Книга: Сказки апокалипсиса (сборник)
Назад: Денис Дубровин ЗЕРКАЛО АБСОЛЮТА
Дальше: Михаил Табун МАМЗЕЛЬ

Андрей Гребенщиков, Ольга Швецова
ЦВЕТОЧЕК ДЛЯ АЛЁНУШКИ

 

  Сказку!
Конечно же... Освещение не погасили, вечер только начинался, но для дочки уже заканчивался, и девочка вовсю пользовалась тем, что можно еще немного не спать. Утром свет станет досадной помехой, но сейчас малышка не задумывается об этом. Растет настоящий совенок. Впрочем, поздние проводы папы на работу правильному режиму дня никак не способствуют.
Курточка у Алёнки была совсем новой, отец баловал дочурку. А красивые манжеты, которые сейчас к ней прилаживались, служили не украшением — необходимостью: девочка подрастает, рукава становятся коротковаты. Пока можно что-то сделать... Только бы Максим не понял этого и не отправился на поиски новых вещей для своей девочки. Только бы снова не уходил.
  Сказку! — Ручки, уже не такие пухленькие, похожие на взрослые — папины пальчики, — вытянуты поверх одеяла, ножки нетерпеливо ерзают под теплым синтепоном.
  Жила-была тетя-коза, и было у нее семеро деток. Она очень любила своих козлят и очень боялась оставлять дома одних. А ей приходилось ходить на базар, ходить далеко, а жили они в лесу...
  Мам... — маленькая Лена насупилась. — А можно другую сказку?
  Да, другую можно? — поддержал вернувшийся в палатку Максим. — Сталкеру про волка-то слышать привычно. А вот козлят боюсь даже повстречать.
  Ты сегодня никуда не пойдешь? — Взгляд светился надеждой. Ведь мужу предстояла не прогулка на базар через дремучий лес, а кое-что похуже. Но напрасно.
  Вот вернулся Алёну спать уложить. Время еще есть. Поэтому не пугай меня волками, хочу послушать что-нибудь хорошее. — Максим склонился к ее уху, добавил с улыбкой: — Если расскажу я, Алёнушка не скоро уснет. Я ведь и тебе рассказал когда-то...

 

* * *
Я не боюсь поверхности. Не потому что сильно смелый или безумный — каждый, избравший источником своего пропитания ремесло сталкера, безумен по определению. Со смелостью сложнее, среди нас хватает трусов, но, выходя наверх, ты оставляешь инстинкт самосохранения в относительно безопасном метро. С собой же на охоту берешь только инстинкт выживания, ведь под солнцем нынче обитают исключительно хищники. Летающие, прыгающие, ползающие, бегающие. Ходячие... не самые опасные и многочисленные, возможно даже не самые умные, однако... Эта земля была наша, мы в своем праве — праве человека.
Потому я не боюсь. Я ненавижу. Ненавижу изуродованных мутацией зверей, посягнувших на наше священное первородное право, ненавижу радиацию, заставляющую нас прятаться в норах, ненавижу умирание и запустение, поселившихся здесь вместо нас. Но я не боюсь...
Иду под луной. Она такая огромная, что мне не спрятаться от нее, не укрыться в руинах автозавода. Мутно-желтый глаз на черном небе, с упреком разглядывающий одинокого человека, бредущего меж развалин... Это запретная территория, и во взгляде луны я чувствую не только осуждение, но и жалость. Жалость к самоубийце.
Ты ошибаешься, глупое ночное светило, я не ищу смерти, мне нужно спасти две жизни... одну еще нерожденную. Для этого придется пройти вдоль всего открытого перегона метро, где поселились злобные твари, зовущиеся Красотками. Наша герма, отделившая станцию от близкой поверхности, закрылась навечно, оставляя все опасности мира снаружи. А мне очень нужно попасть туда... Я знаю, что местность неизведана по одной простой причине — сталкеры избегают Красоток, мало кому придет в голову посягать на их охотничьи угодья, вредно это для здоровья. Фатально.
Но мой путь лежит в ту сторону, смертельных Красоток не обойти. Значит, придется прятаться, ползти на брюхе, загребать грязь, сливаться с развалинами. Обычная работа сталкера, ничего нового. Плохо другое: мутанты, облюбовавшие давным-давно мертвый район, населенный лишь проржавевшими рядами автомобилей «рено», прекрасно видят в темноте. И слышат отлично. Про отменный нюх даже вспоминать не хочется. Опасные твари, сильные, ловкие, глазастые, настоящие хозяева поверхности, не терпящие конкуренции. Любят четырехколесных «французов»? Может, полюбили бы и производимые там ранее «Москвичи», — под слоем пыли теперь не видно разницы.
Замечаю на втором этаже полукруглого здания неподвижный силуэт. В обычную ночь принял бы его за перекрученную и сплавленную огнем металлоконструкцию, если бы вообще увидел. Стекла осыпались, изуродованный скелет каркаса открыт взгляду насквозь. Однако в свете лживого светила предметы обретают свой истинный облик — как бы парадоксально это ни звучало. Тьма — сестра обмана, свет — пусть даже отраженный — верный союзник правды.
Это Красотка. Впервые в жизни вижу ее так близко, нас разделяют лишь десятки метров. Всё, что я знаю о Красотках, этих беспощадных хищницах, истерично убеждает меня, что «впервые» вот-вот превратится в «последний раз» — слишком поздно одинокий, самонадеянный человек (жертва в новой иерархии мира) заметил охотника. Однако Красотка бездвижна. Играет с легкой добычей? Никогда о подобном не слышал. Мутанты коварны? Да. Жестоки? Да. Их органы чувств гораздо острее наших? Да. Сами же они двигаются незаметно с грацией ядовитой змеи? Да, да и еще раз да! Игривы ли они? О нет! Молниеносны и убийственны, всегда голодны, всегда опережают медлительного хомо сапиенса на несколько шагов. Но я еще жив и вижу стоящую на краю крыши тварь. Я действительно безумец, раз решился отправиться этим безнадежным маршрутом! И вот тот — на расстоянии прямой видимости, — кто поставит в моем коротком, только начавшемся путешествии кровавую точку. Почему же я — глупый и отчаянный, на грани сумасшествия смелый — до сих пор жив?
Я тоже бездвижен, как и та, что должна остановить меня. Вглядываюсь в темную, изломанную фигуру. Кем же ты была ДО, ужасная Красотка? Что за мутация превратила тебя в неуязвимую убийцу?
Мне не нужны ответы, не нужно твое прошлое, мне плевать на твои исковерканные радиацией гены! Только дай мне пройти, дай прожить еще один день. Не за себя прошу, прошу за те две жизни, что ждут моего возвращения. С надеждой и отчаянием. Буравлю Красотку глазами, будто пытаюсь внушить... жалость и сострадание? Красотки не ведают их. Тогда что? Я боюсь отвести взгляд, боюсь не увидеть прыжка, боюсь... просто боюсь. Дрожу, обливаюсь потом, молю неизвестно кого. Помоги.
 Проходит минута и вторая, они кажутся мне годами, наполненными ужасом и болью. На третьей решаюсь сделать шаг. Ничего не происходит, меня не атакуют, не рвут на части. Не веря своему необъяснимому счастью, сдвигаюсь еще на несколько метров в сторону спасительных руин. Только бы добраться, скрыться из зоны видимости! Добираюсь, скрываюсь... и лицом к лицу сталкиваюсь с другой Красоткой!
 Трехметровой статуей она возвышается посреди небольшого пятачка, образованного полуразрушенными стенами. Вместо спасения — засада! Мне даже не нужно зажимать рукой рот, чтобы сдержать крик — намордник противогаза почти как кляп, не пропустит наружу ни звука. Безмолвный крик, в котором и смертельное разочарование, и бешеный испуг, и ощущение неминуемой гибели, застревает в недрах резиновой маски, раскатистым эхом звучит в моей голове. Руки еще судорожно хватаются за автомат, но сознание уже капитулирует: «Не успеть».
 Успеваю. Передергиваю затвор, вскидываю АКМ, практически не целясь, жму спусковой крючок. Нет, не жму — за мгновение до выстрела указательный палец замирает. Я хотел разрядить в тварь всю обойму, всеми фибрами души хотел, но инстинкты сталкера не позволили.
 Мутант не напал, даже не сделал попытки пошевелиться, хотя бы взглянуть в мою сторону. Его взор устремлен куда-то вверх... В небо? Не выпуская автомата из рук, я изучаю врага — странного хищника, забывшего об охоте, не обращающего внимания на жертву. Вся фигура его —  перевязанные узлами мышцы, Мистер Вселенная 2028, обожравшийся анаболиками до потери человеческого вида. Выгнутые назад колени, деформированное туловище, маленькие руки, лишенные локтей, длинная змееподобная шея, удерживающая довольно изящную, особенно в сравнении с телом, головку. Женскую головку... Данная особь мужская: первичные половые признаки, болтающиеся в положенном месте, не оставляют малейших сомнений. Однако голова — правильная, аккуратная, с тонкими чертами несомненно девичьего лица — убеждает в обратном. Нежный подбородок, красиво очерченные губы — тонкие и алые, — поэты называли их зовущими, матово-белая гладкая кожа без морщин и изъянов. Нос, глаза и часть лба закрыты наростом-маской, вместо волос дредоподобные отростки, толстые и упругие, навевающие мысли о горгоне Медузе. Ужасающая красота, не отталкивающая, но пугающая. Завораживающая... Красотка. Такое лицо способно очаровывать — неосторожных мужчин, тянущихся к запретной, извращенной красоте.
 Впрочем, на меня эта магия не действует: стоит немного скосить глаза, и наваждение исчезнет, сгинет без следа под натиском анатомических откровений безобразного, явно мужского тела. Какой оглушающий диссонанс!
Красотка, распахивая широченную пасть, зевает. Именно пасть — то, что я принял за губы, всего лишь «узор» на вытянутом подбородке. Голова монстра раскалывается чуть ли не надвое — линия «разлома» идет под наростом — и я вижу ряды усеявших челюсти острых клыков. Неприятное зрелище... Хорошо хоть противогаз спасает от более чем вероятной вони, идущей из «недр» этого адского создания. Красотка? Страшнее только сама Смерть.

 

На своем пути я встречаю десятки, наверное, даже сотни мутантов, и все они пялятся на Луну — только что не воют на нее. Не пойму, радует ли тишина, или пугает — воображение искренне считает ее могильной, и с ним трудно спорить. Но звериный вой добил бы меня вернее — нервы ни к черту, а мурашки на спине идут на олимпийский рекорд скорости. Холодный пот декалитрами льется по телу, и температура его стремительно приближается к абсолютному нулю. Как же наивен я был, пытаясь пробраться по территории Красоток незамеченным. Их слишком много здесь, густонаселенный оказался райончик... Спасибо, Луна, спасибо, Фортуна, что не отвернулись от меня! Спасибо, девчонки, люблю вас обеих! Приветливо машу рукой небесной спасительнице, что приворожила уродливых Красоток. Невидимой Удаче посылаю воздушный поцелуй — она ведь тоже где-то здесь, в кои-то веки повернулась ко мне лицом.
Хотя мне ли жаловаться на недостаток ее внимания? Извини, милая, — болезнь жены и того крошечного, но уже тоже бесконечно любимого чуда, что растет в ее животе вот уже несколько месяцев, ослепила меня. Я потерял память от... нет, не от горя, его еще можно предотвратить, но от предчувствия близкой беды, стоящей на пороге нашего дома. Фортуна, ты столько раз спасала меня в рейдах, отводила смерть и серьезные раны, что я привык к твоему присутствию. Не обижайся, не считай неблагодарным, только побудь со мной еще немного.

 

* * *
Иногда и с обычными людьми случаются чудеса, истории по-настоящему сказочные, невероятные. И в них трудно поверить, даже если сотворил их своими руками, на пределе своих сил. А собственное маленькое чудо сейчас лежит в кроватке и терпеливо ждет, пока мама с папой, наконец, нашушукаются между собой о чем-то и расскажут ей новую сказку до конца.
  Собрался сталкер в дальний поход и спрашивает у своей жены: что привезти тебе из странствий, душа ненаглядная? А она отвечает: ничего не надобно, все у нас уже есть с тобой, а скоро будет и главное сокровище бесценное — дочка Алёнушка. И спросил будущий отец в надежде узнать ответ: а что тебе привезти в подарок на рождение, дочка любимая? И то ли кажется, то ли слышится ему голос дочурки, и говорит она ему — привези, батюшка, Аленький цветочек. Решил отец, что Алёнушке с самого рождения нужно только самое лучшее, самое красивое, и дал он обещание — непременно привезти домой дивный цветочек, краше которого на всем свете нет.
Не так-то просто было сталкеру в поход отправиться, ведь в той стороне, куда он собрался, путь лежал через туннель заговоренный, камнями засыпанный, и страшные заклятия на те камни наложены были: ограждать людей от врагов и чудищ. Но и наружу пройти через тот туннель нельзя: не мог сталкер сдвинуть ни одного камня малого, иначе случилась бы беда великая. И пришлось ему кружить поверху обходными путями. Опасными и темными... Пришлось ему подняться наверх, в царство мертвых. Многое повидал он на своем пути. Направился в сторону нехоженую и неведомую. Встретили его в царстве мертвых твари страшные и безобразные, одним видом своим пугающие до смерти, но сумел он обойти их, ни одну не потревожив. Пропустили его мерзкие твари через свои владения, и ступил сталкер на земли далекие... А в дальних краях тоже люди живут, хоть и добраться до них непросто...
  Какие там люди, Ань?
  Сказочные, конечно. Слушай... И чем дальше сталкер от дома уходил, тем больше чудес видел. И на него те люди дивились, как на героя, все опасные препятствия преодолевшего. Нечасто в тех краях бывают гости. Рассказал сталкер, что не просто так в путь отправился, что ищет он не только приключений, новых людей и связей торговых, а попросила его дочка любимая привести ей диво заморское: Аленький цветочек. Не было в тех землях такого дива, но показали люди местные чудеса: плащ-невидимку, который помогает проходить незамеченным по серым руинам, показали коня быстрого, который от любого врага унести может...
  Хороший конь... Я бы на такого посмотрел.
  Макс, это уже ваши мужские сказки — про коня быстрого, двухколесного, для которого корм найти трудно, зато служит он хозяину верой-правдой.
Алёна хитро улыбалась: свет пока еще не отключили, можно успеть и про коня спросить. Оказывается, у мамы с папой еще столько новых сказок!
  Поблагодарил сталкер хозяев за то, что чудеса показали, но искал он все же Аленький цветочек для своей дочурки, а в том царстве не нашлось такого. И отправился он дальше в путь трудный... Цветы ему попадались — и самые невероятные! Одни в темноте сияли, радугой переливаясь, другие пахли так, что от них отойти было невозможно, а кое-где росли и такие, что питались людьми и зверями, и их приходилось стороной обходить. Долго ходил сталкер, видел цветы разные, цветы дивные, но никак не находился Аленький, краше которого на всем свете нет. Все цветы хороши, только ни один из них для Алёнушки не годился.
А страны дальние всё больше удивляют. Снова спустился сталкер в подземелье, а там светлее, чем на поверхности, и свет тот особенный, непонятно откуда взявшийся...

 

* * *
Черная дыра туннеля принимает в объятия спасительной тьмы. Еле живой фонарик не нащупывает в ней опасности. Метрополитен продолжается и здесь, соседняя станция так близка, но почти недостижима, ведь где-то в глубине установлен следующий гермозатвор, перерубивший этот перегон надвое, отрезая открытый участок путей. Только почему их герма раскрыта настежь?
Осторожно ступаю по рваным кускам искореженного металла. Кто здесь порезвился — разъяренный Халк или миниатюрная копия подземного Годзиллы? Кто бы это ни был, проход свободен. Прежде чем двинуться дальше, бросаю быстрый взгляд на остатки пулеметного гнезда и просевшую баррикаду из мешков с песком. Судя по кровавым следам, запекшимся годы назад, дозорные остались на своем посту навсегда. Спите спокойно, бравые воины.
Туннель пуст, тих и темен. Луч налобного фонарика борется с вязкой чернотой подземелья, заведомо проигрывая царящей здесь ночи. Жалкий конус тусклого света порождает извивающиеся на стенах тени, они пляшут дикий танец смерти и жизни, безостановочно сменяющих друг друга. Иногда кажется, что тени предостерегают меня, дергаными жестами пытаясь передать тайное послание. Напрасно стараетесь, я не сверну, бросьте глупые уговоры. Но они не слышат — рисуют своими призрачными телами загадочные узоры. На стенах не останется и следа от странной потусторонней живописи, всё поглотит тьма за моей спиной, однако теням как будто неведома их незавидная судьба — промелькнуть в сполохе света и пропасть навсегда; или вечное единение с чернотой их совсем не пугает? Тогда танцуйте, впечатывайтесь в неуступчивые стены, вгрызайтесь беззубыми ртами в вечность... развлекайте одинокого сталкера диким хороводом!
Впереди что-то не так, что-то очень неправильное поджидает меня за пока еще невидимым поворотом. Там... не свет, лишь намеки на него, всполохи и слабое мерцание. Монополия моего фонаря вероломно нарушена, но кто или что посмело покуситься на его исключительность? Неужели?.. Так и есть, это старшая сестра ручного фонарика — лампа, самый обычный настенный светильник, каких хватает в метрополитене. Странность в другом: все туннели обесточены много лет назад. Болтающийся обрезок провода рядом со светильником лишь усиливает нереальность происходящего. Лампочка под пыльным плафоном шипит и потрескивает будто растревоженное насекомое, вспыхивает и тут же угасает, чтобы мгновение спустя разгореться с новой силой. Не люблю чертовщину, в изменившемся до неузнаваемости мире она неизменно предрекает беду. Хватит бед! Глупая лампочка, ты не должна плеваться электричеством, не должна давиться излучением порванной спирали!
Я приближаюсь — нехотя, осторожно, и с каждым шагом плененный стеклом свет всё тревожнее бьется о прозрачные стенки своей обители. Как же ты работаешь? Но хочу ли я знать на самом деле? Мир, новый мир — радиоактивная помойка на месте уничтоженного рая — хранит в себе великое множество секретов, чьи разгадки вряд ли способны осчастливить хоть кого-нибудь. Аномалии, феномены, странные явления, необъяснимые и невозможные с точки зрения науки двадцатилетней давности, противоречат здравому смыслу того, кто рожден ДО, того, кто помнит реальность — прежнюю, единственную, потерянную. Мне нужно утратить здравый смысл, чтобы принять изменившуюся, извратившуюся логику, мои мозги должны мутировать вслед взбесившейся, сорвавшейся с катушек природе — но я не хочу. Окружающее слишком часто проверяет меня на прочность, а я слишком упрям, чтобы добровольно сделать шаг навстречу безумию. Иди ты на хер, чудо чудное!
Прохожу мимо лампы, демонстративно глядя в другую сторону. Она со змеиным шипением гаснет у меня за спиной. Хвалю себя за смелость: я морока не боюсь, я морока...
Поспешил. Впереди оживает еще одна лампа — взамен потухшей. Мерцает призрачно-желтым светом, разгоняя кажущуюся теперь уютной темноту. Глазам становится больно, но я не могу отвести их от маячка в ночи, призывно зовущего двуногого переростка-мотылька на свой убийственный огонь. Покорно иду, безропотно, не думая о сопротивлении. Десять метров, пять, три, один, наконец, зажмуриваюсь, резко отворачиваю голову и переступаю невидимую границу, которая отделит меня от страха и морока. Мерцание сходит на нет, я вижу это даже сквозь плотно закрытые веки, ощущаю присутствие тьмы, но не злой, а убаюкивающей, почти нежной. Электричество, живущее в заброшенных туннелях своей жизнью, забывшее о проводах и источниках питания, может быть большим злом, чем привычная, чуть ли не родная и понятная чернота. Старый (и хорошо изученный) враг лучше новых двух — я предпочту...
Но никто не интересуется моими предпочтениями, в двадцати метрах от меня вспыхивает жестокой, терзающей сетчатку белизной очередное электрическое око. Сколько может повториться этот цикл?! Сияние сводит с ума, не дает здраво мыслить, выжигает из памяти самое сокровенное, стирает меня... Я теряю свое «я», каждый проделанный шаг, сокращающий расстояние до источника невозможного света, превращает меня в потерянного путника, без прошлого и будущего, без цели и желаний. Чем ближе к черной дыре, скрытой за обжигающим огнем силой в миллион ядерных свечей, тем... всё человеческое испаряется из медленно бредущего тела. Воспоминание за воспоминанием, жизнь капля за каплей. Шаг — мое детство отформатировано, еще — два любимых с детства человека, он и она, я не могу вспомнить лиц. Затем исчезает смешливая веснушчатая девочка и первый неловкий поцелуй. Уходит Апокалипсис, потрясший землю, голубое небо никогда не умирало, голубого неба никогда не существовало. Низкий сводчатый потолок вместо голубого неба, которого никогда не существовало, метрополитен, последний приют для выживших — ты на очереди. Незримый хирург световым скальпелем кромсает мой мозг, срезая слой за слоем — у меня больше нет имени. Есть только шум в ушах, грохочущий «бум-бум-бум», молот и наковальня, стук чьего-то сердца — не моего, мое почти остановилось, ему больше незачем идти. Бум-бум-бум, оглушает, не дает закрыть глаза, то, что осталось от меня, хочет лечь на землю и окончательно перестать быть. БУМ-БУМ-БУМ! Не мешай, дай уснуть! БУМ-БУМ-БУМ! Бум-бум-бум! Два навязчивых звука сливаются воедино: БУМ-бум-БУМ-бум-БУМ! Тревожный и тихий, исполненный боли и тоски, и робкий, едва слышный. Два сердца — большое, выстукивающее морзянкой «помоги», и под ним крошечное, посылающее мне еще нерожденную улыбку...
Я кричу, я бегу, прорываюсь сквозь завесу испепеляющего света и... Наступившая тьма в награду возвращает мне имя, родителей, смешливую девчонку. Я жив и помню. Прошел!
Красным огненным восходом разгорается последнее искусственное солнце. Всполохи аварийных огней убьют меня, дальше я не пройду. «Ты умрешь. Забудешь дышать и умрешь».
Я слышу тебя, подземное светило. И я верю тебе. Только не могу остановиться — извини, но пока я помню, я буду идти.
Оно гипнотизирует меня, давит на мозг, выцарапывает глаза, забивается в уши, пытаясь заглушить стук двух сердец. В ватной тишине, ослепленный светом, я иду. По лицу стекают слезы, оплакивая выгоревшие глаза — это больно, но боль не дает провалиться в сияющую рентгенами пропасть. Иду.
«Стой!»
Иду. Что-то скребется внутри черепной коробки, кто-то стучится в ее стенки.
«Стой!!!»
Иду. Сознание истекает кровью, мясницкий нож раз за разом погружается в лобные доли, оставляя глубокие, неизбывные раны.
«Умри!!!»
Ид... Падаю. Медленно, очень-очень медленно. Падаю в свет, вокруг нет ничего иного.

 

* * *
  От света того, не живого не мертвого, неведомо чьи тени на стенах туннеля двигаются, говорят на разные голоса. Давно не видели они человека в своем царстве, не заходят к ним люди ни сверху, ни из других туннелей.
Максим улыбнулся, но почему-то тронул пальцами голову, будто вспомнил нехорошее. О некоторых чудесах дочке лучше пока не знать, подрастет — будет рассказывать и слушать страшные истории, пугать себя и друзей-приятелей.
  Очень одиноко было тем теням в туннеле, и захотели они оставить сталкера у себя.
  Насовсем? — спросила Алёна.
  Да, чтобы он навечно с ними остался. Смотрит сталкер: картинки живые перед ним ходят и неведомо как с ним говорят. И цвет в туннеле только белый и черный, не найдет он тут Аленького цветочка. Хотел он дальше идти — тени не пускают. Вспыхнул тот свет ярко-ярко, чтобы его тень навсегда на стене отпечаталась, а голоса просят забыть всё, что помнил, как раньше жил и что видел. Но сталкер не мог забыть, ведь он дочери своей обещал вернуться, не мог забыть то, что любил, не поддался он уговорам... Не место живому человеку в царстве теней.
  А дальше?
  А дальше встретил он одного странного человека. Живого, настоящего. Не показывался сначала человек сталкеру, не видел тот его лица, только голос слышал да сам отвечал. Рассказал сталкер про свои странствия и про то, зачем в дальний путь отправился. И ответил ему незнакомец: знаю я про цветочек Аленький...

 

* * *
  Очухался, залетный?
Голос. Ироничный, чуть встревоженный. Старческий. Голос, прервавший мое падение.
Хочу ответить, пытаюсь выдавить из себя хоть слово. Непослушные губы порождают лишь тишину.
  Чего кривишься, хреново тебе?
Хреново ли мне? Не знаю. Чувств нет, никаких ощущений. Разве что радость — осторожная и, может быть, преждевременная — я не достиг дна, не сгинул в белой бездне. Жив.
  Ты хоть моргни, если слышишь.
Напрягаюсь, поднимаю многотонные веки, обнажая глаза. И кричу! Безмолвно, без единого звука. Проклятый свет никуда не делся, настиг меня! Он ослаб, больше не заливает всё вокруг, сконцентрировался где-то на недостижимой высоте, но не оставил...
  Эй, ты чего? Лампочка по шарам бьет? Ладно, не дергайся, сейчас выключу.
Рукотворная ночь — ты прекрасна и милосердна!
  Слышь, дитя тьмы, я на ощупь лечить не умею. Дай хоть свечку зажгу, на дальнюю тумбочку поставлю... Психовать не будешь? Вот и ладушки.
Коротко и зло шипит спичка, где-то на периферии моего затуманенного зрения рождается огонь. Не электрический, настоящий. Совсем не страшный.
  Всё нормально? — наконец различаю человеческий силуэт. Обладатель старческого голоса присаживается рядом со мной. Я, оказывается, лежу. — Говорить умеешь?
  Д-да...
  Заика?
  Н... нет.
  А так и не скажешь, — мой слаборазличимый собеседник смеется, однако быстро возвращается к деловому тону. — Ручками-ножками пошевели.
Шевелю. Или думаю, что шевелю.
  Н-да, моторика не впечатляет... В целом, как себя чувствуешь, что болит?
Стараюсь быть честным:
  Себя не чувствую... Зато и не болит ничего.
  Не переживай, — утешает старик. — Боль обязательно вернется, хочешь ты того или нет. Наш Старшой велел, как очнешься, к нему на аудиенцию поспешить. Да только неважный ты покудова поспешатель... Но раз гора не идет к Магомеду... короткую беседу сдюжишь?
Собираюсь с мыслями, но врач (это ведь врач?) меня опережает:
  Не грузись, тут как с болью, желания не важны. Вся станция в полном составе сгорает от нетерпения, очень хочется узнать, как кому-то впервые за все время удалось пройти заброшенным туннелем.
  Тяжко...
  Для Набольшего слова побереги, я уже послал мальчишек за ним.
Забываюсь тревожным, не приносящим отдохновения сном. Он длится час или два, а может, и несколько коротких, ничего не значащих минут. Беспамятство — лишь блеклая тень покоя.
  Гражданин больной, очнись, — знакомый голос нарушает тишину. —  К тебе пришли.
И в сторону:
  Глеб Денисович, не переутомляйте страдальца, слабенькой он еще!
  Ступай, Эскулапыч, сам разберусь, — тяжелый, гулкий бас не оставляет врачу никакого выбора, и я слышу быстро удаляющиеся шаги.
  Ну, здравствуй, гость нежданный.
  И тебе не хворать, Глеб Денисыч, — шепчу я в ответ.
Глаза привыкли к темноте, но слабая свечка в дальнем углу комнаты не дает рассмотреть моего нового собеседника. Кажется, он кивает:
  Глеб Денисыч Мальцев, верно. А ты чьих будешь?
Представляюсь и добавляю:
  Пришел к вам с востока, мы вроде как соседи...
  Соседи? Давненько не захаживали, — слышу сомнение, но без враждебности, скорее удивление. — Как Ганза и Китай взяли под крылышко Пролетарскую, как Волгоградский проспект в питомники превратили, так и не появлялся уже никто с вашей стороны. С чем пожаловал?
Прежде чем ответить, получаю еще один вопрос:
  И основное: как ты чертовым туннелем прошел? Мы там народу потеряли — страшно вспомнить.
Мне скрывать нечего:
  Половину расстояния — по поверхности. Дальше — туннелем, обходных путей не искал.
Замолкаю, жду реакции на свои слова, а он, похоже, ждет продолжения рассказа. Хорошо, будет тебе продолжение, хотя и немного обидно, что мои приключения на поверхности совершенно его не интересуют.
  Видел ваш блокпост и разломанную герму...
А вот тут глава станции не выдерживает:
  Трупы... трупы были?
  Только запекшаяся кровь и гильзы. Но гильзы только с внутренней стороны баррикад, если это тебя интересует. Ваших дозорных атаковали не люди, это точно. Да и герма вырвана с мясом, такое ни одному человеку не под силу.
  Хорошо, давай дальше, что в самом туннеле? — Глеб Денисыч нетерпелив.
  Ничего хорошего. Свет. Электрический. Сводящий с ума.
Повисает недолгая, но напряженная пауза.
  Свет? И всё?
Киваю:
  Всё.
Через тридцать секунд задумчивой тишины звучит, наконец, правильный вопрос:
  Аномалия?
  Да.
  Как преодолел?
  Очень хотел дойти.
Похоже, игра в вопросы-ответы быстро наскучивает местному начстанции, или как его тут называют...
  Не тяни резину, рассказывай.
Киваю, такой подход мне нравится. Нащупываю в нагрудном кармане сложенный кусочек бумаги, протягиваю Мальцеву.
  Вот что мне надо.
Он разворачивает и с трудом разбирает единственное слово, написанное на листке, темнота не располагает к чтению.
  Лекарство?
  Да.
  Что-то знакомое...
  Жена беременна. Угроза плоду. Ребенку... Наш врач сказал, есть только одно средство, и это средство должно быть на вашей станции...
  ...потому что в окрестностях нашей станции располагалась полудюжина аптек и медцентр для «атомщиков», — заканчивает за меня собеседник и без перехода добавляет: — разграбленных нашими доблестными сталкерами давным-давно.
Мне нужно что-то сказать, попросить проверить, уточнить, но слова застревают в горле, надежда и цель, которыми я жил это время, в одно мгновение становятся напрасными и недостижимыми.
Глеб Денисович зычным голосом зовет какого-то «засранца Мишку». Явившемуся на крик парню отдает мой листок и наказывает проверить лекарство на складе.
  Для очистки совести, — поясняет он мне. — Давай без иллюзий.
Мне нужны иллюзии, хотя бы малейшие шансы, намек на надежду — иначе зачем всё?
Долгие минуты ожидания, расспросы, попытки сосредоточиться на ответах. Местного начстанции интересует многое, я ничего не скрываю. Через силу заставляю себя говорить и слушать, уточнять, объяснять, иногда смеяться — однако не могу отвести взгляда от двери. Когда она откроется, в ней появится либо вестник смерти, либо спаситель... паренек на побегушках, знающий единственную вещь на свете, имеющую значение.
  Боишься? — мое состояние не остается незамеченным. Даже в полумраке.
  Да, Глеб Денисыч, боюсь.
  Любовь делает человека слабым и уязвимым... Закурю, ты не против?
Я не против.
  Доктор вытрясет из меня всю душу за осквернение «больничных покоев», но... — чиркает спичка, высекает искру и ломается, так и не загоревшись. — Черт! Я тоже нервничаю. Завидую тебе... сам-то я давно уже сильный и неуязвимый. Все, кто делал меня слабым, умерли...
Вторая спичка удачливее первой, она рождает огонь и на несколько мгновений освещает лицо Мальцева. Изуродованная глубокими шрамами и бесчисленными ранами плоть... Лица нет, единственный глаз отражает мечущееся на конце спички пламя, неровная линия рта, лишенного губ, кривится в попытке удержать сигарету — это не человек, чудовище!
  Эхо войны, — с приглушенным смешком поясняет чудовище. Огонек зажженной сигареты мерцает в пустоте.
И больше Мальцев ничего не объясняет. Мы молчим до возвращения «засранца Мишки» — вестника смерти, вестника жизни. В его руках что-то есть, совсем небольшое, но мое обострившееся в темноте зрение все равно фиксирует неизвестный предмет. Посланник торопливо шепчет Глебу Денисовичу на ухо какие-то слова и тут же исчезает. Начстанции несколько секунд изучает принесенный предмет, поднеся его совсем близко к глазам. К глазу.
  Хорошая новость, — говорит он наконец. В неожиданно тихом голосе слышится удовлетворение.
Мое сердце пропускает удар за ударом, жду хорошей новости, не решаясь поверить в удачу.
  В закромах родины нашлось нужное...
  Слава Богу! — я шепчу или кричу во все горло? Не знаю, это уже не важно — я спасен, мои любимые люди спасены!
  Тише-тише (значит, я все-таки орал), преждевременная радость штука крайне неприятная... Есть еще одна новость, и я не уверен, насколько она благая. Умолкаю, мучительно жду продолжения. Мальцев заходит издалека:
  Если без обиняков, наша «вольная» станция в простонародье зовется бандитской. Определение не слишком благозвучное, зато вполне соответствует природе вещей, контингент здесь собрался далеко не простой, каждый с историей и биографией... И я не столько главарь всего сброда, сколько держатель общака. И я не могу подарить тебе это лекарство, — Глеб Денисыч потрясает упаковкой, — хоть ты мне и симпатичен. Оно принадлежит всем нашим... а наши не привыкли делиться с ближним своим.
  Возьми, — он тянет ко мне маленький квадратик бумаги. — Это ценник.
  Сколько? — Руки трясутся, не слушаются, цифры и буквы на листочке расплываются.
  Смотри сам, не вижу в темени. Но уверен, что до хрена... Эксклюзив.
Эксклюзив... напрягая глаза, вчитываюсь в прыгающие символы. «2 цинка пятерки». Не верю, читаю вновь и вновь. Два цинка, два цинка, два... Намного больше, чем «до хрена» — «до хрена» в квадрате, «до хрена» в кубе!
  Два цинка «пятерки», — неужели мне хватает сил, чтобы произнести это вслух? — Два гребаных цинка «пятерки»!
Мальцев с присвистом возводит «до хрена» в нужную степень, получается совершенно нецензурно.
  У меня нет столько... Я отдам автомат, рожки, «Стечкин», «химзу», «берцы», дозиметр, всё, что есть, забирайте!
Начстанции невесело улыбается:
  Обратно голым пойдешь, Красоток ваших пугать?
  Глеб, мне нужны эти ампулы, если придется, я до Пекина раком доползу, — вкладываю в эти слова все свои невеликие силы, потом зачем-то добавляю забытое отчество: — Денисыч...
  Ты доползешь, верю, — улыбка его становится чуть шире, чуть искренней. — Потому и отдам лекарство.
  Отдашь?! — не верю, не могу поверить, «американские горки» эмоций — взлет, падение, надежда, отчаяние — лишают дыхания.
  Отдам, — Мальцев энергично трясет головой. — Хотя и не бесплатно... Когда должен родиться ребенок?
Не понимая, к чему он клонит, неуверенно говорю:
  Сентябрь. Самое начало.
  Сентябрь, — медленно повторяет Мальцев. — Я дам тебе лекарство, а ты вернешься сюда в конце сентября, через пару недель после рождения... первенца?
Автоматически киваю:
   Первенца, да. Но зачем... сюда?
  Моей станции нужны такие сталкеры, как ты — удачливые и отчаянные, как черти. За год или за два всё отработаешь. Вернешь долг.
Поднимаюсь в кровати, сажусь на край. От слабости кружится голова, едва не соскальзываю на пол, Глеб Денисыч приходит на помощь и могучими руками удерживает меня в сидячем положении.
  Ты дашь мне лекарство... ты дашь мне немного времени побыть с малышом... а потом ждешь, что я вернусь?
  Именно.
  Почему ты так уверен, что я вернусь?
Ответ — прямой и честный — обескураживает:
  Я спасаю жизнь твоей женщине и твоему ребенку. Неужели ты «кинешь» своего спасителя?
Не кину — это знаю я, это знает он. Мы еще несколько минут обсуждаем мой обратный путь — ни он, ни я не сомневаемся, что я дойду, — затем, оставив упаковку с ампулами на прикроватной тумбочке, Мальцев прощается:
  Отлеживайся, набирайся сил. А потом... удачного тебе пути туда и обратно! Встретимся здесь двадцать пятого сентября, и не вздумай опоздать. Ни днем позже, запомни!
Двадцать пятое сентября, дата, выжженная в подкорке каленым железом. Я не забуду — даже если захочу.

 

* * *
  И попросил сталкер показать ему Аленький цветочек. А незнакомец и говорит: если я тебе покажу его, то придется тебе и мой облик увидать. Сталкер многое уже повидал, чтобы живого человека испугаться, и согласился. И повел его человек по своим владениям, — а был он хозяином тех земель, и служили ему слуги верные, и были в тех землях богатства несметные. Показал он сталкеру Аленький цветочек... И оказался это тот самый, о котором дочка любимая мечтала! Но в тот же миг увидел сталкер хозяина — появился тот перед ним во всем своем уродстве, — и не отшатнулся от человека со страшным и безобразным лицом. Лишь благодарил за цветочек, что безуспешно искал он в дальних землях, на нехоженых тропах и не находил нигде такой красоты, ведь краше того цветка и желаннее на всем свете не было. И начали они разговор... Очень хотелось сталкеру получить Аленький цветочек, но нечем было отдарить, — всё было у того хозяина, все богатства, которые можно представить, жил он в палатах каменных, для любой надобности находились у него помощники... Привык немного к тому незнакомцу сталкер, присмотрелся —  а лицо его безобразное, будто врагами злыми изуродовано, и облик страшный оттого, что в битве не смог победу одержать. И спросил сталкер: не нужна ли тебе помощь воинская? Согласился тогда хозяин отдать ему Аленький цветочек. Но с одним условием: чтобы повидался гость с любимой женой и дочерью, порадовал девочку подарком необыкновенным, а после в тот же миг назад вернулся. К тому времени и войско готово будет на врагов выступить, остается только нового друга-союзника дождаться. И чтобы не опаздывал...
Возвратился сталкер домой, к жене и дочурке новорожденной, радость была для всех большая, но вскоре снова начал он собираться в путь. Нужно было сдержать обещание. Попрощался он с женой, просил себя беречь и Алёнушку. И пусть дочка растет такой же красавицей, как самый прекрасный на всем свете Аленький цветочек...

 

  Хорошая сказка, — Максим поцеловал дочку, укрыл потеплее одеялом. — Ань, а почему ты раньше ее не рассказывала?
  А раньше никто не просил, — она улыбнулась. — Завтра твоя очередь... Про коня быстрого, про цветы невиданные и странствия дальние.
Убаюканная уже, казалось, дочка открыла глаза:
  Мам, а какой он, Аленький цветочек?
И Алёна огляделась вокруг, но не увидела ничего такого, что было бы похоже на яркую красоту, о которой рассказывала мама. Только тени на стене напоминали сказочных человечков, и она следила за ними, ожидая, что темные силуэты вдруг начнут двигаться самостоятельно и разговаривать. Ну, вдруг? Если цветочка нет, то и остальное могло оказаться неправдой! Девочка обиженно надула губы и посмотрела на отца.
  Пап...
  Спи, Алёнушка. Я найду цветные карандаши и бумагу, нарисую тебе картинку к этой сказке. Завтра у тебя будет свой собственный Аленький цветочек.
  Настоящий?
  Самый настоящий. Ведь тебе его папа принесет.

 

* * *
Сумрак, медленно превращающийся в ночь, последний час двадцать четвертого сентября. Недели и дни пролетели, как беспокойный, кажущийся призрачным сон. Я стал отцом... безумно счастливым... до конца не верящим в свое счастье. Несколько дней назад одним любимым человеком стало на свете больше. Нет, он был и раньше, прятался, рос в утробе другого самого важного на свете человека, но именно в начале осени он обрел голосок, плачущий и недовольный, открыл глазки, почувствовал мое прикосновение, дал почувствовать себя... Было ли это счастьем? Да. Остается ли это счастьем? Без сомнения. Я не хочу уходить, оставлять их, однако знаю, что о них позаботятся, пока муж и отец будет возвращать свой долг. И в этом тоже нет сомнения — я должен идти к Мальцеву, в жилую зону Пролетарской, должен отплатить честностью за добро. Жена поняла, просила лишь беречь себя, а еще... передать «спасибо».
Луна благоволит мне, ухмыляется с неба, гипнотизируя Красоток. Низкий тебе поклон, небесная заступница. Однако я должен торопиться, не все на небе настроены ко мне столь благодушно, тяжелые иссиня-черные тучи, напитанные отравленной осенней влагой, спешат к ночному светилу. Подгоняемые злым ветром, они высасывают из пространства слабый отраженный свет, с каждой секундой заслоняя небосклон все сильнее.
Бегу. На ходу огибаю застывшие статуи Красоток, лавирую между ними, проклиная их несметное количество. Чувствую, как статуи теряют неподвижность, медленно, но неизбежно в них возвращается жизнь, означающая мою смерть. Луна, продержись еще пару минут, прошу, милая!
Кидаю мимолетный взгляд наверх и тут же сбиваю дыхание: тучи уже наползают на желтый лик светила, лишая меня столь нужного времени. Ускоряюсь, выкладываюсь перед воображаемым финишем по полной, на сто процентов, на все двести, на тысячу... И все равно не успеваю.
Скатываюсь по разбитым ступеням в подвал заводского корпуса, укрываюсь там от наступившей темноты. Луна проиграла, захлебнулась не своим светом в смраде поганых туч. Я смотрю в крохотное зарешеченное окно, умоляя ее пробиться сквозь черную броню осенней грозы, взглянуть еще раз на бренную землю, озарить унылую поверхность хоть на пару минут...
Губительный рассвет хоронит ночь, старшая сестра — Солнце — сменяет юную Луну на небесном посту.
Часы ожидания тянутся с садистской бесконечностью, минута за минутой скрадывая двадцать пятое сентября. День — запретное время суток, его свет убивает нас... Нужно поспать и отдохнуть, до сумерек я беспомощен, однако уснуть не могу, слежу за секундной стрелкой, как зачарованный. ТИК — длинная тонкая стрелка вздрагивает и нехотя сдвигается на одно деление. Замирает. ТАК. Новое усилие, новый шаг. ТИК-ТАК, ТИК-ТАК, медленный бег по извечному кругу. ТИК...
ТАК. Просыпаюсь, когда проем окна в подвале заполняется робкой, еще не вступившей в свои права, темнотой. Состарившийся за день свет на глазах дряхлеет и мучительно умирает за невидимым горизонтом. Луна, ночная красавица, твой выход!
Однако капризная дама не слышит меня, прячется где-то в низких облаках, дразнит глупого человека. Не будь сукой, прошу, покажись хоть ненадолго, мне хватит нескольких минут, чтобы добраться до туннеля!
Она снисходит до моих молитв лишь к утру следующего дня. Кокетливо выглядывает в разрыв между туч. И я тут же срываюсь с места. Бегу, бегу, бегу — пока не оставляю за спиной герму и охраняемый мертвецами пост. Доблестные дозорные, это снова я, в третий раз тревожу ваш покой... Не гневитесь, пропустите, я иду служить вашей станции!
Электрический свет больше не играет со мной в свои причудливые игры. Узнал меня? Хорошо, что никто не отвечает вслух, лучший ответ — это безжизненные, пыльные лампы, покоящиеся в прозрачных плафонах-саркофагах. Иду, чувствую, бежать нельзя, не стоит злоупотреблять нежданным гостеприимством проклятого туннеля. Осторожность и медлительность — моя вежливость.
  Таки явился?! — блокпост станции встречает меня удивленным окриком. Единственный дозорный машет рукой:
  Ходу, фраерок, не столбычь! Тама замес ацкий, сходняк рамсит Денисыча за беспонтовое кидалово с общаком... Дуй за мной, выручать его срочняком надо, он-то башкой за тебя, залетного, чуть не проотвечался!
Мое опоздание может дорого выйти поручившемуся за меня Мальцеву — вот как это переводится на человеческий язык. И я вновь бегу — вслед за торопящимся изо всех сил дозорным.

 

* * *
 Сказка закончилась. Алёнушка уснула раньше, чем папа отправился в путь, наверное, ей снилось что-то хорошее... Цветочек, краше которого нет на всем свете. А может, добрый незнакомец, уступивший такое диво сталкеру, который позже стал союзником и хорошим приятелем. Он действительно был добр, этот неизвестный Мальцев. «Воинская помощь» оказалась неоценимой: Максим спас жизнь ему и многим его людям во время боевой операции. И хоть сначала они договаривались о сроке службы в два года, муж вернулся намного раньше. Алёнка тогда уже крепко стояла на собственных ножках, ничуть не испугавшись застывшего у входа сталкера, направилась к нему. И скоро выучила слово «папа».
 А если дочери снились дальние страны, увлекательные путешествия и конь, который быстрее ветра? Ведь она так похожа на Максима... Нет, пусть лучше девочка мечтает о том, что получит в подарок настоящий Аленький цветочек. Чтобы и у нее когда-нибудь был такой же любящий, надежный... тот, кто снова совершит для нее невозможное. Кто сделает сказку настоящей, даже если в нее уже никто не верит.

 

Назад: Денис Дубровин ЗЕРКАЛО АБСОЛЮТА
Дальше: Михаил Табун МАМЗЕЛЬ