекретаря! – кричал, преследуя вооруженного человека, Михаил. Уже выйдя следом за ним на крыльцо дома, он добавил: – У меня к ним масса вопросов накопилась!
У входа дежурили еще двое вооруженных людей. Мужчина и женщина.
– Сэр, вернитесь, пожалуйста, в дом. Вы под домашним арестом, – спокойно сказал автоматчик, направив на него оружие.
– Даже так? – зло усмехнулся Крашенинников. – Ну, ничего, скоро вашей оккупации придет конец. Видите флаг над вашими головами? Там написано – не буди меня!
Михаил захлопнул дверь и сел на стул в холле, устало уронив голову в ладони.
– Зря ты их дразнишь столь открыто, Миша, – вздохнул спустившийся со второго этажа Квалья. – Это сейчас они ведут себя как хорошие полицейские из голливудских фильмов. Но после того, как прозвучат первые выстрелы и прольется первая кровь, они будут уже другими. Ногами будут ломать двери, прикладами бить по голове. А то и вовсе, устроят в нашем доме тюрьму Гуантанамо. Олю может, и не тронут. Но вот тебе достанется за всех нас троих и за русских с того берега. Моего прадеда, Бенито Муссолини посадил в тюрьму, потому что прадед был коммунист. Потом пришли американцы и освободили Италию от Муссолини и его фашистов. Отца из тюрьмы выпустили. Потом прадеда снова посадили в тюрьму из-за того, что он был коммунист. Этого уже хотели американцы. А все потому, что между ними и Советским Союзом началась холодная война. Ничего не меняется в этом мире.
– Да к черту все это, – простонал Крашенинников, мотая головой.
– А где Оля? – спросил Антонио, осмотревшись.
– Ей вдруг стало плохо и сильно нездоровится. Вот что меня по-настоящему беспокоит, а не тот абсурд и милитаристское безумие, что царят снаружи.
– Нездоровится? Что с ней? – с тревогой в голосе спросил Квалья.
– Если бы я знал, Тони, – вздохнул Михаил. – Час назад у нее началась рвота. Кое-как ей сейчас удалось уснуть… Я страшно за нее боюсь, Тони…
– Послушай, у американцев, я слышал, есть хороший доктор…
– Я не доверяю им! А что если это они ее отравили?! До сих пор мы с тобой пользовались только нашей пищей и водой. Но вчера вечером сюда приходили знакомиться с ней какие-то местные женщины и угощали каким-то ягодным сиропом!
– Миша, зачем американцам травить американку?
– Откуда мне знать? Когда-то, очень давно, жила в Америке девочка Саманта. Как и многие американцы, особенно дети, она боялась, что в любой момент на нее нападут «ужасные» Советы и забросают атомными бомбами. Точно так же, американского атомного нападения боялись в Советах. Так беспощадно работала пропаганда. Саманту все это беспокоило настолько, что она написала письмо советскому лидеру. Она, наверное, вовсе не ожидала, что это письмо в Советском Союзе опубликуют в главной газете – «Правда» и что страна, которую она так боялась, пригласит ее в гости. И встречали ее в Советской России так, как встречают президентов. Ей было десять лет, когда она написала письмо Советскому правителю. И ей было всего тринадцать лет, когда она погибла в авиакатастрофе где-то в штате Мэн. Многие у нас были уверены, что ее гибель подстроена агентами ЦРУ. А потом я узнал от Оливии, что многие в Штатах точно так же были уверены, что ее гибель подстроена агентами КГБ. Так беспощадно отравляла разум людей пропаганда. Скорее всего, это была страшная, трагическая случайность. Одна из многих, что, к сожалению, происходили с самолетами.
– Так неужели и твой разум отравлен пропагандой, если думаешь, что Оле подсыпали какую-то отраву американцы?
– Я не знаю, Тони. Мой разум сейчас вообще не в лучшей форме. Они не смогли договориться, и все идет к войне. Это меня угнетает. Теперь заболела Оля. Это сводит меня с ума и убивает…
Дверь распахнулась, и в здание вошел шериф Риггз.
– Майкл, что вы, черт возьми, творите? Почему вы оскорбляете и провоцируете моих людей? Они все вооружены. Они на взводе. В каждую секунду они ожидают нападения. Вы что, хотите, чтоб кто-то из них вдруг сорвался и подстрелил вас?
– А по какому праву ваши люди входят в наш дом, хозяйничают в нем и требуют наше имущество?! – рявкнул Крашенинников, поднявшись со стула. – Такое поведение, по вашему мнению, приемлемо, а мое возмущение им – нет?! И как такое можно назвать?! Двойные стандарты? Дискриминация по национальному признаку? Расовая сегрегация?!
– Мои люди вежливо попросили телескоп, мистер.
– И намекнули на применение силы. Оно тоже будет вежливым? Эдакий удар в череп прикладом автомата, во имя демократии?
– Послушайте, Майкл…
– Нет, это ты послушай, Карл. Видишь дверь? Потеряйся за ней!
Шериф вздохнул, опустив взгляд и пощупывая пальцами поля своей шляпы.
– Ответьте на один вопрос. Где мисс Собески?
– Вообще-то миссис, – поправил Антонио. – Перед вами ее муж, все-таки.
– Так, где она?
– Тебе какое дело?! – еще больше разозлился Михаил.
– Какое мне дело? Я ее не вижу. И мне очень не хотелось бы, чтоб она совершила какую-нибудь глупость. Например, сбежала и отправилась к русским, чувствуя в себе призвание посла по мирному урегулированию.
– Как она могла сбежать, если вы превратили наш дом в Гуантанамо и у дверей стоят ваши головорезы?!
– Есть окна.
– Убирайся, Карл!
– Миша, скажи ему, – вздохнул Антонио, и Крашенинников тут же бросил на него недовольный взгляд.
– Сказать что? – насторожился шериф.
– Она заболела, – произнес Квалья, не дожидаясь, пока на это решится Михаил.
– Майкл, ваша ненависть к нам настолько затмила ваш разум, что вы ставите ее выше здоровья вашей жены?
– Не надо выдумывать. Мне не свойственна ненависть к людям. Но ваши действия…
– Сейчас не о моих действиях уже речь. Где Оливия?
– Она в своей комнате. Спит.
– Тогда я иду за врачом. Но если вы солгали, и она сбежала, то разговор уже будет другим, Майкл.
– Нам не нужен ваш врач и вообще ничего от вас не нужно.
– Вам не нужен. А миссис Собески, похоже, очень нужен. Опять-таки, если это не вранье. И я еще вот что вам скажу, сэр. Очень скоро начнется война. И будут раненые, как минимум. У доктора Шалаба будет много работы. Но пока этого не случилось и пока вашей жене не стало хуже – я иду за ним.
* * *
Пульсирующая боль поселилась где-то внутри правого бедра. Что-то давило на тело, а лицо и шею заливала теплая вязкая жидкость. Никита открыл глаза. Он лежал на земле, и перед взглядом возник передний бампер «уазика». А дальше, синее небо и парящий в нем белоплечий орлан. Демьян упал так же и лежал теперь на Вишневском. Его кровь из простреленных головы и груди лилась на Никиту. Он хотел было позвать Захара, но не решился этого сделать, поскольку заметил двух человек. Хотя, он бы не стал их называть людьми, учитывая то, что те сделали со своей внешностью. Лицо первого было разрисовано белой краской. Огромные нарисованные зубы вокруг рта, узор похожий на череп, покрывавший все лицо и черненные сажей глаза. Свирепые, голодные и безжалостные глаза. Голова его была почти лысой, и только гребень длинных волос с вплетенными в них птичьими перьями пересекал череп ото лба и до затылка. В ушах «тоннели» и свисающие из них короткие цепочки с акульими зубами. На теле черная сетчатая майка, кожаные штаны, тяжелые ботинки с берцем почти до коленей. Наколенники, наручи с шипами, широкие наплечники с ячейками, в которых виднелись патроны. Руки и торс почти полностью покрывали какие-то жуткие татуировки. Второй был одет примерно так же, но лицо его представляло еще более ужасное зрелище. Оно было «украшено», а вернее, изуродовано, шрамированием. Причем это не случайные шрамы, полученные при не очень счастливых для их обладателя обстоятельствах. Шрамирование было умышленным и даже, в некотором роде, художественным. Эдакие трехмерные, объемные татуировки. Под правым глазом изображение слезы, падающей в изображенный на щеке атомный взрыв. Шрамирование на лбу представляло собой огромную пасть. Из левой щеки будто пытался выбраться заключенный в ротовой полости маленький человек. Кто бы не наносил эти шрамы, он знал в этом толк и был настоящим мастером. Глядя на правую щеку, действительно казалось, что кто-то внутри натянул кожу растопыренной ладонью и жаждущим воздуха и свободы лицом с признаками отчаяния. У шрамированного человека имелось ожерелье. Человеческие уши разных размеров чередовались фалангами пальцев и когтями каких-то животных. И у него имелись наплечники, но без патронов. Чудовищной деталью этих наплечников являлось то, что они обтянуты кожей. Никита не сразу это понял, но все объяснили сосцы. Это кожа с человеческой, возможно с женской, груди.
Двое о чем-то переговаривались на каком-то странном, ни на что не похожем, грубом и примитивном языке. Держа оружие наготове, они медленно крались к машине. Похоже, они считали Никиту мертвым, как и Демьяна, и их интересовал только один. Наверное, Захар еще жив и прячется за машиной. Либо он также убит и лежит там, но пришельцы в этом еще не удостоверились. Вишневский осторожно шевельнул правой рукой. Она скрыта от посторонних глаз телом мертвого Демьяна. Никита пытался нащупать кобуру на поясе. В ней пистолет. Сейчас никаких иллюзий по поводу намерений пришельцев не оставалось, и он желал только одного – выстрелить каждому из них в их уродливые рожи.
И выстрел прозвучал. Но стрелял вовсе не Вишневский.
Патрон из винтовки буквально снес разукрашенному половину головы, и перья из гребня полетели в разные стороны. Шрамированный что-то заорал и высунул длинный язык, кончик которого был разрезан на две части, видимо, тоже для красоты. Автомат в его руках затрясся от выстрелов, и Вишневский вскинул руку, сжимающую ПМ. Он целился вовсе не туда, но произведенный в спешке выстрел угодил второму нападавшему в пах. Тот выронил оружие, жутко вопя, и рухнул на колени, зажимая руками рану. Выскочивший из-за машины Захар пнул ногой автомат, и следующий пинок обрушился на пришельца.
– Кто вы и откуда?! – крикнул Золотарев, приставив ствол винтовки к его голове. – Говори, сука!
Пришелец рычал и горланил что-то совершенно непонятное. И в нем не было заметно страха. Даже о жуткой боли в ране он вдруг забыл. Он изрыгал какие-то проклятия и весь источал такую чудовищную ярость и первобытную агрессию, что Вишневский мог отреагировать только выстрелом из пистолета в его уродливое лицо. Так, как он и хотел сделать, впервые увидев облик этих пришельцев в нескольких шагах от себя и от тела убитого ими товарища.
Никита попытался встать и тут же закричал от боли.
– У тебя нога прострелена, Халф!
– Черт… Помоги Демьяна в машину загрузить. Надо убираться…
– Это точно, – выдохнул Захар, бросив взгляд в сторону океана. – К нам мотоциклисты едут. Никита, я сам его загружу. Забери их оружие, если сможешь…
– Ладно… Только давай поскорей.
Волоча ногу и корчась от острой боли, Вишневский подобрал автоматы убитых пришельцев.
– Никита! Давай в машину! Не возись! Они уже близко!
Захар был прав. Рокот мотоциклов приближался…
* * *
– Ты сам-то гаваец? И, надеюсь, этот вопрос не очень оскорбительный для тебя? Просто у тебя внешность интересная.
Джонсон улыбнулся, качая головой:
– Нет, Юджин. Меня твой вопрос не оскорбляет. Да, в моих жилах течет гавайская кровь, но не только. Еще полинезийская, креольская и даже ирландская. – Он торжественно развел руки. – Одним словом, я американец.
– Ясно, – ухмыльнулся Сапрыкин. – А где ты берешь стероиды, в наше непростое время?
– Стероиды? – Рон недоуменно взглянул на собеседника, затем расхохотался. – Ну, ты даешь! А вот это, Юджин, было оскорбительно!
– Да ладно. Я же пошутил.
– Я это понял.
– Просто, я привык, что люди из специальных служб не так бросаются в глаза, как чемпионы бодибилдеры.
Джонсон махнул рукой:
– Да брось. Никакой я не чемпион. Просто, так уж вышло. Ты не поверишь, но в школе я был толстяком.
– Точно не поверю, – улыбнулся Евгений Анатольевич.
– А я серьезно. Однажды к нам в школу приехал Базз Олдрин. Наверное, ты слышал о нем. Это второй человек на Луне.
– Слышал, конечно.
– Так вот. Он выступал перед нашим классом. Рассказывал о своем историческом полете и много всякого еще. Потом нам позволили задавать ему вопросы. Один из моих одноклассников показал на меня и спросил – «сэр, покажите на этом полноразмерном макете Луны, где именно вы высадились». Все хохотали. Все кроме меня и Базза. Он сказал, что лично похлопочет, чтобы тот болван не полетел никогда в космос. Во всяком случае, пока он передо мной публично не извинится. Болван извинился, но все-таки, в тот же день мы с ним крепко подрались. – Рон задумчиво улыбнулся, глядя в небо и предаваясь воспоминаниям. – И знаешь, Юджин, скажу честно, он крепко надрал мне задницу. Но это не конец истории. Я ведь жил в Сан-Диего. А что происходит в Сан-Диего каждый год?
Сапрыкин пожал плечами:
– Ну не знаю. Вторжение инопланетян?
Джонсон снова расхохотался:
– Нет. Хотя, почти! В Сан-Диего каждый год проходит Комик-Кон. В тот же год я был на Комик-Коне. Там собрались сотни, а может и тысячи гиков со всей Америки. Мои ровесники и те, кто постарше. Кто-то вырядился в Супермена, кто-то в Бетмена, кто-то смог позволить себе дорогой костюм имперского штурмовика, а кто-то прикупил себе костюм как у Майкла Джексона в клипе «Триллер». Все вырядились своими любимыми героями и щеголяли друг перед другом, демонстрируя, что их костюм лучше, чем у других. Но я был из бедной семьи, и не имел никакого костюма. Просто грустный толстый мальчик бродил среди десятков Суперменов и вдруг, передо мной вырос великан. Я поднял взгляд и понял, что это сам Халк Хоган.
– Такой здоровенный рестлер апельсинового цвета, с белыми волосами и усами подковой?
– Именно! И я не мог поверить своим глазам. А он заметил меня, потому что я не вырядился в выдуманного героя комиксов и не красовался в пестром костюме перед сверстниками. У Хогана были сувенирные футболки, с его портретом и эмблемой какой-то там ассоциации рестлеров. Он спросил мое имя и через минуту принес мне такую футболку. А на ней было написано – «Дорогой Рон Джонсон. Когда-нибудь ты станешь настоящим героем, и все захотят подражать тебе. Твой друг, Халк». После этого я всерьез задумался, и было от чего. За один год два таких человека оказались передо мной и на моей стороне. Будто сама вселенная пыталась мне что-то сказать. Я решил, что это знак свыше, и начал упорно работать над собой. Эти двое меня вдохновили. – Рон снова вздохнул и ностальгически улыбнулся. Закончить свой рассказ он решил шуткой: – Конечно, я не стал героем. Но, хотя бы, выгляжу соответствующе. И теперь футболка Хогана мне мала уже по другой причине, чем тогда.
– Весьма трогательная история, – качая головой, сказал Сапрыкин.
– Ну что, Юджин. Ты теперь убедился, что американцы не монстры, которые только и думают о том, кого бы еще разбомбить напалмом?
– Убедился, что не все, – подмигнул собеседнику Евгений Анатольевич.
– Ну а какова твоя история?
– Я, как видишь, гораздо старше. И историй у меня много. Но все они займут немало времени. Так что предлагаю вернуться в день сегодняшний, а мои истории отложить до лучших времен. Итак, менее суток назад я узнал, что здесь какие-то американцы. В сгинувшем мире было не принято учить людей логике. Умеющие логично мыслить люди не так хорошо поддаются массовой дрессировке. Но некоторых все-таки учили. Специалистов, вроде меня. И потому я не стал эмоционально рефлектировать после такого известия. Я прибегнул к логике. Какие американцы и каким образом могли оказаться здесь? Кое-какие намеки уже имелись. Во-первых, странное тело человека, который не являлся членом одной из наших общин, а значит, не принадлежал к известному нам человеческому обществу.
– Что вы сделали с телом? – спросил Джонсон, прервав монолог Сапрыкина.
– Похоронили на кладбище. Он покоится там же, где и наши соплеменники.
– Послушай, Юджин, мы потеряли из-за цунами трех человек. Одно тело нашли. А двух других – нет. Но, один из этих двоих был, точнее, была, афроамериканка…
– Нет, Рон. Мы нашли мужчину. Белого.
– Значит это Донни. Донни Матчстоун… Боже, парню еще тридцати не было…
– Та записка, что я тебе оставил, с тобой?
– Да, – кивнул Джонсон. – А что?
Сапрыкин протянул ему огрызок карандаша:
– Напиши на бумаге его полное имя и дату рождения. Дату смерти не надо. Она очевидна – тридцать третий год. Отдашь бумагу мне, и я позабочусь о том, чтоб его могила не была безымянной.
– Ваши люди, узнав, что в ней американец, могут осквернить ее.
– Не стоит так думать о моих людях. Мы не глумимся над могилами. А мертвым желаем лишь покоя. Пиши.
– Хорошо. И спасибо тебе…
– Пока не за что, Рон. Итак. Я прикинул варианты. Военное вторжение? Учитывая прошедшие после войны сроки, как-то не очень верилось. Возможно экипаж много лет скитавшейся в опустевшем мире атомной субмарины. Но психика такого экипажа должна быть совсем не здоровой. Столько лет в походе. С ума сойдет даже железо. К тому же, мне сказали, что видели в вашем поселке женщин и детей. Я слышал, что незадолго до конца света в американский флот стали набирать и женщин тоже. Но все-таки мысль об экипаже подлодки я отправил в раздел маловероятного. Но мое знание географии позволило мне сделать вывод, что, скорее всего, американцы, появившиеся здесь, с Алеутских островов. В конце концов, это географически близко. К тому же, у меня уже имелась кое-какая подсказка. – Сапрыкин раскрыл свой рюкзак и извлек оттуда предмет униформы. – Держи. Теперь очевидно, что это принадлежит вам.
– Господи, откуда ты это взял?!
– Мои люди выловили это в воде, после цунами. Это ведь униформа береговой охраны и там нашивка с указанием города.
– Все верно, боже… Это ведь принадлежало сестре нашего шерифа, Карла. Джудит, она служила в береговой охране…
Сапрыкин вопросительно взглянул на Рона.
– Что с ней? Она пострадала во время цунами?
– Нет. Ее унесла пневмония семь лет назад. Ее вещи Карл отдал Зои. Зои и Джудит были очень близки и… Это тело Зои мы не смогли найти после цунами.
– Мне жаль, Рон. Как бы то ни было, я оказался прав. Вы с Алеутских островов. Но я знал, что на этих островах имелись кое-какие силы военного флота. А значит, военные моряки непременно должны присутствовать среди вас. Во всяком случае, такая вероятность мне казалась высокой. Я надеялся найти среди вас военного профессионала, вроде меня.
– Для чего? – насторожился Джонсон.
– Понимаешь, лидеры – это лидеры. Они всегда на виду, как высоко поднятый флаг. Ну, или как большая куча дерьма, наваленная перед дверью. Это уже, смотря какой лидер. В общем, публичность лидеров, это их наручники, по большому счету. А вот профессионалы, вроде меня, они всегда где-то рядом, но в тени. Именно такой человек среди вас мне и нужен был. Я предполагал, что этот профессионал непременно придет на переговоры, подстраховывая лидера. И я наблюдал за телохранителями вашего шерифа. То, как ты стоял, как проверял взглядом стойки остальных, как смотрел по сторонам и какие именно детали ландшафта приковывали твое внимание на предмет вероятных и неприятных сюрпризов… Я понял, что это ты. Ну а подать тебе невербальный знак и добиться того, чтоб ты оказался здесь и прочитал мое письмо, было уже делом техники.
Евгений Анатольевич сидел справа от Рона, и поэтому Джонсон медленно потянул левую руку к ножу.
– Ты не ответил мне, Юджин. Для чего? – тихо спросил здоровяк, пристально глядя на собеседника.
– Ты не нервничай, приятель. Я это сделал не для того, чтоб лишить вашу общину такого профессионала. Мои мотивы просты. Профессионалы вроде нас, находятся вне идеологических клеток и наш рассудок не засорен пестрыми картинками агитационных плакатов. Мы вне контекста вещаемых журналистами фантазий и пламенных речей наших лидеров, обращенных к лишенному привилегии на логическое мышление электорату. Мы – профессионалы. Да, таким, как мы, частенько приходится купаться по уши в дерьме, но никто не посмеет убеждать нас в том, что это горячий шоколад или арахисовое масло. Потому что мы – профессионалы. После того, как разгорелся Карибский кризис, который у вас назывался Кубинским ракетным кризисом, и нам в тот раз чудом удалось избежать ядерной катастрофы, между Москвой и Вашингтоном, между нашими лидерами, была установлена прямая телефонная связь. Но кто на самом деле спасал тогда мир от катастрофы? Хрущев и Кеннеди? Сами ли они? Нет. Это делали профессионалы, ведя тайные переговоры на тайных встречах. А кто устанавливал эту телефонную связь? Снова профессионалы. Позже, на случай того, что какой-то безумец из числа офицеров, кому доверена бомба на его самолете, ракета в его шахте или субмарине, в одиночку решит судьбу человечества, между КГБ и ЦРУ так же были установлены особые формы коммуникации. Потому что там имелись, черт возьми, профессионалы. К сожалению, на закате человеческой цивилизации непрофессионализм поразил все вокруг. Былым контактам не придавалось значения. И они попросту были утеряны. Конечно, мы запросто могли позвонить друг другу. Но здравого смысла и профессионализма, а также логики, во всем этом было меньше и меньше. Результат мы с тобой видели. И вот мы подошли к новому кризису. Сейчас высока вероятность того, что со дня на день дерьмо влетит в вентилятор и наши общины начнут стрелять друг в друга. Даже в случае реализации самого пессимистичного сценария, мы с тобой должны быть телефонным проводом между нашими мирами. Мы должны стать надежным каналом связи. Вот для чего ты мне нужен. Я не пытаюсь тебя завербовать. Ты верен своим людям, и я это уважаю. Но я упреждаю тебя от попыток завербовать меня. Я всегда буду верен своим. Но давай оставаться профессионалами. Возможно, это поможет нам спасти многие жизни. А ведь человеческая жизнь сейчас – такая редкость.
Рука Джонсона перестала тянуться к ножу.
– Мне очень хочется надеяться, Юджин, что ты сейчас говоришь со мной искренне.
– Дорогой Рон. Мы с тобой еще не достигли той стадии в наших отношениях, чтобы начать врать друг другу, – засмеялся Сапрыкин. – Какой мне смысл быть не искренним? Я же не выведываю у тебя ваши секреты и не пытаюсь продать наши. Я предложил тебе стать второй половиной моста. Первая полвина – это я. Единственное, что я у тебя прошу – это держать наш разговор и договоренности в тайне. Поверь, найдутся желающие нам помешать. Конечно, ты все можешь рассказать Карлу. Мне не хочется, чтобы ты врал ему о том, где ты нашел форменный китель его сестры. Он ведь доверяет тебе. Полагается на тебя.
– Разумеется.
– Вот и не ври ему. А нам теперь лишь останется выработать систему условных знаков и сигналов друг для друга. Чтоб нам было проще встретиться в следующий раз и не кидаться друг на друга с ножом в темноте.
– Это все хорошо, Юджин. Но ты понимаешь, что когда начнется война, то я тоже буду стрелять по твоим людям. Я буду вынужден…
– Я понимаю, Рон. Со своей стороны мне придется поступать так же. Но, учитывая, что мы с тобой тот самый мост и канал связи, я тебе обещаю, что в тебя стрелять не буду. Во всяком случае, если это очевидным образом не спасет мою или десяток наших жизней. В крайнем случае, я выстрелю тебе в руку или ногу. Ты парень крепкий. Переживешь.
– О, ну спасибо! – засмеялся Джонсон.
– Пока не за что, Рон.
– Ну, хорошо, а как ты оцениваешь свои шансы повлиять на ваших лидеров, чтоб не допустить кровопролития и остановить конфронтацию?
Сапрыкин вздохнул, почесав голову:
– Сложный вопрос, приятель. Я сильно с ними повздорил, когда они изгнали Михаила и его друзей. Они не поставили меня в известность, и я узнал об этом, когда уже все случилось. К тому же, Андрей Жаров весьма зол на меня по личным мотивам. Это не значит, что я не буду пытаться вразумить их. Я буду пытаться изо всех сил.
– Так может проблема в этом Жарове? Он мне показался безумцем. Тот, другой, который похож на байкера, мне показался вполне вменяемым и переговороспособным. Но Жаров… Юджин, раз уж мы с тобой говорим как профессионал с профессионалом, то давай без недомолвок. Может наша общая проблема в нем? И если ты его устранишь…
– Так, Джонсон, – Евгений Анатольевич строго взглянул на американца и поднял ладонь. – Давай договоримся так. Чтоб мне легче было делать вид, что ты мне этого не предлагал, ты больше не будешь мне такого предлагать.
– Извини, но… Как же логика и профессионализм?
– Это они и есть, Рон. Решение проблемы не лежит в плоскости убийства конкретного человека. Ну… Не всегда, ладно… К тому же, это я отвечаю за приморский квартет. Когда всем здесь стали заправлять гребаные банды, я долго присматривался к людям. К тем, кто буквально истекал кровью под их тиранией. Я искал потенциал, который смог бы отправить выродков в преисподнюю, где им самое место. Я и несколько моих друзей, что сейчас наблюдают за нам так же, как и твои стрелки, не справились бы с такой задачей. К тому же, двое из моих друзей были в совсем уж юном возрасте в ту пору. И вот эти четверо. Четыре умных и вполне идейных подростка. Было у них еще несколько соратников среди их сверстников, но тех давно уже нет в живых. Поначалу они сами хотели совершить революцию. Но революции лишь тогда имеют шансы на успех, когда где-то рядом, в тени, находится профессионал. И этим профессионалом был я. Это я их обучил. Я их натаскал, натренировал. Я превратил горстку подростков с обостренным чувством справедливости в смертоносную и эффективную угрозу для той нечисти, что поработила выживших. И это по моим наставлениям они шагнули в темную бездну, став эффективными убийцами. Конечно, в том, что они в этой бездне не остались навсегда, есть и моя заслуга. Но по большей части, это я сделал их такими, какие они есть в настоящее время. Но, с другой стороны, я лишь своевременно разглядел в них потенциал. И они стали отличными лидерами. Потом, когда мы избавились от угрозы, я просто ушел в сторону. Ничего нам более не грозило. Голод, холодные зимы, расслоение общества… Они все это победили уже без меня. И долгие годы моего вмешательства не требовалось. Я мог спокойно доживать свои дни, удовлетворенный результатом своих трудов и своего выбора. Но теперь здесь появились вы, и конкретно у Жарова сработал триггер. Рефлекс на угрозу. Уже другой вопрос, мнимая эта угроза, или реальная. Быть может, я ошибаюсь, оценивая его психологическое состояние. Но мне, как и всему нашему обществу, он нужен живой. И его товарищи по квартету – тоже.
– Тогда ему не стоит возвращаться в ту бездну, о которой ты говорил. Потому что в таком состоянии он представляет угрозу для моих людей. Ты меня понимаешь, Юджин?
– Разумеется. И, как я уже сказал, я буду работать над этим. Но и тебе есть над чем поработать со своей стороны. Ты согласен?
– Согласен, – вздохнул Джонсон. – Знаешь, это очень хорошо, что на той стороне есть такой человек, как ты.
– На нашей стороне очень много хороших и достойных людей, Рон. Но ты прав – я лучший.
Они негромко засмеялись.
Сапрыкин все это время думал о том, как повернуть разговор в русло, касающееся Михаила Крашенинникова. Он размышлял над тем, стоит ли, добившись дружеского отношения от этого американца, просить его устроить ему и Михаилу тайную встречу. Все-таки этого делать нельзя. Жаров и Цой уже просили Михаила вернуться. Если теперь и он изъявит желание побеседовать с Крашенинниковым, то, в конце концов, это приведет к излишнему интересу американцев к его персоне. Они просто-напросто догадаются, что Михаил является обладателем чего-то, либо носителем какого-то знания, которое очень необходимо местным в данном противостоянии с американскими поселенцами. А этого допускать никак нельзя.
Евгений Анатольевич решил не поднимать этот вопрос и не просить устроить ему встречу с Михаилом. Это было бы сейчас крайне непрофессионально…
* * *
Томительное ожидание прервал звук открывшейся двери. Учитывая, как был раздавлен этим ожиданием Михаил, звук этот был подобен грому. Он тут же вскочил и бросился к доктору, вышедшему из комнаты Оливии.
– Доктор, что с моей женой?!
Пожилой уже доктор Шалаб вытер руки салфеткой и, поправив очки, устало взглянул на Крашенинникова.
– Мистер, учитывая все обстоятельства, я думаю, будет правильней предоставить вашей жене право на сообщение вам этого известия. А я, пожалуй, пойду и посмотрю свои запасы снадобий и настоек для подобных случаев.
Сказав это, он вышел из здания, оставив Михаила наедине с пугающими догадками и взволнованным Антонио.
– Да он сама деликатность, черт бы его побрал! – воскликнул Квалья.
– Антон, я…
– Конечно, Миша, иди к ней, сейчас же! Я побуду здесь и позабочусь о том, чтоб вас никто не беспокоил.
Собрав волю в кулак и стараясь не выглядеть испуганным, чтоб еще больше своим видом не усложнить состояние любимой, Крашенинников вошел в комнату, осторожно прикрыв за собой дверь.
Оливия лежала на кровати и задумчиво смотрела в окно, держа ладонь у лица и будто покусывая безымянный палец. Она настолько была погружена в свои мысли, что не сразу отреагировала на появление Крашенинникова. Но теперь, когда она повернула голову и взглянула на него, Михаил увидел в глазах Оливии слезы.
Он бросился к постели и, опустившись на колени, взял ее за руку:
– Господи, Оля, что с тобой? Что сказал доктор?
Она улыбнулась, глядя ему в глаза, и свободной ладонью погладила по волосам.
– Милый, я даже не знаю, радоваться или горевать.
– Что?
– Я беременна.
Крашенинников даже слегка отпрянул, раскрыв рот от такого известия.
– Ну, ты даешь, – вздохнула Собески. – Отличная реакция, Майкл. Просто великолепная. Ты еще спроси меня – от кого.
– Нет… Просто… Я…
– Да, милый, я, конечно же, догадывалась, что в последнее время близость между нами была явлением крайне редким. Но помнишь ли ты полнолуние чуть более месяца назад? Уже стемнело, и мы с тобой спустились к берегу бухты. Стирали там одежду, а потом искупались. А потом ждали, когда наша одежда чуть просохнет, и сидели голышом на песке, разглядывая звезды. Мне, похоже, стоит тебе напомнить, что было потом.
– Я помню, – улыбнулся Михаил и вздохнул с облегчением. – Боже, как же я испугался.
– Я тоже, Миша. Я тоже испугалась. И ужасно боюсь.
– Милая, я думал, что ты серьезно заболела и… Чего же ты боишься?
– Мужчины. Легко вам говорить. Не вам рожать… – Она вдруг расплакалась. – Чего я боюсь? Всего, Миша. Ребенок? В таком мире?
– Чем тот мир был лучше этого, Оля? Электронными гаджетами? Телевидением, Интернетом, самолетами и бомбами? Развитой медициной, на которую у миллиардов людей просто не хватало денег?
– Все-таки это была цивилизация, Миша.
– Цивилизация. Да. Но на нее не астероид упал. Она сама себя уничтожила.
– И вот на пороге снова война, родной. Как мне не бояться? Этот мир будет беспощаден к нашему малышу.
– Оля, а ты не думала, что наш ребенок станет одним из тех, кто сделает этот мир лучше?
Она поднялась и крепко обняла Михаила.
– Я не знаю, Миша. Я просто боюсь…
– Любимая, мы справимся. Мы обязательно справимся.
Крашенинников крепко прижимал Оливию к себе и ощущал себя в совершенно иной реальности. Пестрой птицей в голове билась мысль, что он станет отцом, и птица эта билась с какой-то мрачной черной тварью, являвшей собой все сомнения и страхи. Но одно он осознавал с пьянящей ясностью. В его объятиях сейчас не только трепещущее сердце любимой женщины, но и новая жизнь.
