Глава 9

Гарри снова был в зрительном зале. Под предлогом обязательного посещения не слишком триумфальных, но тем не менее продолжавшихся выступлений Патти в Гайети-театре, он ходил на каждое шоу, исправно посещал репетиции, вскоре выучив наизусть каждую банальную песенку и каждый шаг танца. Новая музыкальная комедия, как обычно, была пустословной чепухой, ничем не лучше предыдущей, но джентльмены хора с Браунингом во главе исполняли довольно смелый номер в купальных костюмах (Браунинг сказал, что они чертовски жаркие и колючие и танцевать в них неудобно).

Сегодня Патти без предупреждения велели заменить заболевшую актрису, выступавшую с сольной песней. Гарри пошёл один, потому что Винни доделывала свадебное платье на заказ, и в общем-то неплохо проводил время, но, к его изумлению, Браунинга нигде не было видно. Он ждал у входа в театр, якобы чтобы поздравить Патти с успешным выступлением. Он передал ей записку и не мог не заметить, что некоторые из актёров, собиравшихся домой, включая Кору Лейн, были удивлены видеть его здесь, в желтоватом свете.

Посыльный швейцара, юнец, покрытый жестокими прыщами, вернулся, отдал ему записку и сказал, что сожалеет, но мисс Уэллс «не в настроении». Гарри не особенно задумывался об этом; вероятно, с ней был Врядли, который – Гарри не сомневался в этом – уже стал её любовником. Патти, полагал он, обладала большей, чем нужно, чувственностью и меньшим, чем нужно, тактическим мышлением, неправильно расставила приоритеты и удовольствовалась золотыми часами и любовником вместо кольца с бриллиантом, счастливого будущего и возможности получить титул. Теперь она чаще оставалась после представления с «друзьями из города»; в семье её не расспрашивали и не обсуждали, лишь иногда в разговорах проскальзывал страх о том, к чему всё это может привести. Миссис Уэллс и Винни вздыхали, когда о ней шла речь, и в разговорах о ней называли её не иначе как «бедная Патти». Врядли по-прежнему исправно посещал воскресные обеды, но надежда, что он сделает ей предложение, была слабой, бледной.

В прошлом году жить в Строберри-Хилле стало удобнее, потому что и Роберт, и Фрэнк женились. Роберт добился руки богатой вдовы своего подзащитного и теперь купался в роскоши, поселившись в Ричмонде. Фрэнк без посторонней помощи нашёл свою Эльфину, плоскогрудую зануду, начисто лишённую чувства юмора и подходившую ему так идеально, что казалось, её вырастили специально для этой цели. Они заняли дом в Камдене, который достался миссис Уэллс в наследство от матери.

Поэтому теперь стало удобнее – не только потому что теперь им досталось больше места, но ещё и потому что Гарри понемногу начал привыкать чувствовать себя главой семьи. Бывали дни, когда, после сытного ланча играя с девочками на лужайке в бадминтон, он думал, что его жизнь несравненно богаче, чем у Браунинга, запертого в холостяцкой каморке, видящего лужайки лишь в Центральном парке, а самых близких людей, возможно, не видящего вообще.

Когда он вернулся домой, в одной из комнат горел свет. Он не придал этому значения, потому что у них в семье было принято оставлять лампу в гостиной зажжённой на случай, если кто-нибудь из домочадцев решит заглянуть. Отворив дверь, он повесил пальто и шляпу, вошёл в гостиную, собираясь погасить лампу, и увидел Роберта, сидевшего в кресле с книгой.

– Здравствуй, Роберт. Какой приятный сюрприз, – сказал он, хотя это было совсем не так.

Увидев, как он вошёл, Роберт вскочил на ноги. Судя по исходившему от него запаху, бокал виски в его руке был не первым.

– Сядь, пожалуйста, – сказал он, не пожав протянутую руку Гарри, ещё больше усилив чувство неловкости, нервно постукивая пальцами в карманах пиджака. Он не переоделся к обеду.

– Роберт, что-то случилось? Что-то с Винни? Ты ел?

– Заткнись и сядь, – ответил Роберт; его голос дрожал. Гарри сел.

Роберт продолжал стоять, чуть покачиваясь. Прежде Гарри нечасто видел его пьяным и, сам будучи трезвым, ясно чувствовал его напряжение.

– Пожалуйста, объясни мне, – сказал Роберт, – это, – он вынул из нагрудного кармана пиджака маленькую записную книжку в шёлковой обложке, которую Гарри узнал не сразу, так сильно отличалась обстановка от той, в которой он привык её видеть. – Это твой почерк? – и он раскрыл книжку на странице, где Гарри немедленно увидел одно из своих порнографических посланий к Браунингу.

Гарри молчал, думая, в каких немыслимых обстоятельствах эта вещь могла переместиться из темноты Джермин-стрит в потную ладонь брата его супруги. Хорошо, что он немного выпил и что выпил так немного; но и теперь он был не уверен, что сумеет тщательно подобрать нужные слова. От страха, целый год маячившего в его сознании, затряслись руки. Он украдкой прижал их к коленям; воображение сразу же нарисовало полицейских у двери виллы Ма Турейн, миссис Уэллс, в суматохе нервно пытающуюся их задобрить и убедить, что произошла ошибка. Не щипка пакли, не тяжёлый труд в каменоломне, не судебный процесс – его пугали чувства, которые он понемногу начнёт необратимо вызывать у брата и родственников жены, от недоумения до отвращения.

– Кто ещё знает? – спросил он, с трудом стараясь не заикаться.

– Это твой почерк? Если нет, я привлеку полицию и заведу дело о шантаже.

Гарри кивнул.

– Это мой, – и на этот раз запнулся. – Я… я имею в виду тот кусочек, что ты показал.

В камине не горел огонь; решётка была скрыта за хорошеньким бумажным веером, который сделала Винни. Роберт нагнулся, отодвинул веер в сторону так неловко, что теперь никому не удалось бы его распрямить, и разорвал книжечку пополам. Он зажёг огонь и сперва бросил туда первые страницы, потом следующие, одну за другой. Пламя весело горело, и свет лампы казался гораздо слабее, чем был.

– Так, – сказал Роберт, вернувшись в кресло, – я никогда её не видел, и ты тоже. Этой дряни никогда не существовало.

На одну счастливую секунду Гарри решил было, что на этом делу конец, что они заключили между собой своего рода соглашение. Но потом снова задумался, каким образом книжка могла попасть к Роберту, и понял – это не тот случай.

– Патти знает, – сказал наконец Роберт, отхлебнув ещё виски. – И Врядли, и друг всей этой компании по фамилии Прайд.

– Как это вышло?

– Твой приятель-содомит, очевидно, не зная, что ты туда понаписал, взял её с собой в театр в надежде получить автограф леди, которая вскоре будет помолвлена и покинет сцену ради высшего общества. Кажется, Винни сшила для неё несколько платьев. Имя я не помню.

– Сильвия Стори.

– Да, она. Но прежде чем это случилось, мистер Прайд – поделом за ваши мерзкие делишки – выкрал её из гримёрки твоего Браунинга и вручил бедной Патти, потребовав денег за молчание.

– Но ведь Прайд…

– И сам того же сорта? Не сомневаюсь. Вот откуда его криминальные наклонности.

– Она ему заплатила?

– Нет, конечно. Врядли заплатил. О чём ты думал? – голос Роберта казался почти добрым.

Прежде чем говорить, Гарри вдохнул, как учил Браунинг.

– Кажется, я вообще не думал.

Они сидели молча. Часы в зале пробили час.

– И что ты будешь делать? – наконец спросил Гарри.

– Я? Я ничего не буду делать, – ответил Роберт. – Я уже сделал своё дело. А ты при первой же возможности покинешь нашу семью. Полагаю, ты покинешь страну и никогда не вернёшься. Мы позаботимся о Винни и Филлис. Если ты перепишешь оставшееся имущество на Винни, она по крайней мере будет иметь доход. Ты скажешь ей, что потерял так много денег в результате… – он с минуту помолчал, – очередного неудачного вложения, что у тебя не осталось других вариантов, кроме как уехать из страны в надежде сколотить состояние. Кейптаун. Австралия. Новая Зеландия. В мире много мест, куда ты мог бы отправиться… если бы был мужчиной. В чём, конечно, ты нас уже не убедишь.

– А если Винни захочет отправиться со мной?

– Она не из породы жён миссионеров, особенно теперь, когда её стесняет ребёнок. Но если она захочет, ты обязан её переубедить. Если ты не сможешь, у меня как крёстного отца Филлис, отвечающего за её благополучие, не останется выбора, кроме как рассказать Винифред всё, что я знаю, чтобы защитить ребёнка. То же самое касается Джорджины и твоего брата. Они ничего не должны знать, кроме того, что ты отправился попытать счастья. Нового… счастья. Я жду, что ты уедешь в течение недели, хотя был бы гораздо больше рад, если бы ты покинул наш дом сегодня же.

Гарри и Винни уже давно не спали вместе, но возле его кровати стояли фотографии жены и дочери в маленькой кожаной обложке. Такие фотографии берут с собой, отправляясь в путешествие; Винни подарила ему обложку для них на прошлое Рождество, хотя и знала, что из всех её знакомых он меньше всех склонен к путешествиям. Некоторое время он держал её в руках, глядя на дорогие лица, как смотрят на маленькие иконы любимых святых, и понимая, что уже уехал, что будущее отдаляет его от них так же сильно, как вскоре отдалит расстояние.

В ту ночь он не спал; когда его голова коснулась подушки, он с необыкновенной ясностью осознал происходящее и внезапно ощутил неожиданный прилив благодарности к малопривлекательному брату жены со всеми его суждениями, полученными из вторых рук, и помпезными манерами, полученными из третьих. Роберт оказался в невыносимом положении. Обратиться в полицию значило разрушить имя своей семьи и, возможно, поставить под угрозу репутацию профессионала. Не обратиться, уничтожить свидетельство, тем самым позволив одному шантажисту и двум содомитам уйти от справедливости, как он и поступил, значило навсегда взять тяжёлый грех на душу юриста. Гарри знал, от чего ему позволили уйти. С тех пор как встретил Браунинга, он больше положенного начал сопереживать людям, которых Роберт называл «того сорта», а Фрэнк – «тварями». Пять лет тяжёлой работы. Всем известно, каким образом труд на каторге или в каменоломне сказывается на неподготовленном человеке, насколько даже год в таких условиях укорачивает жизнь. Суд над Уайльдом пришёлся на школьные годы Гарри; судебные процессы такого рода почти никогда не оглашались, как будто, не говоря об этом, можно было отрицать реальность происходящего, но тем не менее они постоянно шли. Браунинг узнавал о них из, как он выражался, «Неллиграфа» и, рассказывая жуткие истории, ликующе улыбался. С таким же удовольствием он читал о самоубийцах – тех, кто топился, резался бритвой, травился щёлочью, – убеждённый, что несчастные попались, но им милостиво даровали возможность уйти из жизни, чтобы избежать ещё большего позора.

Гарри не тешил себя надеждой, что Роберт сжалился над ним – конечно, он желал добра только Винни и Филлис, – но тем не менее был ему благодарен. Он вновь был взволнован и напуган открывшимися перед ним возможностями и ощутил тиранию выбора, от которой, как ему казалось, его навсегда избавил брак.

Филлис очень скоро забудет его, как забыл он свою мать, сохранив в памяти лишь неясный символ, тень над кроватью. Его дочь будет опекать община, состоящая из бабушки, дядь и тёть.