Глава 30

Когда Гарри ехал по дороге к ферме, уже стемнело. Тоска, накатившая при виде парада, сменялась то злостью, то ликованием, но чаще всего – страхом, когда он вспоминал разговор с Мунком. Мысли снова и снова возвращались к нему, как пальцы сами тянутся к зудящему нарыву. Замёрзший и уставший от поездки, он мечтал об ужине, о миске горячего супа или рагу, о тёплой постели. Но внезапно его сердце замерло – он увидел у коновязи, которую они недавно поставили, чужую лошадь.

К несчастью, это была самая подходящая пора для визитов – урожай уже собрали, а снег ещё не выпал; желание общаться усилилось, когда кончилась война и всем не терпелось поделиться семейными новостями. Привязывая Китти и задавая ей корм, он уговаривал себя побыть радушным хозяином и утешался тем, что стол уже накрыт.

Приглядевшись, он узнал не лошадь, но седло, закреплённое знакомой узорчатой подпругой, какие выдавали напрокат на извозчичьем дворе возле станции Винтера. Значит, гость приехал поездом…

Гарри помчался по веранде к залитой ярким светом кухне, с трудом сдерживая улыбку и звук любимого имени. «Пол! – хотелось ему закричать. – Пол!»

Должно быть, он распахнул дверь слишком резко, потому что все сидевшие за столом повернулись и ошарашенно посмотрели на него. Петра, явно того не желая, сидела там, куда не садилась никогда, – на месте Грейс. Её лицо побледнело от напряжения и страха. На другом конце стола, на старом резном стуле Гарри, который он приобрёл на аукционе в Ллойдминстере и который особенно любил, сидел Мунк. Перед ним стояла тарелка с полусъеденным ужином.

На коленях у него сидела Грейс.

Все единогласно признали, что она очень похожа на Пола, но рядом с родным отцом сходство казалось до того очевидным – те же белоснежные волосы, тот же волевой взгляд, – что Гарри подумал: должно быть, Мунк смотрит на неё как в зеркало.

– Гарри, наконец-то, – сказала Петра и поднялась было, но Мунк с такой силой ударил ладонью по столу, что подпрыгнул стакан и вода в нём расплескалась. Петра вновь опустилась на стул, будто ей угрожали плёткой; испуганная, совсем не похожая на себя, она не отрывала глаз от Мунка, положившего руку Грейс на грудь, крепко прижимавшего ребёнка к себе.

– А вот и счастливчик Гарри Зоунт, – тихо пробормотал он.

– Здравствуй, Троелс, – ответил Гарри. – Вторая встреча за день – вот так сюрприз.

Грейс внезапно расплакалась, при виде Гарри наконец выпустив скопившееся напряжение, какое наполнило всю комнату.

– Привет, солнышко, – сказал он. – По-моему, тебе давно пора спать. Дай Петре уложить Грейс.

– Да ну брось. Мы так подружились – нас водой не зальёшь.

– Не разольёшь.

– Чёрт возьми, Гарри, я знаю, как правильно.

– В это время она должна быть в кровати, – сказал Гарри. – Пусти её. Тогда поговорим.

Мунк уставился на Гарри глазами, полными слёз. Он принёс в дом запретный запах алкоголя. Медленно ослабив хватку, он выпустил Грейс; как испуганная кошка, она спрыгнула с его колена и метнулась к Гарри.

– Тихо, тихо, – прошептал он, обнимая девочку. – Я тоже рад тебя видеть. Ты многое пропустила. Но я тебе завтра всё расскажу. Про парад, и трубы, и барабаны. Она вся горит, – сказал он уже Петре.

– Видимо, сидела слишком близко к печке, – ответила Петра, – только и всего.

Гарри показалось, будто они обменялись тайным шифром.

– Иди к маме. Будь умницей.

Поначалу очень напряжённая, увидев, что мама выходит из-за стола и идёт к ней, Грейс немного расслабилась, и Гарри смог её отпустить. Когда Петра взяла у него ребёнка, он посмотрел ей в глаза и не сказал ничего, но понял – в бессонные ночи она представляла себе эту чудовищную сцену и усвоила до мельчайших подробностей, что делать дальше.

Она не повела Грейс в уборную, как обычно перед сном. Должно быть, Петра решила, что попытка покинуть дом может быть расценена как провокация. После того как дверь спальни захлопнулась, Гарри услышал, как Петра двигает мебель, и понял – она толкает комод или даже кровать к выходу.

– Сиди, – сказал Троелс, не обращая внимания на эти звуки.

– Нет, – сказал Гарри. – Тебе придётся уйти, Троелс.

– Ты меня выгоняешь?

– Просто говорю, что тебе здесь не рады.

– Но мы теперь как одна семья, – Мунк наклонил голову вперёд, к забаррикадированной двери. – Я ведь так близко знаком с твоей женой…

Гарри шагнул к выходу. Над дверью висело ружьё, достаточно высоко, чтобы любопытная Грейс не могла до него дотянуться, заряженное. Петра умела с ним обращаться, и Гарри представить не мог, что было бы, попытайся Мунк снова напасть на неё или, что ещё хуже, напасть на Грейс.

– Чего? Ты стрелять в меня собрался?

Не отвечая, Гарри открыл дверь навстречу ночи. Опустевший дом спал, его дыхание туманило воздух. На небе не было ни облачка; яркий свет луны озарял пруд, который осенние дожди заполнили до заросших сорняками берегов.

К удивлению и облегчению Гарри, Мунк встал из-за стола и неуклюже натягивал пальто. Может быть, он уйдёт без лишних церемоний? Он вышел вслед за Гарри, и тот закрыл дверь, чтобы сохранить тепло.

– Уже поздно, – сказал Мунк.

– Я понимаю. Первый поезд придёт только утром, но ты можешь переночевать в доме Пола. Ключ висит на двери в стойло, на крючке. Овёс и сено для лошади найдёшь там же. Но утром уезжай и никогда больше не возвращайся.

– Не понимаю, зачем мне уходить? Я ведь уже всё объяснил твоей радушной хозяйке. Вы продадите мне участок Пола по выгодной цене.

– Мы не имеем права его продавать. Пол скоро вернётся.

– Пол не вернётся.

– Почему ты так решил? Слышал что-то?

– Ну конечно! Что я должен был услышать? Что его расстреляли за трусость или что член парламента в Торонто видел его повешенным, содомита паршивого? Ну, слышал, конечно, разные истории, и если бы рассказал их собравшимся у зернохранилища, которые говорят, что наша маленькая Вертикаль сделалась таким уж фермером, что её, того и гляди, выберут новым председателем общества земледельцев, или на почте, где только и разговоров, что про мистера Зоунта, который не получает ни письма от семьи – чёрт его знает, какой он там семье пишет, – но всегда такой вежливый, такой джентльмен… так вот, если бы я рассказал эти истории, нетрудно было бы провести связь между тобой и мистером Слэймейкером, с которым вы такие друзья, так друг другу помогаете, так поддерживаете – ну прямо братья. Даже, я бы сказал, ближе, чем братья. И все бы сразу поняли, что твоя прекрасная жена и не жена вовсе, а так только, ширма для прикрытия разврата.

– Ты ничего не знаешь.

– Спорить будешь? – Мунк понял по его лицу что-то важное. – Это тебе придётся уехать отсюда утром. Тебе, а не мне.

– А что помешает мне рассказать людям о твоих грязных поступках?

– Рассказать что?

– То, что ты с-с-с… – больше всего на свете Гарри возненавидел то, что вдруг снова начал заикаться.

– Ну, давай, смелее!

– То, что ты сделал со мной тогда, в Мус-Джо.

– Но ты ведь умолял об этом. Только и ждал случая. Прямо как она.

При словах о Петре внутри у Гарри что-то надломилось. До этого момента угрозы и оскорбления Мунка только усиливали чувство стыда. Мунк стоял совсем близко, чуть подальше, чем танцевальный партнёр. Инстинкт хищника подсказал ему, какое воздействие его близость оказывает на Гарри, и Мунк придвинулся ещё, желая сломать его, деморализовать.

Гарри никогда не случалось драться; он помнил лишь уроки бокса в школе – ужасная пытка на забрызганном кровью коврике, в окружении вопящих мальчишек. Но его кулак сам собой поднялся и ударил Мунка в висок так сильно, что Гарри показалось, будто он сломал все кости ладони.

Мунк пошатнулся и перелетел через перила веранды. Он упал с громким треском, после чего повисла тишина – ни стона, ни ругани. Единственной мыслью Гарри, пересилившей здравый смысл, пересилившей всю тщательно прививаемую в юности мораль, было желание его убить.

Гарри спрыгнул вниз. Мунк был без сознания. Где-то рядом лежала кувалда. Грейс только вчера колола ей орехи по просьбе матери. Утром увидев эту кувалду валявшейся на земле, Гарри про себя отметил, что надо бы убрать её на место. Но найти её в темноте не представлялось возможным. Поэтому Гарри схватил Мунка за штанины и с такой силой, что казалось – спина вот-вот не выдержит, поволок к ближайшему пруду. Если получится погрузить его голову под воду, Гарри скрутит ему руки, сядет сверху и будет сидеть, пока смерть не сделает своё дело.

Он обернулся через плечо, чтобы увидеть склон, ведущий к воде. Лучше всего было бы немного передохнуть, а потом катить тело вниз. Осталось совсем немного.

Удар в рёбра был таким резким, что у Гарри перехватило дыхание; он отчётливо услышал треск. Он слишком выдохся, чтобы закричать. Упав, ощутил головой холодную грязь и понял, что вода близко. Тяжесть тела, всем весом прижимавшего его к земле, вновь оглушила Гарри, и прежде чем он успел опомниться, Мунк уже скрутил ему руки, зажал в кулаке и вплотную придвинулся лицом к лицу, как медведь, учуявший мясо.

Неправда, что гризли убивают одним ударом лапы, одним укусом в лицо или шею; но правда в том, что они хотят есть, а не убивать, поэтому не теряют времени зря, прежде чем полакомиться печенью добычи.

В темноте Гарри не видел ничего, кроме очертаний головы Мунка, спутанного гнезда коротких густых волос, но чувствовал его яростное дыхание, пахнущее бутлегерским бренди, и жар тела взбешенного животного. Его лицо было так близко, что кончик носа щекотал Гарри шею. Гарри почувствовал, как что-то горячее стекает по его лицу. Плакать он не мог, и это был не пот – ночь была слишком холодной; значит, он, по всей видимости, поранил голову, когда падал.

– Гарри Зоунт. Гарри Зоунт, – пробормотал Мунк. – Маленький, злобный Гарри Зоунт.

Его ногти впились в мягкие подушечки пальцев Гарри, зажатых в огромном кулаке. Свободной рукой он погладил щёку Гарри, шею, начал давить на кадык, всё сильнее и сильнее.

– Когда я убью тебя, – сказал он, – я тебя отымею, жёстко, как в старые добрые времена. А потом отымею твою жену и, думаю, тоже убью эту шлюху, верно? Она была так довольна в прошлый раз. Так рада, что в ней наконец-то настоящий мужчина. А потом, клянусь тебе, я отымею твою маленькую дочь.

Он не знает, подумал Гарри. Он не знает, что Грейс – его ребёнок. Ему пришла в голову безумная идея: если сказать Мунку, что испуганная девочка в спальне неподалёку – плоть от его плоти, может быть, он пощадит хотя бы её.

Но Мунк принял его желание выговориться за желание вырваться и вновь начал душить. Страх задохнуться пересилила рвущая боль в горле. Мунк давил на него всем весом. Гарри казалось, там что-то хрустнуло. Есть ли в горле кость – может быть, хрящ? – или только трубочка длиной в шланг? Петра должна знать.

Когда мысли начали ускользать и Гарри вот-вот готов был потерять сознание, боль внезапно ушла; её сменило чувство, что его душат, и неприятное ощущение холодного металла, впивавшегося в подбородок. Он открыл глаза и ничего не увидел, потому что на его лице лежал Мунк; это пряжка ремня так резко давила.

Собрав все последние силы, Гарри столкнул Мунка и сел, судорожно глотая воздух, одной рукой схватившись за израненное горло. Что случилось с Мунком – припадок? Его глаза смотрели в небо, на луну. Из груди вырвался стон, очень тихий.

– Мунк! – Гарри подумал – это жестокий манёвр; так кошка притворяется, что побеждена мышью, прежде чем окончательно с ней расправиться. Он грубо толкнул Мунка в бедро носком ботинка. – Мунк! – повторил он уже громче.

Ответом была тишина. Глаза Мунка закрылись.

Не чувствуя ничего, кроме желания выжить, Гарри подхватил Мунка под плечи и вскрикнул от напряжения. Ему пришлось откинуться назад всем весом, чтобы толкать тело вниз оставшиеся пять футов до воды. Ил затягивал ботинки; вскоре он с изумлением почувствовал, что ледяная вода плещется у самых ног.

Глаза Мунка открылись и смотрели на него, ярко блестя в лунном свете.

– Гарри? – выдохнул Мунк тихо, почти нежно, словно впервые за всё время, что они были знакомы, почувствовал нечто похожее на сомнение.

И тогда Гарри погрузил его в воду.

Сначала, выпрямив руки, чуть придерживал за плечи. Какое-то время Мунк пытался бороться, пинался, но был не в том положении, чтобы у него что-то вышло, и с каждым движением лишь глубже погружался под воду. Схватив запястья Гарри, свирепо сжал их, глядя на него сквозь толщу воды, но потом, уже не в силах держать дыхание, содрогнулся в последний раз; яростная хватка сменилась крепкой, потом слабой, а потом руки разжались.

Всё ещё не доверяя ему, всё ещё не веря и опасаясь, Гарри поднял сперва одну ногу в разбухшем от воды ботинке, потом другую и поставил ему на грудь, но чуть не потерял равновесие, потому что при этом тело Мунка ушло глубже под воду; тогда он наступил одной ногой на лицо своего мучителя.

Ночь была по-прежнему безоблачна, и в свете луны он явственно видел длинные ноги Мунка, тянувшиеся от воды к сухой земле. Тишину нарушало лишь прерывистое дыхание Гарри. Горло болело невыносимо; когда он глотал, ему казалось, он глотает острые маленькие камни. Больно было даже дышать. Голова кружилась; наконец он неловко спрыгнул с тела на землю. Сбросил грязную обувь и промокшие носки, потом стянул ботинки с ног Мунка, чувствуя первобытную потребность лишить грозное тело, лежавшее перед ним, всякой власти.

Ботинки Мунка были ему велики, зато они были сухими. Надев их, он медленно, шатаясь, побрёл к дому. Попытался позвать Петру, но хватка Мунка лишила его голоса, и из горла вырвался только всхлип боли.

Свою мокрую обувь он поставил у печки. Шаги в ботинках Мунка почему-то звучали громче, хотя деревянные каблуки были полыми.

– Эй? – позвала Петра сквозь забаррикадированную дверь. – Кто здесь?

– Это я, – попытался проговорить он. – Не бойся.

Она как-то почувствовала, что это он, может быть, потому что он стучал в дверь, а не колотил, может быть, потому что за столько лет вместе запомнила звук его шагов. Она отодвинула комод. Он слышал, как она тяжело дышит от усилий. Потом дверь открылась. Петра не сразу поняла, что он не может говорить, но, когда он указал ей на горло, ей тут же стало ясно – должно быть, остались отметины, всё ей объяснившие.

– Где он?

Гарри подвёл её к двери, показал рукой. Некоторое время она молчала, потом спросила только:

– Ты уверен, что он мёртв?

Гарри кивнул и, склонившись, прошептал ей в ухо:

– Я должен ехать в город и во всём признаться.

– Кому ты скажешь? – пробормотала она. – И что ты им скажешь? Он напал на нас.

– Нет, – прошептал он, морщась от боли. – Это я на него напал.

– Ты убил его, защищаясь.

Он всё ещё не мог ясно думать; пережитое словно лишило его рассудка. Всё что он чувствовал – капли горячей крови, стекавшие по лицу и шее. Попытки объясниться с Петрой раздирающим горло шёпотом внезапно оборвал громкий плач Грейс, раздавшийся из спальни.

– Она больна, – тихо сказала Петра. – У неё инфлюэнца.

– Но как… – глупо промямлил Гарри, когда она помчалась обратно в спальню.

Грейс была совсем не похожа на ту маленькую бледную девочку, которая только что цеплялась за его руку. Она лежала в кровати, светлые волосы потемнели от пота, блестевшего на груди и шее.

– Принеси холодной воды, – велела ему Петра, – и маленькое полотенце.

Испуганный, он сделал так, как она ему сказала. Налил воды в большую соусницу, вытащил полотенце из аккуратной стопки в шкафу для белья.

– Я поеду за доктором, – прошептал он.

– Нет, – отрезала Петра. – Даже если он согласится приехать, мы не можем позволить, чтобы зараза распространялась. Никто не должен сюда входить, а мы не должны выходить, пока всё это не кончится.

Как всегда, её мнение было решающим. Он придвинул к кровати стул и держал пылающую руку Грейс, пока Петра опускала полотенце в воду и прижимала ко лбу, лицу и шее ребёнка.

Петра часто видела больных, по долгу медсестры посещая трущобы Торонто, но Гарри никогда не сталкивался со смертельной болезнью и не знал, как быстро она уносит жизни. Никто не готовил его к жестокости и внезапности этой пытки, к тому, как отчаянно Грейс будет стонать и сжимать кулачки, мучимая сухим кашлем, оставлявшим брызги алой крови на простынях, и жестокими спазмами, сотрясавшими всё её тельце, когда лихорадка жгла ей мозг. На рассвете она потеряла сознание.

Её дыхание было таким резким и прерывистым, что, когда внезапно оборвалось, комната внезапно стала очень маленькой и тихой. Гарри прижал её руку к губам, как делал бессчётное количество раз в эту ночь, и, положив ей на грудь, ещё раз накрыл своей ладонью.

Петра, казалось, замерла, не отводя от неё взгляда. Наклонившись к дочери, Гарри бережно закрыл ей глаза, поразившись, какой всё ещё горячей была её кожа.

– Можешь открыть окно, Гарри? – попросила Петра.

– Да, конечно.

Он открыл окно, и комната наполнилась утренними птичьими криками. Повернувшись к Петре, он увидел, что она забралась на кровать и прижимает Грейс к себе, словно сила материнской боли сможет её вернуть.

– Гарри, – сказала она наконец, повернувшись, не глядя ему в глаза, – похорони её, когда я буду спать. Я не выдержу.

Он выкопал две могилы, настолько глубокие, насколько хватило сил. Одну – в пятидесяти ярдах от дома, где земля была рыхлой и где не мешали корни деревьев. Копая, он видел вдали босые ноги Мунка, отсюда казавшиеся белыми. Ему казалось безумным, что одна смерть стала расплатой за другую. Он ясно слышал, как Петра с негодованием отмела бы прочь эту мысль. Но каждый раз, видя в траве босые ноги, он вспоминал, и становилось страшно.

Завернув Грейс в чистое полотенце, он уложил её на дно. Закапывая, отводил глаза и знал, что никогда не сможет забыть мягкий стук комьев земли, падавшей сверху.

Ему казалось, будет правильно вырыть могилу Мунка за пределами их территории. Он выкопал её на той стороне дороги, что вела к обеим фермам, из последних сил стараясь сделать как можно глубже. Солнце стояло уже высоко, когда, взвалив большое тело Мунка на телегу, он катил её к яме, думая, что случайный прохожий увидит в нём убийцу; увидит в нём того, кем он стал. Сколотив грубый крест из двух деревяшек, он вкопал его в маленький холмик над Грейс, потом, заглушая в себе тревогу, поставил крест и на могиле Мунка. Он не смог найти сил написать имя на кресте Грейс, но на кресте Мунка выцарапал ножом, чтобы никто не смог упрекнуть его, что он сохранил убийство в тайне.