Эпилог

«Неужели немцы решили переиграть ситуацию – удар нанести через Эстонию и выйти броском к Нарве? Или я что-то не понимаю, или это есть попытка ввести нас в заблуждение. Что-то здесь не так, либо просто не въезжаю в тему?! Сюда бы Ватутина, пусть думает, раз умеет!»

Гловацкий смотрел на карту – синие стрелки рвались к Тарту, причем переброску засекла и разведка 41-го корпуса, который принял получивший генеральское звание Мизицкий. И не только он один – генералами стали командир 22-го корпуса Леднев, принявший 118-ю дивизию Татарников, начальник АБТУ Полубояров, отличившийся в боях командир 28-й танковой бригады Черняховский, назначенный новым начальником штаба 11-й армии полковник Егоров – последнее производство пришлось ему больше всего по душе. Генерал-лейтенанта получил командир 1-го мехкорпуса Лелюшенко, многих наградили орденами и медалями – маршал Ворошилов подписал все представления, наложив собственноручную резолюцию. Так что впервые в жизни Гловацкий увидел, что так могут награждать, тем более в 1941 году, когда на военных, действительно отличившихся в боях, всячески зажимали представления. Потом понял, что просто щедрый аванс, который придется всячески отрабатывать. И весьма действенная политика кнута и пряника – отстранение от должностей целой группы высокопоставленных генералов РККА стало свершившимся фактом, вот только генерала Кленова среди них, к большому удивлению Николая Михайловича, не было.

«Эмку» трясло, Гловацкий свернул карту, сунул ее в планшет – ситуация в Эстонии беспокоила его уже не на шутку. Отправил туда, получив согласие Ворошилова, на тот берег озера, к пристани Калласте кораблями прибывшее пополнение в три тысячи бойцов, маршал приказал выдвигать из Нарвы 191-ю стрелковую дивизию, пару полков ленинградских ополченцев. Так что сил должно было хватить, но что будет дальше?! Самолеты, конечно, высылать будут, но вот сколько их из разведки на свои аэродромы вернется?

«Мессершмитты» словно осатанели, охотятся за всем, что летает в небе или движется по земле. Авиация СЗФ потрепана страшно, много самолетов просто побросали на аэродромах, перебазирование проведено безобразно. И выводы уже последовали: командующий ВВС генерал Ионов уже арестован и будет расстрелян, как знал Гловацкий, вместе с другими руководителями советской авиации. А вот за какие грехи их казнят вскоре, в исторической литературе только одни домыслы приводили.

Но одно решение маршала Ворошилова уже может пойти на пользу – решено объединить усилия авиации фронтов, Балтфлота и корпуса ПВО под единым командованием генерал-майора Новикова, который в конце войны должен стать главным маршалом авиации. Может быть, и удастся ему хоть как-то наладить взаимодействие, попробовать ввести авианаводчиков в части и проводить регулярную авиаразведку?

Оставалось надеяться только на крутой характер маршала Ворошилова, что возглавил два фронта и два флота, да на его начальника штаба генерала Захарова. О последнем, как и о генерале Ватутине, в военной литературе отзывались крайне хвалебно, считая их ярчайшими генштабистами. Да и не так просто с самим СЗФ – немцам не удалось окружить либо уничтожить полностью ни одну дивизию, все они, за исключением 3-го мехкорпуса, что был оттеснен в полосу Западного фронта, отошли хоть потрепанными, но в относительном порядке. И если удастся их пополнить до штата, хотя бы за счет ополчения, то можно надеяться на лучший вариант развития событий. Одно ясно – теперь немцам придется сильно попотеть, прежде чем выйти на лужский рубеж. Может, и до Ленинграда не доберутся?! Но даже если и туда дойдут, пусть в сентябре, даже в середине августа – это всяко лучше, чем сегодня, как раз в этот день, что произошло в той реальности…

Машина резко затормозила – Гловацкого бросило на спинку сидения водителя. Семин, сидевший на переднем сиденье, уже открыл дверцу, на лице ожесточенная гримаса, выкрикнул хрипло:

– Воздух!

Гловацкий рванул дверцу со своей стороны, выпал из машины прямо на обочину, скатился в кювет лицом вверх, пусть и небольшая ямка, а укроет. И тут увидел, как с изогнутыми крыльями, что твой коршун, прямо на него пикирует «лаптежник», за ним в атаку заваливается второй, на подходе уже виднеется третий.

– Да сколько вас…

Слова сразу застряли в горле. С разрывающим нервы ревом самолет приближался к земле, была хорошо видна кабина пилота, кок винта с кругом прозрачных, невидимых от бешеного вращения лопастей пропеллера. От самолета отделились черные капли бомб и стали падать вниз, как показалось, прямо на него. Он не закрыл глаза и не стал прикрывать лицо ладонями – просто лежал и смотрел на падающую с неба смерть. Время, словно резина, растянулось, он все видел, будто в замедленной съемке, но был не в силах даже моргнуть. А бомба точно шла прямиком на него, и он осознал, что это так и будет – упадет рядом.

«Такая вот судьба! Это конец!»

Чудовищная сила толкнула его наверх, в серую пелену. Гловацкого пронзила острая боль, показалось, что все тело скрутило в бараний рог. Но он успел увидеть, как «эмку», словно пушинку, отбросило и перевернуло набок, и лежащего за обочиной адъютанта. И тут же шмякнуло об землю – все звуки разом пропали, чудовищная боль пронзила всего раскаленной иглой и тут же исчезла. Он видел, но ничего не слышал, полностью оглох, не чувствовал ни собственного тела, ни боли, превратившись в кусок неживой истерзанной плоти. Лишь замечал, как новыми клубками поднимают землю взрывы, как заволакивает слезящиеся глаза пыль.

«Это все, смерть пришла! Не успел!»

Мысль пробежала в голове, но страха не было – он свыкся со смертью, что всю жизнь ходила с ним рядом. Дышала в затылок, но забирала других, и вот настала его очередь.

Перед глазами всплыло лицо адъютанта Семина, белое как простыня, даже сквозь серую пыль проступала эта страшная белизна. Губы капитана шевелились, но он ничего не слышал и ответить не мог, язык совсем не шевелился, даже моргнуть не сможет. Рядом появились другие командиры и бойцы, заметил бинты в их руках.

«Поздно, ребята, это хана! Понимаю, что разговорить пытаетесь, слова ведь удержать раненого от смерти могут, сам так разговаривал. Но только не со мною, я и думаю с трудом. Простите, не успел многое сделать. На одно надеюсь и прошу – остановите немцев, нельзя допустить БЛОКАДЫ! Это все, мое последнее пожелание. Соню жалко… Но она молодец, найдет силы пережить… Все… Проваливаюсь, не смогу удержаться… Ухожу? Да, все, не могу держаться… Ухожу!»

– Товарищ нарком, проснитесь!

Прикосновение пробудило наркома от сна, Николай Герасимович резко вскинулся, уселся на диване, чуть протер ладонью глаза и посмотрел на часы. Поспать удалось ровно полчаса, тело еще налито свинцовой усталостью, но голова перестала болеть. Вот уже два года ночь, столь нужная для сна, стала постоянным бедствием – товарищ Сталин засиживался за работой далеко за полночь и мог позвонить любому наркому. И горе тому, кого не оказывалось у телефона. А раз нарком находится на службе, то подчиненным необходимо на ней тоже пребывать, до первой утренней зари, когда можно прилечь спать. В мирное время, конечно, тяжело, особенно людям семейным, но сейчас идет война, и весь наркомат переведен на казарменное положение – некоторым на сдвинутых столах приходится спать, только у него есть удобный диван, к которому во время сна он придвигает кремлевскую «вертушку».

– Что случилось?!

Сердце сжалось от недоброй вести – он приказал будить себя в самых экстренных случаях. Такие могли произойти исключительно на действующих флотах. Известия с них отнюдь не радовали. Все эти дни Главный морской штаб лишь фиксировал возрастающие потери на кораблях и судах, да еще отмечали на картах продвижение неприятеля в глубь территории страны. Но даже в самых кошмарных предположениях Кузнецов не ожидал, что будет оставлена Рига, в которой размещалась Прибалтийская ВМБ. Хорошо, что запасы успели вывезти на Моонзунд и в Таллин. А вот Либавская база была атакована уже 23 июня, а продержалась пять дней благодаря тому, что ее успели заблаговременно подготовить к обороне.

Николай Герасимович вспомнил совещание у Сталина в прошлом году, где настоял на том, что расположенная у самой границы база может быть от Мемеля внезапно атакована крупными силами противника. Решено было в дополнение к береговым батареям построить полевые укрепления, занять их пехотой. В результате флот получил для защиты базы и охраны побережья 67-ю стрелковую дивизию генерала Дедаева, полностью укомплектованную. В самой базе разместили достаточно сильный гарнизон, добавив к нему местную стрелковую роту, когда началась война, сформировали из курсантов училища ПВО и моряков базы два дополнительных батальона. Эти меры, да еще тройной боекомплект к батареям БО, позволили удерживать базу вплоть до отхода из Риги, несмотря на три попытки штурма, которые предприняли фашисты, понесшие при этом довольно чувствительные потери. Но сила солому ломит, и «город под липами» оставили.

Потери в кораблях очень тяжелые: погиб лидер «Москва», эсминец «Гневный» подорвался на мине в первый же день войны, за ним последовали другие «семерки» и «новики», про тральщики и транспорты говорить не приходится – мины стали главной причиной гибели. Тяжело поврежденный крейсер «Максим Горький» удалось отбуксировать в Кронштадт, однако если подорвется «Киров», то последуют оргвыводы. Про линкоры нарком боялся даже подумать, не дай бог с ними что-нибудь случится, и с нескрываемой тревогой в глазах посмотрел на адъютанта.

– Шифровка от командующего Чудской флотилией!

Сон моментально ушел, как исчезает пыль со стола, стертая мокрой тряпкой. Это кто себе позволяет такие шутки?!

Да утони на тамошнем озере все лоханки скопом, это не будет стоить потери одного эсминца!

Николай Герасимович хотел высказать на этот счет свое мнение, но тут перед глазами всплыло лицо Аврамова, которому он в этом кабинете осенью 1939 года вернул звание капитана первого ранга. Старый моряк, прекрасный педагог и воспитатель, ученый, в то же время кадровый военный до самой последней косточки. Нет, такой шутить никогда не станет и глупостями беспокоить по всякому случаю, как делают многие перестраховщики, тоже. Может быть, с ним самим что-то случилось? Погиб или умер – со здоровьем у Николая Юрьевича худо, болеет?!

Стоило наркому вчитаться в строчки, как остатки сна уже моментально исчезли, словно он и не спал. Николая Герасимовича будто подбросило с дивана. Наркома пробил, как говорили в старину, цыганский пот, холодный, он потек каплями по спине и лицу – немцы начали штурм Пскова, рвут там нашу оборону, а тут такое! Если пробьют себе дорогу на Ленинград, то с него будет спрос. Но что делать, звонить самому?!

– Может, через контр-адмирала Алафузова в Генштаб сообщить?!

Тут Николай Герасимович вспомнил, как поздно вечером 21 июня добился у самого начальника Генштаба генерала армии Жукова разрешения объявить на флотах готовность № 1, еще до получения директивы. Приказал тогда стоящему рядом с ним начальнику ГМШ бежать в наркомат и объявить тревогу. В таких ситуациях все приказы выполняются на флоте бегом, на кораблях никогда не ходят вразвалку. Правда, тогда не взял в расчет, какие ассоциации может вызвать вид бегущего адмирала. Это в армии с давних времен есть одна мудрость, говорящая, что в мирное время бегущий генерал вызывает у подчиненных смех, а в военное – панику.

Нарком поежился, но именно флот благодаря предусмотрительности встретил начало войны, будучи как 3 часа к ней готовой, в отличие от армии, где упустили драгоценное время на передачу, зашифровку и расшифровку. А ведь он сам, лично, вернувшись быстрым шагом в наркомат, обзвонил всех командующих флотами, каждого предупредил быть полностью готовыми к войне, не дожидаясь отправленной из Генштаба директивы.

Беспокоить начальника Генштаба генерала армии Жукова сообщением Аврамова страшно, но еще страшнее задержать его. Наверняка командующий или начальник штаба СЗФ уже отправили в Москву радиограмму. Уж лучше сделать это самому, хотя и станет «черным вестником» – Кузнецов отер со лба холодный пот и поднял телефонную трубку.

– Соедините меня с начальником Генерального штаба!

В трубке шипело, и нарком взывал к помощи – пусть кто-то из его заместителей выйдет на связь, так будет намного лучше для него. Но спустя несколько секунд в трубке послышался недовольный, даже гневный голос генерала армии Жукова:

– Что там у тебя?!

– Товарищ генерал армии! Два часа назад в результате обстрела был тяжело контужен командующий 11-й армией генерал-лейтенант Гловацкий. Серьезная контузия, в полном беспамятстве, с внутренними повреждениями. В Пскове решили немедленно отправить его в Ленинград самолетом. Но так как аэродромы разбиты, наш МБР взлетел с реки. И полчаса тому назад над Псковским озером был сбит истребителями противника! В самолете были два члена экипажа и женщина-военврач, сопровождавшая носилки с генералом.

После секундного молчания начальник Генштаба затейливо выругался, никогда не думал адмирал, что сухопутные коллеги могут так вычурно, в три загиба выражаться. Кузнецов торопливо добавил:

– Все катера и гидросамолет флотилии посланы на поиски – они будут вестись всю ночь и день, может быть…

– Может быть не может! Понятно?! Сообщать о ходе поисков каждые три часа – время вам до полудня, мне лично докладывать товарищу Сталину! Отправить с Балтики еще самолетов для розыска, с потерями не считаться! Отыскать! Живого или мертвого! Но лучше живого!!!

Трубку бросили, и Кузнецов устало опустился на стул. Он представлял, какой будет гнев Верховного Главнокомандующего, если не удастся найти хотя бы тело генерала. А в том, что сам Гловацкий погиб, сомнений не было! Выплыть в таком состоянии невозможно, но мало ли что?! Только надеяться на чудо, порой оно и на войне случается…