Глава 10
Большая вода
– Что здесь было? – изумленно озирался Женя Горин. Свершилось, наконец, то, о чем он помышлял с самого детства, когда вдали виднелась эта большая гора с пологими склонами и плоской, будто срезанной ножом, вершиной. Спустя столько лет он все же оказался на вершине Столовой сопки. Вершина действительно представляла собой достаточно ровную поверхность и, как оказалось, когда-то была обитаемой. Здесь имелся комплекс полуразрушенных уже строений, много странных металлических конструкций и множество машин. В основном это были военные грузовики с кунгами и гусеничные тягачи. Все давно ржавое и заросшее кустарником и травой.
– Военная часть здесь была, – ответил Сапрыкин, присев на кусок поваленного временем и природой кирпичного забора. Забив трубку табаком, он закурил. – Здесь была радарная станция дальнего обнаружения и ракеты-перехватчики.
– Ракеты-перехватчики? – Горин взглянул на своего пожилого тезку. – Чего же они не перехватили тот заряд, который к нам прилетел?
– Физически не могли это сделать. Эту военную часть расформировали задолго до нашего апокалипсиса. Ну, сам подумай, зачем средства защиты для страны, политическое руководство которой отправляло своих детей учиться за границу, лечиться за границу, отдыхать за границу, жить за границу в роскошных домах, купленных за границей на деньги, которые можно сэкономить, сокращая силы обороны этой вот страны?
– Ненавижу, когда мою страну называют «этой», – поморщился Горин.
– Я тоже не люблю, Женька. Я просто акцентирую твое внимание на образе их мыслей.
– Это же предательство.
– Нет. Ну что ты, – усмехнулся Сапрыкин. – Это эффективным руководством называлось. Мы с тобой морские свинки. А они жирафы благородные. И, как пел Владимир Высоцкий в своей песне: «Жираф большой, ему видней». Это для простых людей всего мира война – ужас и страдания. Для сильных же мира сего война – что-то вроде игры в нарды. Или в шахматы. Подумаешь, какая-то сокращенная часть не перехватит ракету, которая убьет двести тысяч человек. Здесь их милых, лучезарных, розовощеких, избалованных сукиных детей не было.
Горин устало присел рядом и покачал головой:
– Так вот о чем шла речь в той бумаге.
– В какой бумаге?
– Недавно Никита нашел в подвалах Рыбачьего архивы. Приволок к нам. А Цой нашел там какой-то лист. И там говорилось, что возможно в случае войны предательство среди высшего руководства. И что кого-то надо было в этом случае ликвидировать.
– Протокол «О», – кивнул Сапрыкин.
Женя удивленно уставился на собеседника.
– Протокол «О»?! Откуда ты о нем знаешь?
– Учитывая, кем я был до войны, совсем не удивительно, что я знаю об этом документе. Удивительно, что вы о нем узнали. Протокол «О» означает «оккупация». Его, в тайне от других ведомств, разработала та контора, в которой я служил. Это, скорее всего, было результатом внутренней борьбы и конкуренции различных элитных кланов во власти. Соответственно, в случае угрозы оккупации нашего региона и очевидном потворствовании этому одного из элитных кланов был разработан некоторый порядок противодействий. Например, был составлен список людей, в который входили представители командного состава военно-морской базы, представители власти и еще ряд других местных деятелей, которых необходимо было зачистить. То есть – убить. Одним из исполнителей этого превентивного приговора должен был быть я, как профессиональный диверсант и ликвидатор. Вот откуда я знаю о протоколе «О». Я читал ту часть, которая касалась меня. И я ставил свою подпись о неразглашении. Но теперь-то уже все равно.
– А чего ты раньше нам об этом не рассказывал?
– Во-первых, я давал подписку о неразглашении. Бессрочная подписка, кстати. Во-вторых, зачем мне об этом рассказывать вам? Мы, если помнишь, были заняты истреблением банд. Ирония в том, что никто из этих выродков-бандитов в списке не состоял. Те, кто были в списках, сгинули в Рыбачьем и Петропавловске в один миг. Ну и, в-третьих, эта история очень не понравилась бы Андрею Жарову, я полагаю.
– Почему?
– Видишь ли… – Сапрыкин задумчиво пыхнул трубкой. – Его отец был в списке.
– Что? То есть как? – переволновался Горин. – Отец Андрея был в списке приговоренных к ликвидации?
– Совершенно верно.
– Но как?! Он что, предателем был?!
Евгений Анатольевич вздохнул, почесав бородку.
– Видишь ли, Женька, я хорошо знал Вячеслава Жарова. И он был, скажу без лишнего пафоса, кристально честным человеком. И он любил Россию. Причем не важно, царская ли это Россия, советская или постсоветская, с ее вороватыми элитами. Он любил свою страну такой, какая она есть. А за недостатки не питал ненависти, а переживал. Он любил Родину, как нормальный человек любит свою мать, даже если она болеет и не очень-то часто балует своего ребенка сладкими мармеладками. И если бы Родина попросила его отдать последнюю рубашку, он бы отдал. Конечно, он, наверное, задался бы вопросом, зачем огромной стране с самыми богатейшими залежами ресурсов понадобилась его рубашка. Он задался бы вопросом, почему Родина не просит рубашку у тех, кто живет в пятиэтажных особняках, построенных в заповедной зоне, и чьи дети катаются на позолоченных спортивных иномарках. Он задался бы вопросом, почему те люди, которые беззаветно преданы своей стране, как он, живут хуже, чем те, кто ее самым скотским образом ненавидит и даже не скрывает этого… Но рубашку последнюю он бы отдал.
– Тогда как, черт возьми, он оказался в том списке?!
– Понимаешь, тезка, эти списки составляли тоже люди. А все люди не лишены недостатков. Все, кроме меня, конечно же. Я не знаю, кто и как внес Вячеслава в этот список. Но могу лишь предполагать. Возможно, причиной была личная неприязнь. Может, он виды имел на его жену или старшую сестру Андрея, а отец был помехой. Кто теперь разберет? Да и, в конце концов, кто сказал, что все те люди, что работали над составлением протокола «О», были хорошими парнями? Весь тот мир был так по-скотски устроен, что лично меня это не удивляет. Именно по этой причине не было, нет и не будет у меня никаких душераздирающих стенаний по тому миру. Туда ему и дорога.
– А как же люди, дядя Женя? Миллионы, да что там, миллиарды людей.
– Так я их не знал, приятель. А тех, кого знал, уже давно оплакал.
– Это очень цинично. Ты не находишь?
– А выжил бы я, если бы не был таким циником? И, что важнее, победили бы вы в войне против банд, если бы я не был таким циником?
– Что ж, – вздохнул Горин. – В таком случае хорошо, что твой цинизм не заставил тебя быть на стороне банд.
– Я циничный человек, Женька, – улыбнулся Сапрыкин. – Но я человек, а не мразь. Циничный ты, меланхоличный, не важно. Человеком будь. Всегда.
Быстрыми шагами к ним приближалась Жанна.
– Что нового, королева Камчатки? – улыбнулся ей Сапрыкин.
– Берлога была здесь, на вершине Столовой сопки, – ответила женщина, вертя что-то в руках.
– Так. И?
– И вот. – Она продемонстрировала двум Евгениям то, что было у нее в руках. Маленькие кости. – Мы нашли останки трех маленьких медвежат. И следы. Не медведя. Другого зверя. Того самого, что убил гонца из Приморского в ночь землетрясения.
– Продолжай, – напрягся Сапрыкин.
– Очевидно, что медведица была на охоте. Искала пищу. Ее детки были еще слишком слабы, чтоб ходить с ней. Пока ее не было, другой зверь расправился с детенышами. Теперь это очевидно. Наша проблема не медведица, а другой зверь. Медведица же его преследует, чтоб убить. Теперь это тоже очевидно.
Сапрыкин поднялся.
– Так. И все-таки. Что это за зверь?
– Следы действительно похожи на росомаху. Но если это росомаха, то я не берусь гадать о том, каких она размеров.
– Ну что ж, – кивнул Сапрыкин. – Все тайное становится явным. Пора возвращаться?
– Можно сказать и так, – кивнула Жанна. – Однако мне необходимо кое на что взглянуть.
– О чем ты?
Ительменка протянула Сапрыкину бинокль.
– Взгляни туда.
– Так… Это, если не ошибаюсь, вулкан Вилюй?
– Верно. Смотри у подножия вулкана.
– Отсюда плохо видно. Другие сопки мешают.
– Небольшой участок все-таки можно разглядеть.
– Так. Вижу. Но не понимаю, что тебя там заинтересовало.
– Анатольевич, в долине у подножия Вилюя что-то не то с растительностью, – ответила женщина. – Мы должны на это взглянуть.
Сапрыкин опустил руки.
– Это же чертовски далеко, Жанна.
– Я понимаю. Я могу пойти туда с братьями, а вы возвращайтесь.
– Это очень плохая мысль – оставить вас троих в этой глуши.
– Мы ительмены, дядя Женя. Мы дети Камчатки.
– Я нисколько не умаляю вашей сопричастности с этим миром и этой природой, но вы наши братья и сестра. Мы не можем вас оставить.
– Тогда идем вместе?
Сапрыкин улыбнулся и хлопнул Горина по плечу:
– Вот ведь искусительница, да, тезка? Идем.
– Тогда за мной, мальчики, – подмигнула Жанна.
* * *
– Запускай! – во всю луженую глотку заорал Самсонов.
Внутри левого двигателя что-то лязгнуло, затем он стал гудеть все громче и громче, набирая обороты.
– О-о-а да-а! – радостно воскликнул мичман, победно вскидывая руки. – Работает, сука!
Двигатель тут же завибрировал и зачихал.
– Что?! Нет, нет, нет! Не сука, не сука! Я же любя!..
Двигатель заглох…
– Я же любя, мать твою, сука ты драная, падла, чтоб ты сдохла, скотина вонючая!!! – Он с размаху ударил по двигателю гаечным ключом.
– Да ты не психуй, Палыч! – крикнул один из мотористов. – Четвертая форсунка, по-моему…
– Ну, так откручивай ее, что ты вылупился на меня, идиот?! – крикнув это, Самсонов повернулся и взглянул на остальных членов экипажа тральщика. – А вы чего все встали тут и ресницами хлопаете, как коровы?!
– Да ты сам согнал нас всех в машинное, Палыч!
– Ну, так работайте, черт вас дери!
– А что делать-то?!
– Работать!!!
Самсонов с яростью накинулся на двигатель и принялся что-то там откручивать.
Член экипажа вздохнул и повернулся к Жарову:
– Андрей, если мы переживем цунами, можно я его убью?
– Да я сам его убью. Сил уже нет его вопли слушать, – проворчал Жаров. – Скорей бы уже цунами, что ли…
– Суки! Ключ мне разводной, живо! – продолжал бесноваться старый мичман.
– Андрей, а можно сейчас его убить?
– Пока нет. Пусть двигатель починит сначала.
– Кто за горизонтом следит, вашу мать!!! Кирилл, ты криворукая обезьяна, крути быстрее!!! Васька, глаза разуй, патрубок погнешь, потрох сучий, зашибу!!! Я спрашиваю, кто за горизонтом следит, а?!
– Мне одному кажется, что он сейчас спустит штаны и начнет насиловать двигатель? – вздохнул Жаров.
– Не тебе одному, – Вишневский покачал головой. – Если он это сделает, стреляй. Я пойду, осмотрю горизонт.
Вернувшись на палубу, Никита обнаружил, что берег настолько далеко, что его уже не видно, а на линии горизонта просматривались только вершины крупных сопок и уже нереально далекий вулканический комплекс, в который входил и вулкан Авача. Однако смотреть следовало в другую сторону.
Сам океан вокруг стал фантастически тих. Никакого колыхания волн. Тихий океан как будто превратился в гигантское мутное зеркало, на котором неподвижно застыл тральщик. Трудно было поверить, что эта сюрреалистичная тишина и безмятежность, в которой прекратилось даже течение времени, предвещает нечто ужасное. Вишневский поднял бинокль и обратил взор на восток. И он увидел то, что мгновенно заставило его поверить.
Чернеющий на горизонте водяной вал катился в их сторону ровной и медленно поднимающейся стеной. Не было никаких пенистых гребней и брызг воды. Океан не являл собой огромный хаотичный водоем, на поверхности которого каждая капля жила своей жизнью и норовила двигаться туда, куда ей вздумается. Сейчас вся эта чудовищная водная масса стала единым целым, одержимым единственной целью – обрушиться на земную твердь Камчатского полуострова всесокрушающей мощью. Как будто все эти дикие, предоставленные самим себе капельки в одночасье были мобилизованы в самый страшный и сильный легион в мире, с железной дисциплиной и целью тотального уничтожения.
– Волна на горизонте! Мы к ней левым бортом! – заорал Вишневский в люк, ведущий в машинное отделение.
– Черт-черт-ЧОООРТ!!! – заголосил Самсонов. – Кирилл, баран тупой, вот ту хреновину вон к этой хреновине подключи! Нет, другую хреновину! Да, к этой хреновине! Ах ты, олень косорукий, быстрее! А чего вы все тут столпились, животные?! Все в ходовую рубку и жилеты спасательные надеть! Со мной четыре человека остаются!
– Все наверх, кроме мотористов! – скомандовал Жаров.
– Семен, запускай! – крикнул Самсонов.
– Васька, вон, гайку еще не закрутил!
– В жопу Ваську! Запускай падла!
Двигатель загудел.
– Давай, родимая, давай… Не подведи, ну… Работает!
Мотористы радостно закричали, и Самсонова снова перекосило от демонического гнева.
– Хватит визжать, бездари! Ко второму двигателю! Живо!
По трапу спустился Андрей.
– Жар, передай на мостик! Полный вперед и носом перпендикулярно волне!
– Я уже сказал, – кивнул Жаров. – Вам пора подниматься наверх.
Мичман отрицательно мотнул головой.
– Мы остаемся.
– С ума сошел?! А если…
– Жар! Нам нужны оба двигателя! Нам нужна максимальная мощность, или нас размажет по всей Камчатке! Мы остаемся и продолжаем работать! Предупреди нас, когда волна будет в полумиле от корабля, чтоб мы тут ухватились за что-нибудь и кости себе не переломали.
– Хорошо, Палыч.
– И это… Жар… Не поминайте лихом, ежели что.
– Ладно, – кивнул Андрей, – удачи вам.
– Да у нас теперь одна удача на всех, это же очевидно, ядрена вошь!..
* * *
– Оливия, ты не должна задерживаться из-за меня, – ворчал Антонио. – Уходи на вершину, я доберусь сам.
– Нет! – категорично ответила Собески. Она закинула его левую руку себе на плечи и помогала идти.
– Ну почему ты такая упрямая…
За спинами болтались тяжелые рюкзаки с пищей, водой, теплой одеждой на ночь и другой необходимой утварью. Благо, после землетрясения было решено всегда держать подобный запас наготове. Михаил называл это почему-то «тревожными чемоданчиками».
– Оливия, послушай, мы уже достаточно высоко. Не было в истории таких волн, которые могли бы достать на подобной высоте. Это только в ваших глупых и безобразно дорогих голливудских фильмах такое бывает.
– Бывало… Тони… – тяжело дыша, произнесла Оливия. – Нет больше никакого Голливуда… Очень давно нет… А кто… А кто-нибудь мог в это поверить? Что весь мир сотрет с лица земли…
– Дорогая, ты совсем выдохлась. Давай хотя бы отдохнем. – Квалья остановился.
Чувствовалось, что она упрямо желала идти дальше, но эту остановку восприняла с огромным облегчением. Она обхватила руками ближайшее дерево и прислонилась к нему. Ужасно хотелось сесть на землю, но с таким рюкзаком будет очень трудно встать.
– Почему так долго нет Миши…
– Оливия, не волнуйся. Он придет.
– А если… Что, если они стреляли в него?
– Мы бы услышали выстрелы. Поселок рядом. Никто в него не стрелял. Успокойся.
– А если с ножом…
– Господи, да прекрати ты уже! Почему ты так плохо думаешь о местных?
– Я не думаю плохо о местных, Тони. Я думаю, что нет зверя опаснее человека…
Квалья усмехнулся и взглянул на горящий факел, который все еще сжимал в правой руке. Как же он, наверное, глупо выглядит с этим факелом в ясный солнечный день. Хотя кто его увидит, кроме Оливии? Это ночью его было бы видно очень далеко. Точнее, горящий огонь…
Квалья вдруг резко обернулся и уставился на противоположный берег внезапно обмелевшей Авачинской бухты.
– Факелы… – произнес он, глядя на далекие руины Петропавловска-Камчатского.
Собески подняла взгляд на Антонио.
– Что?
– Оливия, те странные огни, что мы наблюдали ночью, помнишь? Это были факелы. В Петропавловске-Камчатском кто-то есть.
– Приморский квартет давно уже отправлял туда экспедицию, Тони. Много лет назад. Это было, наверное, первое, что они сделали, дорвавшись до власти. Это абсолютно мертвый город. И они говорили, что там радиация.
– Похоже, теперь уже нет. И не забывай, что в Хиросиме тоже была какое-то время радиация. А потом город заново отстроили. Ваши пилоты сбросили на Хиросиму урановую бомбу. А в последней войне были бомбы термоядерные. От водородных бомб остается меньше радиации, хотя они в десятки и сотни раз мощнее. Там давно уже радиационный фон пришел в норму.
– Боже, Тони, я не могу сейчас забивать себе голову этим. Я хочу, чтобы Миша поскорее…
Оливия вдруг замолчала.
Квалья взглянул на нее. Собески продолжала стоять лицом к вершине сопки, но теперь она стояла раскрыв рот, и в глазах ее читался сильнейший испуг.
– Оля?
– Тише, Тони, не делай резких движений… Он здесь… – прошептала Собески.
– Кто? – Квалья обернулся и тут же замер, почувствовав, как похолодела его спина и резко выступил пот на лысой голове.
Шагах в тридцати выше по склону, из-за дерева на них смотрел огромный бурый медведь. Его размеры пугали не меньше, чем приближение неминуемой стихии. Медведь сжимал мощными челюстями крупную рыбу и внимательно смотрел на людей.
– Только не шевелись, Тони… – продолжала шептать Оливия. Она медленно потянула руку к большому рюкзаку за его спиной, на котором висел заряженный арбалет.
Квалья осторожно качнул перед собой факелом.
– Эй, медведь, знаешь, что это? – тихо спросил он. – Это то, чего ты должен бояться. Это огонь. Первоначало всего существующего – огонь. Помни об этом.
Зверь чуть запрокинул голову, разжав челюсти, и рыба тут же исчезла в его огромной пасти.
– Так… рыбу он уже съел… Оля, не хочешь побеседовать с ним о том, что нет зверя опаснее человека?.. – нервно пошутил Квалья.
Медведь облизнулся и, вытянув вперед морду, стал внюхиваться, да так, что от его сопения дрожала листва близ головы зверя.
Оливия уже держала в руках арбалет. Она подняла его и прицелилась в правый глаз медведя. Но зверь продолжал стоять неподвижно и нюхать незваных гостей на расстоянии, смешно шевеля носом. Хотя при его размерах даже нос выглядел угрожающе.
Над уже видимой отсюда вершиной сопки вдруг показался безраздельный хозяин камчатского неба, белоплечий орлан, и Оливия отчего-то вспомнила тот поход с отцом. Они прятались за деревом и наблюдали, как по долине безмятежно гуляет гризли. Артур Собески сжимал в руках ружье, готовый в любой момент пустить его в ход, чтобы защитить маленькую дочку. Но он не собирался стрелять без острой на то необходимости и наблюдал за грозным зверем с восхищением и уважением.
– …я не хочу в него стрелять. Но если он заметит нас, то может быть недоволен нашим присутствием и будет атаковать.
– Но почему? Мы же не сделали ему ничего плохого! – демонстрировала свою детскую наивность маленькая Оливия.
– Конечно. Но мы в его владениях. И он может неправильно нас понять. Такое даже с людьми бывает.
– Как жаль, что мы не знаем его языка, правда, папа? Столько бед случается в мире из-за простого непонимания…
Отец опустился на колено и обнял одной рукой дочь:
– Все так, милая. Все именно так, – грустно улыбнулся он…
Оливия поджала губы и мотнула головой.
– Пожалуйста, уходи, – тихо сказала она. – Просто уходи. Я не хочу в тебя стрелять.
– Как чудесно, – проговорил Квалья. – А давай ему салат из одуванчиков приготовим. Посидим, поболтаем. Обсудим с этим милашкой пару книг Умберто Эко?
– Господи, Тони, замолчи. Я правда не хочу его убивать.
– Посмотри в его добрые глазки. Он это ценит. Только… Только почему он опять облизнулся-то, а?
– Успокойся, Тони. Он не атакует.
– Это потому что у меня в руке факел горит. Подождем, пока догорит, и посмотрим, что будет?
Совсем недалеко послышался собачий лай. Затем людские голоса. По южному склону сопки поднимались жители Приморского, и их сопровождали собаки.
Медведь вздрогнул и беспокойно заворчал. Затем, бросив прощальный взгляд на Оливию и Антонио, резко развернулся и бросился бежать.
Проводив его взглядом, Собески с облегчением вздохнула и опустила оружие.
Квалья тоже выдохнул, прикрыв глаза. Затем повернул голову влево и посмотрел на Оливию.
– Послушай. Я одного не пойму. Где медведь взял рыбу, находясь на вершине горы? – сказал он.
* * *
– Палыч! Волна в полумиле от носа!
– Понял! – ответил Самсонов крикнувшему сверху Жарову. Затем обратился к находящимся с ним в машинном отделении мотористам: – Парни, хватайтесь за что-нибудь и крепко держитесь! Сейчас нас крепко тряхнет! Кто покалечится, тот ЛОХ!!!
По мере приближения к берегу волна становилась все выше. Сейчас она достигала высоты около четырех метров. Но и берег еще далеко. К тому же по мере приближения волны все больше казалось, что за ней и уровень самого океана выше. Это словно большая монолитная ступень, на которую предстояло запрыгнуть кораблю, чтоб иметь хоть какие-то шансы на спасение.
– Внимание! – крикнул Вишневский, еще крепче сжав поручень, за который держался.
Волна ударила в нос тральщика и понесла корабль назад, к полуострову. От удара корабль буквально встал на дыбы, задрав нос, и всем, кто в нем был, казалось, что он вот-вот опрокинется назад. Корабль непременно бы опрокинуло, ударь волна в борт, но, взяв курс перпендикулярно цунами, экипаж уменьшил площадь давления воды по корпусу, к тому же получил возможность взобраться на водяной вал. Под собственным весом нос с большой силой рухнул вперед, взметнув вверх огромный фонтан воды и чуть ли не погрузившись в нее. Поднятая носом волна ударилась в стекла ходовой рубки, и почти все испуганно закричали, на мгновение решив, что тральщик камнем устремился на океанское дно. Однако корабль выровнялся, и люди убедились, что они все еще на поверхности и даже движутся по воде.
– Мы проскочили водяной вал! – закричал рулевой, и рубка наполнилась радостными возгласами.
– Жар, что делаем дальше? Поворачиваем к Камчатке?
– Ни в коем случае, – Андрей мотнул головой. – Нас все равно несет к берегу. И может разбить о скалы. Мы еще в той массе воды, которая подкармливает цунами. Надо уходить от берега и выйти на спокойную воду.
Он быстро кинулся к трапу и спустился к люку, ведущему в машинное отделение.
– Палыч! Все целы?!
– Да! – отозвался снизу мичман. – Мы прошли водяной вал?!
– Прошли!
– Аллилуйя!
– Жар, сюда, скорее! – крикнул сверху Вишневский.
Андрей быстро поднялся в ходовую рубку и оторопел от ощущения дежавю. Прямо по курсу на тральщик двигался водяной вал, который, как и предыдущий, не имел ни левого, ни правого края и, казалось, простирался по всему океану от севера до юга.
– Вот черт! Второе цунами?!
– Это одно цунами, Андрюха, – вздохнул Никита. – Каскадное.
– Такие бывают?!
– Как видишь. Первая волна на мелководье поднимется, а достигнув берега, замедлится. Но сзади ее будет подпирать вторая, придавая силу, скорость и заставляя становиться еще выше…
Жаров снова бросился к машинному отделению.
– Палыч! Еще одна волна!
Несколько мгновений снизу не было никакого ответа, затем отчаянный вопль:
– Да я Посейдонову задницу!..
Далее последовали такие интимные подробности взаимоотношений мичмана с повелителем морей, что Андрей решил скорее вернуться в ходовую рубку.
В этот момент вторая волна ударила в нос корабля…
* * *
Выбрав наиболее свободное от деревьев место на склоне, Квалья решил развести костер без риска устроить лесной пожар. Во-первых, огонь и дым отпугнут медведя, если тот решит вернуться, во-вторых, Михаилу будет легче их найти. Сухих веток, бересты и прочего корма для огня вокруг было в достатке. Похоже, жители Приморского тоже жгли костры. Два столбы дыма поднимались с южного склона сопки.
Оливия с тревогой всматривалась в заросли, расположенные ниже по склону, но Михаил так и не появился.
Бросив очередную охапку хвороста в костер, Антонио уселся на землю и принялся массировать не на шутку разболевшуюся ногу.
– Тони! – вскрикнула Собески. – Боже правый, Тони, ты видишь это?!
Используя сучковатую палку как костыль, он поднялся и взглянул направо. Туда, куда сейчас смотрела Оливия.
Полуостров Крашенинникова соединялся с Большой камчатской землей небольшим узким перешейком, шириной чуть меньше пятисот метров. Относительно господствующих вокруг высот перешеек этот можно было считать самым низким местом в близлежащем ландшафте. И теперь Антонио отчетливо видел, как через этот перешеек во внутреннюю бухту, омывавшую Рабычий и Приморский, врывается огромный водяной вал, нашедший первое слабое место в земной твердыне, с которой решило помериться силами цунами.
С этого расстояния да с такой высоты зрелище казалось совершенно сюрреалистичным. Нескончаемый поток океанской воды все врывался и врывался во внутреннюю бухту, и вот уже за северо-западной оконечностью полуострова Крашенинникова показалась огромная волна, которая благополучно прошла входной пролив и ворвалась на просторы Авачинской бухты, обрушиваясь на все ее берега. Внезапно обмелевшая перед стихией бухта вдруг получила, казалось, в десятки, а может, и в сотню раз больше воды, чем ей требовалось для поддержания своего первозданного вида. Вслед за этим зрелищем Антонио и Оливия услышали и звук цунами. Оглушительный шелест и грохот обезумевшего океана. Вслед за этим шумом с южного склона послышался крик отчаяния сотен людей, многие из которых, как Оливия и Антонио, стали свидетелями апокалипсиса второй раз в жизни.
– Где же Миша?! – закричала Собески.
Волна ворвалась на территорию судоремонтного завода и сокрушала эллинги на берегу бухты. Огромный вал вдали беспрепятственно рвался к руинам Петропавловска-Камчатского. В бурлящей внутренней бухте вертелись, как рвущие жертву аллигаторы, старые полузатопленные корабли, подхваченные волной у юго-восточного берега Рыбачьего. Один из них врезался в крохотный пятачок земли под названием остров Хлебалкин, который уже скрылся в пучине. Цунами двигалось по Авачинской бухте дальше, врезаясь в мыс Козак и врываясь в устья рек Прорва, Паратунка, Денисова и других, что впадали в бухту на севере и северо-западе.
Дорога, что соединяла Приморский и Вилючинск, находилась на том же уровне, что и казармы. И это более чем на двадцать метров выше полосы прибоя бухты. Но вот уже вода начала заливать и дорогу и врывалась на территорию казарм. Это значило, что волна уже прошлась по крайней мере по трети Вилючинска. Во всяком случае, Кронштадтская и Приморская улицы уже под водой. Они расположены ниже, чем казармы.
– Миша! – воскликнула Оливия и бросилась вниз.
Михаил, показавшийся из-за деревьев, быстро опустил свою ношу, распахнул объятия и подхватил Собески.
– Пусть цунами, вулкан, землетрясение… Все что угодно… – шептала она, крепко обхватив его за шею, – но только ты меня так больше не пугай… И я тоже тебя люблю…
* * *
– Второй работает! Полный вперед! – закричал ворвавшийся в ходовую рубку Самсонов.
Команда «полный вперед» сейчас выглядела как насмешка. Вода была устремлена в одну сторону – в сторону берега. И даже то, что тральщик давно и благополучно преодолел второй водяной вал, не спасало. Корабль упрямо пытался двигаться на восток, дальше от полуострова, но вся водная масса стремилась в противоположном направлении. Сейчас, когда заработал второй двигатель, казалось, что тральщик приближается к берегу медленно, однако и этого было достаточно, чтобы цунами, бушевавшее сейчас далеко за кормой, разбило их о скалы.
– Я, кажется, начинаю понимать, что чувствует лосось, когда плывет на нерест против течения реки, – проворчал Вишневский.
– Потому лосось и выпрыгивает постоянно, чтоб вода не успевала его относить назад. А вот наша посудина прыгать не умеет, – покачал головой Жаров.
Самсонов выскочил на палубу и бросился к корме.
– Господи, что у этого психа теперь на уме?! – Никита кинулся следом.
Догнав старого мичмана, Вишневский обнаружил, что тот, как обычно, забористо и смачно матерится. И было от чего. Позади, в той стороне, куда несло тральщик, неистовствовала огромная водяная стена. Она захлестывала все прибрежные скалы и низины так, что их просто не было видно. Никита не сразу даже понял, где именно вход в Авачинскую губу. Но пролив выдавал более быстрый и низкий поток воды, врывающейся в бухту.
– Может, пора развернуться туда носом? – спросил Никита.
– Пока будем разворачиваться, потеряем скорость и дистанцию. К тому же получим сильный дифферент на борт. Вода-то все равно давит на нас. Не факт, что не перевернет.
– Тогда что делать?
– Попробуем проскочить в пролив жопой.
– Это как?!
– Как в шоу-бизнесе, Никита! Как в гребаном шоу-бизнесе!
– О чем этот сумасшедший опять толкует?! – крикнул подбежавший Жаров.
– Андрей! В машинном у меня несколько матюгальников! Принеси!
– Что?! Что принести?!
– Ядрена кочерыга, РУПОРЫ!!! Рупоры мне принеси! Три штуки! Поскорее!
Жаров побежал в машинное отделение.
– Мужики, где тут у Палыча рупоры?!
В машинном отделении, после того как корабль дважды вставал на дыбы, преодолевая два водяных вала, царил полнейший беспорядок. Все незакрепленные предметы унесло к переборке, что была ближе к корме. Однако мотористы без лишних вопросов быстро нашли то, что было нужно. Вскоре Андрей вернулся к Никите и Самсонову с тремя жестяными конусами.
– Так, отлично! Этот мне, этот тебе, а этот тебе, Никита! Слушайте внимательно! Я останусь здесь! Никита, встань в районе трубы! Жар, встань у входа в ходовую! Вы будете передавать мои команды рулевому! Если я крикну «девять градусов влево», то он должен выбрать на руле именно девять градусов! Не восемь! Не десять! Не девять с половиной! А именно девять! И именно влево! Ясно?!
– Ясно!
– Одна малейшая ошибка, и нам крышка! Ясно?!
– А если ты ошибешься, Палыч? – кивнул Вишневский.
– Тогда нам крышка, это же очевидно! И держитесь крепче за что-нибудь! На водных горках в аквапарках бывали?
– Бывали, а что?
– А ничего! Херня эти ваши водные горки с аквапарками. – Самсонов вытянул руку в сторону бушевавшего водяного ада. – Вот где контроль над прямой кишкой проверяется, аха-ха-ха!!!
Когда до берега полуострова оставалось около мили, стало казаться, что цунами пошло на убыль и все скоро закончится. Но пролив в Авачинскую бухту продолжал бурлить. Да, океан уже не атаковал берега Камчатки с такой силой, как несколько минут назад, но лишь потому, что он нашел эту лазейку и устремился именно туда.
Никита смотрел на скалистый берег и пытался вспомнить, каков он был, когда тральщик только выходил в Тихий океан. Только после этого он с ужасом пришел к выводу, что сейчас уровень воды как минимум на двадцать метров выше.
– Двенадцать градусов вправо! – закричал в рупор Самсонов.
– Двенадцать вправо! – подхватил Никита.
– Двенадцать вправо! – крикнул Андрей в открытую дверь, или, как ее чаще называли флотские, в открытую броняху.
– Есть двенадцать вправо! – отозвался рулевой, приступив к выполнению команды.
Корма совсем не торопилась поворачивать. Винты крутились в режиме «полный вперед», при том, что водная масса двигала корабль назад. Завихрения воды вокруг винтов просто создавали у рулевого пера корабля своего рода подушку, и от поворотов руля на баллере движение тральщика почти не зависело.
– Мать твою! Стоп машины! Малый назад! – заорал мичман в жестяную воронку.
– Что?! – удивился Вишневский. – Почему?! Что случилось?!
– Черт тебя дери! Не переспрашивай! Передай на мостик, что я говорю!
– Стоп машины! Малый назад!
Жаров тоже удивился этой неожиданной команде, но переспрашивать не стал и в точности передал ее в ходовую рубку. Через минуту корабль стал двигаться назад быстрее, но его несло на мыс Станицкого.
– Восемнадцать вправо!
Теперь тральщик лучше реагировал на повороты руля, и корма стала отворачивать от прямого курса на мыс. Тем временем корабль входил в бушующую стремнину продолжающего врываться в пролив океана. Качка усилилась, и шум воды вокруг тоже. То один борт опасно кренился, то другой. Никита и Андрей с замиранием сердца смотрели, как борт, на котором они находились, вдруг резко проваливается, и их обдавало брызгами взбесившейся воды. Казалось, вот-вот корабль опрокинется и перевернется вверх дном, но тут же начинал проваливаться другой борт, и они буквально взмывали ввысь. За леера держаться было страшно, и Вишневский крепко обнял одной рукой шлюп-балку. Жаров так же крепко держался за поручень у входа в рубку. Вторая рука каждого была занята рупором, и оба боролись с искушением бросить его к черту и держаться двумя руками от страха быть выкинутыми за борт. Но в этом шуме и без рупоров они не смогут подавать команды беснующегося, как все это цунами, мичмана, прыгающего на корме и изрыгающего самые изощренные проклятия в адрес чудовищной стихии и самого Посейдона.
Вдруг корма резко провалилась вниз, и Вишневский с ужасом увидел, как ее накрывает большая волна. Вода брызнула во все стороны и тут же поспешила покинуть палубу, как только бурление в проливе заставило тральщик опустить нос и поднять корму. Как ни странно, мичман Самсонов стоял на месте, ухватившись за кран-балку для спуска за борт гидравлического устройства. Палыч был совершенно мокрый. Он резко повернулся, взглянул на Никиту и вдруг громко захохотал. Причем хохотал он так, как, наверное, не позволил бы себе хохотать сам морской дьявол, ступи он сейчас на палубу тральщика и начни потешаться над судьбой почти обреченного экипажа.
– Никитос! Что там случилось?! Его смыло?! – испуганно закричал Андрей.
Вишневский посмотрел в его сторону и, замотав головой, воскликнул:
– Даже не надейся!
– Девять влево! – заорал Палыч.
– Девять влево!
– Девять градусов влево!
– Есть девять влево!
Тральщик несся по проливу, и то, что видели люди, ужасало. Он будто скользил по водяному желобу. Причем по самой низкой его части. Чем дальше от борта корабля, тем выше был уровень воды. А в полумиле от каждого борта она, казалось, достигала небес. Пугающей была мысль, что в один далеко не прекрасный момент гребни этих волн сомкнутся в зените и обрушатся на крохотное суденышко, мгновенно его проглотив.
Корма снова резко осела, и еще одна волна накрыла палубу. Тут же брызги полетели в разные стороны, и Никита увидел, как Самсонов скользит на брюхе по тонкому оставшемуся на палубе слою воды, догоняя уносящийся прочь рупор. Догнал, схватил, вскочил на ноги, что-то победно и матерно крича. Быстро вернулся на свое место.
– Три вправо!!!
Команда тут же по цепи дошла до ходовой рубки.
– Есть три вправо!
Через полминуты корма в третий раз провалилась в воду. Но и сейчас, когда волна схлынула, мичман стоял на своем месте. Он вытянул руку и, раскачивая ею, показывал средний палец бушующей вокруг воде. Затем вдруг он громко запел:
Auf Deck, Kameraden, all’ auf Deck!
Heraus zur letzten Parade!
Der stolze «Warjag» ergibt sich nicht,
Wir brauchen keine Gnade!
– Да что там происходит?! – крикнул Жаров. – На нас немцы, что ли, напали?!
– Хуже, Андрюха! Это Палыч поет!
– А что он поет?!
– «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”!»
– А почему на немецком?!
– Так она изначально на немецком и была, Андрей!
Тем временем Самсонов перешел уже на русский язык:
Свистит, и гремит, и грохочет кругом
Гром пушек, шипенье снаряда,
И стал наш бесстрашный, наш верный «Варяг»
Подобьем кромешного ада!!!
– Господи, да когда же это закончится, – вздохнул Никита.
Однако старый мичман добавил «оптимизма»:
Прощайте, товарищи! С Богом, ура!
Кипящее море под нами!
Не думали мы еще с вами вчера,
Что нынче уснем под волнами!
– Что ты несешь, идиот?! – заорал Вишневский.
И вот очередная волна накрыла корму. Но как только вода снова схлынула, непоколебимый мичман продолжал орать:
Наверх, о товарищи, все по местам!
Последний парад наступает!
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!
– Кажется, он куплеты перепутал! – крикнул Жаров.
– Wir brauchen keine Gnade! Wir brauchen keine Gnade!!! Сукины дети!!!
– Андрей, я его прикончу, черт возьми! – простонал Вишневский.
– Никита, тут желающих море! Даже океан! Становись в очередь!
– Четыре градуса влево!!! – отвлекся от песни мичман.
Команда пошла по цепи до рулевого.
Корабль перестало сильно качать и захлестывать волнами, но он попал в быстрый поток. Трудно было в бушующем хаосе определить, прошли они узкое место пролива или нет. Но вскоре Никита увидел то, что позволило ему примерно определить их нынешнее местоположение. Где-то в полутора милях за кормой бушующая океанская вода, колышущаяся как гигантский вымпел на ветру, вдруг немного опустилась, и взору предстали три обнажившиеся скалистые вершины.
– Палыч! – заорал Вишневский что есть силы, даже забыв про рупор. – Палыч, нас на Трех Братьев несет!
Самсонов замер, разглядывая приближающиеся вершины скал. Никите уже показалось, что тот окончательно тронулся умом и из этого ступора уже не выйдет, однако мичман приставил ко рту рупор и крикнул:
– Пятнадцать градусов вправо! НЕТ!!! ОТСТАВИТЬ!!! Семнадцать градусов вправо и самый полный назад!
– Ты уверен?!
– Твою мать, ДА!!! Быстрее!!!
Скалы неумолимо приближались, а вода, как казалось, опускалась все ниже и ниже. Если сначала показались только вершины, то теперь из потока торчала примерно верхняя треть Трех Братьев.
– Два влево!!! – Самсонов корректировал курс почти каждые десять секунд, и Никита уже сомневался в том, удастся ли им избежать столкновения.
– Полтора вправо!
Вишневский передал команду Андрею и застыл, раскрыв рот. Только оказавшись между двух из троицы базальтовых кекур, можно оценить, насколько они огромны. А тральщик оказался именно здесь. Не в миле и не в полумиле от скал. Он скользил по бурлящей воде между двумя из Трех Братьев. Причем Вишневскому казалось, что до ближайшего он может дотянуться рукой и сейчас корабль лопнет, как яичная скорлупа, коснувшись гиганта.
– Медленно выбирать четыре влево! – кричал Самсонов.
Никита с ужасом глядел на возвышающуюся над ним скалу, и ему вдруг почудилось, что она, сорванная с основания силой цунами, падает на корабль.
– Вишневский, медленно четыре влево!!! – завизжал, срывая голос, мичман.
– Четыре влево! Медленно! – Никита вышел из оцепенения. Точнее, его вывели ручьи воды, стекающие со скалы и попавшие на лицо.
– Держать прямо! И не смей мешкать, когда надо передавать мои команды, черт тебя подери! – бесновался Палыч. В этот момент уровень воды за кормой резко снизился, и корабль будто провалился в яму. Волна тут же захлестнула на несколько мгновений корму, а когда вода сошла с нее, то мичмана на месте, как в прошлые разы, уже не оказалось.
– Черт! – Вишневский, забыв о страхе свалиться за борт, кинулся к тому месту, где только что был Самсонов.
– Никита, ты куда?! – крикнул Жаров.
– Палыча смыло!
Добежав до кормы, Никита заметил руки, крепко обхватившие тральный клюз. Сам старый мичман висел за бортом. Если он упадет, то очевидно, что никаких шансов у него не будет. Тральщик шел задним ходом и его просто затянет в винты.
Вишневский схватил Самсонова за руки и стал тянуть вверх. В этот момент корму снова накрыла волна, и он в полной мере ощутил то, что неоднократно накрывало Палыча. К счастью, в этот раз волна была не такой сильной, и он устоял на ногах и помог выбраться Самсонову.
– Палыч! Где твой рупор?!
– Рупор?! Ты за рупор беспокоишься?! Я чуть не утонул!
– Так ведь пощады никто не желает, а, Палыч?!
– Никита, я тебе так скажу! Иди ты в задницу!!!
– Только после вас!
– А где ТВОЙ рупор, Вишневский?!
– Вот черт… – Никита только сейчас понял, что обронил его, когда бежал на корму, и, скорее всего, его смыло.
– Ага! А еще на меня волну гонишь! Мы прошли скалы?!
Вишневский быстро огляделся.
– Да! Но где-то еще Чертов Палец должен быть!
Теперь осмотрелся Самсонов.
– А вот он! Шесть или семь кабельтовых до него! Посмотри, вода спадает!
Мощные потоки, еще недавно испытывавшие крутые берега на прочность, теперь срывались с них и устремлялись в бухту. А течение в проливе изменилось, и теперь вода уходила обратно в океан.
– Давай, передай. Средний вперед и курс на выход в Тихий океан.
– Что? – удивился Никита. – Так если все закончилось, может, нам развернуться и идти уже в Сельдевую?
– Ничего еще не закончилось. Сейчас эти потоки будут сталкиваться в бухте и создавать водовороты. Лучше держаться от них подальше. Как пройдем мыс Станицкого, развернемся и пойдем обратно. Тогда все должно затихнуть. И не спорь со мной, черт тебя дери!!! Я один среди вас соображаю в этом!!!
Лишняя вода покидала бухту, и тральщик, покачиваясь, скользил в этом потоке. После всего произошедшего возвращаться в океан панически не хотелось, как не хотелось проходить мимо Трех Братьев. Но теперь корабль лучше слушался управления и держался от них на почтительном расстоянии. Сдуваемая с трех скал легким бризом вода образовала вокруг них взвесь из микроскопических капель, и вдруг там зажглись, как забытые новогодние гирлянды из детства, радужные мосты.
– Красота-то какая, – злобно проворчал Андрей Жаров и сплюнул за борт.
На полусогнутых, дрожащих ногах к нему приковылял Самсонов.
– Не зли Посейдона. Не плюй в океан, – устало вздохнул он.
– Чокнутый старик, ты же сам его только что последними словами материл! – Андрей возмутился.
– Ну, мы с ним старые приятели. Мне можно, – отмахнулся мичман и плюхнулся на палубу, свесив ноги за борт. – С меня ботинки смыло, зараза. Хорошие ботинки были.
– Ты откуда немецкий язык знаешь, кстати? – покосился на него Жаров.
– С чего ты взял, что я знаю немецкий язык?
– Да ты же только что горланил песню на немецком, как Тилль Линдеманн из «Раммштайна»!
– А, ты про это… – кивнул Самсонов. – Еще до того, как я поступил в мичманскую школу в Кронштадте, я срочную служил матросом в Ростоке. Это в Восточной Германии. Там у нас военные корабли базировались когда-то. Ну, вот там я с немецкими камрадами и выучил эту песню. Да еще у меня какой-то предок, кажется, из поволжских немцев. Но никакого Линдеманна я знать не знаю и в Рамштайне никогда не бывал.
Течение быстро вынесло тральщик обратно в океан. Следуя рекомендациям Самсонова, рулевой стал разворачивать корабль по большому кругу, поскольку волнение было еще сильное и резкий разворот мог поставить корабль под угрозу опрокидывания. Однако все обошлось, и теперь тральщик «Виктор Кочергин» взял курс на родную гавань.
Уставшие от перенапряжения люди с трудом верили, что они живы, как и в то, что десятки метров утесов, скал и берега слева и справа были накрыты бушующей водой совсем недавно. И вот снова за бортом проплывают Три Брата. С берегов и склонов стекали сотни ручьев, заполняя бухту мусором. Мимо проплывали сорванные молодые деревья, ветки, различный мусор. Вишневский с тоской глядел на все это, думая о том, что сейчас творится в Приморском и Вилючинске. Вот мимо проплывает деревянная телега. Она, кажется, из Вилючинска. Вот куча пластиковых бутылок. Это, скорее всего, с завода. Там их собрали со всей округи огромное количество. Большим количеством этих бутылок хотели заполнить пустующие трюмовые отсеки тральщика для лучшей плавучести во время возможного в будущем дальнего плавания, если в корпусе образуется течь. Плыли старые автомобильные покрышки, еще какие-то непонятные, но рукотворные предметы, вымытые, видимо, из окрестностей Петропавловска. А вот проплывает надутая автомобильная камера от грузовика. Никита вспомнил, что с ней резвились дети, купаясь в бухте под присмотром взрослых. Он с ужасом подумал о том, что сейчас происходит в общинах.
– Как же я не хочу увидеть среди всего этого человеческие тела, – мрачно произнес Андрей, подойдя к Вишневскому.
– Как и я, брат, – вздохнул Никита.
Мусора становилось все больше, и теперь возникла другая опасность, что «Виктор Кочергин» просто не сможет преодолеть эти барьеры. Кораблю пришлось снизить скорость и лавировать между крупными скоплениями деревьев.
– Смотри! – воскликнул Жаров, вытянув руку.
В воде плыло что-то, похожее на тела людей, однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что это просто одежда. Рубашки, куртки, брюки и многое другое.
Тем не менее то, что это оказалось вовсе не телами погибших, радости не прибавило. Сразу возникла мысль, что кто-то стирал одежду на берегу Авачинской бухты, когда его настигла страшная катастрофа.
Вооружившись большим багром, Самсонов подошел к краю борта и подцепил один из элементов одежды. Когда тот оказался у него в руках, он принялся с интересом разглядывать свой улов.
– Ты чего, Герман Палыч? – спросил Вишневский, глядя на то, как хмурится мичман.
– Я не пойму что-то. Это униформа. Но явно не наша.
Андрей и Никита подошли ближе и тоже стали разглядывать выуженный предмет одежды.
– И чья она, по-твоему? – спросил Жаров.
– Не пойму толком. На американскую военную похожа. Только откуда ей здесь взяться?
– Может, ее из океана принесло, вместе с цунами? – предположил Вишневский.
– Сомневаюсь, – вздохнул Жаров.
– Тогда откуда это здесь?
– Из квартиры Сапрыкина. У него же целый гардероб там имелся еще со стародавних времен. И американские мундиры, и канадские, и японские, и китайские. Увлекался он этим делом.
– А где живет Сапрыкин этот? – спросил Самсонов.
– В Вилючинске. На Кронштадтской, семь. На первом этаже в доме с медалью на торце. Он близко к берегу и довольно низко. Наверняка первые этажи сейчас были под водой.
– Да, но он, кажется, в сопки медведя ловить ушел. Разве нет? Жив ваш Сапрыкин.
Жаров покачал головой:
– Так-то оно так. Но бездомный теперь.
– Да, сколько там народу без крова осталось, – поморщился мичман. – И еще неизвестно, сколько весь этот ад пережило. – Он небрежно повесил мокрый иноземный китель Андрею на плечо и бросил: – Отдашь Сапрыкину, как вернется. Вот он обрадуется.
Сказав это, Самсонов скрылся внутри корабля.
Жаров поморщился, стягивая с плеча пропитанную водой одежду, и повесил китель на леер.
– Хрен старый, – проворчал Андрей.
– Да ладно тебе, – улыбнулся Никита. – Если бы не он, нас бы рыба уже доедала.
Течение все еще уносило лишнюю воду, наполненную различным мусором, обратно в океан. Берега продолжали слезоточить обильными ручьями, стремящимися в бухту. Собравшиеся в ходовой рубке люди вдруг хором затянули:
Синее море, только море за кормой,
Синее море, и далек он, путь домой…
– Сегодня просто фестиваль самодеятельности какой-то, – проворчал Жаров.
– Андрей, ну что ты, в самом деле? Такое пережили! – возмутился Никита.
– Пережили. Но все ли? Я просто с ужасом думаю, что мы увидим, когда вернемся.
– Ты считаешь, что я не думаю об этом? Думаешь, их сердца об этом не болят? – Никита положил ладонь на плечо товарища. – И все-таки, Андрей, Самсонова поблагодарить стоит.
А над волнами все звенело:
Ждет Севастополь, ждет Камчатка, ждет Кронштадт,
Верит и ждет земля родных своих ребят…
– Не спорю, – вздохнул Жаров и направился в машинное отделение. Спустившись в полумрак, он обвел взглядом отсек. Все мотористы, похоже, поднялись в ходовую, чтоб своими глазами увидеть последствия цунами. Мичмана он заметил не сразу. Тот сидел между дизелями и, запрокинув голову, опустошал бутылку с какой-то жидкостью.
– Что за… – Андрей резко вырвал бутылку из рук Палыча и понюхал горлышко.
– Самсонов, ты охренел?! Это же самогон! Мы же запретили! Откуда он здесь?!
– Я тебе вот что скажу, Жаров, – причмокнул мичман, вытирая подбородок тыльной стороной ладони. – После того, что было, не выпить – это грех и святотатство.
– О, да неужели?! – рявкнул Андрей, сверля гневным взглядом Самсонова.
Так продолжалось некоторое время. Они молча смотрели друг на друга, пока, наконец, Андрей вдруг залпом не допил то немногое, что осталось в бутылке.
