De la Tierra

Пианистка забарабанила левой рукой, роняя все пять пальцев на клавиши, – как будто они весили слишком много, чтобы держать их на весу. Ритмы левой отскакивали от тех, что она выводила правой, и от тех, что она пела. Как будто в этом маленьком худеньком теле уместилось три разных человека: по одному – на каждую руку и еще один – в горле. К счастью, все трое твердо знали, что делают.

Он пропустил узкую струю текилы по языку, дал ей согреть рот и лишь затем проглотил. Жалко, что он не умеет играть. Можно было бы подойти в перерыве, спросить, нельзя ли присесть, – эдак вальяжно, с саксофонным футляром в руках… или с кларнетом. В три часа утра он все еще был бы здесь, они бы вдвоем джемовали, а официанты уже мыли полы.

Отличное место для трех утра. Куда лучше, чем скатывать ковер, жечь перчатки, выбрасывать нож через перила моста. Фигурально выражаясь, разумеется.

Не такие уж они и разные – она и он. В нем тоже живут несколько человек, и они все прекрасно знают, что делают.

Разница только в том, что у тех, которые в нем, есть имена.

– ¿Algo mas? – у широколицей официантки оказался сальвадорский акцент.

Слишком юная с виду, чтобы ее пускали в бар, не говоря уже о половине чека за ночь чаевыми. Наверняка посылает все до последнего гроша домой, мами. Эта мысль никак не шла у него из головы. То, что у него что-то не шло из головы, само по себе тоже не шло из головы. Да что ему, в конце концов, за дело? Деньги ее – пусть хоть в торговом центре продувает!

Он вообще-то и сам был слишком молод, чтобы законным образом глушить спиртное в публичном месте, но его это совершенно не волновало. Через полтора месяца ему стукнет двадцать один. Кому-то придется закатывать вечеринку.

– Nada. Grácias.

Официантка одарила его улыбкой.

– Ты откуда? Из Чиуауа?

– Из Бербанка.

Какая ей разница, откуда он? Не надо было отвечать по-испански.

– Нет, я про твой народ – откуда он? Моя лучшая подруга вот из Чиуауа. Ты с виду прям ее брат.

– Стало быть, она с виду американка.

Кажется, он ее обидел.

– Все откуда-то приехали.

Она про «всех» вообще или про «всех, кто такой же темнокожий, как мы»?

– Угу. Будете у нас, в Лос-Анджелесе…

Он тепло попрощался с текилой – будто с другом в аэропорту обнялся – и толкнул стакан к ней. Она грохнула посуду к себе на поднос и зашагала к бару. Вот, теперь и багаж уехал по ленте… Он устало потер переносицу.

– Положительный контакт, – сообщила Чизме где-то у него над правым ухом (Чизме женского пола и у нее грудной, чуть хриплый голос). – Все числовые показатели от оптимального до высокооптимального. Процесс запущен.

Он положил на стол десятку и придавил уголок банкой со свечой. Ради подъема сальвадорской экономики можно было бы и двадцатку, но тех, кто дает большие чаевые, запоминают. Он встал и вышел.

Пианистка у него за спиной пробежала все клавиши снизу вверх одним сплошным глиссандо, и это ударило ему по нервам, как крик. Он чуть не обернулся…

– Ограничитель деятельности надпочечников включен. Торможение под внешним контролем.

Как и все остальное вокруг. Все в порядке с этим миром. Он глубоко вздохнул и вышел в свет уличных фонарей и запах жженой нефти.

Бар – в корейском квартале. Цель – в ювелирном, в самом центре Лос-Анджелеса. Начинать всегда нужно миль за пять до цели, на тот случай, если кто-нибудь вдруг вспомнит незапоминаемое. И уважительно относиться к местному населению, даже если оно вряд ли поверит, что ты вообще существуешь.

Он шагнул в тень, разделявшую две неоновые вывески, и проскользнул между, быстрым ходом. Через пять минут он уже был на Хилле и Бродвее. Снова потер переносицу.

– Разрядка три процента, – проинформировала Хизме.

Сейчас, через три года, он уже по ощущению мог точно сказать процентовку, но все равно проверял – рефлекторно.

Воздух в центре был горячий, как из печки, а вдобавок сухой и неподвижный, даже в этот поздний час. Из ливневок воняло. Он завернул за угол и остановился перед нужным домом.

На первом этаже располагался ювелирный магазин. На окнах – решетки; в контровом свете витрин возвышались обитые шелком стенды – совершенно пустые. На изнанке стекла написано: «Золототорговля/Лучшие цены на золото/платину/цепочки кольца». Вверху, под окнами пятого этажа вывеска выцветшими печатными буквами: «Айзенберг и сыновья».

Пора призвать новое имя. Он потер правую ладонь левым большим пальцем.

Магеллан ответил. Не словами – это не его вотчина. На фоне темноты в глубине магазина проявились белые линии, словно рисунок на граттажной доске. Понятно, что они на самом деле не в магазине, но его глазам на это решительно наплевать. Картинки просто показывались там, куда он в настоящий момент смотрел. Первая – разрез здания: лестничный колодец слева, площадки, коридоры к каждой двери. И цель – словно выхваченная большой линзой: четвертый этаж, спереди.

Они всегда гнездились на верхнем этаже. Без вариантов. Он сосредоточился на пятом этаже плана и снова потер руку. Приближение оказалось такое быстрое, что его зашатало.

– Вертикальное положение вдоль центральной оси восстановлено, – промурлыкала Хизме.

На пятом этаже вроде был только склад. Белые линии нарисовали какие-то диаграммы на стенах и несколько сломанных предметов мебели. Больше в комнатах не было ничего.

Так да не так. С верхнего этажа есть быстрый выход – специальная защита от таких, как он. Отказ от привычной стратегии означает только, что стратегия изменилась. Он ткнул языком в левый верхний коренной зуб.

– Обновление логов агента, – песком об камень прошелестел бесполый голос Библио. – Информация обновлена в ноль два ноль три.

Пятнадцать минут назад – вполне достаточно. Он мысленно пролистал логи на предмет сюрпризов, новых моделей поведения, отклонений от схемы. Nada. Картинка четвертого этажа будет фигурировать в следующем же апдейте в порядке аномалии. Он только что пополнил общий пул знаний. Ура ему.

Он постоял в подъезде, притворившись деталью интерьера. Увы, с каждой секундой ожидания становилось только хуже. Если цель спугнуть, славное рутинное задание пойдет псу под хвост. А если соседи поднимут тревогу и Полицейский департамент пришлет наряд, цель точно спугнется.

Ха, как же – рутина. Он и сам это прекрасно понимал – его создали и натренировали, чтобы распознавать такие вещи. Цель – не там, где ей положено быть. От имен особого толка нет: они просто выполняли приказы, как и он сам. No te preocupes, hijo. Делай свое дело, пока оно не сделало тебя. Дальше придет другой такой же, как ты, и приберет за тобой, а от тебя останется только запись в логах.

– Кровяное давление исправлено, – заметила Хизме.

Даже не предупреждение – просто констатация факта. Имена предоставляют ему факты; как он с ними поступит – уже его дело. К черту наряд. Он приставил концы больших пальцев к средним, на обеих руках, постоял неподвижно, дыша от живота: не только Хизме умеет настраивать организм.

Потом вытащил из кармана хамелеон-ключ – небрежно, как нормальный офисный парень, оставивший что-то на своем рабочем столе: упс, офицер, вы уж простите, жена меня убьет, если я не принесу эти билеты сегодня домой. Тот выглядел как обычный медный дверной ключ – такой можно спокойно показать полицейскому и улыбнуться. Зато когда он входил в замок…

Это чувствуешь прямо пальцами – как будто маленький зверек возится. Ключ менял форму прямо внутри замка, находил правильные выступы и выемки и заполнял их.

Когда тот снова стал обычным медным ключом, он повернул его, и замок открылся – легко, как поцелуй в щеку.

Тридцать секунд на сигнализацию, согласно документам из архивов охранной фирмы, которая ее устанавливала. Библио сообщил, что набрать на клавиатуре, дисплей перестал мигать надписью «немедленно введите код» и переключился на безмятежное «система отключена».

Эта часть всегда была самая легкая. Если бы цель вдруг объявилась в одном из этих пафосных особняков на Чендлере, туда можно было бы зайти пешком, и хозяин дома даже не догадался бы. Конечно, при условии, что после «зайти пешком» тоже все шло хорошо.

Лестница прямо впереди была слабо освещена и затянута потрескавшимся линолеумом с тертыми резиновыми накладками на ступеньки. Пахло пылью, аммиаком, старым сигаретным дымом. Но не целью, пока еще нет.

Он поднялся на следующий этаж.

Вчера вечером он удостоился официальной похвалы за свой выдающийся послужной список. Пришлось отправиться в «Шато Мармон», вверх по холму от Сансета, да еще и выложить десятку за пятничный паркинг – и все это только ради того, чтобы его торжественно погладили по головке. Хороший песик.

Если бы он мог пройти туда быстрым путем и в свое собственное время, это решило бы сразу много проблем… Но спасибо еще, что у него вообще оставалась такая роскошь, как свое собственное время.

Он валялся в шезлонге возле бассейна, откуда было видно уголок Мармонского бунгало, где в свое время передознулся актер Белуши. Хозяйка явно была в курсе – они вообще любят такие вещи: места смерти знаменитостей и все в этом духе.

Некоторых из них кто угодно распознает – если, конечно, кому угодно взбредет в голову их искать. Они всегда в своем роде идеальны. Вот почему многие так любят Лос-Анджелес: здесь вам все карты в руки просто за идеальную внешность. Попробуй остаться незамеченным в Эймсе, штат Айова, с такой-то физиономией!

У нее были волнистые золотые волосы до плеч. Когда ветер шевелил их, каждая прядь так и сверкала. Сегодня она щеголяла в синей шелковой блузке через одно плечо и крошечных белых шортах, демонстрировавших всему миру, какие длинные и загорелые у нее ноги. Она вполне могла бы быть одной из старлеток-подростков, притворяющихся пин-ап моделями сороковых… – правда у нее это выходило чересчур убедительно. Стояла перед ним и потягивала мохито, не оставляя на стекле ни следа помады.

Шутки ради он нажал языком на моляр – просто посмотреть, сможет ли Библио сообщить ему про нее хоть что-нибудь: имя, возраст, ранг. Nada, y nada mas. Никого из них никогда не было в базах данных. Ну, попытка не пытка.

– Ваш список устранений поистине поражает, – сказала она безо всяких предисловий.

– Делаю свою работу.

Интересно, а у остальных агентов что в досье? Явно же должны быть другие – хоть он их никогда и не встречал. Сесть она его не пригласила, вот он и не сел.

– Жизненно важную работу, уверяю вас, – она окинула взглядом пейзаж: весь лос-анджелесский залив до самой Санта-Моники, только начинавший зажигать вечерние огни, плюс очень симпатичный закат.

Ни тебе смога, ни даже дымки. Умеют же их люди такое творить, а? В общем и целом они и его сотворили, но что он такое в сравнении с ясным летним вечером в Лос-Анджелесе?

Она повернулась к нему и посмотрела – внезапно пристально, с нажимом.

– Вы же понимаете это, не так ли? Что ваша работа для нас крайне важна?

Он лишь пожал плечами. Прямой взгляд одного из них связывал языки и попроворнее, чем у него.

– Вы сохраняете наш образ жизни – даже и саму нашу жизнь. Эти, другие, являются из мест, где их окружали невежественные, суеверные крестьяне. Они представления не имеют, как вписаться в здешний мир, по каким правилам мы живем, каковы тут обычаи. И потом их количество… – она покачала головой. – Одна глупейшая ошибка со стороны любого из них, и нас всех раскроют.

– То есть все упирается в качество жизни? – рискнул спросить он. – Я думал, что дело в ограниченности ресурсов.

Она поджала губы и убрала взгляд. Вечер как-то сразу похолодал, и даже воздух перестал пахнуть так сладко.

– Это, разумеется, наша основная забота. Мы уже очень близки к верхней границе пропускной способности этого региона. Уже появились, – тут она на миг прикрыла свои раскосые голубые глаза, словно у нее что-то заболело, – пустоты. Мы – хранители этого места. Если мы дадим этим ордам вторгнуться сюда, они обдерут нас до нитки, будто саранча, – как уже ободрали свои родные земли.

Что-то мелькнуло в кустах – колибри променял один цветок на другой. Она улыбнулась, и он подумал: «Повезло проклятой птице!», – хотя совсем того не хотел.

– Я все еще не понимаю, – после нее его голос звучал как клаксон грузовика. – Почему просто не проводить их на выход? «Bienvenidos, братья и сестры, а не поехать ли нам всем в Диснейленд?» Показать им, как это делается, и отправить куда-нибудь, где у них будут свои сорок акров и мул в придачу. Они ведь такие же, как вы, нет?

Она отвернулась от птички, и их взгляды скрестились. Кажется, он думал, что уже успел ощутить ее силу? Как же он ошибался, бедняга!

– Много ли вы видели среди них таких, как я? – бросила она.

Вообще-то он видел одного или двух, кто мог бы стать, как она – со временем и после большой работы. Но не такими совершенными, нет. Не такими могущественными, небрежно надменными, не такими безмятежно уверенными в себе, как она и остальные – те, кто держат его за поводок.

Он уже был на первой площадке, когда вспомнил, что забыл проверить оружие. Хизме мониторила и эту функцию тоже и наверняка сообщила бы, если бы с ним что-то было не так. Но случись что, не ее задница окажется на гриле (если у нее в принципе была задница). Доверяй своим, но пушку все равно проверяй сам.

Он поднял в полумраке левую руку, сжал кулак, отогнул запястье назад. В основании ладони тихо замерцали железные иголочки, ряд за рядом – под кожей разгорелся розоватый свет.

Раньше ему всё было интересно, как им удалось загнать туда иголки без единого шрама, и почему они светятся, когда он их проверяет, и как они вообще работают. Теперь он вспоминал о них исключительно в рабочее время – так, убедиться, что часть дня все еще принадлежит ему.

Когда он закончит, с него спросят рапорт. Ну, то есть он так это про себя называл. Он отправится в место, которое укажет ему Магеллан, сделает то, что от него требуется, а потом уснет. А когда проснется, иголки снова будут на месте.

Он взлетел по лестнице быстро и тихо, на собственных ресурсах. Если пройти быстрым путем так близко от цели, она поймет, что он тут. Он был в хорошей форме: три лестничных пролета, и даже дыхание не сбилось. Вот потому-то он сейчас этим и занимался. Поэтому и еще потому, что в свое время оказался в неправильном месте в правильное время.

Интроспекция – это многозадачность, а многозадачность может иметь весьма неприятные последствия. Вот для чего нужны имена, hijo. Не отвлекайся от работы.

Половина офисов была пуста. На тех, которыми кто-то пользовался, висели временные таблички: название фирмы умеренно-деловым шрифтом, выкашлянное из принтера и прилепленное скотчем к двери. Обрывки скотча от табличек предыдущих владельцев до сих пор лепились по сторонам. Коридорная флуоресцентная лампа на потолке давала почти настоящие сумерки, из-за наслоений сажи внутри пластикового короба.

Ну, по крайней мере, кроме офисов тут ничего нет – одной проблемой меньше, grácias a San Miguel. Куча домов на Бродвее выше второго этажа состоит из квартир: мама, папа и четверо детишек, а спальня одна. Окон мало, кондиционера и подавно нет. В таких местах люди спят нервно, то и дело просыпаются, все слышат, что кругом происходит.

Отсюда вопрос: почему цель не выбрала место понадежнее? Зачем облегчать охотнику работу?

На четвертом этаже лампа, жужжа, то загоралась, то гасла. Глаза попытались исправить огрехи освещения, и за бровями у него свело (значит, скоро и голова заболит), а пульс подскочил. Может, этаж выбрали из-за света? Или цель знает об охотнике, знает, как он работает, и потому предпочла такую локацию?

Хизме подкрутила что-то в эндокринной системе, и он перестал вибрировать. Вообще-то он – тайна за семью печатями. А если это уже не так, тем больше причин побыстрее со всем разобраться.

Он двинулся вдоль коридора, прижимаясь к стене, останавливаясь послушать перед каждой закрытой дверью. Проблем не ожидалось вплоть до самой последней… но обычно тебя достает как раз та проблема, которой ты никак не ожидал. Даже на его разборчивый слух он не производил ни звука.

У самой последней двери, той, что в передней части здания, он вжался в стену и весь обратился в слух. Внизу через перекресток прошел автомобиль. По тротуару что-то тарахтело – скорее всего, магазинная тележка. Изнутри комнаты не доносилось ни звука. Он медленно и глубоко втянул воздух и уловил за сухой вонью пустого дома запах пресной воды.

Он снова потер большим пальцем правую ладонь, Магеллан прислал план четвертого этажа, и он повернул голову, чтобы сопоставить его с реальным ландшафтом здания. Так, вот холл, вот дверь и комната за нею. А вот и цель: движущиеся концентрические круги света, болезненно яркие в этом режиме. Если система не глючит, она у передней стены дома, возле окна. Ну, а если система глючит, остается только войти и выяснить диспозицию самостоятельно.

На этом этапе он почувствовал абсурдное облегчение. Идущие на смерть… Дальше остается чистый экшн: действовать как можно быстрее и никаких тебе больше решений. Быстрее, потому что как только он войдет в быстрый путь, цель поймет, что он здесь. Он потянулся внутрь себя и дал этому произойти.

Развернувшись, он вышиб дверь внутрь, ощущая знакомый жар в нервной и мышечной ткани. Текила – хорошее топливо. Левую руку вверх, взять на мушку точку у самого кона.

Огонь, приказал мозг. Но та часть его, что на самом деле командует оружием (и неважно сейчас, что это за часть), замерла как вкопанная.

Койоты по большей части перевозят тех, у кого есть шанс. В конце концов, если от клиента, которого ты контрабандой переправил в Землю Обетованную, дома больше никогда не получат вестей, это не слишком хорошо для бизнеса.

Но если с наличностью возникали проблемы, они, бывало, делали исключения. Койоты ведь торгуют надеждой, и надежда необоснованная, неутолимая просто-напросто стоит дороже. Койоты расписывают клиентам Страну Великих Возможностей и просто забывают упомянуть, что шанса урвать от них хоть кусочек тебе не представится никогда. Потом они берут плату, сваливают тебя посреди нигде и на прощание всаживают пару железных.

Ему случалось производить зачистку в пустыне: высушенные тела, пергаментная кожа, деформированные кости… Под каким-нибудь креозотовым кустом на краю оврага. Кожа так высыхала, что частенько шла трещинами во все стороны от пулевых отверстий. Конечно, не будь они мертвыми, искать было бы нечего. Хотя некоторые из найденных еще могли открыть глаза или даже заговорить.

Возможно, у нее и был шанс – например, в темноте. С виду – обычный уличный недокормыш с некоторыми проблемами со щитовидкой. Особенно если совсем без света и из машины на большой скорости – да, вполне может быть.

Зря она покинула родные края. Ей полагалось сейчас умирать в пустыне. Или даже уже умереть, обратиться в пыль, развеяться по округе на крыльях горячего, как из топки, ветра.

Тело ее было словно сделано из проволоки – или из гигантских трубочных ёршиков. Длинные тощие ноги гнулись под корпусом, как складной плотницкий метр, и суставы все были на неправильном расстоянии друг от друга. Руки-веревки обвивались вокруг плеч и, в отличие от ног, суставов, кажется, не имели вовсе – ну, или это угол сгиба делал их похожими на щупальца.

А еще она была белой. Не европейски-белой и даже не альбиноской, а белой, как снятое молоко – с синеватыми тенями, от которых ее кожа выглядела почти прозрачной. Белой, как рыбье брюхо.

Из одежды на ней была только фланелевая рубашка в клетку с оторванными рукавами, размера, судя по всему, XXL «для высоких». Местами вылинявшая до бесцветности – уличный свет из незадернутого окна отражался от этих пятен. Тело под рубашкой было маленькое, худенькое, детское. Голова, если смотреть на нее сверху, представляла собой сплошной грязный ком молочайного пуха: тонкие, бело-седые волосы, кажется, до смерти устали продираться из скальпа наружу.

Офис был пуст. Посреди комнаты стоял на торце старый металлический стол. В углу возвышалась падающая башня из пустых картотечных ящиков. По всему полу валялись мятые коробки с конвертами – наверное, с полдюжины; их содержимое, все грязное, в пятнах, разлетелось вокруг. И, тем не менее, комната была живой – что-то двигалось в ней, легко, мелко, переливчато.

Это была вода. Она струйками стекала по стенам, бежала маленькими ручейками по виниловому полу, шлепалась крупными каплями с потолка. Вода из ниоткуда – из нее.

Он подумал: это не сработает, и услышал поспешно слетающие с губ слова:

– Я пришел, чтобы отправить тебя домой.

Как только один из этих бедняг превращался в его работу, никакого «отправить домой» уже не было.

Левая рука вверх, ладонью к ней. Нужно только выстрелить.

Молочайный пух медленно качнулся назад, из-под него выглянуло лицо. Мелкие черты на выступающем черепе под плоским, покатым лбом, так что все лицо собиралось вокруг сбегавшего посередине носового гребня. Зато глаза были совсем не маленькие. Серые, как камень, без белков и видимых зрачков, глубоко посаженные диски размером в половину его ладони.

Она открыла маленький безгубый рот, но он ничего не услышал. Она облизнула отверстие бледно-серым остроконечным языком и попробовала еще раз:

– Tú es un mortal.

Всего несколько слов тонким голоском маленькой девочки, с придыханием, но их все равно хватило, чтобы он уловил знакомый акцент.

В голове было легко и странно, в ушах звенело. Срочно звуковые настройки… дьявол, где носит эту Хизме?

Но он знал, что это такое. И ему было страшно.

Она была совершенно беспомощна, не шевелилась и даже как будто его не видела. Нужно только воспользоваться оружием, и в следующее мгновение в ней засядет сотня крошечных стальных иголок. Смерть от заражения крови за тридцать секунд – или меньше. Гораздо быстрее и чище, чем у койотов с их огнестрелкой. Почему же он не стрелял?

Он попытался еще раз, теперь по-испански, словно от этого слова станут правдивее.

– Я отправляю тебя назад.

Что-то в районе ее лба, в уголках глаз отразило надежду. Она вдруг затараторила, но он не понял ни слова. Зато узнал сам язык – индейский, на нем еще бабушка разговаривала. Как он называется, один черт знает – для abuela это была просто речь, а испанский – городской язык, который так ей до конца и не дался.

Голосу своему он не доверял, поэтому просто покачал в ответ головой. Уж это-то она поняла? Левая рука уже устала торчать вперед и затяжелела.

Через тупой животный ужас внезапно проступил гнев. Она же пытается обвести его вокруг пальца! Узнала как-то, откуда семья его матери, и теперь в игры играет. Не надо, чтобы она понимала – надо просто ее пристрелить!

– Ты не из Народа, но ты – от земли, – она перешла обратно на испанский, и в голосе ее звучало разочарование. – Ты не можешь отправить меня назад, в место, которого больше нет.

– И кто в этом виноват?

«Не разговаривай с ней!» Но он слишком разозлился.

– Я не знаю, кто, – она покачала головой: похоже не столько на «нет», сколько на лошадь, отгоняющую мух. – Но источник исчез. Вода ушла к пяти высоким деревьям ниже камня. Ивы умерли, когда не смогли больше достать до нее.

Ивы и американский тополь – они всегда отмечают грунтовые воды, как геодезические флажки, разбросанные по засушливым регионам. Ему вспомнились ивы в холмах за бабушкиной деревней…

– Так ты решила перебраться на север и здесь тоже выпить все досуха?

– ¿Que? – ее белый плоский лоб нахмурился нет то от гнева, не то от удивления. – Как я могу выпить то, что здесь? Здесь же все совсем другое – и вода, и земля, и камень!

На это должен быть правильный ответ, и те, кто послал за ней охотника, наверняка его знали. Но он – он даже не очень понимал, о чем она спрашивала, куда там отвечать. Да ничего не отвечать, дубина! Что, ожидал чего-нибудь вроде «Sí, sí, я пришла воровать ваше добро»? Они оба знали, зачем она здесь. Стоит ей только двинуться, и он активирует оружие.

– Мы храним, а не используем. Как же это сказать… – она быстро моргнула, три раза, и он подумал, что у ее племени это, наверное, как у нас посмотреть пустым взглядом в пространство, пытаясь что-то припомнить. – Защищать и охранять. Разве здесь, у вас, это не так? Смертные используют. Мы защищаем и охраняем. Они просят о помощи: послать им воду, чтобы выращивать пищу, здоровье и силу для детей. Они приносят табак, кукурузную муку, мед, чтобы отблагодарить нас. Мы чуем подарки и приходим. Разве люди здесь такого не делают?

Он попробовал себе представить, как campesinos приманивают то светловолосое совершенство из Шато Мармон запахом кукурузной муки, и как оно потом наделяет их милостями. Испанское слово сразу же включает воспоминания, как Хизме – эндокринную систему. Последний приезд домой к abuela, когда ему было восемь… Бабуля была уже слишком слаба, чтобы вставать с постели больше, чем на несколько минут кряду. Она плакала, кричала на маму, твердила, что кому-то надо отнести tamales к источнику. Грея воду ему для купания, мама сказала: «Вот видишь, как оно здесь? Когда кузены опять назовут тебя pocho, вспомни, что куда лучше быть американцем, чем таким вот суеверным campesino, как они».

Так он и вырос, вот с этими самыми мыслями, пока они не нашли его, не переделали и не послали работать на себя. В этой жаркой, сырой комнате он вдруг весь заледенел, и чтобы спрятать это, расхохотался.

– Добро пожаловать в Страну Свободных, chica. Никаких пособий, никаких одолжений, никакого братания с низшими классами.

Ее глаза потемнели, словно в каждый упало по капле чернил. В нем снова взмыл ужас. «Надо было сразу ее пристрелить!» Но тут в них, глазах, приливом поднялись слезы, словно вода с растворенным углем, перелились через край и нарисовали темно-серые полосы на ее белых, скошенных щеках.

– Пожалуйста… это неправда – скажи, что неправда. Мне некуда пойти. Машины… пришли машины, громкие, зловонные, и вырвали деревья из земли, сломали горы и увезли их. Они высосали всю воду из нежных темных мест под землей. Воды везде стали ядовитые, я не знаю, как, но звери, которые их пьют, болеют. Я пыталась остаться у источника, но вода ушла, а машины пришли. Мне не было больше места…

– Здесь для тебя тоже нет места, – отрезал он, думая: «Ты же такая тощая, Jesucristo, ты могла бы жить в чулане для швабр; должно же быть какое-то место, куда тебя можно засунуть».

Она яростно затрясла головой, пальцами размазывая серые слезы по щекам.

– Здесь есть места, куда не ходят машины – я знаю. Весь Народ здесь – inmigrantes из холодных земель, они должны знать, каково это. Они поймут, они разрешат нам помочь им – помочь сохранить эту землю.

Даже здесь уже появились пустоты… сказала блондинка у бассейна. Но эта малышка – всего одна? Неужели от нее всем будет плохо?

Нет, так не пойдет. Каждая из целей – всего одна, а вместе их – сотни.

– Они хранят ее – от всех вас, чтобы вы не выпили ее, не сожрали, как саранча.

Она замерла, как в стоп-кадре.

– Смертные используют. Народ хранит и защищает. Они же сами это знают!

Да что она такое говорит?

– Речь о силе. Не знаю, о какой именно, но она в земле. И она иссякает.

– Магия течет сквозь Народ, как вода сквозь пальцы. Мы не копим ее, не запасаем, не прячем, не запираем. Если попробовать, она иссякнет, да. Кто наговорил тебе этой лжи?

– Они. Такие, как ты.

– Много ты видел таких, как я, – произнесла белокурая красавица голосом, из-за которого все сказанное сразу же обращалось в мудрость и истину.

Она не двинулась с места, но как-то вдруг оказалась ближе к нему. Глаза стали шире, волосы зашевелились, как сухая трава на ветру. Но ветра не было. Ему отчаянно захотелось попятиться, убежать.

Он вспомнил ту ночь в бабушкином доме, после ссоры насчет tamales. Он лежал на полу, завернутый в одеяла, и не мог спать, потому что они все звенели у него в голове: сердитые голоса, abuela плачет, mamá гремит после ужина посудой, и движения у нее такие резкие, жесткие. «На тебя никто не злится», – попробовал он сказать сам себе, но его все равно мутило от страха. Вот потому-то он и не спал, когда в окно на другом конце комнаты постучали: тук-тук-тук. В стекло, купленное на деньги, которые мама посылала домой. И тогда он поднял голову и посмотрел.

Наутро он сказал маме, что ему приснился кошмар. Так он с тех пор и остался у него в памяти – как кошмар, дурной сон. И ненависть к маленькому домику, который он никогда больше не видел.

Зато сейчас охотник вспомнил все. Той ночью он видел дьявола, который пришел, чтобы забрать его маму и бабушку себе – за грех гнева. Он тогда задушил крик прямо в горле, потому что если он закричит, мама с бабушкой проснутся, прибегут, и тогда дьявол их увидит. А вот если он его заберет вместо них, они будут спасены.

А увидел он – до того как закрыть глаза и ждать смерти – белое лицо с высоким плоским лбом, серыми дисками глаз и безгубым ртом, и тонкие белые пальцы, прижатые к стеклу. Это была она – или кто-то из ее племени: пришла от источника в поисках приношений.

– Это неправда, – прошипела она, подаваясь вперед. – Никто из наших не скажет, что мы пожираем и уничтожаем. Это ложь смертных – чтобы нас боялись, чтобы прогнать нас прочь!

Он и правда боялся ее. Нет, он легко мог бы переломать эти тоненькие, как ёршики для трубок, ручки, но это не спасло бы его от ее гнева, который и так уже закипал в комнате, как пыльная буря, способная соскоблить краску с машины.

Она должна, просто обязана ошибаться. Если нет, то три года… целых три года у него не было выбора. Или все-таки был? Сотни созданий, которые могли бы – должны были! – жить вечно… если бы не он.

– Свои… ваши же хотят, чтобы вы держались подальше, – чуть ли не выплюнул он. – Ты все еще не понимаешь, правда? Они послали меня убить тебя.

Он думал, что она уже давно не шевелится, но теперь она просто превратилась в утес из белого камня. Он не мог отвести взгляда от ее широченных, во все лицо глаз. Потом где-то под ними раскрылся рот и из него вышел звук, сначала совсем тихий, так что он даже не сразу узнал смех.

– Так ты прогонишь нас или убьешь? Ты опоздал. Ягуары уже перешли через Рио Гранде на север. Дикая магия теперь здесь. Мы восстановим равновесие, несмотря на ваших глупых inmigrantes. И когда все мы снова войдем в силу, они поймут, как слабы в одиночестве.

Тут она задвигалась. Он подумал, что она просто встает, одним длинным, гладким движением, но голова ее все поднималась и поднималась, руки съежились и пропали, ноги изогнулись, свернулись кольцом. Он глядел в ее новое лицо, более длинное, плоское, заостренное – змеиное. Развевающиеся волосы превратились в куст тонких, как волосок, игл, а из него поднялась пара белых рогов о многих отростках.

Их концы царапнули потолок над головой. Облако крошечных железных иголок заполнило воздух между ними. «Когда я успел выстрелить?» – подумал он.

Но она уже была у него за спиной. Грудь опоясало тяжестью. Он опустил голову и увидел ее кожу: серебристо-белые чешуйки сверкали в проникающем с улицы свете. Тяжесть сжала ребра, легкие; она обвилась вкруг него, давя, раздавливая, сокрушая.

Хизме узнает, когда он перестанет дышать. То есть, когда уже будет слишком поздно. Комната вся сияла маленькими звездочками. Она была так сильна, что нет смысла бороться; даже крикнуть не выйдет, потому что дышать нечем. А ему так хотелось закричать.

Потом комната стала черной и очень, очень далекой. Безгубый рот мазнул ему по лбу и голос прошептал:

– Duermes, hijo, y despiertas a un mundo mas mejór.

Следующий мир, говорят, лучше этого. Он надеялся, что это и вправду так. Он надеялся, что идет именно туда.

Он лежал с закрытыми глазами и производил инвентаризацию. Ребра болели, но лежал он на чем-то мягком. Раз болит, значит, еще не умер. Мягкое – стало быть, он уже не валяется на полу в том мокром офисе в ювелирном квартале в ожидании помощи.

Он прислушался: имена… Нет, ничего. У себя в голове он был совершенно один.

Дальше он открыл глаза. Свет был низкий, зеленоватый и какой-то подводный. И шел со всех сторон сразу. Выходит, он снова у них в руках.

В ногах того, на чем он там лежал, молодой парень поднял глаза от листа бумаги. Волосы каштановые, круглые хипстерские очки в черепаховой оправе, оксфордская, снизу доверху застегнутая рубашка, дальше кашемировый свитер, дальше чрезвычайно успокоительный белый халат. На секунду ему даже показалось, что он ошибся, и это больница, а перед ним – врач.

– Привет, – сказал парень. – Как мы себя чувствуем?

«Ну, давайте уже, легкие, дышать кто будет?»

– Паршиво, – голос звучал так, будто горло ему набили грязью.

Белый втянул воздух между зубов – звук, означающий симпатию.

– Да уж, видать, ты крупненького словил.

Просто необычайно человекообразный субъект, в том смысле, что практически совершенно обычный. Только линзы в очках совсем не искажали глаз, потому что им, ясное дело, никакие диоптрии не нужны. В жизни не видел, чтобы кто-то из них так старался сойти за нормального. Есть какая-то причина, что он сейчас здесь? Они что, пытаются усыпить бдительность, заставить его расслабиться?

– На самом деле, – ответил он, – это был ребенок, который вдруг превратился в вот такенного удава.

– Ого. Тебе раньше оборотни не попадались?

Фуфло, а не вопрос. Этот парень уж точно знает всю его историю и все выполненные заказы. Правда ставить ему это на вид нет никакого смысла.

– Угу.

Воцарилась тишина. Что ему теперь, продолжать исповедоваться? Может, это какая-нибудь посттравматическая антистрессовая терапия – тогда с чего они решили, что ему это надо? Или еще того хуже – вдруг они ждут извинений за то, что он все испортил, дал ей уйти?

Парень пожал плечами, снова сверился с бумагой.

– С вами скоро все будет в полном порядке. Вы сделали реально хорошую работу.

Так, осторожно.

– Всякая работа хороша, когда ушел на своих двоих.

– Если честно, мы не были в этом уверены. Этот «ребеночек» так исказил поле, что порвал вашу связь с нами. Насколько сейчас можно судить, на рассеяние ушло почти тридцать минут, после того как вы… решили проблему. До тех пор мы думали, что с вами все кончено. Ваши ассистенты просто пошли вразнос.

Ассистенты – это имена. Интересно, как выглядит «разнос» в исполнении Хизме, Библио и Магеллана, или как их там зовут, когда они не у него в голове. Он ни разу не уловил ни от кого из них и тени эмоции.

Он уставился на парня, симпатичного, как доктор из какого-нибудь сериала, и вдруг принялся хохотать, хотя от этого у него заболели ребра. Встречал ли он раньше оборотней? Ха, да кто из них НЕ оборотень? Как бы они это ни делали, они все равно выглядят так, как ты хочешь – или как тебе нужно. Кроме тех, гнутых и странных, которым нельзя в эту Землю Надежд.

– Я не был уверен, что убил ее.

Парень вздрогнул и поморщился. «Убил» – кажется, не слишком приятное слово для бессмертных.

– Место было полностью зачищено. Очень впечатляюще. Уверяю вас, я не единственный, кто так думает.

– Очень мило.

Никогда до сих пор он не знал провалов. Он не представлял, какое наказание ожидало его в противном случае, и на мгновение почувствовал себя пуленепробиваемым.

– Я… поговорил с ней, прежде чем сделать это.

Изумление и страх на юном лице.

– Ради Зеленой Земли, вы, что, спятили?! Вас должны были предупредить! Это строго запрещено.

– Она сказала, что ее племя – ваше племя – не истощает местных ресурсов. Во всяком случае, так должно быть. Она предположила, вы просто забыли, как себя вести.

Сериальная красота сменилась отвращением.

– А чего еще от них ожидать! Это просто темные, невежественные древожители. Они понятия не имеют, как сложен современный мир. Вы и сами прекрасно понимаете, что они собой представляют.

Он вообще-то не понимал. Ему полагалось убивать их, а не знакомиться.

– Ее народ был здесь первым, – сказал он как можно мягче.

Молодой человек нахмурился, смутился.

– Какое это имеет отношение к делу? – он покачал головой. – Не волнуйтесь, мы все здесь в курсе. И мы знаем, что делаем. Вы и представить себе не можете, каково это будет, если мы снимем защиты.

Картинки поплыли у него в голове – откуда? Ягуары, мерцая золотом и чернью, скользили сквозь изумрудную листву; птицы в лазурно-алом оперенье пели сладостными чистыми детскими голосами; люди – мужчины и женщины – сидели рядом с рогатыми змеями и какими-то койотоголовыми созданиями, деля пищу и сказки, на фоне изобильного и прекрасного пейзажа; юный парень в белом костюме и с саксофоном играл джем с пианисткой в корейском квартале, а между столиками грациозно ступал олень…

– С вами все скоро будет хорошо, – повторил тот, в белом халате. – Поспите как следует. Когда проснетесь, вы уже будете дома. Думаю, вы заслужили недельку-другую отпуска – съездите в Вегас или еще куда-нибудь. В общем, устройте себе праздник.

«Поспать» – это не предложение, понятное дело. Парень повелительно опустил ладонь, и зеленоватый свет померк. Магия потянула за веки, запустила пальцы в мозг. Молодой человек улыбнулся, отворотил лицо и пропал.

«Отпуск? Хороший план. Только не в Вегас, нет».

Он проснется у себя в квартире, встанет, соберет… Что? О, совсем немного вещей. И поедет на юг. Мимо пограничных городков и maquiladoras, мимо гигантских коммерческих полей с хлопком и помидорами, ароматизированных химикатами и орошаемых из бетонных каналов.

Интересно, сумеют ли они его выследить – если, конечно, им вообще будет дело до сбежавшего слуги. Их мир полон отчаявшихся и таких многообещающих смертных. Он лишится имен, чувств, быстрого хода, зато будет путешествовать налегке. Все это ему больше не понадобится.

Рано или поздно он доберется до диких мест – каменистых, зеленых, пустынных, лесных, прибрежных. Где живут невежественные, суеверные крестьяне. Там-то он и останется. Будет печь лепешки на горячем плоском камне и выращивать сахарный тростник и табак.

Может, никто к нему и не придет. Может, он даже не поймет, есть ли там вообще что-нибудь. Но все равно будет рассказывать истории – просто на всякий случай. О том, как пробраться мимо людей вроде него в тот край, где магия умирает, потому что не может течь свободно, как вода.

Потом он двинется дальше и начнет все сначала. Ничто не вернет тех, кого ему удалось остановить… но он, по крайней мере, попытается сделать так, чтобы их место заняли другие.

«Спи, дитя, – сказала она, – и просыпайся в лучшем мире». Он тогда подумал, она имеет в виду смертный сон, но если бы она и правда хотела его убить, разве он не был бы сейчас мертв? Он расслабился в зеленой тьме утешительной магии. Когда он проснется, мир кругом будет прежний, старый. Но в одно прекрасное утро – для кого-нибудь, когда-нибудь – он уже станет другим.

Первый роман Эммы Булл, War for the Oaks, – это современная фэнтези про рок-музыкантшу, ввязавшуюся в гражданскую войну между Высокими дворами фэйри. Так что можно считать, она уже давно и успешно шпионит за ними.

Ее третий роман, Bone Dance, стал финалистом премий «Хьюго» и «Небьюла» и Всемирной премии фэнтези, а Finder, роман из серии «Город на границе», был переиздан для юной взрослой аудитории летом 2003 года. К тому времени, как вы прочтете этот рассказ, она уже закончит Territory – историческую фэнтези, чье действие происходит в Тумстоуне, штат Аризона, а магия вмешивается в события вокруг знаменитой перестрелки у кораля «О-Кей».

Последняя группа Эммы, «Флэш Герлс», выпустила третий альбом, Play Each Morning, Wild Queen на лейбле «Фабьюлос Рекордс».

Вебсайт Эммы – www.qwertyranch.com. Там вы найдете информацию еще и об ее муже, Уилле Шэттерли, а, возможно, даже и фотографии их кошки.

В мексиканской пустыне Сонора племена яки и майо говорят, что рогатые змеи живут в горных источниках и хранят их от пересыхания. Люди оставляют у воды приношения и молят змей о богатом урожае.

Если бы я все еще жила в Миннеаполисе, штат Миннесота, этой истории никогда бы со мной не случилось. К счастью, в 1996 году я перебралась в Лос-Анджелес, а теперь живу в южной Аризоне, которая, если судить по сюжету, – то еще местечко. Когда-нибудь, возможно, не останется уже никого из тех, о ком в ней говорится.